Текст книги "Клеопатра"
Автор книги: Пьер Декс
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Глава XII
Аспид
Узнав о смерти Антония, Октавиан пролил приличествующую случаю слезу. Попутно он прочитал друзьям отрывки из своей переписки с Антонием, «чтобы они убедились, – по словам Плутарха, – как дружелюбно и справедливо писал он и с какою грубостью, с каким высокомерием всегда отвечал Антоний» [64]64
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. III. С. 272.
[Закрыть]. Поспособствовав таким образом утверждению своего доброго имени в глазах современников и потомков, Октавиан отправил к Клеопатре для переговоров Прокулея, того самого, что прибыл к подножию гробницы в минуту смерти Антония. Он велел своему посланцу доставить Клеопатру живой, чтобы ее можно было провести в триумфальном шествии в Риме.
Любопытно, что Антоний успел перед смертью дать Клеопатре совет довериться Прокулею. Но Антоний сделал это напрасно, а Октавиан слишком понадеялся на красноречие своего посланца. Клеопатра отказалась впустить его в гробницу. Прокулей ограничился переговорами, прославляя доброту и милосердие Октавиана и не скупясь на обещания.
В этих трагических переговорах Клеопатра не требовала ничего для себя лично. Она просила лишь ручательства, что египетский трон перейдет по наследству к ее детям. В душе Клеопатры, надо полагать, произошел перелом. Весной она еще могла, мечтая о власти, цепляться за Цезариона, вступавшего в пору зрелости. Но сейчас она помышляла лишь о будущем династии. Себя она в расчет не принимала. Единственный козырь в переговорах с Октавианом – это возможность распорядиться собственной жизнью по своему усмотрению. Однако Октавиан стремился лишить ее этого преимущества. Он посылает следом другого приближенного, Галла, который тоже вступает в переговоры, тоже не скупится на обещания и вовлекает Клеопатру в дискуссию, в то время как Про-кулей приставляет лестницу с противоположной стороны усыпальницы, где находится то самое окно, через которое царица и ее служанки втянули наверх умирающего Антония. Хитрость удается. Прокулей врывается в комнату Клеопатры и успевает выхватить у нее из рук кинжал, которым она пыталась заколоться.
– Клеопатра, – взывает он к ней, – ты поступаешь так не только во вред себе, но и во вред Цезарю, ты лишаешь его возможности явить великую доброту в милость и даешь оружие в руки хулителям этого великодушнейшего и добрейшего из всех властителей, будто он безжалостный зверь, которому следует отказать в доверии.
Последующие события дадут всему свою оценку. Возможно, Прокулей верил в то, что говорил, возможно, в присутствии других римлян ему не оставалось ничего иного, как выполнять доверенные ему наказы. На всякий случай он без лишних церемоний удостоверился, не прячет ли она яд в складках одежды. Впрочем, Октавиан не замедлил дать царице первое доказательство своего великодушия, дозволив ей распоряжаться на похоронах Антония, хотя многие цари, властители и военачальники домогались этой чести; Клеопатра получила возможность сделать все по своему усмотрению.
Когда погребение совершилось, она решила умереть. Еще в момент смерти Антония она, как мы помним, в приступе отчаянья разодрала ногтями грудь, и теперь раны воспалились и объявилась сильная горячка. Посовещавшись со своим врачом Олимпом, Клеопатра решила под предлогом ограничений в пище, предписанных ей в связи с болезнью, уморить себя голодом.
