Текст книги "Из царства мертвых"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава 2

Нет, это была не она… Флавьер остался на следующий сеанс; он заставил себя хладно кровно следить за происходящим на экране, чтобы не пропустить момент, когда появится ее лицо, и мгновенно запечатлеть его в памяти. Наконец нужный ему кадр промелькнул на экране, и какая-то часть его «я» отреагировала так же, как в первый раз, зато другая не дрогнула. Нет, ее нельзя было спутать с Мадлен: женщине на экране было на вид лет тридцать, она показалась ему скорее полной… Что же еще? Рот… рисунок губ был другим… И все же сходство несомненно… особенно глаза… Напрягая память, Флавьер пытался сопоставить свежее впечатление с тем, давним воспоминанием. Под конец оба образа превратились в цветные пятна, как будто он слишком долго смотрел на яркий свет. Вечером он снова пошел в кино. Ничего не поделаешь, он уедет завтра…

На вечернем сеансе он и сделал свое открытие: тот мужчина, чье лицо сменило в кадре лицо незнакомки, явно пришел вместе с ней. Это мог быть ее муж или любовник; он держал женщину под руку, чтобы не потеряться в толпе. Еще одна деталь, поначалу ускользнувшая от Флавьера: мужчина хорошо одет, в галстуке булавка с крупной жемчужиной. А на незнакомке – меховое манто…

Еще что-то застряло у него в памяти, но что именно? Он вышел из кинотеатра сразу после новостей. Улицы так же слабо освещены, дождь все не прекращался, Флавьер поглубже надвинул шляпу, спасаясь от ветра. Этот жест напомнил ему сцену в Марселе: мужчина был хоть и в пальто, но с непокрытой головой, поэтому позади можно было разглядеть фасад гостиницы и три вертикально расположенные буквы: …РИЯ. Вероятно, это было название гостиницы; буквы прикреплены к зданию сбоку и загораются по ночам. Что-нибудь вроде «Астория»… Что же еще? Да как будто ничего… Флавьеру оставалось только попытаться объяснить увиденное на экране.

Как давно он не предавался своей страсти к логическим рассуждениям! И сейчас он просто развлекался, предполагая, что мужчина и женщина вышли из гостиницы специально, чтобы полюбоваться на торжественное шествие. Что же касается сходства… Ничего не скажешь, та женщина и впрямь немного напоминает Мадлен. Ну и что с того? Стоит ли принимать это близко к сердцу? Ну, живет в Марселе счастливый человек, а рядом с ним – женщина, чьи глаза… Да мало ли сейчас счастливых людей! Пора уже свыкнуться с этой мыслью, пусть даже ему и нелегко… У себя в гостинице Флавьер заглянул в бар. Конечно, он дал доктору обещание… Но сегодня ему не обойтись без выпивки, чтобы выкинуть из головы счастливую парочку из «Астории».

– Налейте виски!

Он выпил целых три рюмки. Не все ли равно, раз уж он собирается серьезно лечиться? К тому же на него виски действует куда лучше, чем коньяк. Оно мгновенно смывает все сомнения, сожаления, горечь обид… Остается лишь смутное ощущение какой-то ужасной несправедливости, но тут уж спиртное бессильно. Флавьер лег спать. Напрасно он отложил отъезд.

На следующий день он сунул в карман контролеру несколько купюр и получил место в первом классе. Та безграничная власть, которую приносят деньги, пришла к нему слишком поздно. Она уже не могла избавить его от раздражения, усталости, дурного настроения… Вот если бы он разбогател тогда, до войны… если бы у него было что предложить Мадлен… Опять он за свое… А все-таки он не выкинул зажигалку. Может, и из-за этого идиотского фильма. Впрочем, ничто ему не мешает открыть окно и швырнуть ее под колеса поезда. В некоторых предметах кроется какая-то злая сила; они как бы способны выделять яд и постепенно отравлять жизнь. Такое случается с алмазами. Почему бы и зажигалке не таить в себе злые чары? Но все равно он ее никогда не выбросит. Для него это словно память о счастье, которое он мог бы изведать. Он завещает, чтобы его похоронили с этой вещицей. Что за нелепая мысль – лечь в землю с зажигалкой!..

