Текст книги "Визит"

Автор книги: Петер Ярош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

МУЗЫКАНТЫ

В городок Гибы я приехал дня за два до торжеств, которыми должна была ознаменоваться семисотлетняя годовщина провозглашения сего поселения королем Белой Четвертым вольным королевским городом, что имело место в 1265 году, с дарованием Гибам множества привилегий, и среди них – право охоты, право меча, право торговли, право неуплаты налоговых сборов по всему краю и прочая. Конечно, многие из этих привилегий к настоящему времени утратили свое значение, так что некоторые из нынешних жителей города и не вспоминали о них. Но осталась гордость, традиция отмечать выдающееся событие, уходящее в седую древность, имеющее историческое значение… Городок Гибы – это крест с тремя перекладинами, положенный на землю; а перекладины представляют собой улицы. Городок невелик, но хорошо спаян. Он не расширяется напрасно, не расползается бессмысленно во все стороны. И его каменные дома отмечены древностью, хотя они достаточно велики и высоки. Фасад украшен двумя или тремя окнами и главным входом с сенями. Остроконечные крыши выдерживают зимние снегопады. О богатстве земледельческих городков можно судить лучше всего по их дворовым постройкам, гумнам, пристройкам, не исключая хлевов, мастерских для деревообделочных работ и закромов для мякины… И как раз на примере этих строений демонстрировал городок Гибы от века свое материальное благосостояние. И даже навозохранилища строились из камня или бетона. И навозная жижа не растекалась во все стороны, а собиралась и хранилась…

Итак, я прохаживался по городу… И не только мое давнее и не потерявшее по сей день своей силы гражданство этого городка, но прежде всего приглашение на близящиеся торжества позволяло мне ходить куда угодно и смотреть что угодно. Я постоял некоторое время под трубой винокурни, на которой угнездилась чета аистов. Я вслушивался в ритм, который они выстукивали клювами, и долго наблюдал аэродинамически совершенные конструкции их тел. Наконец, когда у меня заболела запрокинутая голова, я направился на главную площадь…

Нет, не все прохожие были мне знакомы; уже теперь начали приезжать гости из окрестных деревень и хуторов. Они приезжали набраться праздничных и торжественных впечатлений. Они молча осматривались, наслаждаясь своим присутствием здесь, и это их присутствие придавало городку больше значимости, сообщая ему еще одну привилегию. Конечно, гости бы предпочли глянуть на эту площадь из окружающих ее окон, но это было не в их возможностях…

Я между тем входил в большой зал городского дома, где в соответствии с программой, отпечатанной на пригласительном билете, именно сегодня имел быть конкурс музыкантов на предмет учреждения в Гибах музыкального ансамбля. Да, непонятно, как случилось, что такой городок, как Гибы, до сих пор не имел музыкального ансамбля. Правда, мне было известно и то, что гибчане, обладая всеми другими достоинствами, начисто были лишены музыкальных способностей, и потому отсутствие ансамбля меня как раз удивляло не очень…

В Городском доме народу собралось видимо-невидимо. На возвышении сидел глава города, а рядом с ним – комиссия музыкальных критиков. Я не знал ни одного, они все, по-видимому, были не местные. Только я успел сесть в первом ряду, к микрофону подошел распорядитель, представлявший районные и городские власти…

– Помолчите минуточку, – попросил распорядитель, не переставая подобострастно потирать руки, – помолчите, пожалуйста, прошу вас, – добавил он.

Разговор в зале сделался тише, хотя напряжение не ослабевало. Кто-то еще кашлял, кто-то ерзал на стуле…

Распорядитель сошел с возвышения, поклонившись присутствующим в зале главе города и комиссии музыкальных критиков. Его согнутое в поклоне тело отбросило на минуту изломанную тень на противоположную стену. Наступила пауза. Глава города неуверенно огляделся и встал…

