Текст книги "Ангел бездны"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Это ты, Мустафа?

Немного привыкнув к темноте, он увидел в нескольких метрах от себя светлые силуэты двух других беглецов. Ему не хватало воздуха, но вдохнуть глубоко он не мог из-за ужасного, удушающего запаха. Его вновь охватила паника, и он с трудом удержался от, того, чтобы дать очередь по усамам. Вырваться отсюда любой ценой, ощутить ласковое прикосновение воздуха к коже, разжать мощные челюсти, сдавившие грудь.

В лицо ему ударил луч света, и он заслонил глаза тыльной стороной ладони.

– Эй, ты кто?

Обезумев от ярости, он щелкнул предохранителем и выставил винтовку по направлению к свету.

– Погасите ваш сучий фонарь!

Он так нервничал, что обостренным восприятием безошибочно угадал их смятение. Пучок света сместился на пол, затем на низ стены, покрытый толстым слоем темно-коричневой, почти черной субстанции.

– Спокойно.

Третий усама, в свою очередь, показался из лаза и с кошачьей ловкостью спрыгнул на землю.

– Он прав. Погасите фонарь.

– Зачем? Они не могут нас увидеть сверху, – раздался мальчишеский дискант, в котором прорывались басовитые нотки.

– Кто знает? Лучше не рисковать.

– А этот? Мы разве с ним не рискуем?

Вновь направленный на него луч света ударил ему по нервам.

– Он один из тех, кто хотел нас освободить. Мы в одной лодке.

– Освободить нас? Или привести под огонь легионеров, как баранов на бойню?

– Их кинули, как и нас. Как всех идиотов, которые не смогли вовремя выбраться из этого дерьма. Погаси фонарь, Малик!

– Пусть сначала положит пушку!

Он постепенно успокаивался. Вмешательство третьего усамы и сам разговор между ними ослабил нервное напряжение. Кроме того, затылком он ощутил легкое дуновение: значит, он не задохнется в этом тайнике, куда проникает воздух, в этой выгребной яме, которую, конечно, перестали использовать по назначению. Он поставил штурмовую винтовку на предохранитель и прислонил ее к стене.

– Погаси, Малик.

Раздался щелчок, свет исчез, и яма вновь погрузилась в темноту. Тишину разрывали вопли, разрывы гранат и выстрелы. Наверху продолжалась бойня.

– Как вы думаете, легионеры не доберутся до нас? Он вступил в разговор, желая преодолеть собственный страх.

– Лагерная администрация уверена, что этой ямой все еще пользуются, – отозвался усама. – Когда дерьмо стало переливаться через край, нам велели очистить ее. И мы решили устроить здесь тайник. Сток отвели к другой яме. Мы считали, что убежище нам понадобится.

Их звали Мустафа, Малик и Хуссейн; семья одного была родом из Алжира, второго – из Туниса, третьего – из Палестины, но все трое появились на свет во Франции незадолго до вторжения легионов архангела Михаила. Им сделали обрезание согласно обряду, однако они не исповедовали религию своих отцов и знали наизусть всего несколько стихов из Корана, не понимая ни единого слова по-арабски. Они хотели отправиться в одну из исламских стран, поскольку на европейской земле их больше не желали терпеть, вышли на проводника из подпольной организации, который взял с каждого из них по пять тысяч евро и привел прямо в региональное бюро легиона города Буржа. Они попали в ЦЭВИС Центра, где держались вместе, невзирая на режим террора, установленный охранниками и стервятниками из уголовных. Догадываясь, что раньше или позже их уничтожат, они стали искать способ переломить судьбу: никому бы не пришло в голову воспользоваться для этого выгребной ямой. Тайник не был гарантией выживания, он просто позволял выиграть время, дождаться благоприятного случая. Они проговорили почти всю ночь, шепотом, замолкая, когда от взрыва вздрагивала земля. Если им удастся выбраться из лагеря живыми, они отправятся к Средиземному морю, чтобы сесть на корабль, идущий на Ближний Восток. У них не было намерения вступать в исламскую армию, они хотели только одного – избавиться от страха и от необходимости скрываться. Тамошнее население не слишком жаловало мусульман, приехавших из Европы и отягощенных всеми западными грехами, но они сделают все, чтобы побыстрее выучить арабский и влиться в общину правоверных. Палестинец Хуссейн был бы счастлив помочь своим соплеменникам освободить страну, оккупированную иудейским государством в начале XXI века, снести злосчастную стену, защищавшую Великий Израиль и возведенную на земле его предков. Никакой дамбе, никакой стене, никакой армии не устоять перед праведным гневом беженцев Западного берега и Газы, как не устоит и фронт, созданный архангелом Михаилом между Черным и Балтийским морями.

