355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Пьер Бордаж » Ангел бездны » Текст книги (страница 5)
Ангел бездны
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 08:34

Текст книги "Ангел бездны"


Автор книги: Пьер Бордаж



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Командир Сагоан всегда ел у себя дома, как правило, в компании трех центурионов и нескольких молодых людей, чаще всего – девушек, из числа свободно передвигающихся частиц. Он появлялся на публике не чаще двух-трех раз в неделю. В отряде не переставали спорить о том, сколько ему лет: некоторые стояли за то, что двадцать два, некоторые, напротив, что двадцать восемь, большинство же склонялось к двадцати четырем – двадцати пяти. Ни малорослый, ни каланча – метр семьдесят пять как минимум – он носил кожаный бело-голубой комбинезон рокера и черный плащ с широким, всегда поднятым воротником, волосы у него стояли торчком, как в японских мультиках манга, модных на рубеже двадцатого и двадцать первого века. Он никогда не повышал голоса, не играл мускулами и не выхватывал из кобуры пистолета с золотыми инкрустациями, чтобы показать свою власть. Никто не осмеливался оспаривать его приказы на людях, даже центурионы, хотя они и были поздоровее его, например Вегета, тот самый двухметрового роста парень, который прикончил женщину в ночной рубашке и позвал Пиба в Южный Крест.

Стеф была из числа девчонок, часто званных к столу командира. Эта привилегия, подтверждавшая слова Соль, приводила Пиба в отчаяние и бешенство. Конечно, Задница предпочитала общество парней своего возраста. Конечно, лучше общаться с начальством, чем с простыми «подонками». Конечно, ей не было никакого интереса якшаться с новичками, которые чуть что – писаются в штаны. Но все же ему казалось, что ночное приключение связало их глубокими и нерасторжимыми узами. Он спас ее от верной смерти, пристрелив помощника легионеров, он убил ради нее, а она едва смотрела в его сторону, когда они встречались в столовой или в коридоре, как будто вычеркнула из памяти его поступок, как будто напрочь забыла о том, как они сидели вместе и грелись друг о друга в разрушенном доме. В моменты отчаяния Пиб старался обратить внимание на Соль, представлял, как он ее целует и ласкает. Он не был в нее влюблен, не чувствовал ни малейшего влечения к ней, но она старалась попасть в один наряд с ним, постоянно болталась у реки именно тогда, когда он, расстроенный поведением Стеф, тихо загибался, сидя на берегу, она спала на соседней кровати, ложилась спать и вставала в одно время с ним, она терпеливо, молчаливой тенью дожидалась, когда привычка или обида заставят его позабыть о прежних мечтах.

Все бы, наверно, и шло своим чередом, если бы некий тип по имени Кильян и по прозвищу Киль не положил глаз на Соль. Она же никак не прореагировала на его бредовые признания, когда однажды вечером он сообщил ей, что она очень красивая и что рано или поздно она станет егодевчонкой. Она пожала плечами, даже не подозревая о том, что эти слова, столь часто звучавшие в коридорах общежития «подонков», для Киля были равнозначны клятве. К тому же после этого признания он исчез. Соль он казался невзрачным из-за белобрысых волос, грубых черт лица, оттопыренных ушей, которые он старательно прятал под грязной шапкой. Она содрогалась при одной мысли о том, что к ней потянутся его пальцы с черными ногтями, рот с желтыми зубами, что ее коснется зловонное дыхание гиены. Однако через некоторое время Киль, заявивший о своих претензиях, стал опять крутиться вокруг Соль, демонстративно поигрывать мускулами и размахивать кулаками перед носом Пиба, хотя и не вступал в открытую борьбу. Ему не улыбалось, нарушив закон Выбарседа, вкусить от радостей отсидки в тарми. Он вел себя вроде самцов некоторых животных или птиц, которые лишь распускают шерсть и перья вместо того, чтобы сойтись с противником в схватке, где еще неизвестно кто победит. В данном случае в глазах вожделенной самки он только становился более смешным и менее желанным. Соль всячески пыталась дать понять Килю, что он ее не интересует, пряталась, когда он появлялся в спальне или столовой, а если он все же ее замечал, клала голову на плечо Пибу.