– Уважаемые гости, – так начал он, но когда он расправил плечи и испытал гипнотическую силу устремленных на него взглядов, когда осмыслил эту силу, то оттаял. – Дорогие гости, – повторил он теплее, – приветствую вас на конкурсе. Позвольте мне приветствовать сидящих здесь музыкальных критиков, которые вместе со мной составят жюри конкурса. – Он наклонился за стаканом и сделал глоток воды. – Наша задача состоит в том, чтобы выбрать четырех музыкантов, которые станут ядром нашего городского народного музыкального ансамбля, – он откашлялся, – значение которого объяснять нет нужды. Поэтому ограничусь лишь следующим: народный ансамбль будет играть для вас через два дня, а именно в день семисотой годовщины нашего вольного королевского города Гибы…

Не успел он договорить, как его прервали восторженные овации собравшихся. Радостный свист, аплодисменты и крики долго не стихали, так что главе города пришлось утихомирить их мановением руки. Но он улыбался, а критики рядом с ним, посмеиваясь и, очевидно, расчувствовавшись, подталкивали друг друга локтями…

– В заключение скажу, – продолжал глава города, – скажу, что в нашу задачу входит отобрать одного первого скрипача, одного второго, одного альтиста и одного контрабасиста… Так, что ли, я выразился? – повернулся он к музыкальным критикам.

Почти все одобрительно закивали…

– Итак, я просил бы, – продолжал глава города, – чтобы на сцену вышел тот, кто решится стать первым скрипачом…

Только теперь в зале наступила настоящая тишина. В словах главы города был не только призыв, но и приказ… Долго никто не трогался с места, долго весь зал ерзал на стульях и старался не дышать. Наконец… Некто из задних рядов направился к сцене. Глава города и музыкальные критики провожали его строгими взглядами, пока он не очутился лицом к лицу с ними. Это был человек среднего роста, худой и с гладкой кожей. Его лицо излучало отрешенность от всего обыденного… Держа скрипку и смычок под мышкой левой руки, он стоял по стойке «смирно»…

– Имя? – спросил глава города.

– Фридрих, – отвечал мужчина высоким голосом.

– Фамилия?

– Это мой артистический псевдоним. Просто Фридрих.

Глава города посмотрел на музыкальных критиков, которые строчили в своих блокнотах. Один из них сделал знак продолжать вопросы…

– Национальность? – прочитал глава города следующий вопрос из своего списка.

– Немецко-польская, – ответил Фридрих. – В моих жилах течет аристократическая кровь, мой род происходит из польской шляхты, хотя сам я родился в Германии, точнее, в Тюрингии… Кстати, там сохранилось много гуситских традиций, а если вы посмотрите на мои выступающие скулы, вы признаете, что корни мои славянские…

– Ясно, – пробормотал глава города. – А скажите, почему вы играете на скрипке?

– Потому что музыка – это наиболее совершенное проявление исконного духа!

– Великолепно! – воскликнул один из музыкальных критиков.

– Досточтимый пан, – продолжал Фридрих, обращаясь к главе города, – еще более виртуозно, чем на скрипке, я играю на фортепиано и импровизирую, в особенности перед грозой… Как-то в такую минуту я сочинил военный марш…

– Нам, однако, требуется хороший скрипач, – прервал его глава города.

– К вашим услугам, – поклонился Фридрих, положил подбородок на скрипку и поднял смычок.

– А знаете ли вы словацкие народные песни? – спросил глава города.

– Мелодии я знаю почти все, а слова позабыл. – Лицо скрипача выразило восторг. – Какую вам сыграть?..

– «Эх, убили, убили…» – начал глава города сиплым голосом.

Фридрих расставил ноги пошире и тронул струны смычком. Сначала могло показаться, что он настраивает скрипку. Но он играл дальше, и то, что он играл, нисколько не напоминало знакомую мелодию – тут и глава города, и критики заерзали.

– Не так, – возмутился председатель жюри и снова напел мелодию сам.

Фридрих сразу схватил мелодию и стал повторять одну и ту же музыкальную фразу.

– Достаточно, – сказал упавшим голосом глава города и взглянул на музыкальных критиков.

Некоторые еще делали записи, но первый справа встал.