Он рассказал им, что получил христианское крещение, но также отказался от религии своих родителей. Ему так и не удалось полюбить библейского Бога, эту неопалимую купину, которая одних защищала, а других сжигала. Если Бог создал человека по образу своему и все люди происходят от Адама, почему натравил Он творения свои друг на друга? Почему отдал одним священные земли, а других покарал Огнем гнева? Он ненавидел Церковь Христову, виновную в истреблении множества людей во имя любви к ближнему, презирал священников, этих черных ловцов душ, жалких ханжей, которые, подобно его родителям, верили, что покупают себе кусочек рая, исповедуя раз в год грехи и посещая мессу каждое воскресенье. Повторяя любимые постулаты Фюре, он заверил их, что сражается за восстановление свободы и справедливости в Европе с целью свергнуть архангела Михаила, дракона Карпат, чтобы все люди, невзирая на свое происхождение и конфессиональную принадлежность, могли бы вновь спокойно жить в стране, подарившей миру права человека.

В сущности, он и сам не знал, почему оказался в рядах сопротивления. Вероятно, главной причиной его вступления в подпольную организацию стала ненависть к родителям, та глубокая ненависть, что проникает в кровь, отравляет дыхание. Однажды он сбежал из дома и после десятидневных странствий нашел приют у женщины, которая сначала, пользуясь отсутствием мужа, пригласила его в свою постель и приобщила к плотским радостям, а затем, поскольку была членом ячейки, отвела на собрание подпольщиков. Когда же он познакомился с Фюре, то поддался магнетическому воздействию руководителя организации. Вот так и становятся террористом, бомбометателем, врагом христианства – по недоразумению, в силу случайного стечения обстоятельств.

В какой-то момент ему показалось, что в выгребной яме вдруг стало тепло, и он в конце концов заснул, разморенный от собственных разглагольствований и регулярных разрывов гранат.

Разбудил его луч света. Секунд двадцать он не мог вспомнить, что произошло накануне. К вони дерьма примешивались запахи пороха и расплавившегося металла. Первым его осознанным побуждением было найти глазами штурмовую винтовку, верную подругу восьмилетней жизни в подполье. Винтовка исчезла, как и усамы. Он встал, принялся лихорадочно обшаривать карманы своих брезентовых штанов, обнаружил три обоймы вместо шести да штыковой нож. Эти… эти исламские подонки стибрили у него пушку и три обоймы, пока он спал! Усамам никогда нельзя доверять, они пожимают тебе руку и всаживают в спину кинжал.… Волна света, косо падающая из открытого люка, обнажила неприглядное нутро выгребной ямы, коричневую мерзость на полу и стенах. Толком не проснувшись, злясь на самого себя, он углубился в лаз, не обращая внимания на приступы клаустрофобии. Он трижды соскальзывал, прежде чем одолел подъем, более длинный, чем ему казалось, сумел наконец ухватиться за край отверстия и подтянуться наверх на руках. Ему сразу стало легче, когда он снова увидел над головой серое небо, вдохнул свежий воздух – тоже пронизанный вонью, но чуть меньшей, чем в выгребной яме. Темные ряды бараков утопали в дыму, как корабли в тумане. Никаких признаков жизни, зловещая тишина, словно после жестокого сражения. Он осторожно двинулся вперед. В душе его клокотала глухая ярость – на троих усамов, на свою собственную наивность.

