Текст книги "Ангел бездны"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

От изумления она чуть не потеряла сознание, увидев, что он сидит в ее кабинете и изучает чье-то дело. Она качнулась и схватилась за косяк двери, чтобы не рухнуть.

– Ты рада мне?

Он с непонятным выражением смотрел на нее поверх папки, которую держал в руках.

– Как… как… Ты ведь должен был вернуться через два-три дня?

Он положил папку на стол, поднялся и направился к ней тяжелой, почти угрожающей походкой.

– Ты обдумала мое предложение?

– Но ты не дал мне достаточно времени.

– Всем начальникам приказано вернуться в срочном порядке в ЦЭВИСы.

– Что случилось?

Она понемногу приходила в себя от потрясения и, инстинктивно чувствуя, что подполью грозит опасность, собиралась с силами, чтобы сражаться.

– Нас предупредили об угрозе нападения на лагеря террористов из Демократической и Светской Европы.

Она даже не попыталась как-нибудь увернуться, когда он приблизил губы к ее рту. Холодный, как прикосновение скальпеля, поцелуй длился одно мгновение.

– Нападение? С какой целью?

– Освободить заключенных-исламистов.

– Это все равно что выпустить из клеток диких зверей.

– Да-а, но эти фанатики из ДСЕ недооценили работу наших разведслужб. Мы встретим здесь наших новых героев по всем правилам. Больше тысячи легионеров прибудут сюда ближе к ночи. Солдаты элитных частей.

Она от отчаяния стала спокойной. Надо срочно предупредить связного.

– Я кое-что забыла у папаши Жюля. Мне нужно…

Он схватил и с силой сжал ее запястье. Его огромные, сверкающие глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

– Дай мне сначала ответ!

– Завтра. Даю слово – завтра.

Он не разжимал пальцев.

– Я хочу услышать ответ сейчас.

– Тогда да, да, да…

Она надеялась на небольшую передышку, надеялась, что страшная боль в правом плече ослабнет, но он продолжал сжимать ей руку с такой силой, словно хотел проткнуть пальцами до костей.

– Я хотел лишь знать, до чего ты способна дойти.

Он дернул ее вниз, вынуждая встать на колени. Она сопротивлялась. Свободной рукой он дал ей пощечину такой силы, что она ударилась головой о косяк двери.

– Ты работаешь на террористов ДСЕ, да?

Он схватил ее за волосы и грубо протащил по кафельному полу кабинета. Наполовину оглушенная, она вспомнила, что должна проглотить содержимое капсулы с ядом, спрятанной в ее бусах. НЕМЕДЛЕННО. Кто-то предал подпольную группу Центра-Берри и все остальные группы подпольного движения ДСЕ. Ни в коем случае не выдавать имена и пароли, которые она знала.

– Хорошо же ты надо мной поиздевалась!

Нечего и ждать хоть малейшей жалости от типа, закомлексованного из-за своей раны. Он стал бить ее ногами по спине. Она потеряла сознание, потом пришла в себя, почувствовала невыносимую боль. Она лежала у стены за старым диваном в своем кабинете. Ее истязатель орал по телефону, отдавая кому-то приказы. Она больше ничем не могла помочь подполью. Она засунула руку за вырез платья и дрожащими пальцами нащупала все же крохотную капсулу, спрятанную в кулоне. Ее охватили и повергли в отчаяние ужасные мысли. Сейчас она покончит с собой, еще не начав жить. Ей вспомнились обнаженные бледные тела бывшего начальника и его любовницы, их изысканная смерть. Она решила умереть так же достойно. Положив капсулу в рот, она чуть-чуть подождала, прежде чем нажать на тонкую силиконовую оболочку, и прислушалась к тому, что говорит по телефону заместитель начальника, – словно хваталась за последнюю соломинку.

– …схватить нескольких живыми и выбить из них все, что они знают… любыми способами выпытать у них имена сообщников…

Чего ждать от такого человека? А от остальных? Она продавила зубами оболочку капсулы и почувствовала во рту горький вкус яда. Едва успев пожалеть об этом, она начала задыхаться.

20

– Ты почему смылась, а?

Пиб откусил громадный кусок сэндвича и в два приема судорожно проглотил его. Слегка затхлый вкус сыра и масла ему нисколько не мешал. Как, впрочем, и сильный запах гнили, пронизывающий влажный воздух. Размороженный и затем подогретый в микроволновке хлеб был мягким и хрустящим, словно из пекарни. Трисомики, [5]5
  Существа, имеющие лишнюю хромосому. – Примеч. пер.


[Закрыть]забившись в угол, следили за тем, как он ест, и этот неослабный интерес очень походил на зависть.

Стеф наполнила два стакана раздобытым на кухне красным вином. Деревня пережила химическую атаку, и, чтобы исключить всякий риск, она решила не брать воду из-под крана. Для монголоидов нашлись две пачки сока, срок годности которых истек всего две недели назад.

Пиб отводил взгляд от окна, чтобы не видеть два трупа, разлагающихся на террасе. Смертельный газ поразил бывших обитателей дома, когда те отдыхали в шезлонгах. Мгновенный паралич не позволил им встать или хотя бы сохранить видимость благопристойности при агонии. Они застыли в качающихся креслах, и их гротескные позы вызывали в памяти библейских персонажей, обращенных в камень. Время еще больше изуродовало их, сделав лица похожими на вздувшееся черное месиво. В соседних домах, вероятно, дело обстояло сходным образом. Газ, выпущенный с наступлением темноты, не пощадил никого на улицах и площадях. Какой правитель осмелился бы теперь поклясться, приложив руку к сердцу, что воюющие стороны обязуются НИКОГДА не использовать химическое и бактериологическое оружие? Отец Пиба всегда верил обещаниям европейских политиков: ложь не совместима с христианскими идеалами, убежденно повторял он. Чудо-бомба не оставила ему времени осознать свою ошибку.

– Ну, так почему ты смылась?

Стеф пригубила вино, поставила стакан на стол и принялась разглядывать повешенную на стену сеть.

– Некоторые вещи нужно делать самому, Пиб.

– Какие вещи?

– Я не всегда буду рядом, чтобы защищать тебя.

– Значит, ты меня защищаешь?

Пиба раздирали противоречивые чувства. Доходившая до эйфории радость от того, что он снова обрел Стеф, смешивалась с глухой яростью и глубоким унынием. Ярость против мерзавки, которая бросила его среди ночи в бараке Готов, уныние – при мысли, что ему предстоит пережить другие исчезновения, другие потери, другие расставания. Он догадывался, что она готовит его к окончательной разлуке, но сейчас хотел только одного – насладиться ее присутствием, улыбкой, взглядом, дыханием. Проглотив две трети сэндвича, он ринулся в наступление.

– Ты ждала меня здесь?

– Я ждала бы тебя везде, куда бы ты ни пришел.

– Ты чепуху городишь: нельзя быть повсюду одновременно.

– Тебе надо перестать верить в то, что мир ограничен твоими ощущениями. Некоторые люди с любознательным умом потратили всю жизнь, доказывая, что материя состоит из волн, из вибраций. Они сказали бы, что я настроена на твою волну, Пиб. Другие увидели бы связь с твоим глубинным «я», с твоей сущностью. Чтобы ты ни сделал, в хоре Творения звучиттвоя нота. Единственная и уникальная, отличная от всех остальных. Мне достаточно услышать ее, чтобы выйти на твой след.

Резким движением Пиб отмахнулся от неприятного чувства, что она опять насмехается над ним. Ошибочно истолковав этот жест, трисомики зашелестели, как высушенный тростник. Как удалось ей породить в них такое обожание? Рогатки свои они держали наготове и закидали бы его болтами со штырями, если бы он осмелился поднять на нее руку. В выражении их выпученных и одновременно раскосых глаз не было никакой доброты, только неустанная пугающая бдительность.

Он опрокинул стакан вина с такой же жадностью, словно это был пакетик сока. Скорчив гримасу, почувствовал, как алкоголь разливается по венам, туманит голову, замедляет восприятие, делает ватными ноги.

– Гоги… ну, поездов-то больше нет, а они хотели отправиться за покупками, – продолжал он уже нетвердым голосом. – Взяли какую-то колымагу, наткнулись на заграждение… Гоги решили объехать лесом, врезались в дерево, я смылся, ничем не мог помочь братишкам, их обоих наполовину оглушило, они даже не шевелились, в меня стреляли, я сумел обхитрить грабителей, всю ночь прятался под большим камнем…

Он вздрогнул. Его тело хранило живое воспоминание об ужасных часах, проведенных во мраке. Часах, показавшихся ему бесконечными.

– Нашел дорогу, пошел по ней. Как ты могла узнать, что я выйду именно сюда?

– Так мы едем на Восток или нет?

– Это не ответ! И вообще, какого черта нам делать на Востоке?

– Повидаться с архангелом Михаилом. Я думала, мы уже пришли к соглашению.

– Я больше не уверен, что хочу его видеть. И потом, там же война! Война, черт побери!

Стеф мотнула подбородком в сторону трупов, гниющих на террасе.

– Эти люди считали, что им война не грозит. Нигде на земле нельзя чувствовать себя в безопасности.

Она снова наполнила стакан Пиба. Дневной свет внезапно померк, яростный хлещущий ливень водопадом обрушился на землю, в сточных канавах забурлила вода, быстро затопившая тротуары. Задница, судя по всему, уже год или два назад достигла своего предельного роста, но хорошела она постоянно. От волнения Пиб отхлебнул большой глоток. Его влекло к ней с новой и неодолимой силой, совсем не похожей на прежние ребяческие порывы. До сих пор он больше идеализировал, чем желал ее, она казалась ему скорее матерью, сестрой или подругой из детских грез. Она связала свои черные волосы в небрежный пучок, подчеркнувший линию затылка и открывший грациозную шею. Она сменила джинсовый костюм, который раздобыла в разрушенном бомбардировкой магазине, на белое короткое платье с глубоким декольте. Он видел ее плечи и грудь, сожалея только о том, что сидит напротив и что ноги ее скрыты столом.

– Ты помнишь банки в доме Гогов?

Он кивнул. Ему становилось все труднее подбирать слова, собираться с мыслями. Вместо того чтобы прекратить пить и изгнать туман из головы, он храбро опрокинул стакан и протянул его Стеф. Слишком торопишься доказать, что ты мужчина, насмешливо хмыкнуло его глубинное «я». Она безмолвно налила ему вина, ничем не выразив своего неодобрения.

– Ну, ты никогда не догадаешься, что в них было…

– Их дерьмо.

– А, так ты знал?

Пиб надеялся поразить ее своим открытием, как некогда они с Пьером-Жаном старались ошеломить девчонок во время переменки на школьном дворе. Вкус вина вдруг стал кислым и как будто застрял у него в горле, очертания комнаты потеряли четкость и цвет.

– Что еще могли наложить туда эти засранцы? – пробормотала Стеф.

– Это… это отвратно, а?

– Только для тех, кому противны вид и запах дерьма.

Она встала, подошла к окну, стала смотреть на улицу, где неслись потоки воды. Пиб уставился на ее ноги, полосатые, как у зебры, из-за отбрасываемой стулом тени.

Трисомики ринулись к ней, обступили ее плотной шумной стеной. Он хотел попросить их отойти, но слова словно прилипли к его губам, толстым и вязким, как тина. Он решил подняться, но на ногах не устоял и, мягко опустившись на пол, обмяк между ножками стула и стола.

– Ты проспал почти пятнадцать часов…

Для Пиба пробуждение оказалось не из самых приятных: голова тяжелая, язык ватный, веки свинцовые, кишки словно спутанные. Чье-то влажное дыхание овевало ему лицо и грудь. Неяркий свет ночника создавал ореол вокруг маленького столика у кровати и изголовья. Тишину разрывали какие-то равномерные хлопки. Стеф сидела на краю постели, но Пиб видел только ее глаза и часть лба. Дуновением холодного воздуха чуть приподняло простыню, и он понял, что лежит голый.

– Это ты меня раздела?

Каждое слово отдавалось у него в голове, словно молотом били по наковальне.

– Я и мои друзья.

– Ты хочешь сказать… гоголы? [6]6
  Презрительное прозвище людей монголоидной расы. – Примеч. пер.


[Закрыть]

– Им очень понравилось. У них запрещено смотреть на обнаженное тело и прикасаться к нему. Они восприняли это как подарок.

– Ну, ты даешь! Они злобные, ненавидят меня. Содрали бы с живого кожу, если бы могли.

От улыбки Стеф в темноте открылся неясный слабый просвет.

– Да они тебя ласкали, неужели не помнишь?

Более сильный, чем прежде, звук привлек внимание Пиба. В задней стене возник прямоугольник, окно, чьи приоткрытые створки хлопали при каждом порыве ветра.

– Везде?

– Ни одного местечка не пропустили.

– И ты их не остановила…

– Зачем? Они не делали ничего дурного.

– А тебя? Тебя они никогда не…

– Я позволяю им рассматривать себя, иногда трогать. В остальном они выходят из положения между собой.

– А на тебя они не покушались?

– Такого не было и не будет.

Пиб натянул простыню на плечи. В нем боролись два чувства: удовольствие от присутствия Стеф и раздражение от ее ответов. Она и в самом деле разрешила своим дебилам прикасаться к нему и гладить его? И позволяла им глазеть на себя, давала себя трогать? Он не верил в это, она говорит чепуху, чтобы позлить его, сбить с толку. Как обычно. Однако кожа у него подрагивала, словно припоминая о тайных ласках.

– Хочешь, я буду спать с тобой?

Она задала вопрос с той же невинностью, с той же непринужденностью, которые сквозили в каждом ее слове. Ее предложение ошеломило его. Он вдруг вспомнил, что едва вышел из детского возраста, что не готов к играм взрослых. И потом, после вчерашней пьянки у него остались болезненные, тошнотворные ощущения.

– Я только полежу рядом, – уточнила Стеф.

Не ожидая ответа Пиба, она стянула через голову платье, скинула нижнее белье и скользнула под простыню. Он не посмел даже шевельнуться, когда она потушила ночник, в голове у него вихрем проносились мысли о том, что следует делать парню в такой ситуации. Он вспомнил идиотские разговоры на переменках в школе, когда они с приятелями старались поразить друг друга своими познаниями. Самые дерзкие утверждали, что шпионили за родителями, подсматривая в замочную скважину или через дырку в стене. Из вороха всей этой бредовой информации они вынесли убеждение, что мужчина должен совершать такие же движения, как пес, покрывающий сучку, все более и более убыстряя темп, пока женщина не начнет тяжело дышать и вскрикивать. Кто-то из ребят сказал, что его мать тяжело дышит и кричит сама по себе, так что отцу незачем залезать на нее. На дурачка, который даже не умел отличить крик матери, получающей наслаждение, от крика матери, которая бранится, все посмотрели с состраданием – но в то же время с замешательством.

Наверное, он бы всю ночь просидел, скорчившись у изголовья кровати, если бы рука Стеф не ухватила его за плечо и не принудила лечь. Он дрожал всем телом, от холода, конечно, но прежде всего от страха, пришедшего из глубины веков. Сомневаясь в себе, он повернулся к ней спиной и притулился на краю постели, чтобы не касаться ее. Окоченев до костей, он боролся с желанием прижаться к ней, не столько ощущая, сколько предугадывая ее жар, так контрастирующий с его собственным оцепенением. Он безмолвно просил ее взять инициативу на себя, совершить те необходимые движения, которые ему были недоступны. Тогда, словно услышав его мольбу, она, легкая как ветерок, прильнула к нему, обвила рукой талию, положила ладонь на живот. Несказанное тепло разлилось по всему его телу, уняло дрожь, уничтожило страх, а вместе с ним и всякое желание. Ощущая дыхание Стеф затылком, прикосновение ее грудей к спине, бедер к ягодицам, чувствуя, как сплетаются их ноги, он нырнул с головой в волну нежности, которая превосходила все хвастливые рассказы приятелей на школьном дворе и наполнила его счастьем.

Сквозь широко открытое окно лился свет. От вчерашней пьянки и блужданий в лесу не осталось и следа. Он немного поиграл со штуковиной, напрягшейся, как всегда по утрам, и сказал себе, что упустил свой шанс со Стеф. Ее не было ни в постели, ни в комнате. Его это не встревожило – все его тревоги минувшей ночью развеялись. Он встал с кровати и подошел к окну. Над улицами и пустынными площадями угрожающе нависали низкие тяжелые облака. Европейское правительство, поглощенное войной, бросило на произвол судьбы небольшие поселения, подвергающиеся постоянным атакам исламистов. Только крупным городам обеспечивали кое-какую защиту, впрочем, смехотворными средствами. После ливня давно не чищенные стоки были все так же переполнены водой. С колокольни одной из двух церквей раздавался долгий зловещий звон.

Двенадцать ударов. Он провел почти целые сутки в этой комнате с коврами и старомодной мебелью. Его одежда грудой лежала у кровати. Он спросил себя, не стянули ли гоголы пушку. Лихорадочно обшарил карманы парки и с облегчением нащупал гладкую холодную рукоять своей пушки. Вещи были грязные, влажные, пропитанные запахом земли и пота. Он напялил их с отвращением.

Стеф он нашел на кухне. Она была в том же коротком платье, что накануне, вокруг нее толпились трисомики, которые вынимали из коробок пиццу и совали в духовку газовой плиты. Стеф приветствовала его радостной улыбкой и звучным поцелуем в щеку, чем вызвала явное раздражение гоголов, бросавших на него злобные взгляды.

– Выспался?

Он кивнул, но не посмел сказать, как бы ему хотелось, чтобы все ночи походили на эту.

– После завтрака уезжаем, – продолжала она.

– Как это?

– Здесь полно разных тачек. Выберем лучшую. Есть бензоколонка. Зальем полный бак.

– А эти?

– Эти меня не волнуют. Пусть живут своей жизнью. Обойдутся без нас.

– Без тебя, ты хочешь сказать.

Отведя назад пряди, падавшие ей на щеку, она подняла на него непроницаемый взгляд.

– Ты, я, они, все мы играем в одну игру.

– Ну, если называть это игрой… Ты по-прежнему хочешь отправиться на Восточный фронт?

Она мягко оттолкнула двух маленьких монголоидок, сунувших головы в духовку с целью посмотреть, как поджаривается пицца.

– От тебя воняет, Пиб. В ванной есть горячая вода, ты должен принять душ и найти вещи, чтобы переодеться.

– От тебя воняет от тебя воняет от тебя воняет от тебя воняет…

Трисомики выкрикивали эти слова хором, хлопая в ладоши, похрюкивая от удовольствия и гримасничая. Догадавшись, что они так и будут насмехаться над ним, он пожал плечами и стал рыться в ящиках. Мужская одежда была такой же старомодной и ветхой, как вся обстановка в этом доме. Он вышел на главную улицу и направился к соседнему дому, более привлекательному на вид, однако не решился переступить порог из-за невыносимой вони и из опасения увидеть что-нибудь совсем ужасное. Чуть дальше он заметил витрину магазина готового платья. За стеклом и железной решеткой возвышались громадные шкафы с рекламой известных марок одежды. К его изумлению, дверь была не заперта. По какой причине, стало понятно, когда он увидел на кафельном полу тело полуобнаженной женщины, державшей в черных раздутых пальцах связку ключей. Химическое оружие поразило ее в тот момент, когда она собиралась закрыть магазин. Она сорвала пуговицы со своей блузки в попытке разжать ужасные тиски, внезапно сжавшие ей грудь. Задравшаяся юбка открыла ноги в шелковых чулках, стянутых белой кружевной резинкой. Пибу почудились легкие движения в складках ее одежды и густых прядях волос. Какая-то жизнь продолжалась в этой гниющей плоти.

Пиба передернуло, в горле вновь возник кислый вкус вчерашнего вина. Он чуть не повернул назад, потом сказал себе, что не найдет лучшего места, где можно было бы разжиться одеждой, переступил через труп, осмотрел полки, выбрал широкие джинсы, серые хлопчатые трусы, пару носков веселой расцветки, черную рубашку на кнопках, кожаную куртку-пилот, высокие кожаные ботинки. Он брал вещи наугад, не теряя времени на то, чтобы примерить их или хотя бы убедиться, что это нужный размер – впрочем, стоявшие на этикетках цифры все равно были для него такой же загадкой, как иероглифы. Торопясь скорее убраться из этого кошмарного магазина, он снял со стойки солнечные очки в золотой оправе, в чьих вогнутых стеклах мир отражался, словно в кривом зеркале. Ему пришло в голову, что надо проверить содержимое кассы. Деньги всегда могут пригодиться. Он повернул ключик, вставленный в скважину, и ящик открылся. Распихав по карманам банкноты в десять, двадцать и пятьдесят евро, он стал выгребать монеты и тут заметил два маленьких тельца у входа в коридор. Два бугорка плоти в ореоле белокурых кудряшек. Дети двух-трех лет, мальчик и девочка, конечно, близнецы, чье сходство из-за разложения стало поразительным. Крошечный белый червячок вылез из глазницы одного из них, двинулся по щеке, свалился на ковер и непринужденно пополз в сторону плинтуса.

Пиб выронил монеты и бегом бросился к выходу.

– У тебя воняет жопа у тебя воняет жопа у тебя воняет жопа у тебя воняет жопа у тебя воняет жопа…

Трисомики добавили новое звучное слово к своему заклинанию. Он не ответил на вопросительный жест Стеф, ринулся в ванную, запер дверь на засов, сорвал с себя одежду и встал под сильный поток воды, не заметив, холодная она или горячая.

21

– Чертов бардак.

Из темноты выныривали все новые и новые фигуры. Они шли неторопливо, постепенно сжимая кольцо. Было что-то механическое, безжалостное в этом неуклонном продвижении вперед. Никто из них не падал, хотя товарищи по подполью и освобожденные узники валились вокруг него, словно кегли.

Он отступал, держа палец на спусковом крючке своей штурмовой винтовки. Вокруг него свистели и завывали пули. Он сдохнет здесь, перед ЦЭВИСом Центра, сраженный автоматной очередью, преданный, попавший в западню вместе с другими членами организации Центр-Берри. Два дня назад небольшое торжество в честь его двадцатилетия завершилось незабываемой попойкой. И не менее памятным похмельем.

Он сполна насладился всеми выгодами своего подпольного положения. Вступив в ячейку в возрасте шестнадцати лет, он избавился от школы, призыва, отправки на Восточный фронт, овладел всеми видами огнестрельного оружия, выучился на подрывника. Жизнь его была насыщенной: дерзкие вылазки, облавы, акции саботажа, краткие и страстные объятия случайных женщин. При виде легионеров, окружавших ЦЭВИС, он понял, что война – это не игра. Лицо у него было зачернено древесным углем, жалкая предосторожность, которая ничем ему не поможет. Убьют, как собаку. Солдаты архангела Михаила бросят его тело в ров или в большую печь для сжигания отходов вместе с усамами. Он исчезнет с лица земли, не оставив никакого следа, даже надписи на могильном камне.

Эти ублюдки позволили членам организации освободить первых узников и лишь после этого открыли огонь. Они окружили большую часть членов подпольной партии ДСЕ и одновременно вырезали часть заключенных, разбежавшихся в темноте. Все было просчитано. Ничего удивительного, что революционеры с такой легкостью проникли в лагерь. Часовые не видели их, не слышали, как они карабкаются на вышки. Охрана подняла руки, не оказав никакого сопротивления, не подняв тревогу и даже не пытаясь бежать. По сигналу штурмовые группы вышли из мрака, открыли ворота и бросились к баракам.

Он с тремя товарищами ринулся к блоку ЗС. Огромными кусачками они разомкнули цепи на металлических дверях и взорвали замки, заложив в скважину крохотные взрыватели. Их вторжение вызвало переполох, но отнюдь не энтузиазм, на который они рассчитывали. Самые молодые заключенные, не теряя времени, устремились к выходу. Люди постарше мялись: они боялись, что администрация воспользуется ситуацией и прикажет убить их. Зачем бросаться в пасть волку? Армия Великой Нации Ислама скоро прорвет Восточный фронт, вернет им свободу, честь и имущество. Он объяснил, что правительство планирует их уничтожение, и через пару недель все они будут сожжены в большой печи. Эти слова вызвали поток брани и оскорблений: европейцы, основатели и защитники западной цивилизации, не могут хладнокровно истребить стариков, женщин и детей, подобное деяние противно их вере, понятиям нравственности и справедливости. Он напомнил, что подобный акт геноцида уже имел место на европейской земле. Они спросили, где найти убежище, если придется уйти из лагеря. По крайней мере, за колючей проволокой и в бараках они чувствовали себя в безопасности, здесь им не угрожал суд линча – их не разрежут на куски, не обольют бензином и не поволокут на привязи за машиной. Тут раздались протестующие голоса: в лагере с ними обращаются не лучше, причем делают это свои – как и на воле, солидарности нет и в помине. Часть узников согласилась следовать за ним. Встали даже старухи, пошли за мужьями и сыновьями, влились в людскую волну, хлынувшую к воротам.

Теперь он горько сожалел об этом. Он увлек их в западню, украл у них несколько дней жизни. Вокруг него женщины и дети лежали на влажной траве. Их кровь стекала в грязные стоки. Узники и их освободители повели себя так же, как любая охваченная паникой толпа, – бежали куда глаза глядят, сталкивались друг с другом, подставлялись, как блеющие ягнята, под пули легионеров. Сейчас общим и целенаправленным стало отступление к лагерю. Вполне объяснимый рефлекс заключенных: они жаждали укрыться в бараках, из которых только что вырвались. Поток подхватил также уцелевших членов организации. У них не было иного выбора на этой равнине, полностью лишенной рельефа. Но прятаться в закрытом помещении было безумием. Возможно, это даст выигрыш в несколько минут, но легионеры, уничтожив всех снаружи, легко расправятся с теми, кто в бараках. Достаточно поджечь их или пустить смертоносный газ.

Влажный ветер источал запах пороха, рвоты, крови. В темноте слышались лишь автоматные очереди, стоны, хрипы умирающих. Он увидел маленькую группу усамов, которые бежали, втянув голову в плечи, к воротам лагеря. Трое, с виду ровесники, в светлой одежде, сухощавые, проворные. Их решимость поразила его: похоже, эти ребята не поддались панике, не покорились обстоятельствам, пытались вести свою игру. Быть может, у них есть какой-то тайник? Погибать так погибать: он решил связать свою судьбу с ними. Всадники Апокалипсиса, в черных мундирах и касках, уже заслоняли горизонт, полыхающий яростными отблесками выстрелов.

Ему словно обожгло правую щеку. Пуля прошла всего в нескольких сантиметрах от его головы. За спиной раздался женский вопль. Он ринулся за усамами, не обращая внимания на несчастную, ибо медлить было нельзя. Он лавировал между обезумевшими тенями, перепрыгивал через трупы, стараясь не терять из виду троих беглецов. Перед колючей проволокой, превратившейся в настоящую гидру с щупальцами, образовался затор. Люди толкались и почти дрались, пытаясь прорваться в лагерь. Трое усамов проскользнули сквозь толпу, как острый лемех, взрезающий рыхлую землю. Ударом колена и приклада он освободился от колючих щупалец. Миновав эту преграду, увидел, что три светлых пятна удаляются по дорожке, ведущей направо и почти параллельной заграждению. Он бесцеремонно раскидал стоявших на пути женщин и детей. Усамы добрались до угла со сторожевой вышкой, свернули на маленькую дорожку слева, вступили в узкое пространство между рядами бараков и колючей проволокой. В ноздри ему ударил такой резкий запах аммиака, что он едва не задохнулся. Видимо, в этом месте был сортир под открытым небом. Усамы, пройдя между третьим и четвертым бараком, затеяли какой-то странный танец, значение которого он не понимал. Неслышно приближаясь к ним и открыв рот, чтобы перевести дух, он прижимал к бедру штурмовую винтовку. Древние слова шелестели в глубине его души. Будь бдителен, когда имеешь дело с усамами, никогда не знаешь, что выкинут эти коварные твари, всегда готовые вонзить кинжал в спину. Плодятся они, как кролики, их женщины настоящие несушки. Если ничего не предпринимать, их станет больше, чем нас, скоро в каждой деревне появится мечеть.Старые семена злобы, проросшие на христианской земле после войн за независимость и первых волн иммиграции. Со времен крестовых походов и даже появления ислама, говорил обычно Фюре, бывший преподаватель истории, один из столпов организации Центр-Берри.

Фюре, который произвел на него сильнейшее впечатление с первой же встречи – своей седой гривой, пушистыми усами, изумительным красноречием, безграничной эрудицией. Фюре, подражая которому он даже кличку себе придумал – в подполье его звали Фуин. [7]7
  Furet – «хорек», fouine – «куница» (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть]Блестящий Фюре, так непохожий на его родителей, мелких лавочников, серыхлюдишек, согнувшихся под общим ярмом, которые верили всем слухам и повторяли любую злобную чепуху. Образцовые подданные архангела Михаила, появлявшегося только в телевизионных передачах, весьма умеренные христиане, не пропускавшие ни одну воскресную мессу из страха потерять хоть час райской жизни или же упустить клиента. Они любили его на свой манер, как холят и лелеют молоденький росток в надежде, что когда-нибудь он принесет плоды. Они оставили в его душе более прочный след, чем ему казалось прежде, они отравили его своими речами, внушили ему эту животную ненависть, которая разлилась по венам, как медленный яд. Теперь ему надо было опасаться своих собственных реакций. Он никогда не встречался с уса-мами, знал их только по анекдотам, одновременно смешным и язвительным, которые рассказывали друг другу члены организации. Ушиб колена помешал Фюре принять участие в рейде на ЦЭВИС. Он надеялся, что предатели не наведут легионеров на его убежище. К счастью, он менял их очень часто, как все руководители подпольных организаций демократической и светской Европы. Люди такого масштаба необходимы для строительства нового мира.

Трое усамов подняли люк, открыв лаз примерно в метр шириной. Их согласованные и точные движения показывали, что они уже пользовались этим укрытием. Двое скрылись внутри, третий сел на краю, спустив ноги и придерживая рукой люк.

Он выскочил из-за барака, в три прыжка одолел расстояние до тайника и приставил ко лбу последнего уса-мы дуло своей винтовки.

– Я тебе зла не желаю. Просто хочу спуститься туда с тобой.

Усама посмотрел на него расширенными от ужаса глазами, скосил глаза на винтовку, вгляделся в это сатанинское лицо, размалеванное черными полосами, затем жестом предложил сесть рядом с ним. Треск автоматных очередей заглушали регулярные сильные разрывы. Легионеры расчищали себе путь гранатами и минами. Между бараками расползался едкий, удушающий дым.

– Эй, парень, поторопись! – шепнул усама. – И перестань тыкать мне в башку своей штукой!

Он даже удивился, что усама говорит по-французски. Подсознательно, как он понял сейчас, они казались ему чужаками, паразитами, разъедающими Европу, но сохраняющими свои обычаи и язык.

– Иди первым, я закрою люк.

Он кивнул, поставил винтовку на предохранитель, спрыгнул вниз и пополз по узкому лазу с заметным уклоном. Ему хотелось выть от ужаса. Тесные проходы, отверстия, трубы, коридоры всегда нагоняли на него панический страх. Он боялся задохнуться в замкнутом пространстве, где помощи ждать неоткуда и где ничто не спасет – ни слезы, ни крики. Руководители организации, которых уведомили о его клаустрофобии, никогда не поручали ему заданий, требующих проникновения в подвалы, подземелья, каминные трубы. Он не успел испугаться до потери сознания, так как вдруг ощутил под собой твердую почву, неуклюжим кувырком вырвался из лаза и на несколько секунд застыл, ничего не различая в густом мраке.