Текст книги "Клеопатра"

Автор книги: Пьер Декс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)


Глава XVI
Тайна Цезариона

Клеопатре был нужен сын.

Необходимо было, в самом деле, обеспечить преемственность династии. Положение ее как царицы упрочилось бы с появлением наследника. Наличие сына давало к тому же возможность без труда вывести из игры в случае необходимости брата-супруга, когда тот достигнет отроческого возраста.

Пока брат-супруг еще ребенок, ей нужно родить сына от Цезаря. С точки зрения священной египетской генеалогии все обстоит как нельзя проще. Великий бог Амон-Ра воплотился в Цезаря и оплодотворил Афродиту, принявшую облик Клеопатры. Следовательно, их дитя – это не более и не менее, как сам Амур.

Мало того, что из всех античных историков не сыщешь и двоих с одинаковым взглядом на дату рождения сына Клеопатры и Цезаря, любопытно, что один и тот же истолкователь выдвигает исключающие друг друга версии.

Путаница столь велика, что Плутарх, который в «Жизнеописании Цезаря» говорит, что ребенок родился в Александрии вскоре после его отъезда, то есть в 47 году, в «Жизнеописании Антония» уверяет нас в том, что Цезарион появился на свет уже после смерти Цезаря весной 44 года. Светоний сообщает нам промежуточную дату, относящуюся к пребыванию Клеопатры в Риме, где Цезарь, согласно его сведениям, дозволил дать ребенку свое имя.

Таковы вкратце вопросы, связанные с Цезарионом. Добавим к этому, что в античное время никто не сомневался в отцовстве Цезаря или, по меньшей мере, в том, что Цезарь признал ребенка Клеопатры своим сыном. Для этого пришлось ждать почти два тысячелетия, когда появится член Французской академии Жером Каркопино и припишет отцовство Цезариона Антонию.

Рассмотрим же возможные даты рождения Цезариона, принимая при этом в расчет, что Клеопатре нужен был сын и что требовалось бесспорное признание отцовства со стороны Цезаря. Ну, прежде всего девять месяцев после отбытия Цезаря из Александрии истекли в феврале 46 года. Затем следует период пребывания Цезаря в Риме, начиная с мая 45 года (царица приезжает туда в августе 46-го).

При наиболее ранней дате опираемся на один из текстов Плутарха. Представляется, однако, весьма сомнительным, чтоб Клеопатра отправилась в путешествие к истокам Нила на последних месяцах беременности, более вероятным кажется, что ребенок был зачат на свадебном корабле или вскоре после поездки. Нынешние биографы Клеопатры, кстати, не забивают себе голову подобными проблемами. Один из них даже представляет царицу в ту александрийскую ночь чем-то вроде девственницы или полудевы, зачавшей при первой же возможности. Однако думать, что такая царевна, как Клеопатра, существовавшая в том мире, где жизнь женщины в семье сводилась к проблеме политики, была воспитана по рецептам Арнольфа, который поучает Агнессу в «Школе жен» Мольера, значит дойти до абсурда.

Иные поклонники Цезаря, полагающие, что этот повелитель мира, беспредельно властвуя над своей плотью, не желал одарить египтянку ребенком, забывают при этом, что не мужчина, а женщина решает главный вопрос. В период, наступивший вслед за отъездом Цезаря, у Клеопатры возникли возможности действовать по собственному усмотрению. Ее связь с «царем Цезарем» была всем известна и протекала на глазах у ее подданных и у римлян. Родись в отсутствие Цезаря ребенок женского пола, можно было бы скрыть тайну в недрах дворца, но появление мальчика утаить труднее.

Последняя догадка по поводу сроков рождения Цезариона наилучшим, быть может, образом объясняет, почему Цезарь просил Клеопатру направиться к нему в Рим лишь тогда, когда пришел к выводу, что с врагами покончено. Тем, кто решает эту проблему, надо, конечно, учесть, что, в силу сомнительности и противоречивости данных, решений может быть множество.