Он дошел до середины лагеря, не встретив ни одной живой души. Ночной дождь заполнил сточные канавы и выбоины изувеченной земли, вода в них была кровавого цвета. Ковер из гильз хрустел под ногами. В рассветном сумраке виднелись клочья одежды, почерневшие фрагменты тел, балки сожженных бараков, зловещие воронки шириной в два-три метра. Столбы дыма вздымались к небу, словно вознося мольбу об упокоении мертвых.

Он увидел их сразу. Своих трех воришек. В перепачканных дерьмом светлых штанах и рубахах. Они висели на веревках, захлестнутых вокруг металлической балки полуразрушенного барака. Ноги их болтались в метре от земли. Над повешенными с хриплым карканьем носились вороны.

– Не двигаться!

Из барака выскочил легионер и прицелился в него. Невозможно было разглядеть черты его лица за темным выпуклым забралом каски. Штурмовая винтовка имела тот же серебристый цвет, что и нашивка в форме пики на вороте мундира. На этот раз с ним будет покончено. Странно, но он не испытывал ни страха, ни жалости к себе – скорее, покорное облегчение. Ситуация предстала перед ним во всей реальности, во всей абсурдности. Воришки слишком рано вышли из укрытия. Родившееся в его душе сострадание уничтожило остатки гнева.

– Ступай вперед.

Легионер ткнул его дулом в поясницу, понуждая идти. Они направились к выходу из лагеря. Вдали люди в синих комбинезонах закидывали обнаженные и большей частью изувеченные трупы в кузов грузовика. Они работали безмолвно и методично, в белых масках, закрывающих нос и рот. Им понадобится почти целый день, чтобы очистить лагерь от тысяч мертвецов.

Легионер привел его к административным зданиям, стоявшим в сотне метров от лагерных ворот. Чем ближе они подходили, тем плотнее становились ряды охранников и солдат архангела Михаила. Все пространство внутреннего двора занимали грузовики – на сей раз черные и украшенные серебристой пикой.

Легионер передал его группе офицеров, стоявших у входа в главное здание. Они углубились в лабиринт комнат, превращенных в кабинеты, где роились военные и штатские.

Среди них он увидел Фюре.

Фюре с его длинной седой гривой, Фюре с галльскими усами, Фюре в неизменном бархатном костюме.

Фюре, предупрежденный офицером, уже шел к нему с раскрытыми объятиями, с лучезарной улыбкой на устах.

– Слава богу, ты жив.

Фюре обнимает его с отцовской нежностью.

Предатель Фюре.

– Я сообщил твои приметы легионерам третьего корпуса. Они не должны были стрелять в тебя. Их способность видеть в темноте превышает средние показатели, но ведь всегда может быть шальная пуля…

Он едва не расхохотался. Или же его чуть не вырвало. Теперь он знал, за кого сражается. Этот мерзавец Фюре с дьявольской ловкостью дергал за ниточки его жизни.

– Они все… все мертвы… все мертвы…

– Поверь мне, им лучше было умереть так, чем сгореть заживо в большой печи.

– Почему… почему…

– Тебя пощадили?

Вопрос как вопрос. Отчего бы не задать и такой?

Фюре, склонившись к нему, шепчет на ухо:

– А ты не догадываешься?

Он попятился, вглядываясь в глаза собеседника. Увидел в них сильную и искреннюю тревогу, отчего пришел в смятение. Понял, что душой и телом будет принадлежать, как принадлежал прежде, основателю и могильщику организации Центр-Берри.

22

– Море!

Бескрайняя голубая зыбь возникла сразу за поворотом. Они подняли верх машины, когда ветер разогнал облака и небо полностью очистилось. Они пересекли сожженный лес, громадное растительное, кладбище, потом выехали на дорогу вдоль побережья, по крайней мере, такое направление показывало разбитое панно.

Они выбрали этот кабриолет в маленьком городке, опустошенном химической атакой. Старая модель, но в приличном состоянии. Выехали они среди ночи, не предупредив трисомиков.