– Вас привело сюда тщеславие, уважаемый Фридрих, – произнес он тихо, но значительно. – Вы не только не знаете той словацкой народной песни, которую вас просили исполнить, не только не владеете техникой игры на скрипке, но, сдается мне, господь бог не наградил вас музыкальным слухом…

– Это грубая инсинуация! – воскликнул Фридрих, и в зале сразу неодобрительно зашумели. Фридрих, побледнев, повернулся к жюри.

– Я должен, однако, вам сказать, – продолжал он, – уважаемый господин критик, что музыка, прекрасная музыка, возникает посредством погружения в тайны мироздания… А как же тут погрузиться в тайны мироздания, когда вы вылупили на артиста свои бараньи глаза…

В зале снова стало тихо. Спор захватывал сильнее музыки.

– Вы не только не умеете играть, – проговорил второй критик, – вы не умеете вести себя… Слышали вы хоть когда-нибудь песню «Эх, убили, убили…»? Это жемчужина словацкой народной музыки…

– Вы не дали мне выразить себя! – кричал Фридрих. – То, что вы слышали, – это, возможно, была импровизация, я творил, создавал, а это важнее, чем повторять давно созданное…

– Извините, – оскорбился критик, – по ваше творение не вызвало у нас ни малейшего отклика…

– Вижу, вы все тут одна шайка… – сказал Фридрих. – Смешно, в самом деле, когда отклик, который хочет вызвать артист, таков, что дает повод к критике, хотя критику даже не снилась возможность такого исполнения. В непомерности ваших требований, уважаемые господа, проявляется не только недостаток самообладания, но бесхарактерность современной личности…

– Выбросьте его! Выбросьте его отсюда! – заревел глава города и показал на Фридриха пальцем. Двое распорядителей мгновенно оказались на сцене, схватили Фридриха под руки и, когда он стал упираться, надавали ему оплеух. Начавшийся в зале шум глава города вынужден был прекратить колокольчиком, собственно колоколом величиной с его голову…

– Это был грубиян, – сказал он, – но продолжим… Кто еще желает быть первым скрипачом?..

И хотя пауза продолжалась не менее пяти минут, никто из присутствующих даже не пошевелился. Глава города пошептался с критиками и снова выпрямился…

– Конкурс продолжается, – сказал он нервно. – Пусть подойдут все, кто желает занять место второго скрипача!

Не успел он договорить, как к сцене направился человек низкого роста, кривоногий, точно он с малых лет ездил верхом. Когда он проходил мимо меня, я обратил внимание на его острый нос и морщинистое лицо. Скрипку он нес так же, как Фридрих, только вид его, когда он остановился перед жюри, был решительнее.

– Имя? – спросил глава города с неудовольствием, чуть не отплевываясь.

– Мишель де, – ответил человек низкого роста.

– Что такое «де»? Фамилия? – нахмурился глава города.

– Нет, господа, это означает, что я дворянин, как и тот господин, – сказал Мишель де, – но можете называть меня просто Мишель…

– Похоже, что сегодня играть собираются одни дворяне. – Лицо главы города вовсе сморщилось. – Национальность?

– Я потомок французского солдата! – провозгласил Мишель.

– Хорошо, хорошо! – огорчился глава города. – Короче, можете вы сыграть какую-нибудь словацкую народную песню?

– Я сыграю ту песню, что должен был сыграть тот господин, – сказал Мишель, и скрипка очутилась у него под подбородком в мгновение ока… И зазвучала протяжная и грустная мелодия песни «Эх, убили, убили…». Первые звуки заставили главу города улыбнуться, он стал подпевать, и скоро к нему присоединились многие в зале. Музыкальные критики слушали внимательно, с неподвижными лицами, только время от времени кто-нибудь из них что-то писал… Когда Мишель доиграл, в зале стало опять тихо…

– Ну, – встал один критик, – что думаете вы сами о своей интерпретации? – обратился он к Мишелю.

– Я, уважаемый пан? – удивился Мишель. – Мне кажется, что я играю не хуже других…

– Хуже, не хуже, – возразил критик, – вы скажите: вы хорошо играете? А?

– Хорошо? – еще больше удивился Мишель. – Почему же нет?..