Схватка произошла однажды утром во время рейда в южном предместье города, в жилом квартале, изрешеченном очередью в пять урановых бомб. В тот момент, когда Пиб копался в развалинах небольшого дома, кое-как державшегося на самом краю воронки, трое парней невесть откуда возникли за его спиной и втолкнули его в одну из немногих уцелевших комнат. На кровати, залитой кровью, лежал труп старика: его шея была рассечена острым осколком зеркала. Подальше, у самой стены, виднелось еще одно тело, густо засыпанное пылью, словно саваном. Пиб задохнулся от ужасающего запаха крови и дерьма, согнулся пополам. Ствол его СИГа впился ему в низ живота. Он изо всех сил старался сдержать подступившую тошноту и следить за напавшими на него.

Они нацепили черные капюшоны с дырками для глаз, но Пибу не надо было их особо разглядывать, чтобы узнать Киля и двух его дружков. Они наставили на него два револьвера и один крошечный пистолет, наверно, Кольт Пони Покетт. Куда делась Соль? Пибу показалось, что она вошла вместе с ним в этот чертов дом. Пронизывающий моросящий дождь сочился в щели и затягивал блестящей пеленой развалины и остатки мебели. Спасатели, впервые отставшие от «подонков», еще не подоспели. Глухие жалобные стоны раненых раздавались в рассветной тишине. В воздухе все еще стоял запах пороха.

– Ты грязный козел! – выругался Киль.

– Кончай его, блин, и пошли отсюда! – рявкнул один из его парней.

– Подумают, что его тюкнули фараоны, – добавил второй.

Пиб не шевелясь перевел взгляд, прикидывая, как бы сбежать, но ставни на окне были закрыты, а единственную дверь загородили напавшие. Киль подошел и заставил его под дулом пистолета сесть на кровать в ногах трупа. В глазах его бегали искры, которые Пиб за три недели существования в Южном Кресте научился безошибочно распознавать: это были искры, предвещавшие убийство. Быть может, какой-нибудь сторонний наблюдатель заметил бы тот же блеск и в его собственных глазах, когда он целился в помощника легионеров? Он испытывал потом угрызения совести. «У тебя голова напичкана всякой христианской чушью», – заметила на это Задница. Но под пеплом раскаянья тлели угли неистового возбуждения: возможно, и не было на свете более головокружительного, более божественного наслаждения, чем решать судьбу себе подобного. Тайное «я» Пиба время от времени шевелилось где-то внутри и подхлестывало нездоровое возбуждение. Пиб торопился загнать его как можно глубже. Он до ужаса боялся обнаружить, что его настоящая натура таила в себе чудовище, существо, пьяневшее от крови и сильных ощущений.

Киль нашел подушку и с ухмылкой прижал ее ко лбу и носу Пиба. Это был трюк профессиональных убийц из фильмов на DVD – стрелять сквозь подушку или валик, чтобы заглушить звук выстрела.

На сей раз ни Стеф, ни Соль, ни кто-то еще не придет на помощь. Пиба трясло, но желания помочиться не было. Как не было и страха.

Ведь чтобы превратить смерть в игру, нужно быть по-настоящему пристреленным.

7

– Ты навсегда останешься гнусным арабом, Жозеф. Он сощурил глаза, поудобнее устроился в кожаном кресле и с удовольствием смотрел, как исчезает несокрушимая уверенность владельца притона. Он терпеть не мог подобных типов, подобные заведения, подобные шмотки, мебель, квартиры – во всем этом было столько безвкусицы, столько доказательств превосходства порока, это проливало столько помоев на непорочный покров христианской Европы.

– Что толку, что ты сменил имя и скрыл настоящее место рождения? Настоящим христианином ты так и не стал.

– Но тот, кто родился в северной Африке, и гнусный араб, как вы говорите, не обязательно мусульманин, – возразил Жозеф.

Какая-то женщина, полуобнаженная, хлопотала в соседней комнате, судя по всему – на кухне. Этот мерзавец заводил себе роскошных красоток, тогда как сам он вынужден был уже больше тридцати лет терпеть одно и то же страшилище, и их совместное проживание в двух тесных, темных и сырых комнатах было мало выносимым. Его заработок инспектора полиции – извините, гражданского помощника легионеров – не позволял ему купить еще одну квартиру, просторную, светлую, предназначенную для любви. А его вера запрещала ему разводиться, разрывать узы, скрепленные самим Господом Богом.