– Незачем огорчать их, – сказала Стеф. – Они будут искать нас день или два, потом смирятся и привыкнут, пока ими не займется санитарная служба.

– Санитары? – удивился Пиб. – Их не видно и не слышно, с чего они вдруг появятся?

– Зону, конечно, оцепили после химической атаки. В конечном счете карантин снимут, чтобы открыть местность для движения. И для грабежа.

Они проехали через многие опустевшие деревни и достигли наконец границ зараженной зоны, отмеченной светящейся лентой и черными знаменами с громадными черепами.

– Странно, – пробормотал Пиб. – Я ничего этого не видел, когда пробирался сюда.

– Ничего удивительного, ведь ты срезал путь лесом. Они как раз перекрывали подходы. Но всю зону прочесать не смогли.

– Мы могли бы подохнуть от этой отравы, если я правильно понял…

– Вряд ли. Газы уже давно рассеялись.

Они сделали около пятидесяти километров, прежде чем выехать на автостраду А20 по направлению к Монпелье. Стеф управляла машиной куда увереннее и надежнее, чем Гоги. Пиб спросил, где она научилась водить.

– Ты не могла получить водительские права, тебе еще нет восемнадцати лет…

– Никогда не ходила на курсы. Но ведь это же чистая механика, вопрос логики. И потом, откуда ты знаешь, что мне нет восемнадцати?

Возможно, ей было двадцать, сто, тысяча лет, поди узнай.

Согласно указателям, дорогой можно было пользоваться, несмотря на бомбардировки, наводнения, селевые заносы. Правда, в некоторых местах следовало проявлять крайнюю осторожность. Потрескавшийся, в выбоинах асфальт делал этот совет совершенно излишним, равно как и старые ограничения скорости – 130 в сухую походу, 110 в дождливую. Только грузовики на своих высоких колесах и с более мощными амортизаторами могли чувствовать себя относительно спокойно, и их водители постоянно давили на клаксон, принуждая других автомобилистов жаться к обочине. Автострада превратилась в поле битвы, где были позволены любые столкновения, а безопасность зависела от двух непреложных правил: не останавливаться на официальных стоянках, не привлекать к себе внимания грабителей, разъезжавших на мощных бронированных машинах. Бесполезно рассчитывать на фараонов или легионеров, которые не могли обеспечить хотя бы видимость порядка на дорогах. Заправиться и поесть можно было на частных стоянках с собственной охраной: эти люди получали огромные деньги, что, естественно, отражалось на стоимости бензина и пищевых продуктов. Ни в коем случае не следовало попадать в аварию или пускать пыль в глаза роскошной тачкой. На автостраду отправлялись, как на фронт – набычившись, поджав живот, твердо установив палец на курок пистолета или винтовки.

– Ты рехнулась, не надо было влезать в это дерьмо, – много раз жаловался Пиб.

– Тем самым мы избегаем крупных городов, – возражала она. – И выигрываем время.

Ну да, выигрыш во времени, если только шина не лопнет, попав в трещину, если не сомнет грузовик, если не прицепятся бандиты, которых полно повсюду.

Некоторые отрезки показались Пибу безнадежно долгими, скорость не выше пятнадцати километров в час, фары к фарам, удручающая процессия металла и черного дыма, злобные рожи за ветровыми стеклами, повышенное внимание к тому, как урчит мотор. Страх, что попадешь в аварию, страх, что задохнешься, страх, что тебя расплющат в лепешку. Вечный страх. Он пытался подражать Стеф. Она целиком сосредоточилась на машине, ускорялась и тормозила, не выказывая ни малейших признаков нетерпения. У нее были сандалии на высоких квадратных каблуках и со шнуровкой, доходившей до колена. Пушку она положила у бедра, прикрыв ее складками платья. Типы, которых она обгоняла, делали ей непристойные жесты и гримасы, на что она никак не реагировала. Пибу снова почудилось, что она просто странствует по этому миру, хотя по-настоящему к нему не принадлежит. Она никогда не объясняла, почему и куда исчезает, какими целями руководствуется. Просто повторяла со смехом, что она его ангел-хранитель и даст ему свободу, когда они вдвоем проделают некую часть пути. Он не хотел, чтобы она ушла из его жизни. Но однажды она исчезнет, потому что «каждый должен в одиночестве спускаться в бездны своей души, каждый должен подниматься к небу, не имея другой опоры, кроме собственных корней». Он по-прежнему не понимал, что означают эти слова, которые вместе с тем пробуждали отклик в самых потаенных глубинах его существа.