Под стук колес он предавался мечтаниям, убаюканный плавным движением поезда… Его забавляла эта мысль… Почему его всегда влекла к себе, неотвязно преследовала тайна штолен, стук падающих капель в глубине подземелья, пресное дыхание ночи в лабиринте переходов, коридоров, туннелей, весь застывший, извилистый, разветвленный мир рудных жил, подземных озер, дремлющих в глубине породы драгоценных камней?

Тогда, в Сомюре… Ведь все началось именно тогда, возможно, все дело в его одиноком детстве… Тогда он с замиранием сердца читал и перечитывал старую книгу мифов, которой еще его дед был награжден за успехи в учебе… На форзаце красовался девиз: «Labor omnia vincit improbus», [9]9
  «Упорный труд все преодолеет» (лат.) – ставшая крылатой фраза из «Георгик», дидактической «Поэмы о земледелии», Вергилия.


[Закрыть]а листая пожелтевшие страницы, можно было рассматривать причудливые гравюры: Сизиф на своей скале, Данаиды, Орфей, выводящий Эвридику из склепа… Несмотря на греческий профиль, укутанная в покрывала молодая женщина напоминала ту девочку из книги Киплинга… Откинувшись на покрытую грязным кружевом спинку кресла, Флавьер наблюдал, как с грохотом проносятся за окнами видения мира живых… Наконец он был в ладу с самим собой, наслаждался своей усталостью, своей вновь обретенной свободой… Возможно, в Ницце он купит виллу где-нибудь на отшибе… Днем будет спать, а по вечерам, в тот час, когда летучие мыши разворачивают свои крылья, будто черные бабочки, станет бродить по берегу, не думая ни о чем…

Когда скорый поезд остановился в Марселе, Флавьер вышел на перрон. Разумеется, и речи не может быть о том, чтобы погостить в городе. Все же он счел нужным обратиться к служащему за разъяснениями.

– Билет дает вам право задержаться в пути на восемь дней.

Тем лучше, выходит, нет нужды хитрить, лукавить с самим собой. Так или иначе, скоро он поедет дальше. Не беда, если он и побудет здесь несколько дней. Он только хочет убедиться, увидеть своими глазами… Он поднял руку, останавливая такси.

– В «Асторию».

– В «Уолдорф Асторию»?

– Разумеется, – бросил Флавьер недовольно.

Очутившись в просторном холле гостиницы, он боязливо оглянулся по сторонам. Он-то знает, что это просто игра. Вот сейчас он играет в испуг. Ему даже нравилось испытывать смятение, ожидая неизвестно чего…

– На сколько дней вы желаете снять номер?

– Ну… вероятно, дней на восемь.

– У нас остался только большой номер с гостиной на втором этаже.

– Не имеет значения.

Пожалуй, его это даже устраивало. Он нуждался в роскоши, чтобы сделать убедительной комедию, которую разыгрывал перед самим собой. Поднимаясь в свой номер, он обратился к лифтеру:

– Не припомните, когда генерал де Голль прибыл в Марсель?

– В прошлое воскресенье как раз минула неделя.

Флавьер насчитал, что всего прошло двенадцать дней. Это не так мало.

– Вы здесь, случайно, не видели очень элегантного мужчину средних лет с жемчужной булавкой в галстуке?

– Что-то не припомню… – сказал лифтер. – Здесь бывает столько народу!

Что ж, этого следовало ожидать. Удивляться тут нечему. Флавьер запер дверь на ключ. Старая привычка. Он и раньше страдал болезненным пристрастием ко всевозможным запорам, задвижкам и засовам, а теперь и вовсе не мог с собой совладать. Он побрился и оделся с подчеркнутой элегантностью. Это составляло одно из условий игры. Руки у него слегка дрожали, глаза, когда он посмотрелся в зеркало в ванной, неестественно блестели, как у актера. С независимым видом он спустился по парадной лестнице и направился к бару, засунув руки в карманы двубортного пиджака, словно рассчитывая встретить здесь старинного приятеля. Быстро обшарил зал глазами, заглянул во все углы, внимательно всматриваясь в лица женщин. Поискал глазами свободное место за стойкой.

– Виски!

По сторонам от узкой танцевальной дорожки, удобно устроившись в просторных креслах, болтали посетители. Некоторые из мужчин беседовали стоя, с зажженной сигаретой в руках. Кое-где на столиках стояли маленькие французские флаги, неяркий свет отражался в бутылках, ритмичная музыка билась, как кровь в висках, жизнь на глазах превращалась в сказку. Флавьер жадными глотками пил виски. По жилам постепенно разливался огонь. Он ощущал себя готовым… Вот только к чему?