– Точно. Но ты должен был бы повиноваться указу и смыться вместе с другими. К тому же настоящий христианин способен предъявить мне свое свидетельство о крещении.

– У меня оно есть!

– Я имею в виду настоящее свидетельство, а не то, которые ты купил из-под полы в лавке… как бишь его там?… Эдгара.

От него не ускользнула гримаса сводника – у того судорожно дернулись веки и заходили желваки от ярости. Ему самому, хотя он и получал нищенскую зарплату, ремесло сыщика, то есть гражданского помощника легионеров, доставляло известное удовлетворение, в частности – удовольствие загнать добычу в самое ее потаенное логово. Он чувствовал себя хорьком в заячьей норе; испытывал высшее наслаждение, нарушая привычное существование тех, кто полагали себя выше законов людских и Божьих, выбивая почву у них из-под ног, отправляя их в царство теней. Этот вот лже-Жозеф, имевший наглость прикрываться именем Иисуса, этот мусульманский выродок, укоренившийся на христианской плодородной почве как сатанинский сорняк, этот сводник, поднаторевший в извращенном многоженстве, благословленном его Пророком, этот ночной портье, устраивавший оргии для развратных христианских жен, – этот паразит от него не уйдет, или пусть ему засадят пулю в лоб под всеобщие овации. Он ждал только разрешения своего шефа, окружного комиссара, или – начальника принципата, какого-нибудь ответственного из гражданских. Но напрасно: владельца небольшого притона, мелкую рыбешку приберегали, чтобы поймать на крючок крупную добычу.

– Что? Этот тихоня Эдгар продает поддельные свидетельства? – притворно удивился Жозеф.

Он едва сдержался, чтобы не вскочить с кресла и не залепить пару затрещин арабу, сидящему за письменным столом в стиле Людовика XVI.

– Да, десять тысяч евро за штуку. Тебе до сих пор их жаль, правда? Но тебе не повезло, Жозеф: Эдгар не удержался от искреннего желания очистить душу покаянием. Мы воззвали к его христианским чувствам. Знаешь, что такое исповедь? Да куда уж вам, мусульманам! У вас только один способ исправить совершенные ошибки – подорваться на этих чертовых поясах шахидов.

Жозеф вжался в кресло:

– Что вам от меня надо?

Женщина, встревоженная его резким возгласом, без приглашения вошла в комнату. Ее короткий пеньюар щедро открывал взору белоснежную кожу и кружевное пурпурного цвета белье. У кого, кроме проститутки, может быть такое тело и белье? Сколько стоили ее услуги за один раз? Тридцать евро? Или пятьдесят? Сколько лет адских мук в обмен на короткое удовольствие за тридцать серебреников?

– Если она вас интересует, господин помощник гражданских властей, я могу устроить вам свидание…

Предложение Жозефа подействовало на него как ледяной душ. С трудом сглотнув слюну, он изо всех сил старался не обращать внимание на женщину и смотреть прямо в глаза сутенеру.

– Скажи своей девке, чтобы она убиралась.

Слегка улыбнувшись, Жозеф жестом руки приказал женщине выйти; она, вздохнув, нехотя повиновалась.

– И пусть закроет дверь.

После того, как она захлопнула дверь и оставила его наедине с арабом, он снова овладел собой. Это логово было таким же просторным и светлым, как квартиры самых известных в Париже политических деятелей и представителей артистической элиты. Чему тут удивляться, если Жозеф жил в том же районе, что и они, в самом сердце французской столицы. Часть из них проживала в пятнадцатом, шестом и седьмом округе на левом берегу, часть – в шестнадцатом, восьмом и в южной оконечности семнадцатого на правом. Это составляло небольшой участок, постоянно снабжаемый током от ядерной электростанции наподобие бункера, наполовину похороненной в берег реки, залитой тоннами бетона, защищенной целой батареей противоракетных установок и охраняемой более чем тысячью вооруженных человек. Перебои электричества не затрагивали ни президентский дворец на Елисейских полях, ни большие министерства, ни привилегированные дома, сосредоточенные вокруг важных центров. Он же проживал в двадцатом округе, и каждый вечер, начиная с восьми часов, лампочки в его квартире гасли, электроприборы останавливались, и мерцающее, колеблемое пламя свечей придавало соседним домам какой-то призрачный вид, как на иллюстрациях в книге.