Они беспрепятственно выехали с автострады А20 и обогнули город Монпелье, изуродованный серией массированных бомбардировок. Полный бак они залили в коммерческом центре, от которого уцелело только одно здание. Чтобы добраться до заправки, пришлось лавировать между громадными воронками. Просто чудо, что не взорвались цистерны с топливом, закопанные в землю на глубине нескольких метров. Владелец бензоколонки, жуткий тип с бульдожьим лицом и бычьей шеей, взял деньги – десять евро за литр, и наливаем не всем, дефицит, что вы хотите…, – ворча, что архангелу Михаилу там, на Восточном фронте, пора бы уже задать жару этим говнюкам исламистам – исламыыстам.Что останется от нашейпрекрасной Европы, если они будут швырять в нассвои сучьи бомбы? Ну, а мы-топочему не платим этим подонкам той же монетой? Мы ведь не стирали в порошок их Мекку, Багдад – Быыгдад –Бейрут, Тегеран, Дамаск? Не уничтожали их сатанинские мечети – мыычеетии – как они бомбили нашицеркви? Чего ж мы ждем, чего церемонимся с ними, я вас спрашиваю? Чтобы бензина совсем не стало?

Глубокая голубизна моря омывала душу и взгляд. Стеф свернула на проселочную дорогу и примерно полкилометра ехала по пустоши, на которой выросли молодые зеленые дубки, можжевельник, морские сосны. Она остановила машину у подножья каменной стены, нависавшей над скалистой бухтой. Быстро исследовав местность, они обнаружили проход, частично скрытый кустарником.

– Купаться пойдем?

– Ты думаешь, здесь можно оставить машину? – с беспокойством спросил Пиб.

Она засмеялась, стала спускаться по крутой тропинке легким и одновременно уверенным шагом. Он устремился за ней, не поспевая, цепляясь одеждой за колючки и оскальзываясь на коварных камнях. Она разделась догола, прежде чем он успел сбежать вниз. Не дожидаясь его, она взобралась на круглую скалу и прыгнула вниз головой, не удосужившись проверить, какая здесь глубина. Тело ее исчезло в облаке брызг и прочертило прямую линию под прозрачной водой. Только через полминуты она вынырнула на поверхность: волосы ее прилипли ко лбу и щекам, глаза сверкали, словно промытые морем.

– Иди сюда!

Освободившись от солнечных очков, куртки, рубашки, носков, брюк, пушки, Пиб заколебался перед тем, как снять трусы. Хоть они и лежали в одной постели, он стыдился перед ней. Она могла заметить, что мальчик, который спал с ней, еще не мужчина, хотя волосы в нужном месте у него уже были. Он снова станет для нее ребенком, который в пижамной куртке без штанов забрался в кузов грузовика Южного Креста.

– Вода чудесная, Пиб. Чего ты ждешь?

Холодный ветер покусывал кожу Пиба и поднимал блестящую голубую зыбь на море. На горизонте белые облака танцевали с легкостью грез. Решившись наконец, он так поспешно стянул трусы, что чуть не расквасил лицо о камни. Он накрыл одеждой пушку – как сделала Стеф со своим кольтом – и целую вечность просидел на корточках, обзывая себя идиотом, потом вскочил и тоже нырнул в воду, которая оказалась неожиданно холодной. От изумления он камнем пошел ко дну, затем отчаянно замолотил руками и поднялся на поверхность. Едва он успел набрать в грудь воздуха, как Стеф прыгнула ему на плечи и сунула его голову в воду. Он расквитался с ней, ухватив ее за ноги и потянув на дно. Внезапно он уткнулся носом в густые курчавые волосы, и это ошеломило его. Она выскользнула, и они стали плавать между скалами, резвиться среди косяка рыб, сначала испуганных, а потом привлеченных их возней. Они играли в воде до наступления сумерек, барахтаясь, как дети, перемежая купанье с солнечными ваннами на берегу, в укрытом от ветра месте. Порывы его приносили в бухту дикие пьянящие ароматы. Много раз Пиб хотел обнять и поцеловать Стеф, но ему всегда что-то мешало: собственная робость, неуверенность в себе, страх, что его оттолкнут, как испорченного мальчишку. Прохладная вода не смогла расслабить член, напрягшийся в солнечных лучах и от близости Стеф. Тщетно он ложился на живот, поворачивался к ней спиной, принимая самые немыслимые позы, скрыть ему ничего не удавалось – особенно когда она брала его за руку, приглашая идти купаться. Оказавшись в воде, она лукаво посматривала на него, кружила вокруг и удалялась мощным брассом, едва он, осмелев от легких прикосновений, начинал тянуться к ней. Тогда он выбирался на берег, забирался на скалы, не в силах справиться с мучительным, неотступным, невозможным желанием. Не будет же он мастурбировать у нее на глазах.

Так они забавлялись, пока солнце не скрылось за горизонтом в последнем всполохе лучей. Ветер, утратив сухость, сохранил силу: он гнал теперь к земле тяжелые темные облака, грозовые облака. Голубизна моря преобразилась в грязно-серый цвет. Они поспешно оделись и стали подниматься по тропинке под первыми каплями дождя. Пиб с радостью натянул свои вещи в надежде укрыться от колдовской ласки воздуха.

Они вышли на вершину скалы в тот момент, когда их машина тронулась с места в облаках пыли.

– Эээээй!

Крик Пиба потерялся в реве мотора. С пушкой в руке он ринулся к машине, но сидевший за рулем мужчина лет сорока, с бритым черепом и седеющей бородой, рванул вперед так резко, что едва не опрокинул его в кусты. Обезумев от ярости, Пиб отпрыгнул в сторону, согнул ноги, вытянул руку и нажал на курок. Тепло рукояти разлилось по ладони и кончикам пальцев. Темная звездочка появилась на ветровом стекле, в нескольких сантиметрах от головы водителя, первые осколки разлетелись, словно клочья пены, прозрачная поверхность превратилась в сверкающий сноп трещин. Грабитель, не теряя хладнокровия, прикрыл глаза рукой и прибавил скорость, не съезжая с проселочной дороги. У поворота его слегка занесло, но он выровнял машину и вскоре исчез. Задыхаясь от гнева, Пиб старался отдышаться, втянув голову в плечи и опершись руками о колени.

– Похоже, судьба приказывает нам остаться здесь, а?

Голос Стеф подействовал на него, как электрический разряд. Обида, накопившаяся за день, прорвалась мощным потоком из нутра и из горла.

– Это по твоей вине, сучка проклятая! ПО ТВОЕЙ ВИНЕ! Я же говорил, что нельзя оставлять тачку без присмотра! Скажешь, я этого не говорил? Ты обосралась, Задница! Что же нам теперь делать?

Повернувшись, он взглянул на нее почти с ненавистью. Она ответила обезоруживающей улыбкой, невинной и безмятежной. Красота ее казалась еще более лучезарной в сумраке наступающего вечера, как будто солнце зашло в нее. Пистолет, засунутый за резинку трусиков, оттопыривал платье на боку. В руках у нее были две обоймы, которые она предусмотрительно взяла с собой.

– Здесь не так уж плохо.

– Ты забыла, что мы должны ехать на Восток?

– Пути…

– Господни неисповедимы, и пятое, и десятое!

Ярость Пиба испарялась в злобных репликах. Прежде ему понадобилась бы неделя, чтобы прийти в себя, свой гнев он бы холил и лелеял, словно ядовитое растение, постепенно преображая его в ненависть.

– Классиков ты знаешь.

– Некоторых знаю. Черт возьми, Стеф, ты что, ничего не воспринимаешь трагически?

– Страдания человечества не оставляют меня равнодушной. Иногда я плачу, но слезы мои не имеют значения, они ни на что не влияют. В любом случае, сегодня я не вижу никаких причин для терзаний.

Не так уж она была не права, на берегу Средиземного моря было совсем неплохо. Запахи пустоши, сосен, морской соли были куда лучше, чем вонь бензина и перегретого мотора.

Сквозь нависшие облака блеснула молния, послав электрический разряд в море.

– Причина жаловаться, и весьма основательная, у нас появится, если мы быстро не найдем какое-нибудь убежище.

Она вытянула руку, показав на побережье.

– Мне показалось, что там виднеется крыша.

Виллу содержали в образцовом порядке: расчищенные дорожки в саду, ставни и черепичная крыша в прекрасном состоянии.

– Как ты думаешь, тип, который увел у нас тачку, имеет какое-то отношение к этой халупе?

– Не исключено. Посмотри отсюда.

Забравшись на скалистый выступ, она показала на бухту внизу. Несмотря на дождь и темноту, Пиб узнал место, где они купались. Если вор следил за ними, то, конечно, заметил, как он сдрейфил, как не посмел даже прикоснуться к своей подруге, а ведь она была обнаженной, сама предлагала себя. Лицо у него вспыхнуло от запоздалого стыда. Он благословил наступившую ночь, скрывшую от нее, как горят у него щеки. Грохот разорвал небо, и хляби небесные открылись. Они побежали под навес, где грудой лежали два десятка спасательных жилетов, валялись пластмассовые стулья и рыболовные сети. Дождь молотил по крыше, усиливаясь с каждой вспышкой молнии, с каждым раскатом грома. Во время кратковременного затишья они попытались проникнуть в, виллу. Их встретили бронированные двери, герметичные ставни, слуховые окна, забранные вертикальными прутьями. Настоящий бункер. Смирившись, они вернулись под навес, соорудили подобие матраса из спасательных жилетов и легли в обнимку, чтобы согревать друг друга.

Дыхание Стеф на затылке, прикосновение ее рук к животу вновь пробудили у Пиба желание. Побежденный усталостью, он все же задремал, временами просыпаясь, как от удара. Будили его раскаты грома и вспышки молнии: на мгновение он зачарованно вглядывался и вслушивался в грозу, потом равномерный стук дождевых капель и спокойное тепло Стеф успокаивали его, усмиряли.

Он вновь открыл глаза. С предчувствием опасности. Дрожа от холода. С напряженными до предела нервами. Гроза ушла дальше, оставив за собой сломанные ветки деревьев и усыпанное звездами небо. Он ощупал рукой матрас возле себя. Стеф исчезла. Тревога волной поднялась от живота к горлу. Куда она делась?

Негромкие голоса, скрип гравия на дорожках. К вилле подходили какие-то люди. Не вполне проснувшись, он вскочил, потерял равновесие на неустойчивых жилетах, успел вовремя ухватиться за один из столбов навеса. С бешено бьющимся сердцем стал искать пушку в кармане куртки. Чья-то рука схватила его за плечо. Вздрогнув всем телом, он резким движением вывернулся и, не помня себя от ужаса, выхватил пистолет.

– Спокойно, это я.

Белое платье, бледное лицо и улыбка Стеф. Не снимая судорожно сжатый палец со спускового крючка, Пиб шумно перевел дух, постарался унять дрожь.

– Черт, Стеф, ты меня до смерти перепугала!

Жестом она велела ему успокоиться и говорить шепотом.

– К нам гости, – тихо сказала она. – Около пятнадцати человек. Мужчины и женщины.

– Надо смываться! Чего мы ждем? – выдохнул Пиб.

Она смотрела на него с той непроницаемой улыбкой, которая всегда сопровождала самые безумные ее идеи.

– Их.

– Что значит, их?

– Мы ждем их.