Текст книги "Могила для 500000 солдат"

Автор книги: Пьер Гийота

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Выстрел, Виннету резко вскакивает, хватает свой автомат и выбегает на лестницу; застыв, он вглядывается в море, горы, порт, его ноздри раздуваются, лицо и руки омывает лунный свет; Алиса стучит в стекло:

– Мы хотим приготовить тебе поесть. Что ты любишь больше всего?

Виннету открывает дверь, ветер врывается в салон, близняшки обнимаются.

– После твоих грудок и твоих губок там, внизу…

Говоря, он кладет руку между ляжек Алисы и гладит ее влагалище… я люблю животик Анны и песенку на ее языке… и еще люблю жареное мясо с травами и взбитые сливки.

Близняшки идут на кухню, Виннету, дрожа, выходит на лестницу; на берегу залива горят маяки, Виннету зачесывает волосы назад. Близняшки возвращаются в салон с полными руками тарелок, бутылок, фруктов, складывают все на ковер; Алиса возвращается на кухню, снимает мясо с плиты, Виннету чувствует запах, Алиса открывает дверь, зовет Виннету, солдат входит в дверь, Алиса трогает через ткань его член, жмет и покачивает его:

– Ты весь замерз. У тебя иней на теле.

Анна режет мясо, Виннету входит, обняв Алису за талию; все усаживаются на ковер, едят и пьют; Виннету плюет на ковер, близняшки накрывают плевки ладонями или губами, Виннету расстегивает ремень, Алиса протягивает руку, трогает, теребит пуговицы на его форме, Виннету пьет, захлебывается вином, Анна бьет его по спине, Алиса слизывает розовые винные пятна с его щек; пьяный солдат отталкивает девушку, наваливается на нее, Анна подносит чашу со взбитыми сливками к его губам, Виннету приподнимается, берет чашу, подносит ее ко рту, пьет, лакает, слизывает взбитые сливки, Алиса тянет его за ремень…

Анна, опрокинувшись на спину, стонет, изображая оргазм; Виннету, возбужденный ласками Алисы и стонами Анны, вынимает перепачканную морду из чаши, отбрасывает чашу, снова подбирает, опрокидывает ее на грудь Алисы, перекатывается на девушку, та, задыхаясь, расстегивает его ширинку и вынимает его встающий член:

– Взбей во мне свою сперму.

Он слизывает сливки с ее губ и щек, член солдата бьется о влагалище девушки. После совокупления в гостиной остается запах гнилого мяса. Анна напевает, Виннету встает с Алисы, ее щеки ввалились, ноздри просвечивают, она легонько отталкивает его дрожащими ладонями.

Виннету переваливается на Анну. В моменты забвения она начинает напевать, член Виннету встает над ее лобком, Анна замолкает, берет его член, ласкает его ладонями; почувствовав приближение спермы, она задыхается, царапает ногтями руки солдата, ее колени дрожат, слабеют, горло сжимает спазм, ее дыхание обволакивает лицо и горло Виннету:

– Вставь в меня весь свой хуй. Вставь в меня весь свой хуй.

Виннету, громко смеясь, пронзает, трет и прожигает ее пах; Анна отрывает голову от ковра, ударяясь лбом о лицо навалившегося на нее Виннету, о его широко раскрытый рот с оскаленными клыками:

– Мой любимый, мой пес…

По ногам Алисы струится сперма, девушка ползет к дивану, подбирает автомат Виннету, гладит его, поднимает, кладет на живот, сжимает ляжками магазин, скользящий по мокрой коже, Виннету поднимает голову, оставляет Анну, бросается на Алису, вырывает у нее оружие:

– Блядь, только автомата тебе не хватало!

Его обмякший липкий член свисает из ширинки. Алиса смотрит на него, облизывая бледные губы. Виннету оборачивается к Анне, снова ложится на нее, раздвигает ее руки, складывает их крестом на ковре; он копается мордой под ее грудями, поднимает их, его член шарит по ее животу, его сапоги давят рассыпавшиеся по ковру вишни; пурпурники бьются о стекло, Виннету встает.

Он застегивает ширинку, затягивает ремень, наливает в бокал вина, пьет, закидывает автомат за плечо, вытирает губы, трет ладони, раздвигает ляжки, трясет горящий член, выходит на лестницу, прислоняется к деревянной колонне, ветер холодит его сырые ляжки; его тошнит, он склоняется над сумрачным садом, где свищут пурпурники и перепела; за дверью, в салоне, щенок с лаем прыгает на груди близняшек, Виннету, вцепившись рукой в колонну, запрокидывает и наклоняет голову, блюет на розовый куст, прижав другую руку к груди; море вздыхает, Виннету задыхается, плачет, пускает слюни, стонет; блевотина льется на розы, отягощает, сгибает их, стекает по стеблям.

…После кражи, с горящими щеками, я бегу на пляж, начался прилив, я ложусь у гряды водорослей, чайки плавают на гребнях волн, у моих ног кипит прибой, по утесу бежит шлюха, ее платье раздувается на ветру, на ее голой шее треплется шарф; она сбегает на пляж, взбирается на гряду из водорослей, скользит ко мне, я обнимаю ее за шею, прижимаю ее к груди, она трогает карманы моих джинсов, запускает в них ладони, вытаскивает деньги, мой член встает, она пересчитывает банкноты, засовывает их за корсаж, берет меня за руку, уводит с пляжа:

– Пойдем, я буду любить тебя как следует.

В комнате, на постели ее нагое белое тело открывается и закрывается:

– Малыш, малыш…

Сперма брызжет на простыни, я трясу свой член над краем кровати.

– Не пачкай белье, мой щеночек…

На кухне она усаживает меня к себе на колени, пихает мне в рот куски жареного мяса; мои пальцы, выпачканные в соусе, касаются ее грудей, я глотаю мясо, раскрывая рот у ее глаз; под моими ягодицами я чувствую ее раскрытое влагалище, я двигаю бедрами, она стонет:

– Тебя ищут на берегу. Ты убил свою мать?

– Да, вместе с сестрой, я сбросил ее труп в пропасть.

– Зачем ты убил ее?

– Мой отец этого хотел. Она совокуплялась со всеми мужчинами на нашем побережье. Она спала в своей постели, все утро она занималась любовью с моряком. Я приготовил завтрак, взял нож, открыл дверь, моя мать лежала на мокрой простыне, раздвинув ноги, я повернул руками голову матери и пронзил ее шею ножом, кровь брызнула на мои ладони; моя сестра закричала, я вымазал кровью ее лицо; руки моего отца, вытягивавшего сеть на берегу, задрожали. Я убежал. Я хотел ебаться и воровать. Я бежал по рыбным садкам. Передо мной возник Гал, он убежал со свекловичных полей. «Возьми меня с собой. Они заставляют меня работать ночью, при свете фар».

Его джинсы пропитаны соком свеклы, майка забрызгана навозной жижей. До ночи мы прячемся в садках, едим ежевику. Гал плачет, я бью его кулаком. Ночью мы выходим на пляж, я закапываю Гала в сухой горячий песок, он засыпает, держась за мою руку.

…Чайки уплывают, скользя по гребням волн, возвращаются с рассветом, я не сплю, я тру окровавленные ладони о песок.

Шлюха берет меня за руку, мы идем по утесу: «Ты знаешь, я пролез там, где разбито стекло».

На пляже она возвращает мне деньги и уходит, она гладит меня по голове и уходит. Я залезаю на камень, Гал писает, сидя на корточках над лужей, я даю ему кусок жареного мяса:

– Я выебал блядь.

Я устал, я ложусь на песок, залитый солнцем; Гал подползает на четвереньках, садится рядом, дрожит, плачет, жует мясо, выплевывает его:

– У меня остались деньги.

Слезы Гала капают на песок. Я вскакиваю на ноги, хватаю его за пояс, подминаю под себя, бью его по лицу, прижимаю коленом его бедро, он закрывает лицо руками:

– Виннету, ты убил свою мать, ты убил ее, я видел ее в пропасти.

Я бью его, поднимаю камень, швыряю ему в лицо, течет кровь, я блюю на песок, на лицо Гала, он сбивает меня с ног, топчет мою грудь босой ступней.

Утром нас арестовали жандармы; они прыгают в высохший канал, я бегу к воротам шлюза, Гал лежит, лапки вверх, жандарм бьет его дубинкой, я карабкаюсь на ворота, пуля обжигает мое запястье, я бросаюсь в канал, ударяюсь о цемент, жандармы набрасываются на меня, оглушают, на моих запястьях и лодыжках клацают наручники.

– Мой юный клиент говорит, что его вспоили козьим молоком, но всем известно, что коза – щипачка…

– А ты – то сам…

Кровь сохнет под моими ногтями, мой затылок горит; фургон прыгает на ветках, обломанных бурей, суп жжет мои губы; Гал, опустив глаза, лакает свой суп; рядом со мной сидит мальчик, брошенный в фургон вместе с нами, одна его рука держит ложку, другая гладит кромку шортов, обтягивающих мускулистые ляжки; его член встает и натягивает ткань над кромкой; стражник наступает ногой на мою спину и бьет меня плетью по пояснице, крыса высовывает морду из щели в углу столовой; мальчик кидает ей кусок сала, крыса впивается в кусок зубами, выплевывает его и прячется в щели:

– Смотрите – ка, сегодня она не хочет есть; видно, долго еблась.

Плеть щелкает по затылку мальчика. Гал придвигает свой тюфяк к моему.

– Отстань. Ты что, не можешь без меня жить? Смотрите, парни, это моя жена…

Я ложусь, укрываюсь военным одеялом; в глубине камеры мальчики катаются по тюфякам, я переворачиваюсь на спину, приподнимаю голову; мальчики курят, дверь, выходящая на черную лестницу, приоткрыта, я слышу шум елей; мальчики лежат, обнявшись, на одном тюфяке, сплетясь ногами, курят одну сигарету на двоих, вынимая ее друг у друга изо рта, из их расстегнутых пижам торчат стоящие члены, вьются черные пряди. Входит стражник, идет к их тюфяку, бьет мальчиков кнутом, топчет их ногами, зажженная сигарета падает одному из них на живот, кожа горит, мальчик кричит.

Утром свежий ветер раскачивает цветущую ветку, она благоухает в углу раскрытого настежь окна; я облокачиваюсь на подоконник; мои плечи дрожат под рубашкой, шея голая, волосы коротко острижены, сера в моих ушах блестит в лучах восходящего солнца; я смотрю на небо, я вижу в нем круги, колесницы, каски, золотистые волосы, я тяну руку в синий воздух, мои губы съеживаются, как увядшие цветы, мое горло сжато тоской, мои колени слабеют, я сажусь на тюфяк; побитые вчера мальчики идут в умывальник, тот, что обжегся сигаретой, присаживается на корточки перед ящиком для обуви, шарит в нем, достает коробку гуталина, смазывает обожженный пупок, встает, идет в умывальник, подставляет руку в синяках от побоев под струю ледяной воды; стражник подходит к нему сзади, гладит его по затылку рукояткой плети:

– Тебе снились кошмары, Дюдоре? Тебя во сне били?

Мальчик резко выпрямляется:

– Молчи, если не хочешь, чтобы ночью тебе пустили кровь. Я залью кровью всю твою глотку.

Я растягиваюсь на тюфяке, положив руки под голову; Гал возвращается из умывальника; полотенце цвета хаки обмотано вокруг его шеи, он причесывается, садится на тюфяк, наклоняется ко мне:

– Ты ведь защитишь меня, да?

…Я молчу, уставившись в небо за окном, золотистые волосы опускаются на вершины елей. Дюдоре ложится на свой тюфяк; на поле он зажимает свеклу между ног, чтобы очистить ее от грязи и отрезать ботву, я прыгаю на его грядку, Гал работает с другой стороны поля вместе с малышами; меня стражник выгнал в группу старших, потому что я очень силен; до полудня Дюдоре не поднимает глаз, его рубашка завязана на груди, между узлом и ремнем шортов я вижу загорелый блестящий пупок; после обеда на мягкой сахарной земле стражник стегает плетью колесо тачки; согнувшись рядом с Дюдоре, я прыгаю в его сторону, когда мимо, подняв плеть, проходит стражник, я касаюсь бедром его бедра, он отталкивает меня локтем:

– Не трись об меня. Я убил своего отца.