– Налейте еще!

Готовым, не дрогнув, встретить их здесь. Наконец увидеть их и убраться отсюда. Большего он и не желал. А может, стоит посмотреть в самом ресторане? Он прошел в просторный зал, где им тут же завладел официант, показав свободный столик.

– Мсье один?

– Да, – рассеянно бросил Флавьер.

Ослепленный ярким светом, немного смущенный, он неловко уселся за столик, не решаясь взглянуть на сидящих в зале. Не выбирая, заказал обед и все с тем же скучающим видом посмотрел по сторонам. В зале полным-полно офицеров, но женщин почти не видно. На него никто не смотрит, никому он не нужен, и, сидя один в своем углу, он вдруг понял, что напрасно теряет время. Его рассуждения никуда не годились, и пара, виденная им в кино, никогда не останавливалась в «Астории». Камера случайно выхватила их из толпы. Они стояли на краю тротуара, возможно, вышли из автомобиля или из соседней гостиницы. Он что, будет искать их по всему городу? И к чему? Чтобы найти женщину, отдаленно напоминающую… Чтобы оживить любовь, уже обратившуюся в прах?.. Он заставлял себя есть. Да, он страшно одинок, он придумал это путешествие через океан, добрался до Парижа, чтобы погрузиться в исполинскую волну возбуждения, ненависти и восторга, захлестнувшую Европу. Паломничество к месту трагедии было лишь предлогом. А сегодня вечером он чувствовал себя обломком кораблекрушения, вынесенным на берег приливом. Ему остается только вернуться в Дакар, к своим обыденным делам. Там тоже есть клиники, если уж он так жаждет исцеления…

– Кофе? Ликер?

– Да, ликер. Сливовый.

Час был уже поздний. Флавьер курил у себя за столиком, взгляд у него помутнел, лоб покрылся испариной. Из-за соседних столиков, звякая приборами и подносами, поднимались посетители. Не стоит торчать здесь восемь дней. Завтра же он должен быть в Ницце и немного передохнуть, прежде чем навсегда проститься с Францией. Он встал, все тело у него ныло после утомительного путешествия. Обеденный зал опустел. Лишь зеркала бесконечно отражали тощую фигуру, застывшую среди столиков. Флавьер помедлил на лестнице, давая себе еще один шанс, но ему встретились лишь двое американцев, вприпрыжку сбегавших по ступенькам. У себя в номере он кое-как побросал одежду на кресло и улегся на бок. Он уснул с трудом; даже во сне его преследовало ощущение, будто он гонится за тенью.

Утром, открыв глаза, он ощутил во рту привкус крови. Он был совершенно измотан. Поднялся через силу. Вот до чего он докатился! Сам виноват. Ведь если бы тогда, в 40-м, он выбросил эту женщину из головы, вместо того чтобы смаковать горечь утраты, если бы не пренебрегал своим здоровьем… Теперь же, возможно, слишком поздно. Он вдруг ощутил прилив ненависти к ней. Он не мог себе простить, что предстал каким-то жалким субъектом в растрепанных чувствах, только и умеющим, что растравлять свои болезненные переживания. Он осторожно помассировал веки, пощупал лоб: скоро это превратится у него в навязчивую привычку. Его болезнь! Теперь с ним станут обращаться подчеркнуто бережно… Он поспешно оделся. Надо посмотреть расписание поездов. Марсель уже пугал его своим дымом и грохотом, тем мощным потоком жизни, который зарождался на его улицах. Ему хотелось, чтобы над ним хлопотали, окружая его материнской заботой, женщины в белых халатах. Он страстно мечтал о тишине и уже сочинял для себя новый роман, стремясь заглушить жуткую мысль, время от времени, как нарыв, прорывавшуюся у него в мозгу: «Теперь-то мне крышка!»