Не раз обнаружив в холодильнике вместо замороженных супов, овощей, мяса и рыбы какие-то лужицы, несъедобные кашицы и бесформенные кучки, он решился избавиться от него. Как и большинство соседей, он покупал по вечерам пакеты с кубиками льда, чтобы не так быстро таяло масло и портились продукты. Жара и сырость – вот два страшных врага при хранении пищи. Его постоянная тошнота и боль в желудке, видимо, означали, что бактерий, вирусов и всяких гнусных микробов внутри него не меньше, чем проглоченной еды. Одно время он пытался победить носителей инфекций с помощью солидных порций спиртного. После чего сохранил привычку ежедневно топить свои проблемы и горькие мысли в роме, коньяке и бурбоне. Зато он никогда не притрагивался ни к БГ – голубым пилюлям, ни к другим мерзким колесам. Хотя ему не раз предоставлялся случай ими воспользоваться: некоторые из его коллег не стесняясь баловались конфискованными наркотиками. Начальство не торопилось вычищать те авгиевы конюшни, в которые превратился ВКЛОГВ – вспомогательный корпус легиона, ответственный за гражданские власти. Хотя уже давно надо было бы оздоровить ствол дерева, спилить сгнившие ветви, сжечь их или же отправить в царство теней либо в окопы Восточного фронта. Он в двадцать лет поступил на службу в старую добрую полицию доархангельских времен, чтобы защищать вечные ценности – право, справедливость, мораль, священные узы – в загнивающей Европе. Его прозвали Джон Вейн, в честь американского актера прошлого века, славившегося передовыми убеждениями и скорым судом. Он с радостью воспринял появление первых легионов архангела Михаила, этих дивизионов юношей, пришедших с границ восточной Европы, чтобы изгнать банды политиканов и сомнительных аферистов. К сожалению, война с исламским Джихадом прервала их деятельность по оздоровлению общества, и целая армия затаившихся на некоторое время пороков ту же воспользовалась этим, чтобы проникнуть в образовавшиеся бреши.

– Так что же вам нужно?

Сутенеришка оправился от испуга и, судя по всему, счел, что нападение – лучший способ обороны. Ну, ну, пой-щебечи, щегол: наглости и важности тебе придают не твоя квартира в центре Парижа, не шмотки за тысячу евро, не шлюха в красном белье, а твои связи и покровители. Ты держишь за яйца кое-кого из влиятельных шишек, ты потакаешь их порокам в обмен на обещания полной безнаказанности, да только в верхах, в секретных отделах легиона решили, что надо выкинуть гнилые фрукты из корзины. Твоих клиентов бросят на растерзание толпе, чтобы преподать наивным сердцам урок: никто не уйдет от закона – ни высокий пост, ни деньги не освобождают от обязанностей, даже если, по словам Христа, удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное. Аминь.

Пора уже вцепиться зайцу в глотку и душить до тех пор, пока он не почувствует клыки в гортани.

– Вот что, Жозеф: нам известно, что дюжина девчонок работает на тебя. Выгодное у тебя дельце.

– Не знаю, кто именно распространяет такие слухи про меня, но…

Он решительным жестом прервал его – будь любезен, не прикидывайся добрым малым, ставшим жертвой заговора, не изображай оскорбленную невинность.

– Есть куча способов заставить этих девчонок заговорить. Мы без труда получим разные признания, важные свидетельства. Содержание притона потянет от семи до десяти лет. Но оргии, организуемые для добропорядочных христианских жен и матерей семейства мусульманином, – это уже серьезнее, и гораздо серьезнее: пожизненный срок, а может, и смертный приговор – все будет зависеть от настроения судьи.

– А почему вы думаете, что я провожу подобные мероприятия?