– А я – свою мать.

Он поднимает глаза, мое бедро по-прежнему прижато к его бедру, он поворачивается ко мне лицом:

– Ты убил мать? А как?

– Ножом, потом я выебал шлюху.

– Ты хочешь сбежать? Он опускает голову, я молчу; только вечером, когда он, весь мокрый, сидит на своем тюфяке с полотенцем на шее и расчесывает курчавые волосы, я наклоняюсь к нему и говорю:

– Да.

Расческа застряла в кудрях; Гал дрожит, лежа на своем тюфяке, я говорю:

– Гал со мной.

– Ладно, возьмем и твою девчонку. На заре третьего дня мы прыгаем в солому и бежим к городу. Ты, Гал, останавливаешься у кондитерской, твои ступни сбиты в кровь, по твоим губам текут слюни, проходит мужчина, он гладит тебя по плечу, мы прячемся за помойкой, мужчина склоняется к тебе, ведет тебя в кондитерскую. Дюдоре подбирает табакерку, сжимает ее в руке, мужчина выходит, Гал ест пирожное, мужчина снова наклоняется к нему; стоя посреди улицы, он уже гладит его ляжки; Гал, уставившись на помойку, ест, не двигаясь, на мочках его ушей блестит варенье; мужчина берет его за плечи, заводит за помойку, толкает к стене, гладит его по всему телу, Гал только приподнимает колено, его губы и нос измазаны кремом; мужчина прижимает его к стене, расстегивает его шорты, запускает ладонь под его член. Дюдоре кричит, встает, потрясая табакеркой, мужчина оборачивается, поднимает руки, Гал убегает, прячется за наши спины, Дюдоре подходит к мужчине, прижимает табакерку к его животу:

– Давай сюда все деньги, а то я скажу, что ты пристаешь к мальчикам.

Мужчина поднимает руки выше, выпячивает бедро, Дюдоре плюет ему на ноги:

– Ты, скотина, хочешь, чтоб я тебя пощекотал?

Дюдоре запускает руки в его карманы, выворачивает их; его ладони дрожат на ляжках мужчины: у него стоит. Дюдоре вынимает паспорт, отдает мне, я прячу его в карман шортов, он снимает с мужчины шарф и часы, потом оборачивается ко мне:

– Скажи девчонке, пусть плюнет на него.

Гал выходит вперед. Мужчина краснеет, бледнеет, Гал, вытянув губы, плюет на его пальто, потом, привстав на цыпочки, плюет ему в лицо; плевки стекают по лацканам пальто, Дюдоре хватает его за руку, бьет мужчину табакеркой в живот, тот падает на отбросы; мы убегаем, Гал хохочет, я захожу в магазин, набираю побольше хлеба, мяса, фруктов, печенья, сыра, вина; мы идем к черкесам, они разожгли свои костры в глиняном карьере; другие мальчики, сбежавшие с каторги, выглядывают из окон их повозок; они раздеты до пояса, их волосы уже отросли; Дюдоре наклоняется над костром из коры и сухой мяты, целует сидящую на корточках старуху в красном платке:

– Я принес тебе миндальное пирожное.

…Старуха берет мальчика за руку, целует его в сгиб локтя; Дюдоре идет ко мне, Гал, присев на корточки, играет под повозкой в бабки с голыми светловолосыми мальчиками; мы с Дюдоре заходим в повозку; два голых мальчика лежат на куче тряпья и сине – золотых покрывал. Девушки, одетые в вышитые шали, дырявые трусы и бюстгальтеры, ласкают их унизанными кольцами пальцами; один из мальчиков, лежащий на животе, подтягивает колено к животу, я вижу между его раскрывшихся ягодиц корку засохшего дерьма; ладонь девушки гладит его зад;

Дюдоре садится на край постели, одна из девушек обнимает меня за шею, я прислоняюсь к двери, девушка тянет меня на тюфяк. Дюдоре щиплет ее за бедро.

– Не бойся, Виннету, они никогда не моются и даже не подтирают жопу.

Лаская тело лежащей на мне девушки, мешая во рту мою холодную слюну с ее пахучей сладкой слюной, я трогаю ее трусы, прилипшие к ягодицам; меня выворачивает наизнанку, но я креплюсь, я срываю лохмотья, раздвигаю ляжки, сжимаю коленями ее бедра, широко раскрываю рот, чтобы она впрыснула в него весь свой яд, я постараюсь не умереть и не блевануть. Я мну ладонями лохмотья, приклеившиеся к ее потной спине, пояснице, плечам; я запускаю пальцы, пропитавшиеся теплым потом, мочой, молоком, в ее тяжелые, пыльные, липкие волосы, приклеенные к вискам слюной мальчиков и фруктовым соком; мой рот, наполненный слюной, кривится под ее губами, я кусаю ее щеки, ноздри, лоб, ее ладонь протискивается под мои шорты, между ягодиц, она щиплет пальцами волоски на моей жопе, на мои глаза набегают слезы, она целует их, ее дыхание обволакивает мое лицо, мой язык обшаривает ее ноздри, слизывает корку из слюны, спермы и молока в уголках ее губ; ее тяжелые, влажные, теплые груди, прижатые к моей голой груди, дышат, дрожат, растекаются до моих подмышек.

Птица, влетевшая в раскрытое окошко, ударяется о кроличью шкурку, растянутую под потолком. Дюдоре сидит напротив, девушка, сидящая у него на коленях, кусает его ухо, серебряную серьгу, тянет ее, плюет в ухо, слизывает свой плевок из складок ушной раковины. Девушка расстегивает пальцами, на которых блестят жир и румяна, шорты Дюдоре, вытаскивает член, приглаживает прядку волос; темнеет; в окошке появляется лицо Гала, покрытое солью и туманом, он смеется, прислонившись лбом к занавеске между створками.

– Проваливай. Иди играть с малышами.

Он опускает голову, прыгает в грязь, ныряет под повозку, садится на овечью шкуру, кидает свои бабки: «Хоп, хоп, хоп», прислонившись спиной к оси.

Ночью с животом, набитым мясом, вином, сахаром, сливками, я ворочаюсь на постели рядом с Дюдоре, девушки спят в другой повозке, стоящей под каштанами; на согнувшихся над крышей повозки ветвях, в сырой от дождя листве, прыгают, вытирают клювы, чирикают пурпурники; девушки, лежа под одеялами, откидывают волосы за уши, тяжелые от медных и серебряных сережек, вслушиваются в птичий переполох, доносящийся сквозь деревянные крашеные ставни.

… Я выхожу, холод сковывает мои плечи, мужчины провожают нас глазами, женщины раздирают губы о бледных лангустов, я подношу замерзшие пальцы к лотку, на котором дымятся жареные каштаны. Гал хватает меня за другую руку; как всегда улыбаясь, к нам подходит Дюдоре; из окна, завешенного тяжелой красной шторой, женщина со стаканом холодного лимонада смотрит на наши босые ноги.

– Нам надо разойтись, чтобы полицейские нас не сцапали. Вы с Галом уходите, я пойду один. Если захочешь меня увидеть, приходи к черкесам.

Мое горло сводит спазм, я закусываю губы, чтобы не закричать, Дюдоре уходит, теряется в толпе, Гал плачет:

– Пойдем теперь к блядям.

Я увожу его на освещенную улицу. Я подхожу к шлюхе, та берет меня за руку, кладет ее на свой живот, покрытый шитой золотом тканью, смеется, ее живот колышется; другая шлюха, в синем платье, ласкает Гала. Мужчина отталкивает меня от шлюхи, моя ступня скользит в сточную канаву, на ногу брызжет кровавая грязь; синяя шлюха прижимает Гала к своему животу, Гал говорит:

– Мадам, мне холодно.

Шлюха курит длинные сигареты, одергивает обтягивающее бедра платье:

– Подождите у кинотеатра, я скоро приду за вами.

Нынче вечером я уже вряд ли найду клиента.

Я смотрю на нее, на ее пахнущие мылом локоны на лбу и на висках, она смотрит на меня большими влажными глазами, сигарета дрожит в ее пальцах, я ухожу, оборачиваюсь, она опускает глаза, мы с Галом ждем, прислонившись к колонне у входа в кино, я держу его руку в своей.

Заблудившиеся пурпурники бьются в стекла крытого пассажа, крысы опрокидывают крышки мусорных бачков, тащат кости в свои норы. Шлюха смотрит на меня в неоновом свете. Гал уснул, я вижу складки его ушных раковин, блестящие от серы, его грязную шею, глаза, окаймленные коростой, покусанные губы; по тротуару скользит ветер, забирается по моим ногам, под шорты, вдоль бедер до плеч; обрывок газеты, принесенный ветром, оборачивается вокруг моего колена, я отдираю его, моя рука увлажняется кровью и слюной, я вытираю ее о стену, покрытую надписями и рисунками: крест внутри круга, «Да здравствует смерть!», коса, крест…

Шлюха подходит к нам:

– Идите за мной, я скажу что вы – мои братья, вы будете спать в моей комнате.

Она гладит по плечу проснувшегося и дрожащего Гала; в ярко освещенном зале шлюха прикрывает свои блестящие глаза, ведет нас к лестнице, навстречу спускается мужчина под руку со шлюхой с золоченым животом, она гладит меня по голове:

– Заходи ко мне, красавчик.

…Ее ладонь опускается на мою рубашку, гладит мои соски, синяя шлюха вздрагивает, задранное платье открывает розовую, покрытую мягким пушком кожу ее бедра, складку на ляжке, я спрашиваю:

– У вас под платьем ничего нет?

Она молчит, я касаюсь ее тела, мну его пальцами. За дверью, выходящей в коридор, я слышу смех, скрип матрасов, поцелуи, вздохи, полоскание горла, звяканье сережек; шлюха закрывает дверь; я сажусь на край кровати, простыни смяты, скомканы, усеяны мокрыми пятнами, подушка усыпана светлыми и черными волосами, посреди простыни – мелкие темные волоски и свежая пудра; шлюха подталкивает Гала к умывальнику, моет ему лицо, раздевает его, трет ему спину, грудь, уши, Гал смеется, кусает ее мокрые пальцы, горячая вода его возбуждает; шлюха усаживает его на биде, дает ему губку:

– А теперь подмойся сверху и снизу.

Гал опускает губку в горячую воду, прижимает ее к члену, смеется, я тоже смеюсь, шлюха срывает с постели простыни, комкает их в руках:

– Оставайтесь здесь, я пойду поищу чистые.

Она уходит, Гал встает, горячая вода струится по его ногам на линолеум; мой член стоит; я поднимаюсь, Гал прижимает губку к животу, я отбираю ее у него, тру его плечи, живот, ляжки, Гал снова садится на биде; я отдаю ему губку, он смеется:

– А теперь подмойся сверху и снизу.

Шлюха останавливается на пороге, услышав мой хриплый смех, смотрит на пол, на постель, на матрас, на мои забрызганные водой шорты; Гал, опустив голову, трет губкой член и ляжки, его плечи дрожат от смеха:

– Мойтесь побыстрее; сегодня праздник, вы пойдете со мной; вы – мои свободные братья. Мадам Теодора угостит вас пирожными. Гал одевается, шлюха чистит щеткой его шорты, я говорю:

– Я хочу спать, я, пожалуй, не пойду на праздник. Гал вздрагивает.

– А ты иди, принесешь мне пирожное. Шлюха берет Гала за руку.

– Я скоро приду тебя проведать; застели постель и не забудь разуться.

Они выходят, двери хлопают; вымытые, надушенные шлюхи, выгнав клиентов, с визгом спускаются по лестнице.

Я разуваюсь, ложусь на кровать, засыпаю, ветер открывает окно, опрокидывает лампу в изголовье кровати, мои плечи, спина, поясница, член горят, небо давит мне на грудь, нож вспарывает мой живот, протыкает горло, моя мать обрезает веревку, от твоих поцелуев просыпается мое сердце, уходи, пусть крысы из бездны сожрут тебя, блядь, пусть крысы из бездны растянут твою жопу, а чайки – твой рот. Я в Экбатане, в месте, слишком чистом для тебя, пожирательница запястий. Дверь открывается:

– Ты не спишь?

– Нет, подойди ко мне.

– Меня зовут Антигона. Этим летом у меня были первые месячные.

– Меня зовут Виннету, я убил мою мать.

– У тебя теплый живот, от тебя хорошо пахнет. Мадам Теодора посадила Гала к себе на колени. Она сказала, что вы останетесь здесь до возвращения лакея. Однажды утром вошел молодой человек, я взяла у него чемодан, сняла с него пальто, мое сердце часто забилось: это был мой первый мужчина; я гладила его светлые волосы, он забрал у меня чемодан; мой корсаж был приоткрыт, мадам Теодора вышла из своей комнаты; он сел на мою кровать, я открыла кран с горячей водой, он подставил свою голову под дымящуюся струю, вытерся полотенцем, которое я ему подала; он молчал, гладил мои ресницы и плечи, я разделась у батареи, его пальцы дрожали на кромке моих трусиков, я легла на кровать, раздвинув ноги; он разделся, не снял только хлопковые трусы, лег рядом со мной, я дышала ему в ухо, гладила ладонью его живот; я сняла с него трусы и дотронулась до его трепещущего члена, он перевалился на меня, от его груди пахло угольной пылью; в его волосах мои ногти давили хлопья сажи, мой язык слизывал их с его ресниц.

Я мою, пачкаю, мою, плюю и лижу; молодой человек отодвигает ногой чемодан, он говорит, приподнявшись на кулаках:

– Послушай, в моей груди клокочет революция, в полдень она брызнет с моих губ во все губы Экбатана. Благословенна ты, сосущая и лижущая первой молоко свободы.

Он встает, одевается, расчесывает перед зеркалом, испачканным помадой, свои светло – рыжие волосы, берет чемодан и выходит.

В полдень кровь брызнула на решетки дворца, на столбы, на ступени храмов, на пальмовые стволы; толпа косит, отходит, колет, отходит, топчет, отходит, режет, отходит, выкалывает глаза, отходит, рвет на части; в горлах кровь порождает крик, разбитые лица на тумбах, раздробленные ноги на драконах фонтанов, вспоротые груди, где кровь почернела от пороха…

– Антигона, ты свободная или рабыня?

– Рабыня. Разве ты не видишь кольцо в моей губе и второе, под пупком?

– А я – свободный, так и бродим мы свободно по городу, нищие, грязные, сонные, но с чистыми губами.

– В конце зимы я тоже буду свободной.

Ее губы пахнут цветами и ветром; коленями и ляжками я поднимаю ее ноги; ее соски приклеились кровью к моим, на взбирается на мою грудь, ее голова катается под, моей головой, ее бедра сжимают мою грудь, мой член бьется между ее ягодиц, протянув руки, я беру член, отгибаю его назад, вынимаю; сок ее раскрытого влагалища омывает мой пупок; мой вывернутый член хрустит, я выпускаю его, он опадает и скатывается по моей ляжке.

– Кто тебя научил искусству любви?

– Моя мать. А мой отец учил мою сестру.

Я беру в руки голову несчастной Антигоны, ее рот заполнен жгучей спермой зари, ее ноги сбиты туфлями; пуговицы, зубы и ногти царапают твои соски; твои веки склеены слюной, твои глаза залиты вином; дрожат твои зубы, ногти, кости, мышцы перекатываются под кожей. Твоя цена? твои ляжки, разведенные уверенной рукой сводни, твои вывернутые губы, твои зубы, по которым стучит молоток зазывалы. Твоя цена? твоя цена?

Она плачет на моей груди. Гал, пьяный, рот набит пирожным, шорты расстегнуты, рубашка мокра от пота и веселых слез, открывает дверь, слоняется над раковиной, блюет, его шорты наполовину сползли на ягодицы…

Виннету вытирает мокрые губы, вытирает руку о балюстраду из крашеного дерева.

В салоне близняшки спят, обнявшись, на диване. Виннету вскидывает руки к черному небу; по морю пробегают пенные валы; он кричит, ствол автомата упирается ему в челюсть, заря прицеливается, он кричит; слезы блестят на его щеках, избитых зарей, по лбу стекает пот.

Чайка кричит, раскачиваясь на куче водорослей. Ксантрай назначил на завтра начало операции «Экбатан», названной так в честь столицы метрополии, где родилось большинство солдат, где рабы Ксантрай и Тивэ смутили сердца и тела множества мужчин и женщин, где политические, военные и религиозные лидеры азартно ссорятся друг с другом, не стесняясь в выражениях, и бранят молодежь за эгоизм.

Машины загружены, Пино по представлению Ксантрая назначен старшим поваром, арсеналы почти полностью опустошены, госпиталь укреплен, дворцы огорожены палисадами, архиепископство напичкано часовыми, самого кардинала сержант научил стрелять из пулемета.

Вечером Ксантрай в сопровождении Виннету навещает солдат в их казармах; солдаты молча сидят на тюфяках и пишут письма своим невестам; на обратной стороне писем они составляют списки своего имущества. Ксантрай собирает эти письма, чтобы запереть их в гарнизонном сейфе, приказав секретарям хранить их.

Некоторые солдаты поднимают глаза на Ксантрая:

– Господин, капитан, на этот раз все серьезно?

– Господин капитан, они все придут на свидание?

– Господин капитан, они все еще сражаются ножами?

– Господин капитан, правда, что у них появилась авиация?

Его приятель Вильдфрай написал ему из деревушки близ Элё, что они обнаружили в маки следы самолетных шасси.

– Господин капитан, Экбатан нас бросил.

– Господин капитан, не перерезать ли нам поджилки чиновникам из Экбатана?

Ксантрай улыбается, смотрит на стоящие у стены винтовки, передергивает их затворы, наклоняется к вещевым мешкам:

– Я приказал вам выдать новые комплекты обмундирования. Вы их получили?

– Да, первый раз за всю службу. Господин капитан, позвольте завтра, перед отъездом, набить морды этим каптенармусам?

Ксантрай выходит.

– Виннету, тебе не страшно?

– Мне? Я убил мою мать и Тивэ, чего мне бояться смерти?

На кухне Ксантрай кладет руку на плечо Пино, нагружающего вместе с помощниками кастрюли, вертела, ножи на прицеп полевой кухни, стоящей во дворе.

– Тебе ничего не нужно? Все в наличии?

– Да, господин капитан, не хватает только одного черпака.

Подозреваю, что его стащил генерал. И знаете зачем?

Ксантрай смеется, Виннету хватает с печи кусок сыра и ест его.

– Эй, Виннету, нечего воровать припасы.

Два помощника со следами от кольца на губах, склонившиеся над ящиком с увязанными котлами, выпрямляются, их лица и руки блестят:

– Пино, следи за чистотой твоих людей. И за своей, кстати, тоже.

Ксантрай возвращается в кабинет, Виннету встает у двери, опершись на балюстраду галереи, плюет вниз; комната радистов освещена, радиостанции трещат, пищат, блестят; выходит радист с голым торсом, вокруг поясницы повязано мокрое полотенце, он спрыгивает во внутренний двор, поднимает голову, видит стоящего на галерее Виннету:

– Эй, Виннету, хочешь выпить? Я приму душ, иди, выпей, Иолас получил посылку с тремя бутылками водки.

Спускайся.

– Не могу, я охраняю капитана.

– Пусть сам себя охраняет.

– Тише, Суччиньо, нет, я, правда, не хочу. Радист заходит в казарму, выходит с кружкой водки. Суччиньо поднимается на галерею, протягивает кружку Виннету:

– Пей, малышка.

Ксантрай выходит из кабинета. Суччиньо складывает руки крестом на голой груди.

– Иди спать, Суччиньо. Да, найди мне батарейку для фонарика.

Суччиньо спускается по лестнице, кружка блестит на балюстраде.

– Пей, Виннету, пей.

– А вы, господин капитан?

Но Ксантрай молчит, уставившись в ночь, размышляя о чем-то. Капля воды падает с крыши на его запястье, он выпивает ее, она скатывается по его губе, у нее привкус и цвет кольца; Суччиньо поднимается, протягивает Ксантраю батарейку; Виннету пьет, Ксантрай возвращается в кабинет; пурпурники сидят на электрических проводах.