Собравшись, он вышел из номера, прошел по устланному толстым ковром коридору. Голова по-прежнему раскалывалась. Не спеша спустился по лестнице, перевел дыхание, затем направился к конторке портье. В небольшом зале напротив кассы завтракали постояльцы, крепкие люди, чьи челюсти ритмично двигались, вызывая у Флавьера дрожь отвращения. Как зачарованный, он уставился на толстого мужчину… у него в галстуке… Неужели это он? Элегантный господин лет пятидесяти разрезал хлебец, болтая с молодой женщиной, сидевшей спиной к Флавьеру. У нее были темные, очень длинные волосы, наполовину прикрытые меховым манто, наброшенным на плечи. Чтобы увидеть ее лицо, ему пришлось бы зайти в зал… Да-да, конечно, надо пойти посмотреть… только чуть позже. Сейчас он был слишком потрясен. Ему не следует так переживать из-за ерунды. Машинально он вынул из портсигара сигарету и тут же сунул ее обратно. Только без глупостей! И прежде всего, эти двое его нисколько не интересуют! Облокотившись о конторку, он спросил, нарочно понизив голос:

– Вон тот лысоватый мужчина… Видите? Тот, что разговаривает с молодой женщиной в меховом манто… напомните мне, как его зовут?

– Альмарьян.

– Альмарьян!.. Чем он занимается?

– Да всем понемножку, – подмигнул портье. – Сейчас можно неплохо заработать… Он и гребет денежки лопатой!

– Он с женой?

– Куда там! Он их подолгу не держит.

– У вас не найдется расписания поездов?

– Вот, пожалуйста.

Усевшись в кресло в холле, Флавьер притворился, будто листает расписание. Затем поднял глаза. Отсюда ему было лучше видно, и тут же, как темное солнце, вспыхнула уверенность… Мадлен! Это она. Как он мог сомневаться! Она изменилась, постарела, лицо чуть расплылось. Перед ним другая Мадлен – и все-таки это была его Мадлен! Та самая!

Флавьер осторожно откинулся в кресле, опустив голову на спинку. Не было сил вытащить из кармана платок и вытереть пот, заливавший лицо. Он, наверное, лишился бы чувств, если бы попытался сделать хоть одно движение, сосредоточиться на чем-нибудь… Он не шевелился, но образ Мадлен не выходил у него из головы, он запечатлелся в его мозгу, как расплавленный воск, жег огнем его сомкнутые веки. «Если это она, я умру», – подумал он. Расписание соскользнуло ему на колени, упало на пол.

Медленно, не доверяя себе, Флавьер попытался собраться с мыслями. Не станет же он терять голову оттого, что встретил двойника Мадлен! Он открыл глаза. Нет. Это не двойник. Кто объяснит, почему мы бываем уверены, что узнали кого-то? Сейчас он знал наверняка, что там, рядом с толстым Альмарьяном, сидела Мадлен, точно так же, как знал, что это не сон, что он Флавьер и что он страдает безумно… Страдает, потому что знает с той же определенностью: Мадлен умерла…

Альмарьян поднялся из-за стола и подал руку молодой женщине. Флавьер нагнулся за расписанием. Он не менял позы, пока они были в холле и проходили мимо него. Он заметил краешек мехового манто, изящные туфли… Выпрямившись, увидел их сквозь решетку лифта, отбрасывавшую на лицо Мадлен сетчатую тень, напомнившую ему вуалетку, и сердце его пронзила былая любовь… Нетвердой походкой приблизившись к конторке, он бросил на нее расписание, думая только об одном: видела ли его Мадлен, узнала ли…

– Мсье оставляет номер за собой? – спросил портье.

– Разумеется, – бросил Флавьер.

Это слово решило его судьбу. Он и сам это сознавал.

Все утро он бродил вокруг Старого Порта, греясь на солнце. Военные и торговые перевозки сливались здесь в единый поток. От грохота железнодорожных составов старые камни содрогались, словно кратер вулкана. Флавьер наслаждался шумом и человеческим теплом, исходившим от толпы. Но даже на людях страх не отпускал его. Ведь он видел труп, и Жевинь его видел, и та старуха, которая обряжала покойную… и полицейские, которые занимались этим идиотским расследованием. Десять человек опознали тело. Значит, та женщина с Альмарьяном не могла быть Мадлен… Он выпил анисового ликера в баре на улице Канебьер. Всего одну рюмку, но и это помогло ему расслабиться. Он прикурил от своей зажигалки; она, по крайней мере, его не обманывала. Вот она лежит у него на ладони, отполированная постоянным соприкосновением с пальцами, вечно вертевшими ее, будто перебиравшими четки. Мадлен действительно умерла там, у стен колокольни… а еще раньше умерла Полина… И все же… Он вернулся в бар и спросил виски. В голове у него промелькнула столь необычная мысль, что ему нужно было собраться с силами, чтобы хорошенько ее обдумать. Он без труда припомнил их разговор в Лувре. «Я уже проходила здесь под руку с мужчиной, – сказала тогда Мадлен. – И он походил на вас, только у него были бакенбарды…»