– Ну, как же, – погрозил критик авторучкой, – а знаете ли вы вообще, что должно выражать каждое исполнение словацкой народной песни?.. Оптимизм, остроумие, юмор, задор, бодрость и темперамент, даже если это грустная песня.

– Возможно, вы правы, – заявил Мишель. – Ну что же, значит, я играл плохо…

– Вот видите, – улыбнулся критик, – как быстро вы меняете свое мнение…

– Тут ничего особенного нет, – сказал Мишель, – смена мнений шокирует только профессиональных философов, которые вынуждены оставаться дураками, исходя из своих школярских принципов, чтобы не лишиться куска хлеба… Честь имею…

– Подождите, подождите, – вскочил с места глава города. – Господа, – обратился он просительно к критикам, – музыкант, в самом деле, играл не так плохо… Не могли бы мы его…

Критики снова пошептались, полистали блокноты и принялись отчаянно между собой-спорить. Глава города смотрел то на одного, то на другого, то улыбался, то хмурился… Большим носовым платком он неустанно вытирал лоб. Наконец критики угомонились и самый старший из них согласно кивнул головой. Глава города довольно захохотал…

– Садитесь тут, позади жюри, – приказал он Мишелю, который в нерешительности стоял на краю сцены.

После слов главы города он быстро поблагодарил всех поклоном и мелкими шагами, почти на цыпочках, обошел жюри и устроился позади всех в кресле.

Глава города достал сигареты и предложил критикам. Все взяли и закурили разом, и глава города с ними. Он раза два затянулся, выпустил дым…

– Я попросил бы того, – начал он, – кто добивается места альтиста, приблизиться…

На этот раз ждать пришлось совсем недолго. Коротко остриженный мужчина с бородой, одетый в какую-то тунику, уже карабкался на сцену.

– Дворянин? – спросил строго глава города.

– Нет, – ответил мужчина басом.

– Это хорошо, – успокоился глава города. – Ваше имя?

– Эмпедокл…

– Эмпедокл? – всполошился глава города. – Уж не греческое ли это имя? – Он, казалось, очутился в затруднительном положении.

– Вы правы, – ответил Эмпедокл. – Но какое это имеет значение для интерпретации народных песен?

– Ну, знаете, – возмутился глава города, – мы обязаны считаться с общественным мнением…

– Это инертность мышления отдельных лиц, – оскорбленно произнес Эмпедокл.

Он был мне симпатичен, и, хотя я терпеть не могу вмешиваться в общественные дела, тут я не выдержал.

– Вы делаете глупость, – выкрикнул я, – если вы дискриминируете этого человека только из-за его греческого имени!..

– Однако, гражданин, – накинулся на меня глава города, – ведь, насколько мне известно, у вас нет никакого музыкального образования… И не стоит вам вмешиваться в то, в чем вы не разбираетесь… И наконец, никто тут не собирается никого дискриминировать…

Но мое замечание, по-видимому, подействовало, так как глава города улыбнулся бородатому человеку.

– Сыграйте нам какую-нибудь народную песню, – предложил он ему, заговорщически подмигнув.

Эмпедокл кивнул и стал играть… Мало кто слышал такую игру, это была удивительная игра, поэма горя, глубокий пессимизм из-за мучений, которые претерпевает каждый достигший вершины эволюции вид; в его исполнении был и оптимизм, и остроумие, и юмор, и задор, и бодрость, и темперамент; в его исполнении была и таинственная вражда, и познанное разочарование, и безоглядное любопытство… Перед нами стоял артист…

Когда он кончил, многие плакали, а некоторые смеялись от радости… Критики молчали, очарованные, не находя слов. Будто сговорившись, они все разом закивали головами. Эмпедокл, однако, не обратил на них никакого внимания, и, пока он шел к креслам позади жюри, его провожал радостный шум зала.

– Нам нужен еще контрабас, – сказал после долгого молчания глава города, он вынужден был кричать, чтобы перекрыть шум в зале.

– Музыкант здесь, с инструментом! – выкрикнул сразу же кто-то в задних рядах, будто только и ждал приглашения главы города.

– Подойдите! – потребовал он.

На сцену взошел высокий мужчина, с длинными черными волосами, с еще более длинными остроконечными усами. Инструмент подчеркивал элегантность его движений.

– Меня зовут Сальватор, и я иногда играю на контрабасе… – начал он. – Однако, до того как я начну играть, я должен вам изложить свои взгляды на музыку и музыкантов. Нет ничего более далекого от искусства, ничего более пустого, чем музыка… И я не знаю более безумных людей, чем музыканты, ибо они ошибочно думают, что музыка выражает мир…

– Что вы говорите! – воскликнул, не сдержавшись, один критик.

– Не огорчайтесь, уважаемый, – обратился к критику Сальватор, – ваше положение еще хуже; кто-то сказал, что в критиках искусства есть, возможно, и то, что в произведениях, а может быть, и что-нибудь другое, и потому они опасны… А к музыкальным критикам это относится втройне…

– Вы пустомеля! – прервал его глава города, – усмехаясь в усы. – Лучше сыграйте что-нибудь…

– Я этого очень не люблю, – сказал Сальватор.

– Так зачем же вы сюда пришли?

– Хочу подработать на табак. А вообще-то я скульптор…

– А умеете ли вы играть вообще?.. – спросил глава города и сделал движение, будто он водит смычком.

– Конечно, – сказал Сальватор, – каждый день я отгоняю игрой на контрабасе птиц, которые портят мой мак…

И он заиграл. Громкие звуки наполнили зал. Это были приятные протяжные звуки, и у Сальватора, пока он играл, хватило времени подергать себя за усы. Когда он кончил, критики точно застыли…

В тишине поднялся глава города.

– Мы принимаем вас, – сказал он твердо, и Сальватор бодро обошел жюри и уселся в кресло. Пока он шел, критики провожали его полными ненависти взглядами.

– Большая часть народного ансамбля у нас уже есть, – объявил глава города присутствующим. – Желает ли еще кто-нибудь выступить? – спросил он и подождал некоторое время. – Итак, никто?.. Ну что же, все в порядке…

Он почесал затылок, лицо его прояснилось.

– Жиго, – позвал глава города, и сразу же появился распорядитель.

– Слушаю, – сказал Жиго.

– Где этот самый Фридрих?

– Мы его пока заперли в подвале…

– Приведите его немедленно!

Через минуту Фридрих был на сцене. Он отряхнулся и стал по стойке «смирно».

– Уважаемый господин Фридрих, – обратился к нему глава города, – мы решили принять вас в наш ансамбль, однако не первым скрипачом, а вторым… Первым скрипачом будет господин Эмпедокл! На этом конкурс заканчивается, мы приветствуем наш ансамбль…

Раздались аплодисменты и заглушили слова Фридриха. Когда я среди этого шума выходил из зала, я заметил, как он сел в кресло рядом с остальными тремя музыкантами. Все же эти королевские привилегии кое на что пригодились, подумал я и направился к ближайшему кабаку…

РОСА

Скрипнули двери. Значит, кто-то вошел, потому что утренний полумрак таков, что движение невозможно различить на фоне темной стены. Мартин видит, как сгорбленная фигура старика появилась перед окном и на некоторое время заслонила его. Наверное, около трех часов. Старик подошел к окованному сундуку и, судя по звуку, поднял крышку. Тихий скрип наполнил комнату. Мартин не двигается, почти не дышит.. Он старается разглядеть в этом полумраке, что делает дед. Это ему плохо удается. Однако он слышит, как старик тихонько роется в сундуке, и ему кажется, будто он что-то достал из него, захлопнул крышку и снова идет к дверям. Фигура деда только что заслонила на минуту окно. И он уже стоит в дверях, и скрип означает, что он открывает дверь и хочет выйти.

Тогда Мартин садится на кровати и спускает ноги. Он чувствует ступнями холодный пол.

– Дед! – зовет он громко и сам пугается своего голоса. Скрип прекращается, старик успел только приоткрыть дверь.