Версия, основанная на частном письме Цицерона, написанном после смерти Цезаря, из которого можно предположить, что он недавно услышал о Цезарионе, лишь подтверждает точно установленный факт: о ребенке узнали только после 44 года. Почему Клеопатра скрывала до времени факт его рождения, мы поймем из дальнейшего повествования. Впрочем, ни у нее, ни у Цезаря не было оснований воздерживаться от сообщений на эту тему. Однако для того, чтобы событие обрело определенный смысл, нужно было рассеять тучи на политическом горизонте и объявить Цезаря царем не только в Египте, но и в Риме.

Если даже Цезарион уже существовал, у Клеопатры не было необходимости вытряхивать из рукава свою козырную карту, С точки зрения римлян, это был всего лишь бастард Цезаря, но отнюдь не наследник египетского престола и не сын римского царя, как того желала Клеопатра.

Вот почему Клеопатра хотела, чтобы сперва позиции Цезаря укрепились, и лишь потом намеревалась объявить во всеуслышание о ребенке. Таков наш взгляд.

Тем более что они, этот зрелый муж и эта юная женщина, произвели Цезариона в момент любви, и потому рождение сына должно было повлиять на планы, которые Цезарь строил в отношении Клеопатры. Светоний, надо полагать, прав, когда утверждает, что Цезарь еще при жизни дозволил ребенку носить-свое имя.

Зато есть бесспорные подтверждения, что Клеопатра прибывает по зову Цезаря в Рим в конке лета или в начале осени 46 года, когда уже отгремели его триумфы. Единственный член ее семьи, который официально сопровождает царицу, это ее брат-супруг Птолемей XV.

Глава XVII
Клеопатра в Риме

Цезарь поселил царицу вместе с ее свитой в своем доме в окрестностях Рима, на противоположном берегу Тибра. Это была великолепная вилла, известная красотой своих садов, и Клеопатра, устроившись со свойственным ей вкусом, зажила на широкую ногу.

Цезарь, разумеется, жил официально в своем доме великого понтифика (верховного жреца), где находилась также его жена Кальпурния. Но Цезарь и Клеопатра были, думается, близки, как прежде. Цезарю было не впервой бросать вызов общественному мнению, которое с трудом мирилось с его приключениями даже вдали от Рима на Востоке. А теперь всё протекало в Риме, или почти в Риме, и потому имело особый смысл. Одолеть путь до садов на берегу Тибра было пустяком для человека, который одолел уже тысячи миль на тех средствах передвижения, которые в наши дни заставили бы призадуматься многих мужчин пятидесятилетнего возраста. Исследователи расходятся в оценке тех чувств, которые связывали Цезаря и Клеопатру. Но если, вместо того чтобы пускаться в рассуждения о страсти, представить себе галантную связь наподобие тех, какие были в моде во французском обществе XVIII века, где политический интерес переплетался со взаимным влечением, – то можно приблизиться к истинному пониманию вещей.

Ныне, по прошествии веков, вся эта история изъедена, как ржавчиной, мнениями комментаторов, избравших Цезаря кто предметом восхищения, кто объектом для хулы, и потому приходится продираться не сквозь факты, сравнительно малочисленные, а сквозь теоретические выкладки, пристрастные к Клеопатре и лестные для Цезаря. Люди различных эпох, нравственных взглядов и устремлений, трактующие по-своему как гипотетическую, так и реальную судьбу этих двух повелителей мира, без конца обсуждают их поступки и реализацию ими своих замыслов. Не это ли доказательство принципиально новой основы их поведения?