Заяц понял, что хорек его не отпустит, что какие-то хищники, более могучие, чем его покровители, готовятся расставить огромную сеть, и пытался перестроиться, поменять тактику, старался догадаться, что стоит за словами фараона, чтобы найти какую-нибудь лазейку…

– Я не думаю, я в этом уверен. Мы побеседовали с одним из ваших… скажем мягко, танцовщиков, которого ты нанял недавно. С ветераном Восточного фронта. Кажется, женщинам нравится щупать слепых и безруких.

Он умолк, давая Жозефу время переварить информацию, и принялся созерцать лепнину на потолке. Дома он ударялся об потолок своей двухкомнатной квартирки, если резко выпрямлялся во все свои метр восемьдесят пять, и с трудом протискивал плечи и брюхо в двери ванной и сортира. Он, тративший все свое время на то, чтобы вылавливать пройдох в их роскошных норах, сам обитал в конуре. Воистину, неисповедимые пути Господни если и не жестоки, то уж точно похожи на насмешку. Он надеялся все же, что эта Господняя ирония будет его сопровождать не до самой смерти. Иногда помимо микробов его нутро терзали по ночам сомнения, они не давали ему заснуть. Тогда он осторожно садился на кровати, пытаясь не разбудить храпящее рядом страшилище – все напрасно, она всегда просыпалась, – и до рассвета думал, есть ли на самом деле жизнь по ту сторону, не был ли Бог исключительно выдумкой людей, и выбрал ли он сам хорошее дело, чтобы однажды получить вознаграждение за свои несбывшиеся надежды. Боже, избавь меня в другой жизни от ремесла шпика и христианина.

Жозеф заговорил первым, что в данном случае было равносильно капитуляции.

– Что вы хотите в обмен?

Он ответил не сразу. Слишком уж приятно видеть страх в выпученных глазах загнанного зверя.

– Нам известно, что ты оказывал, скажем так, особые услуги некоторым людям, близким к верхам.

– Я имел дело только с анонимными лицами, с посредниками. И всего пару раз. Поскольку дело пахло керосином, я быстро вышел из игры.

– Мы бы хотели, чтобы ты в нее вернулся. Чтобы ты опять наладил контакты.

– Вы хотите застать кого-нибудь с поличным?

Он слегка поклонился, с иронией отдавая дань проницательности своего собеседника.

– В нашем деле требуется особая осторожность. Мы не имеем права на промашки. Крупная добыча крайне недоверчива, хорошо защищена и опасна.

– Кого именно вы имеете в виду?

Он встал, потянулся, подошел к окну, выходившему на бульвар. Ему нравилось, как поскрипывает паркет под резиновой подошвой его ботинок. Тихий, уютный звук, ласкавший ухо в отличие от взвизгивающего линолеума в его гостиной.

– Некоторых представителей европейских властей во Франции. На данный момент мы только подозреваем их.

– А кто хочет их скинуть?

– Я не могу ответить на этот вопрос.

– Не хотите или не можете?

– Раз я не могу ответить, ты этого не узнаешь.

Капли дождя застилали стекла, и сквозь них мокрые деревья казались усталыми призраками, а редкие машины – серыми полосками.

– Я полагаю, что фанатики легиона, – произнес Жозеф.

Он обернулся со стремительностью, неожиданной при его габаритах, и испепелил взглядом араба.

– Не тебе читать мораль на предмет фанатизма! Это у тебя одни фанатики!

Сутенер широким жестом указал на комнату.

– Мой дом здесь. Я родился во Франции, мои родители, родители моих родителей родились во Франции. Я говорю по-французски, я не знаю арабского, я не способен прочесть Коран.

– Но ты и не крещеный, и не ходишь в церковь.

Жозеф встал и тоже подошел к окну. Он был невысокого роста и не широк в плечах, зато обладал бойкостью хищной птицы. Свой костюм жемчужно-серого цвета и светло-розовую рубашку он носил с безупречной элегантностью. Черт, одетый с иголочки, эдакий змий, будоражащий Еву в каждой женщине, который ежедневно изгонял человечество из райского сада.

– Я не верю в Бога, господин помощник легионеров. И я не понимаю, что вам за дело до этого. Прежде Франция славилась свободой совести.