И вдруг все встало на свои места. Тогда, в Лувре, он не мог ее понять: жизнь переполняла его, он был ослеплен предрассудками, горе и болезнь еще не наложили на него свою печать… Но теперь он готов принять невероятную и утешительную истину. Когда-то Полина поселилась в теле Мадлен; теперь сама Мадлен… Возможно, и он сам некогда уже любовался этим фиолетовым морем, бурыми облаками!.. Быть может, смерть уже настигала его… Сколько раз?.. Господи, если бы только знать наверное… Но ведь Мадлен знала! Тогда почему ему так страшно? Чего он боится? Очнуться от сна? Перестать верить в чудо? Жестоко разочароваться? Нет, он боится новой встречи с ней: ведь он непременно с ней заговорит. Ему так этого хотелось! Вот только сумеет ли он вынести взгляд ее светлых глаз? Не дрогнет ли при звуке ее голоса?

Флавьер встал, пошатываясь, вернулся в «Уолдорф» и переоделся к обеду. Он оделся в черное, рассудив, что траур его еще не кончился. Войдя в бар, он тут же увидел ее в обеденном зале. Казалось, она о чем-то размышляет, уткнувшись подбородком в ладони. Тем временем Альмарьян что-то втолковывал метрдотелю: вероятно, речь шла о каких-то продуктах с черного рынка. Усевшись, Флавьер сделал знак бармену; тот его уже хорошо знал и сейчас же поставил перед ним полную рюмку. Рядом с ним пары кружились в танце. В распахнутые двери видны были обедающие за столиками, официанты в белых куртках, развозившие тележки с блюдами. Она выглядела грустной. Как раз эта ее грусть всегда очаровывала Флавьера. Она всегда была такой… А ведь Жевинь ее баловал! Нелегко было думать, что незнакомые люди получили после нее наследство, тогда как она сама теперь была бедна и вынуждена жить с этим Альмарьяном, похожим на лукавого калифа из восточной сказки. В ушах у нее поблескивали безвкусные серьги, ногти накрашены. Прежняя Мадлен была куда более утонченной! Флавьеру казалось, что он видит дурную копию известного фильма с бездарной статисткой в роли звезды. Она почти ничего не ела, лишь время от времени пригубливала вино. Похоже, она почувствовала облегчение, когда Альмарьян поднялся из-за стола. Они зашли в бар, отыскали свободный столик. Флавьер поспешно повернулся к ним спиной, но он слышал, как Альмарьян спросил два кофе. Самое время, чтобы… Но он ни за что не осмелится! Он протянул бармену деньги и спустился с табурета. Теперь надо повернуться и пройти три шага. И тогда четыре мучительных года сотрутся из памяти, он сумеет наконец примирить прошлое с настоящим, Мадлен снова будет с ним, как будто они расстались лишь накануне, после поездки куда-нибудь в Версаль… И кто знает, вдруг она забудет, как тогда покинула его…

Внезапно он осознал, что уже сделал три шага и теперь склонился перед молодой женщиной, приглашая ее на танец. В течение нескольких секунд он видел прямо перед собой Альмарьяна, его желтоватые щеки, влажные бархатисто-черные глаза, и поднятое к нему лицо Мадлен, ее бледный взор, не выражавший ничего, кроме скуки. Она приняла приглашение с угрюмым видом. Неужели она все еще его не узнала? Они покачивались, прижавшись друг к другу; у Флавьера перехватило горло. Ему показалось, что он нарушает некую заповедь, переступает запретную черту.

– Меня зовут Флавьер, – прошептал он. – Вам это имя ни о чем не говорит?

Она вежливо притворилась, будто старается припомнить.

– Простите… право, не помню.

– А как вас зовут? – спросил он.

– Рене Суранж.