Они изобрели друг друга, она – его, он – ее. И оба они никогда не опускались до того уровня, который задним числом им пытаются приписать. Цезарь не считался с традициями, Клеопатра бросала вызов общественному мнению, особенно римскому. У нас, разумеется, сохранились лишь свидетельства их недругов, как, свяжем, Цицерона, этого медлительно вращающегося флюгера, чье литературное самолюбие уязвила Клеопатра, а также мнение тех матрон, которым не терпелось излить свою желчь. Клеопатра – это более чем чужеземка, соблазнившая первого соблазнителя Рима, Клеопатра – это Восток, это сказочные богатства Египта, это мощь тысячелетней цивилизации, а с другой стороны ей противостоит Рим, лишь недавно ставший центром империи, и ни в географическом, ни в экономическом, ни в интеллектуальном отношении он еще не готов полностью к своей новой роли.

Цезарь олицетворяет собой тот мир, который сдвинут с основ, соскочил с оси и потому непонятно куда устремляется, привычные нравственные устои рушатся, и трудно угадать за бунтами рабов, за выступлениями римских плебеев и распутством женщин нечто такое, что уже в скором времени вырвется из гигантского бурлящего тигля и потрясет хронологию, нравы и жизнь людей куда глубже, чем это намеревался сделать Цезарь: имя этому явлению – Христос и христианство. Чтобы понять происходящее, нужно проникнуться опасениями той эпохи, предваряющей христианскую эру по меньшей мере на одно поколение, нужно жить ее тревогами, ощутить гигантскую приливную волну, швырнувшую сменяющих друг друга полководцев в горнило битвы, услышать наконец грохот от падения этого дуба – Помпея. Попытаться стать такими же, как люди того времени, жертвами слухов, поддающихся проверке лишь через недели, а то и через месяцы, представить себе этот сумбур, превращающий любой политический расчет в сложнейшую дилемму, по сравнению с которой наши головоломки со ставками на ипподромах кажутся детской забавой, и погрузиться в пучину неизвестности, когда пользы от средств связи было столько же, сколько от нынешней телепатии. «Что же до дерзостей этой женщины, жившей в садах на другом берегу Тибра, – пишет Цицерон после отъезда Клеопатры из Рима, – то я и сегодня не могу говорить о них без досады. Самое лучшее не знаться с людьми подобного толка. Они воображают, будто мы начисто лишены чувств и той гордости, которая им присуща».

Это единственное свидетельство современников о пребывании Клеопатры в Риме. В том же письме Цицерон сообщает, что между ним и царицей состоялся литературный диспут. Старому консулу, справившемуся в свое время с заговорами Катилины, было тогда ровно шестьдесят. Он активно поддерживал сенаторскую партию, но понемногу отходил от обреченного дела. Когда Цезарь сражался на Востоке с Фарнаком, он будучи еще в стане помпеянцев, отказался, однако, принять на себя командование войском, предложенное ему как старейшему из бывших там консуляров, и почти сразу вернулся в Италию.

Стоило прибывшему из Греции Цезарю высадиться в Италии, как Цицерон бросился его встречать и, к своему счастью, был хорошо принят. С этого момента он ведет себя так, словно, не будучи союзником Цезаря, в то же время не принадлежит к числу его врагов. Во всяком случае, он отказывается от активной политической деятельности, чтобы посвятить себя литературному труду, более того, старается склонить к такому же нейтралитету других влиятельных сторонников сенаторской партии. Он становится чем-то вроде деятельного посредника между секретарями Цезаря после победы при Тапсе, которые стремятся всех объединить, и побежденными, распространяясь о доброте Цезаря и пытаясь внушить сенаторам надежду, что они так же, как он, воспользуются в один прекрасный день благодеяниями диктатора.

Именно тогда и в таком настроении он посетил в Риме Клеопатру и наглотался унижений. Ее дерзкое поведение является наилучшим доказательством расположения Цезаря к своей любовнице.