– Вот как? По-твоему, свобода совести – толкать девушек на панель и устраивать оргии для честных матерей семейства?

– Таков закон соответствия спроса и предложения. Я же не разыскиваю этих женщин по домам. Они бы сдохли с тоски, если б им не позволяли отыграться и отомстить мужьям.

– Прости, я и не предполагал, что ты так заботишься об их душевном покое. Я-то, идиот, думал, что ты качаешь бабки и у них, и у их мужей.

Жозеф тихо покачал головой, словно что-то припоминая. Проигравший кролик оказался интереснее и трогательнее.

– Грех, господин помощник легионеров, всегда в тени добродетели.

Несмотря на дождь и ветер, он решил пройтись до дома пешком. А может, как раз из-за дождя и ветра: ему необходимо было очиститься с помощью воды и воздуха, получить новое крещение. Он не боялся пройти весь Париж с запада на восток. Он позвонил своему пугалу, проворчавшему в ответ, что ей, конечно больше нечего делать, как ждать его, что если он хочет поужинать, то пусть поторопится или съест бутерброд в какой-нибудь забегаловке. Ему как полицейскому разрешалось пользоваться мобильником наряду с легионерами, врачами, пожарниками и высокими чиновниками. Телефонная сеть Неороп теоретически действовала на территории всей Европы, но во время бомбежек и терактов большая часть антенн была разрушена, и теперь зона действия сети ограничивалась городами. Запрет на мобильные телефоны спровоцировал подпольную торговлю, которая, однако, быстро свернулась, оказавшись невыгодной и опасной, – благодаря спутниковой связи Неороп служил также системой наблюдения и перехватывал все звонки и эсэмэски. Правда, теперь он действовал не так четко, поскольку у космических агентств не хватало денег на запуск новых спутников и на обеспечение работы старых. Ухо Большого Брата, как прозвали Неороп, улавливало только обрывки разговоров.

Он облокотился на парапет мостика Дебийи и смотрел, покуда не закружилась голова, на бурные воды Сены, такой же грязной, как и его душа. Чуть поодаль две трубы ядерной электростанции, построенной в самом центре Парижа, выплевывали клубы белого дыма, похожего на две одинаковые неустойчивые колонны, подпирающие низкий потолок черных туч.

Он старел, его вера поистрепалась, сумерки одолевали его, и у него больше не было ни сил, ни желания сопротивляться их соблазну. В минуту прозрения, когда он был честен с собой, он признался себе, что завидует таким, как Жозеф. Мысль о том, что ему опять придется втискиваться в свою тесную и мрачную квартирку, снова проводить ночь бок о бок с пугалом, вызвала у него отвращение и новый приступ тошноты.

Она даже не родила ему ребенка. Правда, анализы показали, что она была вполне способна к деторождению, и таким образом заставляли предположить, что причиной их бесплодия был некий изъян в его сперме, но вместо того, чтобы взглянуть в лицо этой возмутительной и унизительной реальности, он предпочел замкнуться и затаить обиду.

Он поставил свое существование на карту иллюзии и лжи.

И потерпел крах.

Он перекинул одну ногу через парапет. Он никогда не умел плавать. За спиной у него раздался чей-то стон. Господь не приемлет самоубийства. Какая разница? А он не приемлет Господа. Он ничего не добился по одну сторону, значит, ему нечего ждать и по другую. Жозеф, хоть ему и доставалось с обеих сторон, по крайне мере жил в полном согласии со своим отсутствием принципов.

– Не делайте этого!

Делать что-то? Надо просто разделаться со всем.

Он ухватился за верхнюю перекладину парапета и оглянулся через плечо. К нему бежала женщина. Полы ее расстегнутого плаща взметнулись над черным пламенем волос. Ее платье, прибиваемое ветром, обтягивало грудь и круглый живот. Возможно, несущая в себе новую жизнь, она была прекрасна и трогательна в своей отчаянной попытке спасти от гибели обреченного человека. Ее высокие каблуки застревали в выбоинах мостовой, мостик вздрагивал при каждом ее шаге, словно билось металлическое сердце.

Она подбежала слишком поздно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю