Текст книги "Из царства мертвых"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Глава 3

Мадлен миновала Палату депутатов, перед которой с примкнутым штыком расхаживал часовой. Как и накануне, она вышла из дому сразу же после отъезда Жевиня. Но сегодня она шла быстро, и Флавьер старался держаться поближе к ней, опасаясь несчастного случая, так как она переходила улицу, не обращая внимания на машины. Куда же она так спешит? Вместо вчерашнего английского костюма на ней был коричневый, самый обычный, и берет на голове, туфли без каблуков изменили ее походку. Она казалась еще моложе; сумка под мышкой делала ее похожей на мальчика. Вышла на бульвар Сен-Жермен, стараясь держаться в тени деревьев. Может, она направляется в Люксембургский сад? Или в географический зал… На спиритический сеанс? Вдруг Флавьер понял… На всякий случай он подошел еще ближе. Уловил запах ее духов: что-то сложное, больше всего напоминавшее увядшие цветы и тучную землю… Где же ему приходилось вдыхать этот аромат? Накануне, в аллеях кладбища в Пасси… Ему нравился этот запах: он напоминал дом его бабушки под Сомюром. Дом, стоявший на склоне горы, а вокруг люди селились прямо в скале. Они забирались к себе домой по приставной лестнице, как Робинзон. Кое-где из скалы торчали печные трубы. И над каждой из них по белому камню тянулась грязная дорожка. Во время каникул он бродил среди скал, заглядывая в эти странные жилища. Внутри виднелась мебель. Дома это были или каменоломни? Кто знает… Как-то он зашел в такую пещеру, покинутую хозяином. Слабый дневной свет едва освещал это жилище. Стены оказались холодными и шершавыми, как в яме, а тишина привела его в ужас. Должно быть, по ночам здесь было слышно, как где-то в земляной толще пробираются кроты, а иной раз с потолка, извиваясь, падали черви. Обшарпанная дверь в глубине этой норы вела в подземный ход; оттуда тянуло затхлостью. За дверью начинался запретный мир галерей, бесчисленных коридоров и переходов, пронизывающих самую сердцевину скалы. За этим порогом, на котором наливались бледные поганки, рождался великий страх. Отовсюду пахло землей, пахло… духами Мадлен. И здесь, на залитом солнцем бульваре, где дрожали молодые листья, будто тени от протянутых рук, Флавьер вновь ощутил притягательность мира тьмы и осознал, почему Мадлен сразу же взволновала его. Другие образы всплывали в его памяти, особенно один. В двенадцать лет, укрывшись под сенью стены, откуда открывалось бескрайнее волнующееся море полей, виноградников и облаков, он прочел незабываемую книгу Киплинга, начинавшуюся словами: «Гаснущий свет…»На первой странице там была гравюра, изображавшая мальчика и девочку, склонившихся над револьвером. Ему вспомнилась нелепая фраза, всегда волновавшая его до слез: «„Баралонг“ держал путь к берегам Южной Африки».Теперь ему казалось, что та девочка в черном походила на Мадлен; девочка, о которой он мечтал вечерами, прежде чем заснуть, чьи шаги иногда слышал во сне… Конечно, все это просто смешно – во всяком случае, для такого, как Жевинь. И все-таки это тоже было правдой, но в каком-то ином измерении, как бывает правдой позабытый и вновь обретенный сон, исполненный таинственной очевидности. Впереди него шла Мадлен, темная и хрупкая фигурка, несущая в себе мрак и благоухающая хризантемами. Она свернула на улицу Сен-Пер, и Флавьер испытал горькое удовлетворение. Это еще ничего не значило, но все же…

Там оказался дом, о котором ему рассказывал Жевинь. Наверняка тот самый, потому что Мадлен вошла туда и потому что внизу находилась антикварная лавка. Жевинь ошибся лишь в одном: в этом доме располагалась к тому же гостиница «Семейный пансион». Номеров двадцать, не больше. Одно из тех небольших уютных заведений, в которых предпочитают останавливаться провинциальные учителя и чиновники, не терпящие перемен. У входа висело объявление: «Свободных номеров нет». Флавьер толкнул дверь, и пожилая дама, вязавшая при свете настольной лампы за конторкой портье, взглянула на него поверх очков.