Он готов был возразить, но внезапно понял, что она не могла сохранить прежнее имя. От этого его смятение лишь возросло. Он изучал ее исподтишка. Лоб, бледно-голубые глаза, линия носа, высокие скулы – каждая черточка любимого лица, бережно хранимая в тайниках памяти, была такой же, как прежде. Стоило ему закрыть глаза, и он видел себя в Лувре, в том зале, где он первый – и единственный – раз держал ее в своих объятиях. Но прическу этой новой Мадлен не назовешь элегантной; рот выглядел увядшим, несмотря на помаду и крем. Пожалуй, так даже лучше. Он больше ее не боялся. Не боялся прижимать ее к себе, чувствуя, что она живет той же жизнью, что и он. Сначала он испытывал смутное опасение, что она окажется просто тенью. Но перед ним была живая женщина, и он корил себя за то, что уже желал ее, как будто этим он мог осквернить нечто глубокое и чистое.

– Вы ведь до оккупации жили в Париже?

– Нет. В Лондоне.

– Как! Разве вы не занимались живописью?

– Да нет же… Бывает, я рисую от нечего делать, вот и все.

– А в Риме вы разве не бывали?

– Нет.

– Зачем вы меня обманываете?

Она посмотрела на него своим светлым, немного пустым, незабываемым взглядом.

– Я вовсе вас не обманываю.

– Утром в холле вы меня видели. И узнали. А теперь делаете вид…

Она попыталась вырваться, но Флавьер сильнее прижал ее к себе, благословляя в душе несмолкавший оркестр.

– Простите, – заговорил он снова.

В конце концов, Мадлен много лет не подозревала, что она – Полина. Неудивительно, что и Рене пока не догадывается, что она – Мадлен. «Я совсем пьян», – подумалось Флавьеру.

– Как он, ревнив? – спросил Флавьер, подбородком указывая на Альмарьяна.

– О нет, – грустно сказала она.

– Верно, занимается черным рынком?

– Конечно. А вы?

– Нет-нет. Я адвокат. Он очень занят?

– Да. Ему часто приходится отлучаться.

– Значит, мы могли бы видеться днем?

Она промолчала. Его рука скользнула вниз, легла на талию Мадлен.

– Если вдруг я вам понадоблюсь, – прошептал он, – я в семнадцатом номере… Не забудете?

– Нет… Но сейчас мне пора к нему…

Альмарьян курил сигару, читая «Освобожденный Дофине». [10]10
  Дофине – историческая провинция на юго-востоке Франции. Здесь имеется в виду газета, выходившая после освобождения Франции от оккупации.


[Закрыть]

– Похоже, он прекрасно без вас обходится, – заметил Флавьер. – До завтра!

Поклонившись, он вышел в холл, забыв про ужин. Поднимаясь к себе на второй этаж, обратился к лифтеру:

– Скажите… Альмарьян… в каком он номере?

– В одиннадцатом, мсье.

– А как зовут его даму?

– Рене Суранж.

– Это ее настоящее имя?

– Надо думать, раз в удостоверении личности у нее так написано.

Вопреки обыкновению, он дал лифтеру щедрые чаевые. Он бы отдал что угодно, чтобы узнать наверняка!..

Перед сном он выпил несколько стаканов воды, но так и не смог рассеять туман, окутавший его мозг. Пришлось признаться себе, что он вновь испытывает страх. Пусть он пьян, но он ведь понимает, что она не могла его не узнать. Если только она не потеряла память. И не ломает комедию. Или она не Мадлен!

Наутро, едва проснувшись, он задал себе те же вопросы и наконец, злобно усмехнувшись, решил, что давно созрел для клиники в Ницце. Он краснел, вспоминая, что лезло ему в голову накануне. Да и нечего ему больше делать в Марселе! Здоровье прежде всего! К черту эту девку, пусть даже похожую на Мадлен.

И все же он дождался, пока уйдет Альмарьян, подошел к одиннадцатому номеру и постучался легонько, как старый знакомый.

– Кто там?

– Флавьер.

Она открыла дверь. Глаза у нее покраснели от слез, веки распухли, она была неодета.

– Господи, Рене, что с вами?

Она снова разрыдалась. Прикрыв за собой дверь, он запер ее на задвижку.

– Ну же, моя хорошая… Что у вас стряслось?

– Это все он, – пробормотала она. – Он хочет меня бросить.

Флавьер смотрел на нее с осуждением. Это и правда была она, Мадлен, изменявшая ему с Альмарьяном, а может, и с другими. Судорожно улыбаясь, он сжимал в карманах кулаки.

– Ну так что за беда! – возразил он шутливым тоном. – Пусть его убирается! Зато я остаюсь.

Рене расплакалась пуще прежнего.

– Нет! – всхлипывала она. – Нет, только не вы!

– Да отчего же? – спросил он, склонившись над ней.