– Ну, что тебе? – отзывается прерывистый и, пожалуй, немного удивленный голос. Наверное, старик уже успокоился, двери снова скрипнули.

– Возьмите меня с собой, – говорит Мартин.

Тишина. Кажется, что сумрак редеет, расплывается и на его место приходит свет дня. Но это неправда – это Мартину только мерещится. Он не слышит, как дышит старик, и вдруг пугается, не ушел ли он. Но нет. Он здесь и стоит неподвижно. Он должен быть здесь. Видно какое-то темное пятно, и оно напоминает очертания человеческой фигуры. Если бы дед пошевелился, двери бы снова заскрипели, потому что они не полностью открыты, не слышно и шагов на рассыхающихся досках.

– Рано еще, – долетает голос с порога, – еще трех нет.

В голосе слышно сомнение. Если бы дед не хотел брать его, он бы сразу же вышел, но он стоит, значит, колеблется и размышляет. Мартин встает. Его движения хорошо видны, потому что он в длинной белой ночной рубашке. И на него падает свет, идущий из окна, хотя и очень слабый.

– Ты полежи, – раздается голос с порога, однако в голосе не чувствуется строгости, – поспи еще немного! Придешь ко мне попозже.

Двери снова скрипят.

– Нет! – быстро отвечает Мартин. Он почти кричит: – Я иду с вами!

Черное пятно на пороге сначала неподвижно, а потом вдвигается в комнату. И снова тишина. Мартин стоит, немного наклонившись, точно пол жжет ему ступни. Старик снова входит в комнату, приближается к Мартину настолько, что они уже ясно различают друг друга.

– Я тебе сам подберу сумку с бруском, – говорит дед и идет к сундуку. Он снова заслонил окно и взялся за крышку сундука.

– Я его еще вчера вечером приготовил, – отвечает Мартин тихо и подходит ближе к деду.

Он видит, что дед выпрямился, и что-то зазвенело у него в руках, и ему ясно, что это брусок в сумке.

– Ну, одевайся, – говорит дед и идет к выходу. Он одним толчком распахивает двери, и скрип вновь наполняет комнату.

– Мы сейчас выходим, – добавляет он, скрываясь в сенях.

На крыльце немного светлее. Мартин оглядывается. В воздухе чувствуется приближение дня. Наверное, потому, что небосвод побледнел и на горизонте начинает разгораться заря. Еще слабо мерцают несколько звездочек, но вот-вот и они погаснут. И серп месяца потерял свой цвет и побледнел. Только это и говорит о приближении дня. И все же наступление его чувствуется, хотя солнце взойдет не раньше, чем через полчаса.

Мартин ждет, пока выйдет дед. Он слышит, как через открытые двери доносятся удары, то сильные, то совсем слабые. Дед достает лезвия кос и насаживает их на рукоятки. Дважды раздается пронзительный свист: это он проверяет их прочность.

Мартину немного холодно. В воздухе чувствуется утренняя сырость, которая обволакивает все, платье и тело. Забирается в ноздри. Мартин уже различает предметы вокруг себя. Он точно знает, что впереди, у забора, уложены поленья, а рядом с ними куча щепок. Топор еще неразличим. А через десять минут мальчик мог бы уже пересчитать планки в заборе. Что это, он привык или уже так развиднелось? Он понял, что дед не зажигал фонарь. А то бы через двери сарая был виден свет. Он знает, что дед стоит у входа в сарай и насаживает косы. Значит, у него еще очень хорошие глаза.

Но вот дед уже выходит из сарая. В левой руке он несет перед собою косы, правой закрывает двери на большой ключ. Слышно щелканье замка. Мартин прикрепляет сумку с бруском к ремню. Он не смотрит больше в ту сторону, откуда идет дед, но слышит приближающиеся шаги. Потом поднимает голову.

– Вот, бери, – говорит дед и подает ему косу.

Он берет ее, взвешивает на руке, пробует ногтем острие. По-видимому, оно хорошо отбито.

– Пойди набери воды в бутылки, – говорит дед, сгоняя с лица улыбку. Мартин прислоняет косу к ступеням лестницы и исчезает в доме. Он осторожно двигается в сенях, стараясь, чтобы не скрипели половицы. Все же на улице виднее, думает он, и наполняет бутылки водой. При этом он делает несколько глотков.

Дед закурил. Сигарета светится слабым огоньком. Он стоит, опершись на косу. Когда он видит, что Мартин выходит из дому с водой, он перекидывает косу через плечо. Мартин замечает, что рукоятка обернута полотняным мешочком. И он немного завидует деду, потому что у него такого нет. Все нужное ему для косьбы дед должен был бы принести сам.

Коса Мартина стоит у ступенек, но дед уже вышел из калитки. Он курит и смотрит по сторонам, будто его и не занимает, идет ли за ним Мартин. Однако он идет медленно. И немного сутулится. Мартин минуту-другую колеблется, но потом вскидывает косу на плечо и бежит за дедом.

И вот они уже идут рядом. На большой дороге и света больше. Побеленные фасады домов, которые окаймляют дорогу с двух сторон, видны совсем ясно, видны даже украшения. В некоторых окнах уже горит свет, но не ярко. День все приближается.

Утро свежее, воздух прохладен, и от дыхания клубится пар. Шаги двух людей раздаются в тишине, ничем не заглушаемые. А когда косы стукаются друг о дружку, они весело звенят. Две фигуры тогда отдаляются друг от друга, но через несколько шагов снова сближаются и идут рядом, как только что.

– Куда мы идем? – спрашивает Мартин, глядя на светящийся конец сигареты.

– За Горку, – отвечает дед, сжимая, в зубах сигарету, и голос его от этого кажется приглушенным.

Не успевают они дойти до главной дороги, как навстречу начинают попадаться и другие косцы. Сначала им встречается один, потом небольшая группа. Косцы показываются из полумрака и исчезают между домами. И Мартин замечает, что дед невольно убыстряет шаги. Приходится и ему идти быстрей. Он чувствует, как брусок болтается в сумке в такт его ходьбе, но скоро перестает это замечать. Они миновали последние дома и по крутой тропе стали подниматься на Горку. Дед останавливается в начале поляны, делает еще две затяжки и затаптывает сигарету в землю.

Они пошли тише и начинают долгими вдохами вбирать в себя свежий воздух. Чем выше они поднимаются, тем становится светлее, будто полумрак они оставили за спиной в деревне. Теперь они уже видят, что точка на востоке, в которой появится солнце, начинает краснеть. Из-за гор появляются первые солнечные лучи. Они меняют весь небосвод, хотя солнца еще не видно. Небосвод еще более побледнел, и несколько продолговатых полупрозрачных облачков на большой высоте налились краской. Мартин смотрит на деда. Ему кажется, что дед идет очень медленно, с трудом делая каждый шаг. А Мартину бы хотелось побежать, хотя дорога поднимается очень круто. Очень свежо, вот-вот покажется солнце. Ему бы хотелось быть наверху как можно скорее. Однако дед идет с трудом, и стоит Мартину перестать сдерживать себя, как он оставляет деда позади. Ему приходится останавливаться и замедлять шаги, чтобы дед мог его догнать.

– Ты не торопись, – говорит дед, – а то станешь задыхаться.

Мартин оборачивается и видит, что дед тяжело дышит, и тут ему становится стыдно. Он ждет деда и старается больше его не обгонять. На полдороге они останавливаются. Дед оглядывает луга, расстилающиеся внизу, но Мартин знает, что они остановились потому, что дед устал. Он готов снять косу с плеча, потому что не знает, сколько будет стоять дед, но дед снова трогается в путь. Он вздыхает, откашливается и выходит на середину дороги. Мартин не торопясь следует за ним.

Где-то внизу слышится уже звон косы. Те, у кого луга поближе, уже работают. Дед прибавляет шаг. Ему не хочется приходить на луг последним. Еще немного, с радостью думает Мартин, и мы на вершине.

Дед задыхается. Он стоит, опираясь на косу, и свертывает самокрутку. Мартину кажется, что он слегка улыбается. Возможно, радуется сигарете, а то и тому, что ему удалось так быстро подняться в гору. Солнца еще не видно. Мартин смотрит во все стороны и чувствует разочарование. Они поднялись в гору раньше, чем взошло солнце. Сейчас они станут спускаться, а там уж восход будет не такой. Мартин, огорченный, уселся на обочину дороги.

– Хочешь посмотреть? – спрашивает дед, показывая туда, откуда должно появиться солнце.

Мартин кивает. Он встает, хочет что-то сказать деду, но тот отворачивается, смотрит куда-то за горы и курит. Дым медленно поднимается над его головой. Воздух неподвижен.

– Не пройдет и десяти минут, как ты увидишь солнце, – говорит дед, не вынимая сигареты и не прекращая курить. Сигарета прилепилась к его нижней губе. – Сегодня будет хороший день, – добавляет дед.

Потом они молча смотрят каждый в свою сторону. Мартин носком ботинка ковыряется в дорожной пыли и все время поглядывает на восток. Сияние становится ярче, небосвод уже почти белый, а над головой начинает синеть. Когда Мартин снова поднимает голову, он удивлен.

– Глядите! – кричит он.

– Вижу.

Оба они поворачиваются к востоку. Солнце как будто бы вдруг выходит из-за гор, и сразу появляется целая половина. Смотреть на него уже нельзя, и они зажмуриваются.

И вот уже день. Настоящий день с солнечными лучами. Все вокруг сразу же изменилось. И стоит посмотреть на траву, она сразу же начинает сверкать миллионами капель росы, Точно вся она купается. Солнечные лучи играют в каплях всеми цветами радуги.

– Ну, идем, – говорит дед, слегка касаясь локтя Мартина. Мартин и не заметил, как он поднял косу на плечо. Они улыбаются, в последний раз осматриваются и начинают спуск с вершины.

Некоторое время они идут в тени вершины, но скоро выходят на ровный луг, и снова солнце светит им в лицо.

– Вот наш луг, – говорит дед.

Они останавливаются, меряют луг взглядами и спускают с плеч косы. Дед достает брусок и заправляет его за ремень. Он пробует косу, хорошо ли она насажена, и делает первый замах.

Звук разносится далеко. Мартину кажется, что вокруг косы летают огненные искры. Все вокруг ожило, наполненное звоном металла.

– Сначала нужно скосить первый ряд. – Дед взял косу в обе руки. Он еще стоит на дороге, но уже разгоняется. Упала первая трава. Звук, который сейчас издает коса, глуше, она не звенит, а, скорее, свистит. Дед идет точно по меже. Первый ряд принадлежит ему, и Мартин должен подождать, пока он кончит, чтобы косить друг за другом. Он наблюдает за дедом, за его освященными ритуалом движениями. Первые замахи были неравномерными, но, чем дальше, тем более ладными становятся они. Человек входит в ритм не сразу.

– Хорошо косится, – говорит дед, показывая на траву. – Роса что надо!

Мартин ждет, пока дед пойдет обратно, и становится за его спиной. Коса у него острая. Он торопится. Первый замах, трава падает и ложится в ряд. Перед ним колеблется спина деда, а он изо всех сил старается выдержать дистанцию и не отстать. Когда косы затупляются, оба их враз поднимают и подтачивают. Хуже всего, когда в высокой траве попадаются муравейники, которые трудно вовремя заметить. Тогда острие косы нужно выравнивать легкими ударами бруска.

Через час расстояние между Мартином и дедом начинает уменьшаться. Мартин нарочно чаще точит косу, чтобы не наступать деду на пятки.

– Принеси-ка воды, что-то пить хочется, – говорит дед, отирая лоб тыльной стороной ладони.

Мартин отбрасывает косу и бежит туда, где они сложили все свои вещи, и теперь он видит, какой кусок они уже скосили. Дед сгребает ногой траву в кучу и садится. Он смотрит, как быстро бежит Мартин, перескакивая через ряды травы. Солнце уже поднялось высоко, начинает припекать, и дед снимает безрукавку. Рубашка во многих местах мокрая от пота. Мартин вернулся, он подает деду бутылку с водой.