– Нет, – негромко произнес Флавьер, – номер мне не нужен… Я только хотел узнать имя дамы, которая вошла сюда передо мной.

– Кто вы такой?

Флавьер пододвинул поближе к свету свою старое удостоверение инспектора полиции. Он сохранил его, как хранил все: старые трубки, сломанные ручки, ненужные счета… Бумажник у него был туго набит пожелтевшими письмами, почтовыми квитанциями и корешками от чеков, и он порадовался, что раз в жизни поступил правильно, не выбросив документ.

Старушка исподтишка следила за ним.

– Мадлен Жевинь, – сказала она.

– Она здесь не впервые?

– О нет, – ответила старуха. – Она у нас часто бывает.

– Она кого-нибудь принимает у себя в номере?

– Это порядочная женщина.

Она ехидно улыбалась, не поднимая глаз от вязанья.

– Отвечайте, – настаивал Флавьер. – Кто-нибудь у нее здесь бывает? Хотя бы подруга?

– Нет. Ни разу никто не приходил.

– Чем же она занимается?

– Не знаю. Я не слежу за постояльцами.

– В каком она номере?

– В девятнадцатом, на четвертом этаже.

– Номер хороший?

– Приличный. У нас есть и лучше, но ее устраивает этот. Я ей предлагала двенадцатый номер, но она настояла на девятнадцатом. Она непременно хотела тот номер на четвертом этаже, в котором окна выходят во двор.

– Почему?

– Этого она не сказала. Может, из-за солнца.

– Если я правильно понял, она сняла этот номер?

– Да, с помесячной оплатой. Вернее, она сняла его на месяц.

– Когда это было?

Старуха перестала шевелить спицами и заглянула в книгу записи жильцов.

– Пожалуй, – сказала она, – уже больше трех недель назад. В начале апреля…

– Сколько времени она обычно проводит в номере?

– По-разному. Час или меньше…

– Она не приносит с собой вещей?

– Нет, никогда.

– Она ведь приходит сюда не каждый день?

– Нет. Только раз в два-три дня.

– Вы никогда не замечали в ней чего-нибудь… странного?

Старуха подняла очки на лоб и осторожно потерла морщинистые веки.

– Все люди странные, – сказала она. – Если бы вы всю жизнь провели в гостинице за конторкой портье, вы бы не задавали таких вопросов.

– Случалось ей кому-нибудь звонить отсюда?

– Нет.

– Гостиница существует давно?

Глаза в паутине морщин с каким-то мстительным выражением уставились на Флавьера.

– Лет пятьдесят.

– А раньше… что здесь было?

– Надо думать, обычный дом.

– Вам не приходилось слышать о некой Полине Лажерлак?

– Нет. Но если она останавливалась у нас, я могу проверить по книгам.

– Не стоит.

Они снова переглянулись.

– Благодарю вас, – сказал Флавьер.

– Не за что.

И снова заработала спицами. Облокотясь на конторку, Флавьер машинально теребил зажигалку в кармане.

«Я потерял сноровку, – думал он. – Разучился вести следствие». Ему хотелось подняться на четвертый этаж и заглянуть в номер через замочную скважину. Но он знал, что ничего не увидит. Он попрощался и вышел.

Зачем ей понадобился номер на четвертом этаже окнами во двор? Да потому, что раньше это была комната Полины! Но ведь Мадлен не могла этого знать. Она и о самоубийстве не знала… Но тогда почему она так поступала? На чей таинственный зов откликалась, приходя в эту гостиницу? Объяснений могло быть несколько: внушение, ясновидение, раздвоение личности, – но ни одно из них не устраивало Флавьера. Ведь до этого Мадлен всегда была нормальной, уравновешенной женщиной. К тому же она прошла серьезное обследование у специалистов… Нет, тут что-то другое.

Он повернул обратно и вдруг чуть не побежал. Мадлен вышла из гостиницы и теперь направлялась к набережной. Она провела в своем номере меньше получаса. Все так же торопливо она миновала вокзал д’Орсей и подозвала такси. Флавьер насилу успел поймать другую машину.

– Поезжайте за тем «рено»!

Ему бы следовало взять свою «симку»: Мадлен едва не ускользнула от него. Если вдруг она обернется… Но на мосту Согласия сильное движение, и Елисейские Поля буквально запружены транспортом, как бывало в часы пик в довоенное время. Такси Мадлен направлялось к площади Звезды. Похоже, она возвращается домой. Кругом были люди в форме, лимузины с флажками – прямо как на параде Четырнадцатого июля. Во всем этом было что-то волнующее. А ощущение кипучей жизни и какой-то неопределенной опасности даже нравилось Флавьеру. «Рено» обогнул Триумфальную арку и поехал к воротам Майо. Перед ними тянулся залитый рассеянным солнечным светом прямой проспект Нейи. Здесь машин было меньше, и они катили не спеша, с опущенными стеклами и поднятым верхом.

– Похоже, норму на бензин еще урежут, даже для такси, – сказал шофер.

Флавьеру пришло в голову, что через Жевиня он мог бы достать сколько угодно талонов. Он рассердился на себя за такие мысли, но что значат лишние десять литров бензина в той неразберихе, которая царит в системе распределения?

– Остановитесь здесь, – велел он шоферу.

Мадлен вышла из машины в конце моста Нейи. Флавьер, чтобы не терять времени, заранее приготовил деньги и мелочь. Он удивился, заметив, что теперь Мадлен идет той же небрежной походкой, что и накануне. Она шла вдоль Сены без всякой цели, просто наслаждаясь движением. Между гостиницей на улице Сен-Пер и набережной Курбевуа не существовало никакой видимой связи. В таком случае что означает эта прогулка? Ведь в самом Париже набережные куда красивее! Возможно, она избегает толпы. Или же ей нравится размышлять и предаваться мечтаниям, следуя за плавным течением реки? Он вспомнил островки на Луаре, песчаные косы, обжигавшие ему ноги, заросли ивняка, в которых то и дело раздавалось жизнерадостное кваканье лягушек. Он почувствовал, что Мадлен похожа на него, и ему хотелось ускорить шаг и пойти с ней рядом. Им не придется даже разговаривать. Они просто будут идти бок о бок, любуясь скользящими по воде баржами. Опять ему невесть что лезет в голову! Он нарочно остановился, чтобы дать ей отойти подальше. Даже хотел повернуть обратно. Но было в этой слежке что-то пьянящее, двусмысленное, что-то такое, от чего он не мог отказаться… И он снова пошел за ней.

Груды песка, камней, снова песок. Изредка им попадался на глаза деревенский причал, подъемный кран, вагонетки на заржавленной узкоколейке. Вдали, в уныло-серой дымке, виднелся остров Гранд-Жат. Что ей понадобилось в этом убогом предместье? Куда еще она его заведет? Вокруг ни души. Она шла не оборачиваясь, не отрывая глаз от реки. И с каждой уходящей минутой смутная тревога все больше овладевала Флавьером. Нет, это уже не просто прогулка… Что же это – попытка бегства? Или, быть может, приступ амнезии? Ему довелось повидать на своем веку таких потерявших память людей – растерянных, измученных, говоривших как сомнамбулы. Он подошел ближе. Тем временем Мадлен перешла шоссе и уселась на террасе маленького кафе для речников: три железных столика под выцветшим тентом. Укрывшись за бочками, Флавьер не спускал с нее глаз. Она вытащила из сумки листок бумаги, ручку, тыльной стороной ладони смахнула пыль со стола… Хозяин бистро все не появлялся. Легкая гримаска исказила ее лицо, но она прилежно писала. «Она кого-то любит, – решил Флавьер. – Кого-то, кто сейчас в армии!» Но это предположение было не лучше других. Стоило забираться в такую даль, когда она могла спокойно написать письмо дома, где за ней никто не следил! Она писала очень быстро, не отрываясь ни на секунду, не задумываясь; вероятно, обдумала письмо по дороге сюда. А может быть, за те полчаса, что провела в гостинице. Во всем этом что-то было не так. А вдруг она пишет мужу, что уходит от него? В этом случае все ее метания объяснялись куда проще… Но тогда Мадлен не пошла бы на могилу Полины Лажерлак…

