Текст книги "Ангел бездны"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

23

Перед тем как сесть в машину, он опрокинул стакан водки, но ему так и не удалось окончательно проснуться. Электронные часы на приборной доске показывали четыре с четвертью.

Четыре с четвертью.

Неподходящий час для поездок по извилистым разбитым дорогам Шера. А ведь жена давно говорила, что ему следовало выбрать узкую специализацию – скажем, проктологию, ведь люди все чаще маются животом, у всех запоры, больные задницы, проблемы с геморроем… – и перебраться в город. Но Мсье предпочел общую медицину и выкупил практику у старого хрыча, докторишки в захолустном Шере. Мсье и его великие идеалы. Мсье, видите ли, верит в свою спасительную, искупительную, гуманитарную миссию, верит в своепризвание и получает жалкие гроши за возню с деревенскими пентюхами. С тех пор как европейское правительство упразднило систему социального обеспечения, на бедняков уже нельзя было рассчитывать – его гонорары, действительно, не позволяли нормально жить. Если бы он послушал ее, они бы сейчас обитали в роскошной квартире или в собственном доме в Бурже, вели бы светскую жизнь, не растрачивая даром целые вечера на идиотские программы европейского телевидения, пили бы вина лучших сортов, а не ужасающий пикет, который дарили ему некоторые пациенты, их дети не ходили бы в жалкий коллеж со скверными истеричными учителями, и машину они давно могли бы сменить, и отремонтировать кухню, к которой никто не притрагивался лет тридцать, и т. д. и т. п. Если бы он ее послушал.

Он никогда ее не слушал. Женился он на ней по обязанности, во имя долга, поскольку их первая сексуальная близость увенчалась беременностью, а в Европе архангела Михаила у молодых людей не было иного выхода, кроме как жениться на дурах, ухитрившихся залететь в ту же ночь, когда они теряли девство. Дура? Он подозревал, что его обвели вокруг пальца, попросту использовали. Она была из рабочей семьи и обречена на прозябание, так как получила скудное образование. И она сделала все, чтобы поймать в свои сети студента медицинского факультета. Она принадлежала к той категории расчетливых девиц, которые умели извлекать выгоду из сокрушительной нравственности, обуявшей женщин Европы. Она не учла лишь того, что ее будущий доктор никогда не станет практикующим врачом, который интересуется только банковским счетом и положением в обществе. С ее мнением он никогда не считался, в конце концов, не могла же она получить все разом. И вообще, чего ей было жаловаться: на жизнь он зарабатывал, у него был большой дом – насквозь дырявый, и машина на ходу – более трехсот тысяч километров на счетчике, каждый месяц он исправно оплачивал кредит, ребятишки были накормлены и одеты, на столе всегда стояло вино – среднего качества, да еще кое-что оставалось про запас.

Он по мере сил стремился облегчить страдания бедняков, толпившихся в его приемной. Иллюзии по поводу рода человеческого исчезли у него вместе с первыми выпавшими волосами, но он продолжал заниматься своим ремеслом, пусть без энтузиазма, зато честно. Пентюхи, как говорила его жена, болели из-за злоупотребления спиртным, скверных жиров, браков между близкими родственниками, чувства вины. Сексуальное убожество сельской жизни, инцест, семейное насилие вкупе с чередой обычных напастей – бронхит, грипп, отит, расстройство желудка, кровоизлияние, СПИД, БПЗ… Рассказывая о своих недугах, они обычно переходили к интимным признаниям, своеобразной исповеди, с которой больше не смели обращаться к приходскому священнику, хищному ворону душ. Доктор хотя бы не осуждал их, и они с готовностью обнажали душу, одновременно обнажая тело. У большинства женщин, когда они раздевались перед ним, проявлялось даже нечто вроде эксгибиционизма. К нему ходили теперь и бывшие клиентки гинекологов, ставших слишком дорогими для людей среднего достатка, и у него сложилось впечатление, что они молят о добром сердечном взгляде, какого не могли дождаться от мужей, в массе своей узколобых реваншистов. Некоторые поведали ему, что два-три раза в месяц ходят на тайные сборища, где женщины предаются всякого рода аморальным развлечениям. Они краснели, словно школьницы, признаваясь, что вступали в близкие отношения с незнакомыми мужчинами, которых в темноте даже не видели. Он слушал их с благожелательным интересом. Старался быть нейтральным, как подобает профессионалу, взывал только к благоразумию и осторожности: ведь вы же слышали о СПИДе, правда? Во время осмотра позволял себе сугубо медицинские прикосновения, да они и не намеревались отдаться ему по-собачьи, прямо на кушетке, им нужно было, чтобы он смотрел на них как на привлекательных женщин. Он ощущал себя врачевателем не только тел, но и душ – и больше всего ценил именно эту сторону своей профессии, чего никогда не поймет его супруга. Он всегда считал, что дух и физиология неразрывно связаны, хотя на факультете всегда стремились представить человека сгустком мяса, потрохов, костей и сухожилий. Одно время он интересовался альтернативной медициной, древней и современной, однако в Европе архангела Михаила ее приравняли к сатанинским ритуалам и отдали человеческое здоровье на полный откуп фармацевтических лабораторий. А те лишь того и ждали: освободившись от государственного контроля, они упразднили патентованные лекарства, стали необузданно рекламировать новые вакцины, произвели уйму антисептиков для очистки воды и обеззараживания ран, главное же, приучили население, лишенное сна из-за бомбардировок, ко всевозможным нейролептическим и снотворным средствам. Коммерсанты от медицины с идиотской гордостью мелких торговцев заявляли, что исчезновение системы социального обеспечения привело к расцвету лабораторий. Война, мол, породила новые потребности, и люди готовы платить последние деньги за новейшие препараты.

Он не любил, когда его будили посреди ночи. Поскольку он все больше пил, сидя перед экраном, не в силах выносить кретинизм Европейского телевидения, к полуночи его охватывала дрема, переходившая в тяжелый мутный сон, и пронзительный звонок телефона, казалось ему, выныривал из океана грязи. Жена толкала его коленом, чтобы он снял трубку. Тогда он вставал и пытался вникнуть в то, что бормотал невидимый собеседник. Большей частью ничего по-настоящему срочного: мамаша всполошилась из-за поднявшейся у ребенка температуры, покрасневшего горла, боли в животе, рвоты… Поскольку гонорары стали договорными, он брал пятьдесят евро за визит, но часто, когда пациенты жаловались на финансовые затруднения, соглашался принять тридцать, двадцать евро, порой и того меньше – мешок яблок или орехов. Бедный мой старичок, ты не способен даже бензин окупить, ворчала жена. Она наверняка завела любовника, чтобы скрасить унылое существование супруги деревенского врача, чтобы воскресить кое-какие утраченные иллюзии. Порой она исчезала на два-три часа и возвращалась днем как раз перед возвращением детей из школы, с пылающими щеками, бегающим взглядом. Он не пытался уличить ее. Пусть тешится связями на стороне, по крайней мере, его оставит в покое. Он не испытывал никакой ревности и не жаждал отплатить ей той же монетой, хотя возможностей было предостаточно. Он хотел только одиночества, чтобы никто не мешал ему спокойно блуждать по лабиринту своих мыслей.

Фары освещали заросли кустов и спутанные ветви деревьев. Нельзя было потерять тропинку, ведущую на ферму мамаши Бриан. К счастью, дождь кончился. Старуха не пожелала что-либо объяснить по телефону. После смерти мужа она жила одна в громадном полуразрушенном доме. Никогда не болела, в отличие от других деревенских стариков. Нелюдимого нрава, хитрая, упрямая, заядлая травница и любительница горьких отваров, которые фанатичные сторонники архангела Михаила наверняка сочли бы дьявольским зельем. Злые языки – все языки деревни – утверждали, что она использует познания в травах, чтобы помочь беременным избавиться от плода или навести порчу на своих врагов – всех жителей деревни. Звонок заинтриговал его и потому, что она только один раз обратилась к нему: когда у нее умер муж, и ей понадобилось свидетельство о смерти. Он догадывался, что она вызвала его не ради себя, а для кого-то другого. Кому же могла прийти в голову нелепая мысль поселиться в доме этой зловещей женщины? Кому-то из родных? Маловероятно. Оба сына мамаши Бриан в шестнадцать лет попали на Восточный фронт и не вернулись оттуда. Как врач он спас полтора десятка местных призывников, придумав им недуги, несовместимые с защитой европейской нации. Однажды в его кабинете появился офицер-вербовщик из бюро легиона в Бурже и потребовал объяснений. Он выкрутился, сославшись на слишком частые браки между близкими родственниками в деревнях Шера. Добрые христиане не должны этого делать, я имею в виду инцест, сказал офицер, нахмурив брови. Ну, за всей европейской паствой в спальнях не уследишь, насмешливо возразил он.

Старый деревянный указатель: дорога к ферме Бриан. Белая комета пронеслась в свете фар, едва не врезавшись в ветровое стекло. Сова-сипуха. Он отхлебнул из фляги с водкой, которую перед отъездом сунул в карман непромокаемого плаща. Мерзкая погода, никогда не знаешь, как одеваться. Алкоголь разлился теплом в животе. В конечном счете он заработает себе цирроз печени, не худший способ умереть, не дожидаясь старости под властью архангела Михаила.

Фары осветили широкий фасад с отваливающейся штукатуркой. Мамаша Бриан ожидала его на пороге дома, маленькая, хрупкая, закутанная в свою ветхую одежонку. Две белые пряди выбивались из-под черного платка, плотно сжимавшего морщинистое лицо. Он поставил машину под большим тополем, нижние ветви которого доверчиво обнимали крышу. Когда он вышел из машины с чемоданчиком в руке, ночная прохлада развеяла последние клочья сна.

– Вы не больно-то спешили, доктор.

Он ожидал подобного приема, но голос старухи, хотя и неожиданно мягкий, басовитый, ударил ему по нервам. Только профессиональная этика – и любопытство – удержали его от того, чтобы развернуться и уехать.

– Вы же не сказали, что это срочно, правда?

– Идите за мной.

Не входя в дом, она зажгла карманный фонарик и быстро засеменила по двору, направляясь к скотному двору.

– Послушайте, я же не ветеринар, – пробормотал он, двинувшись следом.

– Никто не говорит о животных.

Разъяснений он не дождался, пока она не толкнула небольшую боковую дверь.

– Они здесь.

– Они?

Луч фонарика обшарил каменные стены, грубые плиты на полу, старые кормушки, заботливо разложенные инструменты. Они прошли через стойла и оказались в пристройке. Это был сеновал с галереей наверху, куда нужно было взбираться по самой настоящей деревенской лестнице. Старуха поднялась с удивительным для ее возраста проворством. Он последовал за ней почти впритык, от ее платья исходил не поддающийся определению запах, нечто среднее между пылью, корнями и камфарой. Лечь с такой женщиной – все равно что зарыться в торфяной подлесок. Он рассердился на себя за подобные мысли, но в этот ночной час ему не удавалось держать разум под контролем. Добравшись до верхней ступеньки, он услышал сдавленные стоны. Мамаша Бриан застыла и осветила фонариком распростертые на соломе тела.

Девочка лет пятнадцати, мальчик лет шести-семи. В грязных лохмотьях, перепачканных кровью. Много крови, особенно у мальчика. Сильно им досталось.

– Я нашла их за четверть часа до того, как вам позвонить, – сказала мамаша Бриан.

– Посреди ночи?

Продолжая разговор, он присел на корточки и начал осматривать живот мальчика. Пулевое ранение. Значительная потеря крови. Одежда прилипла к коже.

– Собака моя лаяла не переставая.

– Я не видел у вас собаки…

– Я ее заперла в доме.

– Вам следовало позвонить в Центр Госпитализации. Их надо срочно отправить в больницу.

– Так ведь…

– Что?

Мамаша Бриан провела лучом фонарика по лицам детей.

– Не думаю, что их стали бы там, в госпитале, лечить. Скорее бы прикончили.

– Почему вы так думаете…

Он не договорил, внезапно осознав очевидность ее опасений: эти темные курчавые волосы, эта смуглая кожа, эти черные блестящие глаза…

– Усамы? Откуда они здесь взялись?

– Думаю, спаслись из ЦЭВИС-Центра. В наше время где они только не скрываются.

Он вынул из чемоданчика ножницы, скальпель, флакон спирта, вату, эластичный бинт, упаковку обезболивающих.

– Прежде чем вы начнете, доктор, я должна у вас спросить…

– Вам нечем заплатить мне, да?

– Деньги у меня есть, проблема не в этом. Я должна спросить, что вы намереваетесь делать.

– Ну как, лечить их.

– А потом? Не стоит труда возиться с ними, если они попадут в руки легионеров.

Он встал между девочкой и мальчиком.

– Вы бы не стали рисковать и звонить мне, если бы сомневались в моих убеждениях. Лучше посветите мне и глупостей больше не говорите.

Легкая улыбка тронула сморщенные губы мамаши Бриан. У девочки пострадало плечо, но пуля прошла навылет, и рана была чистой. Поэтому он целиком сосредоточился на мальчике, стал разрезать майку ножницами, осторожно поднимая хлопковую ткань, пропитанную кровью.

– Мне понадобится вода, по возможности питьевая, и два стакана. Я наложу первичную повязку, мы перенесем их в другое место. Здесь им нельзя оставаться, это рассадник микробов. Полагаю, у вас есть свободные комнаты?

Мамаша Бриан кивнула, положила фонарь на пук соломы так, чтобы луч света был направлен на врача.

– Принести вам что-нибудь выпить?

Первая по-настоящему дружеская фраза хозяйки дома.

– Спасибо. У меня есть все, что нужно.

Он надолго приложился к горлышку фляжки с водкой. Взбодрившись от алкоголя, снял с себя плащ и накрыл им девочку.

Мамаша Бриан бесстрашно спустилась по лестнице, полностью погруженной в темноту. Через несколько минут она вернулась со вторым фонарем, бутылкой воды и двумя стаканами. Ему удалось почти полностью снять с мальчика майку. На распухшую рану с почерневшими от свернувшейся крови некротическими краями было страшно смотреть.

– Надо положить сюда личинки мясной мухи. Я читала об этом в одном старом журнале. Они пожирают мертвую плоть, рана становится чистой, словно ее промыли жавелевой водой.

Он приоткрыл мальчику рот, чтобы всунуть две обезболивающие таблетки и влить немного воды. Совет старухи неглуп. Он тоже прочел в старом медицинском журнале статью о свойствах червей заживлять раны. Англичане использовали этот способ в конце XX и в начале XXI века: они не обнаружили никаких негативных последствий, и тогда за дело взялись фармацевтические лаборатории, которые доказали, что практикующие врачи Великобритании играют жизнями своих пациентов. Организация европейских медиков, находившаяся на полном содержании фармацевтической промышленности, могла сфабриковать любые доказательства, лишь бы обеспечить защиту лекарственных монополистов. Сейчас ему нужно будет извлечь пулю и удостовериться, что ни один из жизненно важных органов не пострадал. Он спросил себя, в состоянии ли произвести подобную операцию. Не позволил отчаянию овладеть собой, выпрямился и снова приложился к фляжке с водкой.

– Личинки мясной мухи? А где вы их найдете?

– Муж разводил для рыбалки. Полная коробка осталась.

– Давайте сначала перенесем его в комнату. Там посмотрим, можно ли извлечь пулю.

Перевязав мальчика на скорую руку, он с величайшей осторожностью положил его к себе на плечо. Лучше было бы не трогать раненого, но здесь слишком мало света, и условия для операции самые неподходящие. Несмотря на боль, девочка сумела встать, спуститься по лестнице и дойти до дома. Они расположились в комнате на втором этаже, в спальне старшего сына, как уточнила мамаша Бриан срывающимся от волнения голосом.

Уже светало, когда он смог наконец слегка передохнуть. Руки его по какому-то волшебству сами вспомнили, что надо делать. В юности он мечтал вступить в гильдию странствующих врачей, ездить по миру, работать на полях сражений или в странах, прозябающих в нищете. Вместо этого он однажды вечером угодил в идиотскую западню из-за того, что слишком много выпил, оказался в мэрии и потом в церкви в глупом пингвинском наряде, обрек себя на то, чтобы лечить жалкие хворобы обитателей Шер.

Мальчик мирно спал, оглушенный анальгетиками и антибиотиками. Пуля не пробила брюшину, прошла по кривой и ударилась в подвздошную кость – никаких серьезных повреждений, кроме широкой раны в плоских мускулах. Чудо. С начавшимся уже заражением антибиотики, конечно, справятся. Он постарался срезать все омертвевшие ткани, но до конца очистить рану не смог, так что личинки мамаши Бриан, возможно, и пригодятся. Потом он занялся девочкой. Она не решалась раздеться. Он спокойно объяснил, что должен осмотреть все ее тело, не исключая самых интимных мест, поскольку только так можно удостовериться, что нет никакого очага заражения. Он промыл рану и многочисленные царапины. В течение всей процедуры она не переставала дрожать. Потом мамаша Бриан принесла ей ночную рубашку, и она пошла за старухой в соседнюю комнату, где для нее была приготовлена постель.

Он сделал последний глоток из фляжки, подошел к окну, стал всматриваться в занимающийся день. День зябкий, ненастный, закутанный в облака. День, который повзрослеет и состарится, изойдет дождем под тяжестью сумрака. Адский круговорот. Абсурд. Он чувствовал себя опустошенным, но умиротворенным. Давно он не испытывал такого душевного покоя.

Старуха вошла в комнату с подносом, на котором позвякивали кофейник, сахарница, ложки, чашки и графин, наполовину заполненный душистым напитком.

– Вы думаете, он выкарабкается? – спросила она, показав глазами на мальчика.

– Парнишка крепкий. Поправится. Но какое у него и у нее будущее?

Она подала ему чашку кофе.

– Сколько сахара?

– Не надо, спасибо.

Горячий горький кофе придал ему сил.

– Я бы оставила его у себя, но вы знаете, что за люди здесь. Они меня не любят, рассказывают обо мне гадости, кто-нибудь обязательно донесет легиону на меня, на них.

Сев на край постели, она маленькими глоточками шумно прихлебывала кофе из своей чашки, взгляд ее был устремлен вдаль. Внезапно она показалась ему красивой и благородной в этой черной одежде. Волосы белым потоком струились по ее плечам. Старых женщин, которые не пожертвовали бы свои волосы на алтарь смирения, было совсем мало. Так ведь это волосы колдуньи, сказали бы деревенские. Или волосы усамы.

– Девочка слишком нервничала, никак не могла уснуть после того, как вы ее осмотрели, – продолжала старуха. – Она рассказала мне, что произошло. Подпольщики решили освободить заключенных ЦЭВИС-Центра. Они не знали, что их поджидала рота легионеров. Кажется, там просто бойня была. Она потеряла всю семью, кроме младшего братика. Оба спаслись чудом. Чудом. Другого слова не подберу. Их сочли мертвыми. Бросили в кузов грузовика, который должен был отправиться к большой печи, знаете, бывший завод по утилизации белковых продуктов. Сейчас там сжигают трупы. Они могли бы сгореть заживо. Господи, в каком мире мы живем? – В сущности, с 1940-х годов мало что изменилось.

Мамаша Бриан поставила чашку на поднос и вытерла рот тыльной стороной ладони.

– Они с братом воспользовались остановкой и спрыгнули с грузовика. Он не мог идти, и она тащила его на руках через поля до моего дома. Это безумие так никогда и не закончится?

Он вымыл инструменты, сложил их в чемоданчик, надел плащ.

– Кабинет я открываю в два часа.

– Чуточку кальвадоса на дорожку?

– Не откажусь.

Он залпом выпил яблочную водку, которую она налила прямо в чашку. Огненная струя потекла по венам, разлилась в голове.

– Я должна вам деньги.

– Знаете, это не обязательно.

Она вынула из кармана юбки две банкноты в пятьдесят евро и протянула ему.

– Берите, берите. Надо же их потратить перед уходом. На что они мне там, наверху?

Он взял банкноты и засунул их в карман плаща. На сей раз жена не сможет упрекнуть его, что он съездил зря. Надо будет только придумать правдоподобную историю, чтобы оправдать ненормально долгий визит. На обратном пути он сочинит подходящий сценарий. Он любил размышлять за рулем, один как перст в своем коконе из стекла, металла и резины.

– Днем я загляну к вам.

– Я… я могу позвонить в случае нужды?

– Конечно.

Он пожал ей руку, прежде чем выйти за порог, уселся в машину, включил зажигание, разогрел мотор в течение нескольких секунд, затем включил первую скорость. Встретившись глазами с острым и одновременно сердечным взглядом старухи, он пожалел, что не познакомился с ней раньше.