Клеопатра, разумеется, провела большую часть времени в Риме в одиночестве. После ее прибытия осенью 46 года Цезарь через два-три месяца отправился в испанскую кампанию и вернулся примерно год спустя осенью 45 года с тем, чтобы вплоть до своего убийства более никуда не уезжать. Но дело не только в его чисто физическом присутствии. В Александрии Клеопатра была изолирована от римской политики. А здесь она общается с теми, кто эту политику планирует и осуществляет, с секретарями Цезаря, которые постоянно связаны с ним и похожи во всем на секретарей Наполеона. Нам известно лишь о факте обмена гонцами между Цезарем и его доверенными лицами в Риме, но трудно себе представить, чтоб Клеопатра оставалась в стороне от этого не вполне официального, но могущественного секретариата.

Власть Цезаря не строилась на развалинах прежних республиканских институтов, он старался приспособить их к иным условиям, трансформировать так, чтобы, сохраняя старое название, они лишились своей сути. Существовал сенат, два консула, десять народных трибунов, но все они подчинялись Цезарю и делали то, что он советовал или велел им делать, а также то, что предписывали его секретари. И если для Клеопатры не было места в официальном Риме, где за всем из дома великого понтифика наблюдала Кальпурния, то вторая, реальная, власть находилась в руках людей, посещавших сады на правом берегу Тибра.

Помощники Цезаря были тоже людьми низкого происхождения, как, скажем, советник французских королей эпохи абсолютизма. Они приобщились к делу, не пройдя всех ступеней публичного управления, принятого в республиканском Риме, и если они распоряжались консулами и вообще всем на свете, то осуществляли это по принципам параллельной власти.

В них поражает то, что все они подобно Клеопатре, – воплощенная скромность и молчаливость. Они действуют, они управляют, но их существование ускользает от внимания непосвященных. Может даже казаться, что события происходят мимо них, что руководит Антоний, примирившийся с Цезарем и ставший консулом в том же самом, что и Цезарь, 44 году, однако все значительные реформы, вся перелицовка методов управления империей, связанная с именем Цезаря, сопряжена с их деятельностью.

Главное, впрочем, в том, что окончательные перемены еще не наступили. Решительно все признают Цезаря повелителем, но сам он зависит от своих военных успехов. В тот момент, когда Клеопатра прн-бывает в Рим, идет подготовка к испанской кампании, призванной уничтожить остатки помпеянцев, после чего намечается еще один большой поход на Восток. Отдых маячит лишь в отдалении. Царице и секретарям Цезаря известно об этом лучше, чем кому-либо другому. Знают они, разумеется, и о том, что на юге Испании, в сражении при Мунде с отрядами Гнея Помпея (того самого, который четырьмя годами ранее представлял своего отца при Клеопатре) Цезарь едва не потерпел поражение.

Последние битвы гражданской войны наполняли, надо полагать, сердце Клеопатры беспокойством и горечью. В кровавых боях судьба свела тех, с кем была тесно связана ее участь. Гнея, которому она помогала и которого, быть может, любила, Цезаря, а также царя Богуда и его супругу Эвною, к которой Цезарь был неравнодушен. Побоище при Мунде происходило 17 марта 45 года. 1 апреля Цезарю принесли голову Гнея, но, как это бывало с ним после победы, он теперь никуда не спешит. Он сам наблюдает за умиротворением. Его союзник Богуд, так же как Эвноя, находится по-прежнему в Испании. И Цезарь не отказывает себе в удовольствии.

Лишь в конце июля он прибывает в Рим. У Клеопатры есть все основания считать, что она победила. Ни одна партия в Риме, да и в других местах тоже, не в состоянии оспаривать могущество Цезаря. Ни одна женщина не помышляет о том, чтобы состязаться с Клеопатрой. Это хмель победы. Чтоб убедиться в этом, Клеопатре достаточно бросить взгляд на своего давнего любовника.

Глава XVIII
Убийство

Зимой 45–44 года распространяются слухи, что закон вскоре дозволит Цезарю иметь двух жен: сохранив свою римскую супругу Кальпурнию, он сможет жениться на Клеопатре.

Независимо от того, существовал ли в ту пору Цезарион или нет, Цезарь по возвращении из Испании назначил себе приемного сына в завещании. Этому сыну, которого в ту пору никто не знал, этому секретному наследнику Цезарь намерен передать те его полномочия, которые сенат объявляет наследственными. Речь об Октавиане, внучатом племяннике сестры Цезаря; в возрасте девятнадцати лет он уже блестяще проявил себя в испанской кампании.

Клеопатра нечто вроде богини – соправительницы в Риме, но ее сын будет всего лишь царем Египта. Впрочем, Цезарь не стал еще римским царем, хотя сделался уже богом. Именно в эту зиму он попытается перейти из качества живого бога в качество римского царя.

После триумфа 46 года сенат велел поставить на Капитолии рядом с колесницей бронзовую статую, изображающую Цезаря на земном шаре с надписью: «Цезарю полубогу». Полубог, герой… День его рождения становится праздником, месяц его рождения будет отныне носить его имя – июль (от Юлий) – и сохранит его в языках, вышедших из латыни. Официально он скоро станет «божественным Цезарем» и войдет в пантеон римских богов: преображение политика, который, еще будучи юношей, хвалился, что происходит одновременно и от римских царей и от Венеры. Оно не изумило его современников. Богом и героем он стал благодаря своим непрерывным победам, превратившим его в бесспорного повелителя Рима. Бог уже просматривался в блестящем полководце на следующий день после единственного его триумфа, где праздновалась его победа над земляками-римлянами – триумфа 45 года, когда справлялись победы при Тапсе и Мунде и когда сенат нарек его полубогом.

Участвовала ли Клеопатра в этом апофеозе? Она, богиня, была в ту пору в Египте. Кто поместил статую Клеопатры в храме Венеры в момент ее прибытия в Рим? Цезарь? Древние тексты и археологические данные предоставляют возможность для различных толкований, отчего происходят бурные сражения между сторонниками и противниками Клеопатры. Одно можно сказать наверняка: в этом храме несомненно стояла статуя Клеопатры. Может, это Октавиан Август, победитель царицы, велел установить там ее статую, привезенную в качестве трофея из Египта? Но, может, все-таки Цезарь? Для чего это было сделано – чтобы почтить ее или унизить, чтоб подчеркнуть поражение или же для того, чтобы запечатлеть любовь к этой женщине? Бще с античных времен длится спор, и страсти никогда не утихнут, поскольку не существует исчерпывающих доказательств.

Зато никто не оспаривает, что официальное включение Клеопатры, а следовательно, царицы Египта в политическую конструкцию, которую строил диктатор Рима, связано с обожествлением Цезаря и приданием ему атрибутов царской власти.

Римская царица Клеопатра? Нет. Скорее, царица будущей империи. Царица Востока, который надлежит еще завоевать, Востока даков и парфян, которые, подобно египтянам, знакомы лишь с режимом теократической монархии. Чтобы повелевать царями, Цезарь сам должен быть царем, иметь соответствующий титул и достоинства царской власти, причем не только «для заграницы», но и для Рима. И тут брак с Клеопатрой играет существенную роль, но, повторяю, скорее для империи, чем для Рима.

Давайте вновь переместимся на две тысячи лет назад. С точки зрения эпохи, гражданская принадлежность богов большого значения не имела. Термин «гражданская принадлежность», разумеется, анахронизм. Римлянин Юлий Цезарь, обожествленный в своей стране, может явиться в Египте или у парфян, которых еще предстоит покорить в обличье иного бога. На Востоке он царь царей, тогда как в Риме его достаточно признать пожизненным диктатором, что и было сделано в середине февраля 44 года. Цезаря смущают противоречия не в сугубо личном плане: Клеопатра – Кальпурния (пока первая не стала его женой, они обе сравнительно мирно сосуществуют друг с другом); ему не страшны проблемы наследования: юный патриций его рода примет когда-нибудь у него власть; нет, Цезаря заботит внешняя сторона дела. Приобретя царские достоинства вне Рима, Цезарь не может, возвращаясь в столицу, приспосабливаться вновь к республиканским порядкам, к тщательно разработанной системе равенства, которое было учреждено некогда партией аристократов. Декорум республики не соответствует ныне ее сути: Цезарь намерен держать в руках власть в течение всей своей жизни, а затем передать ее наследнику. Ему нужно, чтоб форма соответствовала фактическому содержанию.

Мания величия, быть может? Многочисленные триумфы, не знающие сравнения почести, уверенность, что ему предстоит победить в той кампании против Парфии, которую он, возвратись из Испании, лихорадочно готовит, – все это опьяняет, вызывает, выражаясь современным языком, головокружение от успехов, или, изъясняясь традиционно, нарушает чувство меры.

Но, опять же, какой меры? По отношению к Риму или к империи? Хорошо изучивший Римское государство Цезарь понимает, что им нельзя управлять в чехарде ежегодно сменяемых наместников, принадлежащих и нескольким знатнейшим родам, которые делят между собой большую часть добычи, что сводится в результате к беспорядочному грабежу завоеванных стран. Когда Светоний передает слова Цезаря: «Республика – ничто, пустое имя без тела и облика»; «Сулла не знал и азов, если отказался от диктаторской власти» [28]28
  Светоний. С. 44.


[Закрыть], то это уже слова человека, достигшего абсолютной власти и намеренного ее удержать. Разумеется, республика перестала быть общественным институтом, название стало пустым звуком не только в Риме, или в Италии, но еще более в масштабах государства. Еще за сто лет до Цезаря было подсчитано, что между 233 и 133 годами до P. X. на две сотни консулов десять родов дали 99 человек, иными словами, половину, в то время как сто других были выходцами из сорока восьми родов (причем 16 из них дали шестьдесят одного консула).

Сенаторская партия, которую Цезарь пытается сокрушить, – это правящая каста. На протяжении последнего века она ни разу не допустила, чтобы в пользу какого-либо ее представителя была нарушена пропорция власти, управляющей огромными завоеваниями Рима. Но и коллегиально править она уж не в состоянии. Желая равномерного распределения ответственности, каждый под прикрытием республики стремился урвать себе кус пожирнее, в то время как экспансионистская политика Рима раскачивала устойчивость государственных структур. С появлением Цезаря прекращается соперничество между традиционалистами и новаторами, аристократами и демократами, которые принадлежат по существу к той же правящей касте, хоть и движутся разными путями.

Во все время своей длительной борьбы с Помпеем и сенаторами Цезарь пытается примириться с этой кастой, войти с ней в соглашение или по крайней мере нейтрализовать тех ее представителей, которым удалось избежать гибели. Для его режима ему необходимы знакомые с делами управления люди, однако именно их ему приходится лишать свободы. Он старается трансформировать их в сановников, военачальников, министров, губернаторов, и в то же время в своих подчиненных, которые, хорошо разбираясь в делах, не забывают о нем, о Цезаре.

Нам неизвестно, о чем думала и что делала Клеопатра в последнем акте пьесы, разыгранной зимой 45–44 года. Обидно, что мы не знаем, появился ли уже на свет ее сын или же должен был вскоре появиться. Одно лишь ясно: она полагала, что победа уже одержана. Присоединиться к повелителю Рима и даже получить частицу власти было неслыханной удачей для юной царицы, которая в ту пору, когда Помпей Великий высаживался после Фарсала в Пелусии, была всего лишь страшащейся гибели беглянкой. В приобщении Цезаря к царскому достоинству она видела коренное изменение своего положения. Царица зависимой страны, нуждавшаяся для сохранения власти в покровительстве Рима, она включалась теперь в систему преобразованного режима.

Что будет 18 марта, когда Цезарь начнет кампанию против даков и парфян? Дорога из Рима в Персию лежит через Александрию. Центр мира как бы переместится из Рима в ее столицу. Жить ли ей в Риме все три года, пока длится кампания? Ей. двадцать пять лет, у нее есть ребенок от Цезаря, все пути открываются перед нею. Жизнь прекраснее, чем можно было предполагать. Правда, ее юный брат-супруг подрастает. Пожалуй, единственная тучка на безоблачном небосклоне.

Первое испытание имело место 15 февраля 44 года. «Справлялся праздник Луперкалий, – сообщает Плутарх, – о котором многие пишут, что в древности это был пастушеский праздник; в самом деле, он несколько напоминает аркадские Ликеи. Многие молодые люди из знатных семейств и даже лица, занимающие высшие государственные должности, во время праздника пробегают нагие через город и под смех, под веселые шутки встречных бьют всех, кто попадется им на пути, косматыми шкурами. Многие женщины, в том числе и занимающие высокое общественное положение, выходят навстречу и нарочно, как в школе, подставляют обе руки под удары. Они верят, что это облегчает роды беременным, а бездетным помогает понести. Это зрелище Цезарь наблюдал с возвышения для ораторов, сидя на золотом кресле, разряженный, как для триумфа. Антоний в качестве консула также был одним из зрителей священного бега. Антоний вышел на форум и, когда толпа расступилась перед ним, протянул Цезарю корону, обвитую лавровым венком. В народе, как было заранее подготовлено, раздались жидкие рукоплескания. Когда же Цезарь отверг корону, весь народ зааплодировал. После того как Антоний вторично поднес корону, опять раздались недружные хлопки. При вторичном отказе Цезаря вновь рукоплескали все. Когда таким образом затея была раскрыта, Цезарь встал со своего места и приказал отнести корону на Капитолий. Тут народ увидел, что статуи Цезаря увенчаны царскими коронами. Двое народных трибунов, Флавий в Марулл, подошли и сняли венки со статуй, а тех, кто первыми приветствовали Цезаря как царя, отвели в тюрьму. Народ следовал за ними с рукоплесканиями, называя обоих трибунов «Брутами», потому что Брут уничтожил наследственное царское достоинство и ту власть, которая принадлежала единоличным правителям, передал сенату и народу. Цезарь, раздраженный этим поступком, лишил Флавия и Марулла власти» [29]29
  Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. II. С. 486–487.
  Пер. К. Лампсакова и Г. Стратановского.


[Закрыть].

Вряд ли соответствуют истине все детали. Плутарх ощущал, каким образом следует завершать жизнеописание, и невольно выдал свои намерения. Сцена приобретает особое значение задним числом и существует не для того, чтобы доказать притязания Цезаря на царскую власть, но для того, чтобы выставить в невыгодном свете Антония, самодовольно разгуливающего с похмелья по Риму в костюме Геркулеса – козья шкура, обмотанная вокруг бедер, – того самого Антония, который предается наслаждениям, отчего его трудно принять всерьез, и которому чуть позже Цицерон бросит публично упрек: «Не таким я представляю себе достойного консул яра!» Цицерон тоже, конечно, выпадает из роли, но то, что именно Антоний, одновременно фигляр и консул, предлагает Цезарю диадему, сообщает предприятию двусмысленный характер. Продуман ли был до конца его жест, или же это просто шальная выходка?

Происходящее непостижимо для Клеопатры. В ее представлении человек получает титул царя прежде, чем получает власть. Целью ее жизни было привести в соответствие сан царицы с реальной властью. Весь опыт ее предков и ее собственный, те одиннадцать лет, что отделяют момент возвращения Птолемея Авлета на свой трон от нынешнего 44 года, учит ее, что дело это нелегкое. А теперь извольте – у ее любовника вся власть в руках, абсолютная власть, власть над вселенной, или во всяком случае над тем, что называется вселенной, его трон, возвышается над всеми тронами. Он царь царей, и это всерьез, а не в дифирамбах пышного восточного протокола. Нет, в Риме решительно все перевернулось. Бездна зияет не между титулом и реальной властью, но между могуществом и этим словом «царь», в котором могущество должно воплотиться. По собственному ли почину пытался Антоний возвеличить Цезаря, как полагает кое-кто из современных историков, или же в согласии с ним самим? Клеопатру поражает сам факт этой комедии, странно, что диадему надо отвергнуть, с тем чтобы впоследствии ее принять. Некое сообщество потеряло в ее глазах авторитет, и это сообщество зовется римлянами. Трудно себе представить, чтобы Цезарь, во всяком случае наедине с ней, высказывался по-иному.

Превосходство Клеопатры воплощается в этот миг в церемониале египетского царства, старейшего на свете, с его фараонами, отождествленными с богами, с его пышностью и блеском, продемонстрированными еще в те дни, когда Цезарь вместе с нею совершал путешествие вверх по Нилу.

Нелепо думать, что Клеопатра подала Цезарю мысль провозгласить себя царем. Но отнимите в эти решающие дни жизни Цезаря в начале 44 года зеркало, которое держит перед ним Клеопатра в садах на берегу Тибра, вычеркните из его окружения царицу-любовницу и вместе с ней восточную концепцию царства, ею воплощаемую, и Цезарь предстанет перед историей в ином обличье. Клеопатра не злой гений Цезаря, она олицетворяет политическую реальность, против которой восстают римляне.

Клеопатра… Цицерон, жаждущий в глубине души избавиться от Цезаря, высказался несколько ранее в сенате следующим образом: «Твоя великая душа, Цезарь, никогда не замыкалась в том тесном пространстве, что природа определила нашему естеству; она беспрестанно пылала жаждой бессмертия. Твоя жизнь не из тех, о нет, что зависят от бренного тела и преходящего дыхания: истинная жизнь для тебя, Цезарь, это та, которой ты будешь жить в памяти всех столетий, та, которая напитает грядущее поколение, та, в которой сама вечность предохранит тебя от покушений смерти… Если ты не укрепишь эту империю мудростью своих советов и своих законов, твое имя, блуждая из века в век, из страны в страну, не обретет в Храме памяти заведомой почести, назначенного ей места..

Лесть? Обанкротившийся озлобленный старец, каким был в ту пору Цицерон, рассыпает ее столь же щедро, как отраву, но в данном случае Цицерон – это также политический деятель, произносящий публичную речь, в которой благодарит Цезаря за его милосердие. Это заявление, сделанное в 46 году, вскоре после состоявшихся триумфов, передает настроение эпохи, ее атмосферу еще до того, как Цезарь окончательно разделался с помпеянцами. В этих фразах под красотами стиля ощущаются реалии дня: здесь всего шаг до слова «царь», или, к примеру, «диадема».

Как раз по этой причине был созван Цезарем 15 марта 44 года сенат, призванный наделить его титулом царя для всех провинций за исключением Италии и Рима. По этой же самой причине Цезарь был убит в этот день мартовских ид группой заговорщиков, состоящей из старых помпеянцев, республиканцев, цезарианцев, напуганных аппетитами своего кумира, и прочих, невзлюбивших предстоящий поход на парфян и реформы Цезаря.

Удар обрушился на Цезаря в его официальном обличье. Нам известно, что ночь накануне он провел у своей жены Кальпурнии в резиденции великого понтифика.

Мы ничего не знаем толком о Клеопатре, лишь Цицерон писал вскоре после убийства одному из заговорщиков: «Поздравляю тебя. Я рад. Я наблюдаю за твоими делами. Хочу видеть с твоей стороны любовь и жду сообщений о том, что происходит». В середине апреля Цицерон обращался в письме к одному из своих друзей Аттику: «Бегство царицы меня нимало не огорчает».

Таков единственный источник. К этому моменту Клеопатра, надо полагать, уже совершила путешествие Рим – Александрия, которое длилось в ту пору в среднем две недели.