Похоже, никто не думал обслуживать Мадлен. Хозяин, должно быть, на фронте, как и все остальные. Мадлен сложила письмо, тщательно запечатала. Оглянулась вокруг, хлопнула в ладоши. Ни малейшего движения в доме. Тогда она встала из-за стола, зажав письмо в руке. Не думает ли она вернуться? Она колебалась. Флавьер дорого бы дал, чтобы увидеть через ее плечо, кому адресовано письмо. Все так же нерешительно она спустилась к реке, прошла мимо бочек, за которыми прятался Флавьер. Снова он ощутил запах ее духов. Поднявшийся легкий ветерок шевелил подол ее юбки. В профиль лицо Мадлен казалось неподвижным, лишенным всякого выражения. Опустив голову, она повертела письмо в руках и вдруг разорвала его пополам, затем на четыре части, потом на мелкие кусочки, которые развеяла по ветру. Разлетаясь, они падали в реку и скользили по воде, прежде чем погрузиться и исчезнуть в водоворотах. Она наблюдала за этими игрушечными кораблекрушениями и все потирала пальцы, будто старалась смахнуть с них какую-то невидимую пыль, очистить от следов соприкосновения с чем-то гадким. Кончиком туфельки извлекла из травы несколько застрявших там клочков бумаги, подтолкнула их к воде. Они исчезли. Все так же безмятежно сделала еще один шаг… и фонтан брызг выплеснулся на набережную, почти долетев до руки Флавьера.

– Мадлен!

Стоя за бочками, он смотрел на реку, не понимая толком, что произошло. На берегу остался лишь один обрывок конверта. Белея, он, казалось, полз между камнями, то останавливаясь, то забегая вперед, будто крошечный зверек.

– Мадлен!

Он поспешно сорвал с себя пиджак и жилет. Три широких круга все еще расходились по воде. Флавьер нырнул. Грудь сдавило от холода. И все равно где-то в глубине души, как в бреду, звучал несмолкающий вопль: «Мадлен! Мадлен!» Вытянутые руки коснулись скользкого дна. Оттолкнувшись ногой, он с шумом вынырнул, до пояса высунувшись из воды, и разглядел ее в нескольких метрах от себя. Лежа на спине, она все больше погружалась в воду, уже обмякшая, как утопленница. Он поднырнул, чтобы обхватить ее за талию, но его руки ощутили лишь тонкие струйки воды, обвивавшиеся вокруг пальцев, словно водоросли. Пытаясь хоть что-нибудь нащупать, он из последних сил боролся с течением. Почувствовав жжение в пустых легких, на секунду вынырнул, глотнул воздух и глазами, полными воды и слез, едва различил темную массу, почти скрывшуюся под водой. Он снова косо ушел под воду, ухватился за какую-то одежду, пробежался по ней пальцами, пытаясь найти шею… Наконец, зажав рукой голову Мадлен, он вытянул другую руку вверх, стремясь поскорее вырваться наружу. Тело было страшно тяжелым, его приходилось с силой вытягивать из воды, словно из ямы, рвать с корнями. Флавьер различил берег, он был недалеко… но силы его почти иссякли. Сказывалось отсутствие тренировок, дыхание стало прерывистым. Набрав побольше воздуха, он наискось против течения поплыл к мосткам, у которых была причалена лодка. Ткнувшись плечом в цепь, повис на ней, давая воде прибить себя к берегу. Ноги коснулись затопленных ступеней причала. Он выпустил цепь, ухватился за камень, взобрался на одну, потом на другую ступеньку, прижимая к себе Мадлен. С них ручьями стекала вода, стало чуть легче. Он опустил Мадлен на ступеньку, изменил хватку и, подняв ее одним рывком, вытащил наверх. Там он упал на колено и, совсем обессиленный, перекатился на бок. Лицо заледенело под порывами ветра. Первой пошевелилась Мадлен. Тогда он сел и взглянул на нее. Вид у нее был жалкий: волосы прилипли к щекам, кожа покрылась пятнами. Глаза были широко открыты и задумчиво смотрели в небо, будто стараясь там что-то разглядеть.

– Вы не умерли, – выговорил Флавьер.

Мадлен перевела взгляд на него. Казалось, она видит его откуда-то издалека.

– Не знаю, – прошептала она. – Умирать не больно.

– Идиотка! – закричал на нее Флавьер. – Ну-ка, давайте шевелитесь!

Подхватив Мадлен под мышки, он поставил ее на ноги, но она повисла на нем всей тяжестью. Тогда он взвалил ее на плечо. Весила она немного, к тому же неподалеку было бистро. И все же, когда он добрел до дверей, ноги у него подкашивались от усталости.

– Эй, там!.. Кто-нибудь!

Он поставил Мадлен на ноги. Она пошатывалась, стуча зубами от холода.

– Эй!

– Иду, иду! – послышался голос.

Откуда-то из кухни появилась женщина с ребенком на руках.

– Несчастный случай, – объяснил Флавьер. – У вас не найдется какой-нибудь одежды? Мы совсем промокли…

Стараясь успокоить женщину, он нервно посмеивался.

Малыш заплакал, и мать принялась его укачивать.

– У него зубки режутся, – пояснила она.

– Лишь бы во что-то переодеться, – твердил Флавьер. – Потом я вызову такси… Пойду принесу пиджак. Там у меня бумажник. Налейте мадам рюмку коньяку… чего-нибудь покрепче!

Он старался создать более теплую, дружескую обстановку, чтобы успокоить Мадлен и вызвать у хозяйки сочувствие к их передрягам. Сам он, казалось, был полон радости, энергии и силы воли.

– Присядьте! – прикрикнул он на Мадлен.

Он пересек пустынную набережную, добежал до груды бочек, подобрал пиджак и жилет. Он все еще волновался, но не столько от усталости или страха, сколько от мысли о Мадлен, спокойно шагнувшей с берега в воду. А потом она даже не пыталась спастись, немедленно, с чудовищным смирением покорилась своей участи. Смерть для нее ничего не значила. Он поклялся себе, что больше не выпустит ее из виду, станет защищать даже от нее самой, потому что – теперь он был в этом уверен – она все-таки была не вполне нормальной. Чтобы согреться, он бегом вернулся в бистро. Прижав к себе ребенка, хозяйка наливала в рюмки коньяк.

– Где она?

– В соседней комнате… Переодевается.

– Где у вас телефон?

– Вон там.

Подбородком она указала в угол бара.

– Я ничего не нашла, кроме рабочего комбинезона. Вас это устроит?

Она повторила вопрос, как только Флавьер повесил трубку.

– Да, вполне, – сказал он.

В это время из кухни вышла Мадлен. Для Флавьера это стало еще одним потрясением. В стареньком платьице из набивной ткани, без чулок, в комнатных туфлях: в присутствии этой новой Мадлен он чувствовал себя совершенно непринужденно.

– Вам надо поскорее обсохнуть, – сказала она. – Право, мне так жаль… В другой раз я буду осторожнее…

– Надеюсь, другого раза не будет, – буркнул Флавьер.

Он ожидал пылкой признательности, возможно, патетической сцены, а она вздумала шутить! Он яростно напялил комбинезон, который оказался ему велик. Ко всему прочему, у него теперь дурацкий вид! Женщины, успевшие подружиться, о чем-то шептались в центре зала, а он, чувствуя, как тает его радость, пытался попасть в рукава комбинезона, с ужасом обнаружив на нем пятна от смазки. Теперь его гнев обратился против Жевиня. Ну, он ему за все заплатит! И пусть, если хочет, поищет себе какого-нибудь другого дурака, чтобы сторожить жену! Вдруг Флавьер услышал, как сигналит такси. Красный от смущения, он неловко приоткрыл дверь.

– Вы готовы?

Мадлен на руках держала ребенка.

– Тише, – шепнула она. – Вы его разбудите.

Она осторожно протянула ребенка матери, и эта заботливость вывела Флавьера из себя. Готовый вспылить, он собрал мокрую одежду, подсунул деньги под нетронутую рюмку с коньяком и вышел. Мадлен бегом догнала его.

– Куда вас отвезти? – спросил он холодно.

Она села в машину.

– Едем к вам, – предложила она. – Вам, верно, хочется поскорее одеться поприличнее. Я могу и подождать.

– Все-таки скажите, где вы живете.

– На проспекте Клебер… Я госпожа Жевинь. Мой муж работает в судостроении.

– А я адвокат… Мэтр Флавьер.

Он поднял боковое стекло в машине.

– Живу на улице Мобеж, угол улицы Ламартина.

– Вы, конечно, на меня сердитесь, – продолжала Мадлен. – Сама не знаю, как это вышло…

– Зато я знаю, – сказал Флавьер. – Вы пытались покончить с собой.

Он на минуту умолк, ожидая ответа или возражений.

– Вы можете положиться на меня, – продолжал он. – Я вполне способен понять… Бывает такое горе… Или же разочарование…

– Нет, – сказала она негромко. – Это совсем не то, что вы думаете.

И снова она показалась ему незнакомкой из театра, дамой с веером, той, другой Мадлен, которая накануне склонялась над забытой могилой…

– Я правда хотела броситься в воду, – продолжала она. – Но и сама не знаю почему.

– А как же письмо?

Она покраснела.

– Оно предназначалось мужу. Но то, что я пыталась ему объяснить, настолько невероятно, что я предпочла… – Она повернулась к Флавьеру и коснулась его руки. – А вы верите, что можно воскреснуть? Я хочу сказать… умереть, а потом возродиться в ком-то другом?.. Вот видите! Вы боитесь ответить… Думаете, я сумасшедшая…

– Но послушайте…

– Но я ведь не сумасшедшая… Просто мне кажется, что мое прошлое началось много раньше… Задолго до моих детских воспоминаний… Раньше было что-то еще, какая-то другая жизнь, и теперь я начинаю припоминать… Не знаю, зачем я вам все это рассказываю…

– Продолжайте, – пробормотал Флавьер. – Прошу вас…

– Я словно вспоминаю о том, чего раньше никогда не видела… например, лица… лица, которые существуют лишь в моей памяти. А иной раз мне кажется, будто я старая-старая женщина…

У нее было глубокое контральто. Флавьер слушал ее, не шелохнувшись.

– Скорее всего, я больна, – продолжала она. – Вот только будь я и вправду больна, воспоминания не казались бы такими отчетливыми. Они были бы стертыми, бессвязными…

– А сегодня… это что же – внезапный порыв или обдуманное решение?

– Пожалуй, решение… Я ведь и сама не очень хорошо все понимаю. Просто чувствую, как все больше и больше превращаюсь в кого-то другого… что моя истинная жизнь – вся в прошлом… Так стоит ли тянуть? Для вас, как и для всех, жизнь и смерть несовместимы. Но для меня…

– Не говорите так, – сказал Флавьер. – Пожалуйста… Подумайте о вашем муже!

– Бедняга Поль! Если бы он только знал!

– В том-то и дело, что он не должен узнать. Пусть это останется нашей с вами тайной.

Невольно в его словах зазвучала нежность, и она вдруг улыбнулась с обезоруживающей живостью.

– Понимаю, профессиональной тайной. Теперь я спокойна. Мне так повезло, что вы оказались поблизости.

– Да уж. Мне надо было повидать одного подрядчика. Его стройка там, рядом. Если бы не солнечный день, я бы поехал на машине.

– А я бы уже была мертва, – прошептала она.

Такси остановилось.

– Приехали, – сказал Флавьер. – Извините за беспорядок в квартире. Я холост, к тому же много работаю.

В вестибюле дома им никто не встретился. На лестнице тоже никого. Флавьеру было бы неприятно попасться кому-нибудь на глаза в таком виде. Когда он открыл дверь, пропуская вперед Мадлен, в квартире зазвонил телефон.

– Это, должно быть, клиент. Садитесь. Я на минутку…

Он бросился в свой кабинет.

– Алло!

Это был Жевинь.

– Я тебе уже два раза звонил, – сказал он. – Я тут вспомнил кое-что… Насчет самоубийства Полины… Она бросилась в воду. Не знаю, чем это тебе поможет… но на всякий случай решил сказать. А что у тебя?

– Потом расскажу, – ответил Флавьер. – Ко мне тут пришли…