Узница, она была теперь никто, она ничего из себя не представляла. Она заранее позаботилась, чтоб Цезариона отослали в Беренику – город, основанный ее пращуром на берегу Красного моря. Там он либо дождется, когда Октавиан вернет ему трон, либо, при неблагоприятных обстоятельствах, отправится морем в Индию в надежде на лучшие времена. Так он по крайней мере сохранит жизнь. Остальные дети пребывали во дворце под надзором воспитателей. Тут Клеопатра была бессильна. Возможно, Октавиан в ближайшее время повелит солдатам убить их, как он это уже сделал с Антиллом, старшим сыном Антония и Фульвии. Теперь ничто от нее не зависит. В прошлом она достигла таких высот, какие до сих пор женщине были недоступны. Одна из дочерей властителя вассального царства, она стала царицей, более того, царицей царей. Она бросила вызов Риму и восстановила Великий Египет предков, превратила Александрию в столицу мира. Ей не удалось оторвать Антония от Рима, и он потерпел неудачу. Ну а если бы Антоний победил, что тоже вполне могло случиться, разве можно было бы тогда исключить, что римляне не убили бы его, как они убили Юлия Цезаря? Он не мог быть в одно и то же время и повелителем Рима и супругом Клеопатры. Значит…
Рождение Цезариона направило ее жизнь в другое русло. Трудно предположить, кем в эти мгновения представлялся Клеопатре Цезарион: сыном Цезаря, сыном Антония, сыном кого-либо из ее любовников или же просто неведомым юношей. В голодном бреду у нее было время для размышлений. Судьба послала ей наследника Цезаря, официально призванного в этом качестве Антонием и ею, и теперь важно было предугадать, что намеревается сделать Октавиан с ее старшим сыном. И здесь тайна, окружающая рождение Цезариона, попадает в орбиту моральных принципов, провозглашенных Брехтом в «Кавказском меловом круге». Сейчас, на грани смерти, Клеопатра несомненно мать Цезариона, и Цезарион несомненно сын Цезаря, ибо так предначертано роком, ибо будущее Клеопатры – не будем иметь в виду смерть, которой она жаждет, – строится на мыслях об этом юноше и о том, что его ожидает.
Когда жизнь была уже на исходе, в гробнице появился посланец Октавиана, который заявил, что его повелитель не так наивен и отлично понимает, что Клеопатра намерена уморить себя голодом. Цезарион, кстати, вернулся в Александрию, доверившись своему воспитателю Родону, который убедил его, что Октавиан собирается отдать ему царский венец. Таким образом, все сводится к простой вещи: если Клеопатра покончит с собой, Октавиан предаст ее детей позорной смерти. «Угрозы эти, – пишет Плутарх, – словно осадные машины, сокрушили волю Клеопатры, и она подчинилась заботам и уходу тех, кто хотел сохранить ей жизнь» [65]65
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. III. С. 274.
[Закрыть]. Вскоре исследовало посещение Октавиана. Достойный распространитель мифов времен Римской империи Кассий Дион изобразил в этом месте невероятную сцену обольщения, представив добродетельного Октавиана в конце концов в роли победителя. Мы видим Клеопатру в одном из самых роскошных залов ее дворца, на пышном ложе, предусмотрительно задрапированную в скромный хитон, который оттеняет ее красоту, не противореча, однако, трауру. Прижимая к груди письма, посланные ей когда-то Цезарем, она порхнула навстречу юному Октавиану, едва тот переступил порог, и воскликнула: «О господин мой! Боги дали тебе власть, которой меня лишили. Взгляни! Взгляни на этот портрет. Это Юлий Цезарь, твой отец. Он посещал меня здесь и посещал часто…» и т. д. и т. п. Чего только она не говорила. «Дорогой Цезарь (покойный), ты ж из в этом юноше (Октавиане)». После чего читатель, разумеется, ожидает падения Октавиана. Но он холоден как лед. Он отводит глаза от взгляда искусительницы, он нечувствителен к ее чарам. «Успокойся, женщина! Никто не причинит тебе зла». Римская империя спасена!
А вот как ту же сцену передает Плутарх, который, как мы уже не раз замечали, не питал особой слабости к Клеопатре, но родился, однако, двадцать четыре года спустя после описываемых событий, то есть на столетие раньше Кассия Диона, известного восхвалитсля времен поздней Римской империя:
«Она лежала на постели, подавленная, удрученная, и, когда Цезарь (т. е. Октавиан. – Ред.) появился в дверях, вскочила в одном хитона и бросилась ему в йоги. Ее давно не прибранные волосы висели клочьями, лицо одичало, голос дрожал, глаза потухли, всю грудь покрывали еще струпья и кровоподтеки, – одним словом, телесное ее состояние, казалось, было ничуть не лучше душевного. И однако ее прелесть, ее чарующее обаяние не угасли окончательно, ко как бы проблескивали изнутри даже сквозь жалкое это обличие и обнаруживались в игре лица» [66]66
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. III. С. 274.
[Закрыть].
Истощенная борьбой и поражением, обреченная на жизнь угрозой гибели своих детей, эта сорокалетняя женщина собирает все свои силы, чтобы вступить в последнее единоборство с мужчиной, который, будучи на шесть лет моложе, явился перед ней во всем блеске и могуществе победы.
Клеопатра стала объяснять свои побуждения, извиняться и оправдываться, ссылаясь при этом на тот страх, который якобы внушал ей Антоний. Октавиан не сулил ей никаких выгод, да на это и не приходилось рассчитывать. Он, как и Антоний, был римлянином, она – чужеземкой, и он пустился с ней в переговоры, статья за статьей, пункт за пунктом. Это была отнюдь не сцена соблазнения, но беседа, предназначенная Октавианом для потомков, это было дополнение к слезам, пролитым по поводу гибели Антония – того самого человека, смерти которого он еще в апреле требовал от Клеопатры.
Клеопатра поспешно отказалась от спора, в который ее вовлекали. Стала умолять Октавиана простить ее, заговорив о том, как боится смерти и как ей хочется теперь жить. Зная, что по-настоящему волнует Октавиана, она вручила ему список своих драгоценностей. В этот момент, однако, один из ее казначеев как бы невзначай оказывается подле Октавиана, он пользуется случаем показать новому господину свое усердие и заявляет, что список неполон.
Тогда Клеопатра набрасывается на слугу, вцепляется ему в волосы и бьет кулаком по липу. Октавиан со смехом разнимает их, и царица принимается горько сетовать на подлость слуги.
– Эти драгоценности предназначены, Цезарь, отнюдь не для того, чтоб мне ими украшаться. Сам видишь, в каком я состоянии. Это мои скромные дары твоей сестре Октавии и Ливии, твоей жене. Может, благодаря их заступничеству ты будешь милосерднее ко мне…
Когда Октавиан покидает гробницу, Клеопатре кажется, что она одержала победу. Октавиан поверил, что она цепляется за жизнь. Чтоб подбодрить ее, он даже разрешил ей оставить те драгоценности, которые она пыталась утаить, – остальное-то он взял – и заверил ее в своем расположении.
Клеопатра добилась чего хотела. Следили за ней теперь уже не так строго. Сам того не сознавая, Октавиан обнаружил свои замыслы. По всем его словам и посулам было ясно: он во что бы то ни стало стремится сохранить ей жизнь даже после того, как завладел ее сокровищами. А это могло означать лишь одно: он желает, чтоб она прошла в цепях в его римском триумфе, он рассматривает Египет как завоеванную страну. Сохранит ока при этом жизнь или нет, на судьбе ее детей это не отразится. Итак, посулы Октавиана предвещают лишь унижения.
Клеопатра прикинулась, будто спокойна, будто хочет жить. Казалось, она во всем положилась на Октавиана, в действительности же лишь хотела удостовериться в своих подозрениях. Среди любимцев Октавиана был юноша по имени Корнелий Долабелла, его расположение к царице простиралось так далеко, что он обещал сообщить ей о планах Октавиана на ее счет, как только что-либо станет известно. 28 августа Долабелла тайно донес, что Октавиан поедет через Сирию в Рим и что туда же через три дня после его отъезда отправят ее вместе с детьми.
Тут Клеопатра вспомнила, что после смерти Антония еще не были принесены последние жертвоприношения, и попросила, чтоб Октавиан оказал ей честь к дозволил самой выполнить обряд у могилы. Октавиан не мог отказать ей в этой милости. И Клеопатра вместе со своими женщинами отправилась в носилках к гробнице.
Постенав у могилы, она велела, согласно обычаю, возложить к ее подножию гирлянды и букеты цветов, затем распорядилась приготовить купание и обед. Меж тем возле усыпальницы появился крестьянин с корзиной, наполненной смоквами. Солдаты хотели было остановить его, но он со смехом стал угощать их плодами, и его пропустили. Клеопатра написала на табличках послание Октавиану, запечатала, отослала и затем велела всем, кроме двух женщин, покинуть гробницу и запереть вход.
Она облеклась в царские одеяния и возлегла на золотое ложе в зале. Когда после поражения при Акции Клеопатра всячески добивалась восстановления военного могущества и готовилась к побегу, она изучала способы самоубийства, заставляя палачей испытывать бывшие в ее распоряжении яды на приговоренных к смерти преступниках. Еще тогда она выбрала укус аспида. Клеопатра раздразнила спрятанную в корзине со смоквами змею и протянула к ней руку. Голова, как она и ожидала, стала тяжелой-тяжелой, от внезапной дремы оцепенели члены. Царица успела лишь ощутить, как на лице проступил пот.
Глава XIII
После…
Получив послание Клеопатры, Октавиан поспешил направить к гробнице солдат. Тело Клеопатры стало уже коченеть, Ирада, одна из ее служанок, простерлась замертво у ног госпожи, другая, Хармиона, еще живая, поправляла диадему, сползшую со лба Клеопатры.
– Прекрасно, Хармиона, – заметил с иронией один из центурионов Октавиана.
– Прекрасно. И как это приличествует царице, наследнице стольких царей.
Тут она рухнула наземь.
Октавиан был игроком высокого класса. Он предоставил Клеопатре ту милость, о которой она просила в своем послании, и с царскими почестями похоронил ее рядом с Антонием. Ирада и Хармиона тоже удостоились почетных похорон, после чего Октавиан воздал должное мужеству и величию царицы– Затем он приказал убить Цезариона и велел изготовить статую, изображавшую Клеопатру в тот самый момент, когда ее жалит змея, с тем чтобы царица хотя бы в таком виде предстала в его римском триумфе.
Октавия присоединила к своим детям шестерых детей, оставшихся от Антония, в том числе троих младших от Клеопатры. Клеопатра Луна единственная среди них, чей жизненный путь нам известен. Октавиан выдал ее замуж за Юбу, царя Нумидии и Мавретании, а внучка Клеопатры, Друзилла, стала женой Феликса, прокуратора Иудеи времен Нерона, того самого Феликса, против которого выступил с обличениями апостол Павел.
Известно также, что на долю одной из дочерей Антония и Фульвии выпала редкая честь быть одновременно бабушкой императрицы Мессалины и императора Нерона и что одна из дочерей Антония и Октавии была матерью императора Клавдия, бабушкой императора Калигулы и императрицы Агриппины, то есть прабабушкой Нерона.
Слишком рискованно, конечно, черты этого доблестного потомства выводить из характера одного только Антония, основателя генеалогического древа. Тем не менее родственная близость достаточно объясняет причину, по которой все историки и литераторы, воспевающие потомков Антония, явившихся одновременно наследниками Октавиана, так ополчаются на Клеопатру. Началось это еще с битвы в Амбракийском заливе. Для Горация Клеопатра – гении зла, для Вергилия – божественное чудовище. Но уже вскоре уровень полемических выпадов снижается. Для Проперция, несколькими годами позже, она превращается в шлюху из трущоб Александрии.
Так изображают Клеопатру «чисто римские» авторы. В том же духе пишет и Иосиф Флавий, сторонник Ирода, который поспешил в Александрию, едва ему стало известно о смерти Клеопатры. Он привез с собой «пустяковую» сумму в восемьсот талантов, желая тем самым укрепить свою дружбу с Октавианом. В качестве ответного дара он получил Иерихон с его окрестностями, пожалованный некогда Антонием Клеопатре, несколько городов в Сирии, личную охрану Клеопатры и воспитателя ее детей в придачу, чтобы придать ему немного лоска, поскольку он превращался теперь в заметную персону.
Что до Октавиана, то через три года он становится императором Августом, чья мудрость, милосердие и прочие добродетели нам хорошо известны.
Здесь останавливается история и зарождается легенда. Одним из ее создателей можно считать самого Августа, уверяющего, что добродетель молодого Октавиана не поддалась колдовским чарам, которым простой смертный противиться был бы не в силах. Потрудились позднее и потомки Антония, ставшие наследниками Августа и желающие, чтобы преемники Октавиана-Августа были одновременно потомками богов. Клеопатра приобретает атрибуты богини Венеры, но происходит это как раз в тот момент, когда влияние христианства лишает ее былого очарования, уничтожает вкрадчивое обаяние язычества. Однако о ней вспоминает, естественно, Запад, когда изобретет романтическую любовь, любовь-страсть эпохи крестовых походов. В Сирии, в столь часто посещаемых Антонием и Клеопатрой местах, крестоносцы, прочтя сделанные по велению императоров надписи, увидят в них не свидетельство злых чар Клеопатры, а знаки куртуазного служения рыцаря своей даме.
И эта женщина-царица, которая получила в жизни, по существу, столь мало любви, которой приходилось искать в Риме таких соправителей, которые не грозили бы ей смертью, обманутая, покинутая пятидесятилетним Цезарем в возрасте двадцати лет и настрадавшаяся от выходок сорокалетнего Антония, когда ей было за тридцать, становится вдруг торжествующим воплощением любви, второй Еленой Троянской.
Поразительно, но благодаря этой репутации мнимой счастливицы создался культ Клеопатры, управлявшей своей судьбой и дерзнувшей действовать наподобие мужчины, взяв на себя весь груз ответственности. Она сравнялась по уровню с Цезарем и оказалась на целую голову выше единственной женщины античных времен, которую можно с ней сравнить, – Береники, возлюбленной Тита, чья участь дает нам основание вспомнить о том, как обходился с Клеопатрой Цезарь.
Но история дала Клеопатре реванш еще иного рода. Не египетская царица заставила бурлить тайные подземные реки на Востоке. Вряд ли она осознавала их силу и значение в будущем. Вероятно, для нее важнее всего было воссоздание Великого Египта, сотворенного некогда руками ее предков. Но роль Востока она понимала, конечно, до конца. Не менее, чем Цезарь, Антоний или Октавиан. Восток означал богатство, роскошь, особый стиль жизни, и Октавиан-Август в течение своего долгого правления пытался противопоставить ему традиции Рима – его религию, умеренность. Мы можем по достоинству оценить весомость аргументов в спорах давней эпохи. Наставник праведности, которого нам открыли кум-ранские рукописи, жил во времена деда и бабки Клеопатры и Ирода, и внукам Клеопатры суждено было столкнуться с первыми христианами. Рим превратился в оплот новой веры, но сперва им стала Александрия, напоенная соками Востока, которые одурманили в городе Клеопатры и Цезаря и Антония. Минет всего двести пятьдесят лет после смерти Клеопатры, и на римский престол взойдет сирийский жрец солнца, за свою красоту выбранный в четырнадцать лет императором, и его правление станет чередой безумств, жестокостей, безудержных оргий. Имя ему Гелиогабал. Лишь в 312 году, девяносто лет спустя после смерти Гелиогабала, христианство станет официальной религией империи.
Каков бы ни был нос Клеопатры, облик мира изменился. Давайте же отведем царице Египта достойное место в истории, припомнив при этом, что она смутно ощутила подземные толчки, которые были провозвестниками перемен. Она со своим «тонким умом» была достойна Цезаря. Она пала под ударами тех самых достопочтенных людей, которые завершили цезарианскую эпопею. Она приняла участие в той трагедии, которая определила пути развития всей Римской империи. Аспид в александрийской усыпальнице завершил то действо, которое началось в мартовские иды 44 года в сенате. Мы отчетливо видим Клеопатру лишь тогда, когда она в пышном одеянии вступает в смерть. Остальное – лицо, голос, взгляд, красота – канули в пустые глазницы на статуях Цезаря. У нас всего лишь силуэт, он дает, быть может, пищу нашим мечтам и побуждает нас сказать, подобно Хармионе, перед тем как опустится занавес в трагедии Шекспира:
