Текст книги "Наперекор судьбе"

Автор книги: Пенни Винченци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

– Я люблю тебя, – сказал он Хелене, и впервые он говорил это искренне.

Искренне и с верой в свою любовь.

* * *

– Я поведу тебя обедать в «Липп». Это типично французское кафе. Ты там бывала?

Адель покачала головой. Вполне вероятно, что она там бывала, причем неоднократно. Однако в эти минуты, сидя рядом с Люком Либерманом, ощущая у себя на колене его руку и чувствуя на себе сверлящий взгляд его глаз, она забыла и то, где они находятся – это был бар ее отеля, – и, вполне вероятно, забыла даже, как ее зовут. С нею творилось что-то непонятное. Изменились все чувства, куда-то провалилось все, что она знала. Мир сделался незнакомым. Только одно она знала наверняка: она сейчас с Люком. Этого было достаточно.

– Что ж, думаю, тебе там понравится, – торопливо произнес Люк.

– Что?

Он улыбнулся, понимая широту и глубину ее смятения. Понимая в опасном для Адели смысле.

– Ma chère Mam’selle [33] . – Люк взял ее руку, провел по ней пальцами, а затем поднес к губам.

Адель почувствовала этот поцелуй, причем не только на своих пальцах, которых коснулись его губы. Поцелуй Люка опасно, вероломно проник в другие части ее тела, еще не исследованные ею, и вызвал там незнакомые ощущения. Проник в нежные, потаенные уголки и пробудил к жизни непонятное бурление. Она сделала короткий, почти пугливый вдох. Люк это услышал, почувствовал и улыбнулся:

– О Адель. До чего ты… красива.

Она силилась восстановить свое привычное состояние, стать прежней, быстрой на реакции и острой на язык Аделью, рассмеяться ему в лицо и даже высмеять всю эту чепуху, которой она придала излишнее значение.

– Едва ли, – только и сказала она.

Адель высвободила руку и полезла в сумочку за портсигаром. Она достала сигарету, надеясь, что он не заметит, как та дрожит в ее пальцах. Дрожали не только ее пальцы. Адель дрожала вся. Это была нервная дрожь, близкая к шоку.

– Ты вся дрожишь, – сказал Люк, и его голос стал совсем нежным. – Давай я помогу тебе закурить.

– Я… я не хочу курить, – возразила Адель. – На самом деле…

– На самом деле ты испытываешь легкое смущение, – улыбнулся Люк.

– Совсем нет. С чего ты взял?

Да что с ней такое? Она вдруг превратилась в спотыкающееся, дрожащее, запинающееся существо. Беспомощное, безнадежно сломанное, словно кукла. Адель вздохнула, почти испугалась, а потом улыбнулась:

– Прости.

– Не надо извиняться. – Люк оторвал взгляд от ее глаз, посмотрел на ее губы, потом на волосы и очень осторожно погладил ее по щеке. – Мне нравится видеть тебя такой. Люблю, когда ты находишься в смятении. Тогда ты кажешься мне несравненной.

– Боже мой, – как-то глупо пролепетала Адель, потом улыбнулась, снова попытавшись вернуть самообладание. Попытка была нервозной. – Я, наверное, должна пойти и подготовиться?

– По-моему, ты вполне готова. Вряд ли ты что-то добавишь к своему облику или к своей красоте, – сказал Люк. – Но если тебе так надо, иди. Если ты можешь выдержать расставание со мной, смогу и я.

Теперь Адель широко улыбнулась и почти засмеялась. Она бросилась в свой номер. Там она переоделась в платье, купленное в прошлый раз: длинное, узкое платье из блестящего черного шелка, до щиколоток, со скромным вырезом спереди. Волосы она заколола шпильками со стразами, подвела веки темно-коричневыми тенями и выбрала для губ темно-красную помаду.

– Ты выглядишь так, словно знаешь, что делаешь, – сказала Адель самой себе.

* * *

Но она ничего не знала. Ни капельки. Все, что она делала, происходило словно само собой, без ее участия. Она сидела в зале кафе «Липп», декорированного в стиле ар-нуво, и пила шампанское. Деликатесы не лезли ей в рот. Она едва проглотила крохотный кусочек рыбы, такой же кусочек жареного мяса и совсем немного блинчиков с фруктами. Она словно не замечала блистательного общества, собравшегося в зале, – le tout Paris [34] , как сказал изумленный Люк.

– Смотри. Вон там сидит знаменитая Мюрт. А это Мопс со своей новой любовницей. Должно быть, ты слышала про Мопс. Она немка, но знает в Париже всех. У нее двое верных мужей и еще несколько любовников и любовниц. А вон там в пальто из шкуры леопарда – Нэнси Кунард… Адель, смотри, здесь и Мишель де Брюноф – редактор французского «Вога». Уж его-то ты должна знать.

– Я его знаю, – сказала она, глядя Люку прямо в глаза, – но сейчас мне не хочется с ним разговаривать. Я хочу быть только с тобой… Боже мой! – заерзала она на стуле, мгновенно пробуждаясь от своей дремы. – Никак собака?

– Да, собака. Ты истинная англичанка. Собака сразу пробудила в тебе интерес, но никак не люди. Собаки здесь частые гости, разумеется, при условии, что их хозяева получили разрешение у владельца кафе приводить своих любимцев. И конечно же, собаки здесь тоже шикарные.

– Да, я истинная англичанка, – согласилась Адель. – И не устаю твердить тебе об этом.

– А я стараюсь это понять. – Улыбка Люка была широкой и насмешливой. – Наверное, твоей матери здесь понравилось бы. Как ты думаешь?

– Уверена, что понравилось бы. Но хвала небесам, что ее здесь нет… Слушай, там никак Генри Миллер [35]  сидит?

– Весьма вероятно. Где? Да, это он. Хоть кто-то пробудил у тебя интерес.

– Почему кто-то? Ты, – сказала Адель, наклонилась к нему и осторожно поцеловала в щеку.

На нее вновь накатило странное ощущение, будто она совершенно не представляет, что сейчас делает.

Адель и вправду почти не представляла, что делает. Вопреки ее протестам, словесно пылким, но слабым, вопреки ее заявлениям, что она никогда, никогда этого не сделает, никогда не позволит себе такого и не ляжет в постель с женатым мужчиной, поскольку она всегда осуждала подобные отношения… Вопреки ее протестам уже в одиннадцать часов вечера – по парижским меркам до неприличного рано – она вошла в свой номер вместе с Люком Либерманом, женатым мужчиной, и не выпроводила его, пожелав спокойной ночи, а позволила себя соблазнить: мягко, нежно и на редкость красиво. Тут же Люк узнал о ее девственности. Адель бросало то в слезы, то в смех, то в глубокое отчаяние.

– Думаю, я удостоился редкой чести, – сказал Люк, целуя ей плечо. – На меня возложена прекрасная миссия произвести dépucelage [36] . Я сделаю все, чтобы у тебя об этом остались только приятные воспоминания.

* * *

Они легли, и он вошел в ее нежную, голодную, испуганную плоть, сумев причинить ей минимальную боль. Потом начались ощущения, совершенно новые для нее. Люк не торопился. Поначалу ее ощущения были мягкими и спокойными, затем начали обретать силу и наконец сделались неистовыми. Она стремительно взлетела вверх и упала в резкий и сладостный голод своего первого оргазма. Потом был еще один: пронзительный и яростный. Адель слышала, как она что-то выкрикивает. Ее руки цеплялись за него. Потом все страсти улеглись, и наступил блаженный покой, тихий и чистый. Сама не понимая почему, Адель заплакала. Она всхлипывала, сознавая, что любит этого человека и что на всю жизнь связана с ним узами любви.

– И что же мы будем теперь делать? – спросила она.

Сквозь жалюзи пробивался неяркий утренний свет. Адель смотрела на лицо Люка, лежащего рядом с нею, вспоминала минувшую ночь и все, что случилось между ними. Воспоминания были и сугубо телесные, и полные радостных чувств. К этому же примешивалась некоторая доля раскаяния и недоверчивое удивление самой себе.

– В каком смысле? – спросил Люк. – У нас с тобой широкий выбор. Если хочешь, повторим то, что было ночью. Если нет, я просто обниму тебя и буду говорить, как я тебя люблю. Можем еще немного поспать. А если тебе спать не хочется, можем выйти и поискать какой-нибудь petit déjéuner. Как видишь, возможностей много. Выбирай, что тебе больше нравится, ma chère, chère Mam’selle Адель.

– Терпеть не могу, когда ты меня так называешь, – сказала она, одновременно сердясь и смеясь. – Глупое обращение. Оно напоминает мне о том времени, когда я была совсем юная и…

– Удивительно, божественно глупая?

– Кто? Я? Глупая?

– Да. Чрезвычайно. Но ты превратила свою глупость в изящное искусство, и я влюбился в тебя с первого взгляда. Помню, как ты весь вечер хихикала, кокетничала, дразнила меня и не сказала ничего даже отдаленно интересного.

– Люк, перестань, – потребовала Адель, всерьез задетая его словами. – Мне не нравится это слушать. Ты же знаешь, я была совсем молоденькая. Пыталась сделать тебе приятное и…

– И тебе это удалось. Великолепно удалось, дорогая, – признался Люк. – Ты мне сделала столько приятного, что тот вечер навсегда врезался мне в память.

– Конечно. Настолько врезался, что ты потом женился на другой.

– Знаю, знаю. Но нельзя, чтобы сейчас это омрачало наше счастье.

Люк наклонился к ней и очень нежно поцеловал, после чего снова лег. Его темные глаза путешествовали по ее телу, а она, полная любви, по-прежнему ощущала себя хрупкой и беспомощной. Однако последняя фраза Люка как-то странно ее задела. Он произнес эти слова легко и даже беззаботно, но Адель вдруг пронзительно, до боли, ощутила в них предчувствие чего-то недоброго.

* * *

Позже, много позже, они сидели за завтраком в кафе «Дё маго».

– Сегодня никакого кафе «Флор», – сказала Адель. – Не хочу становиться для тебя предсказуемой. И потом, мне надо работать.

– Работать?

– Да, представь себе. Работать. Ты же знаешь: я приехала в Париж не только затем, чтобы увидеться с тобой.

– Нет, ты приехала только затем.

– Люк, говорю тебе еще раз: не только. Седрик сказал, чтобы я побывала в каком-то «Друо». Ты знаешь, что это?

– Еще бы! Это самое удивительное место не только в Париже, но и во всем мире. Громадный магазин. Он находится на рю Друо, неподалеку от бульвара Османа. Тебе там понравится. Пять этажей чудес. Книги, картины, фарфор, tapisseries [37] . Что Маленькому Лорду там понадобилось?

– Кто-кто? А, вспомнила. «Маленький лорд Фаунтлерой». На этот раз светильник и зеркала. Для натюрморта. Седрик говорит, что такие вещи лучше покупать в «Друо». Он был бы не прочь купить пару ламп. Он их коллекционирует.

– Он прав. «Друо» – лучшее место для подобных приобретений. И продавцы там просто очаровательные и всегда готовы помочь. Ты сама в этом убедишься. Думаю, мне этот твой Маленький Лорд понравится. Когда я с ним познакомлюсь?

– Увы, Люк. Вероятно, никогда. Это ведь не может продолжаться, правда?

– Очень даже может. Разве могло быть по-иному? Съешь яйцо. Я рад, что сумел приобщить тебя к этому гастрономическому чуду.

– Я тогда была голодна.

– Это была репетиция, – сказал Люк, целуя ей руку и откидывая волосы с ее лба.

Он пристально смотрел на Адель, и у нее все внутри слегка сжалось от воспоминания о минувшей ночи.

– Возможно, – отозвалась она, вновь чувствуя смущение. – Я и вчера вечером почти ничего не ела. А место мне понравилось.

– Я заметил. Надо будет снова тебя туда сводить.

– Люк…

– Так мы встретимся за ланчем? Это недалеко от издательства Константена. Мы ведь тоже находимся на бульваре Османа. Если хочешь, можешь подойти к издательству.

– В общем, я…

– Хорошо. Тогда до часу дня.

* * *

Адель провела удивительное утро, бродя по залам магазина «Друо». Ее голова по-прежнему была полна мыслей о Люке, что придавало дополнительный драматизм и элегантность ее поискам.

Она нашла именно такие зеркала, какие требовались Седрику. Она оставила два заказа на лампы: одна от Тиффани – стекло и бронза, другая – коллекционный шедевр Рауля Ларша из его знаменитой серии «Лои Фуллер». Выйдя из магазина, Адель поймала такси и попросила отвезти в издательство Константена. Подъезжая, она увидела Люка, ожидавшего ее на улице.

– Я хотела войти, взглянуть на твой кабинет и еще раз увидеть ваш великолепный зал заседаний.

– Очень хорошо, что ты не зашла внутрь, – сказал он. – Я подумал, что нам незачем давать пищу для сплетен.

– Вот оно что.

Адель почувствовала себя уязвленной. Это был первый, самый первый сигнал той жизни, что ожидала ее впереди. Ее роман с Люком был не только предосудительным с точки зрения морали, но и со временем мог стать опасным еще и по другим причинам.

* * *

– Значит, ты побывала на том… сборище, – сказал Оливер.

Он говорил негромко, но тон его голоса был на редкость сердитым, а глаза – ледяными.

Селия спокойно посмотрела на мужа:

– Да. Да, я там была. Это было удивительно.

– Удивительно? Селия, я тебе просто поражаюсь. Как ты могла попасться на разглагольствования этой шайки?

– Оливер, ты напрасно называешь их шайкой. Это было удивительно, волнующе. Том Мосли поднялся на трибуну. Весь в черном. Он такая харизматичная фигура. Сравни его с этими безынициативными глупцами, что нынче заседают в нашем правительстве. С Чемберленом, Макдональдом и этим ужасным коротышкой Моррисоном. А на встрече я видела только молодые лица. Это главная идея Тома – выкинуть из правительства тех, кого он называет «усталыми старцами». Собралось около десяти тысяч человек. Все его приветствовали и…

– Надо же, приветствовали Тома Мосли! Ты разве ничего не знаешь о возмутительном инциденте? Вчера вечером твои чернорубашечники жестоко разгоняли и избивали тех, кто пришел протестовать. Или скажешь, это выдумки газетчиков? Селия, то был не мирный английский политический митинг. Знамена, прожектора, люди в форме, скандирующие «Хайль Мосли!» и тянущие руки в фашистском приветствии. «Таймс» сравнила этот шабаш со съездами фашистов в Нюрнберге.

– И что ужасного ты видишь в тех съездах? Гитлер очень много делает для Германии. Достижения немцев впечатляют, если ты…

– Много делает для Германии? Селия, да этот человек – психопат. Неужели ты не понимаешь? Он запретил все оппозиционные партии. А эти трудовые лагеря? Неужели ты не понимаешь, что́ в них творится? Штурмовики – просто отъявленные бандиты. Они арестовывают людей, устраивают беспричинные облавы.

– Оливер, они не хватают всех подряд. В Германии достаточно возмутителей спокойствия. Их необходимо призвать к порядку.

– Боже мой, ну и речи! У кого ты их наслушалась? Впрочем, я знаю, чьи это слова. Как хорошо, что ты не познакомилась с ним двумя годами раньше. Тебе бы наверняка захотелось издать его книжонку. Как она называлась? Вспомнил: «Великая Британия». Правильнее было бы ее назвать «Великий Мосли». А теперь, я слышал, он издает какой-то журнальчик. – (Селия молчала.) – Чего стоит одна антисемитская кампания гитлеровских головорезов! Их призывы к немецкому народу защищаться от еврейских зверств. Надо же придумать – «еврейские зверства»! Все зверства в Германии исходят только от герра Гитлера и его громил-штурмовиков.

– Ты сейчас повторяешь слухи и домыслы тех, кто скверно информирован, – возразила Селия. – Гитлер возрождает в немцах чувство гордости. Его страна восстанавливает свое высокое положение на мировой арене. Разумеется, всегда будут недовольные, всегда будут жалобщики. Сильный лидер всегда кому-то не нравится.

– Жалобщики! Недовольные! Селия, ты что, не читала о Дахау? Не знаешь, что заключенных там держат в полуголодном состоянии? И что эсэсовцы их избивают до смерти – этого ты тоже не знаешь?

– Я бы очень хотела, чтобы ты познакомился с Томом, – сказала она. – Возможно, и с Гранди тоже. Выслушал бы их версию событий, которыми ты так горячо возмущаешься. Думаю, это в какой-то степени изменило бы твои взгляды.

– Селия, не то что знакомиться – я бы не стал находиться с ними в одном помещении. Я руки им не подам. Мне с ними не о чем говорить.

– Что ж, цепляйся и дальше за свои предрассудки, – холодно произнесла она.

Оливер посмотрел на жену. Взгляд его был жестким, а лицо очень печальным.

– Я знаю, как это произошло. Этот жалкий, никчемный Арден затуманил тебе мозги. Он, Мосли и прочие из его своры поддерживают тесные контакты с Гитлером. Я даже слышал, что Диана Гиннес ездила в Германию и встречалась с ним. Хочется надеяться, что это всего лишь слухи.

– Нет, это абсолютная правда. Она говорила, что Гитлер обладает гипнотическим воздействием. Она…

– Что? Что она?

– Не имеет значения.

– Я очень… я искренне надеюсь, что тебе не делали предложений поехать в Германию. Что ты так смотришь? Тебя вполне могут пригласить на какой-нибудь их съезд. Боже милостивый! Селия, я думал, в тебе больше мудрости. Могу сказать только одно: если ты поедешь в Германию, это будет концом нашего брака.

– Оливер, не говори глупостей.

– Это не глупости. На протяжении последних тридцати лет я проявлял крайнюю терпимость к твоему поведению. Принимал и выдерживал то, что большинство мужчин нашли бы… Впрочем, сейчас речь не об этом. Но я говорю тебе на полном серьезе: если ты будешь продолжать поддерживать эту опасную связь…

– У меня нет никакой связи с Банни Арденом.

– Возможно, не в общепринятом значении этого слова. Но ты связана с его отвратительными взглядами и с не менее отвратительной группой его друзей. Селия, будь так добра и прекрати общаться с ними. Это все, что я должен тебе сказать. А сейчас, прошу прощения, мне надо работать.

* * *

Селию слегка мутило. Причиной были не гневные слова Оливера насчет ее посещения митинга Мосли и даже не его запрет на продолжение отношений с кем-либо из окружения Мосли. Здесь она могла бы поступить так, как всегда поступала в прошлом с его запретами и строгостями: игнорировать их. Ей не давало покоя то обстоятельство, что она приняла предложение лорда Ардена – это он сообщал ей все германские новости – об издании биографии Геринга. Селия действительно готовилась к поездке в Германию, чтобы взять интервью у ближайших сподвижников Геринга; возможно, даже лично у этого великого человека. Ей было бы очень интересно увидеть его собственными глазами и пообщаться. Но как она теперь понимала, будет не так-то просто уломать Оливера и получить от него согласие на публикацию подобной книги. Селия все еще надеялась издать эту книгу. Важную книгу, которая помогла бы убедить англичан, что режим Гитлера – вовсе не средоточие чудовищных зверств, чего так боится подавляющее большинство ее сограждан.

* * *

ММ подъехала к дому Себастьяна, заглушила мотор, но продолжала сидеть в машине, набираясь смелости для разговора. Мысленно она уже сжималась, представляя, сколько враждебности на нее обрушится и сколько боли это ей причинит, но знала: она должна поговорить с ним.

Себастьян обрадовался ее приезду:

– ММ, дорогая, как хорошо, что ты ко мне заехала. Входи же. Я попросил миссис Конли подать нам чай в оранжерею. Надеюсь, ты привезла гранки?

– Да.

Это было ее поводом для визита к нему. Вряд ли Себастьян подозревал, что ее привела к нему другая причина.

– Думаю, гранки вполне чистые и тебе едва ли понадобится тратить на них много времени. К тому же двое наших корректоров тоже заняты их вычитыванием.

– Это очень кстати. Внимание к мелочам никогда не было моей сильной стороной. А с недавних пор оно превратилось в самую слабую мою сторону. Наверное, я старею.

– Себастьян, ты себя рано записываешь в старики.

– Боюсь, я на пути к старости. Представляешь, ММ, мне уже сорок девять. Даже трудно поверить.

– А мне почти шестьдесят, – сказала ММ. – И я этому совсем не рада.

– Боже мой. И где золотые деньки нашей юности?

– Они превращаются в наших детей, нравится нам это или нет, – тихо ответила ММ.

– Полагаю, что так. Как молодой Джей? У него уже есть планы на жизнь?

– Пока еще нет. Надеюсь, он придет работать в издательство. Но у него столько разных интересов. Столько видов деятельности, где ему хочется себя попробовать.

– И это правильно. Так и должно быть. Я никогда не знал, чем хочу заниматься. По правде говоря, и сейчас не знаю. Не желаешь ли кусочек торта?

ММ покачала головой:

– Себастьян, как ты можешь говорить такое? Ты самый известный из современных детских писателей.

– Здесь я с тобой поспорю. А как насчет Милна? В любом случае писать детские книжки – это едва ли серьезная работа для взрослого человека.

– Это очень серьезная работа для взрослого человека, – улыбнулась она. – Честно говоря, мне не нравится твоя позиция. Себастьян, что наше издательство делало бы без тебя?

– Нашли бы себе другого автора и…

Их разговор прервал стук в дверь. Это была няня Иззи.

– Да? – коротко бросил ей Себастьян.

– Простите, что потревожила вас, мистер Брук. Через полчаса у Изабеллы урок танцев. А после урока нас пригласили на чай.

– Что ж, очень хорошо. Незачем было меня беспокоить. Полагаю, меня на том чаепитии не ждут?

– Конечно нет, мистер Брук. Я просто подумала, что вы…

– Няня, как вы видите, я занят. Прошу прощения.

Она тихо закрыла дверь. Себастьян хмуро посмотрел на ММ:

– До чего назойливая женщина. Вечно докучает мне какими-то пустяками.

– Для Иззи и танцы, и чай не пустяки. – Приход няни облегчил ММ начало разговора.

– Надо же, и ты употребляешь это смехотворное имя. В устах детей оно еще куда ни шло, но…

ММ набрала в легкие воздуха и спросила:

– Себастьян, я могла бы поговорить с тобой об Изабелле?

– С гораздо большей охотой я вернулся бы к теме, на которой нас прервали, – ответил он, и его лицо сделалось каменным.

– Видишь ли, я знаю… правда, не много… какие чувства ты к ней испытываешь.

– Я так не думаю, – буркнул писатель. – ММ, честное слово, я не хочу начинать разговор на эту тему.

– Я не отниму у тебя много времени. Я хочу тебе кое о чем рассказать. Пожалуйста, просто выслушай меня. – (Себастьян молчал.) – Когда… когда родился Джей, скажу тебе со всей откровенностью, я вовсе не была вне себя от счастья. Я ненавидела состояние беременности. Мне хотелось поскорее выпихнуть из себя это чужеродное тело, которое считала нежелательным вторжением в мою жизнь. Я была вполне уверена, что Джаго не хотел ребенка. Когда я известила его о рождении сына, он не ответил на мое письмо. Я думала, что он погиб, продолжая сердиться на меня за эту беременность и роды. Его жена умерла при родах, и он очень противился самой идее, чтобы у нас был общий ребенок. Надо сказать, и я тоже.

– Ты не сообщила ничего нового. Я это давно знаю.

– Нет, Себастьян, не знаешь. Ты должен меня понять. Я отказывалась даже смотреть на Джея. Мне не хотелось ни брать его на руки, ни кормить. Я требовала, чтобы его унесли с глаз моих долой. Я даже подготовила бумаги для его усыновления другими людьми. Я хотела, чтобы он исчез из моей жизни. Можно сказать, он был символом моего… моего горя. – (Себастьян молчал.) – Так продолжалось, пока Селия… да ты хорошо знаешь эту часть истории… пока Селия не привезла мне письмо Джаго. И тогда я все увидела в ином свете. Оказалось, он хотел ребенка. Он был необычайно горд и счастлив. И мое отношение к Джею немедленно изменилось. Я поняла, что этот ребенок мне нужен. Я сама почувствовала счастье и гордость. И еще я поняла: отвергая Джея, я в определенном смысле отвергала Джаго…

– ММ…

– Прошу тебя, дай мне договорить. Джей стал радостью всей моей жизни. – ММ вдруг покраснела. – Я люблю его сильнее, чем кого-либо. Себастьян, ну почему бы тебе не попытаться хотя бы отчасти принять Изабеллу? Я знаю, какие ужасные чувства ты испытываешь к дочери. И знаю, ты видишь в ней причину смерти Пандоры, но…

– Пожалуйста, уходи, – произнес он и встал. Сказано это было вежливым тоном, но лицо Себастьяна побелело, а его самого сильно трясло. – Естественно, где тебе знать, что и как я чувствую? Могла бы и сама догадаться, какой это ад. И уж для того, чтобы расставить все точки над «i», скажу: я не вижу в этом ребенке причину смерти Пандоры, как ты изволила выразиться. Этот ребенок является такой причиной. И не надо усложнять. Твой… Отец Джея погиб на войне. Событие очень трагическое, но едва ли сопоставимое с тем, что случилось у меня. Должен сказать тебе, ММ, что ты разочаровала меня. Я думал, ты умеешь чувствовать тоньше, чем кто-либо… Не смею тебя задерживать.

Она поднялась, глядя на него и понимая, что достучаться до него – затея безнадежная. И все-таки она ему скажет. Хуже уже не будет.

– Себастьян, а ты никогда не думал, что таким отношением к дочери ты предаешь Пандору?

– Что? Что ты сейчас сказала?

Лицо писателя было настолько белым и перекошенным яростью, что ММ почти не смотрела на него. Его голос дрожал от злости. ММ испытывала почти физический страх, но продолжала говорить:

– А что, по-твоему, чувствовала бы она, видя, что Иззи растет в одиночестве, на зная любви? Что…

– Да как ты смеешь?! – загремел он, и его голос стал похож на рычание разъяренного зверя. – Как ты смеешь говорить мне о Пандоре, о том, как бы она отнеслась и что бы почувствовала? Ты позволяешь себе грубо вторгаться в чужую жизнь. Кто дал тебе право говорить мне подобные вещи?

– Я сожалею, – тихо пробормотала она, – очень сожалею. Я не имела в виду…

– Мне плевать на то, что ты имела в виду!

– Себастьян… – На мгновение ММ усомнилась, стоит ли продолжать. Потом решила, что стоит. – Себастьян, если бы ты только… попытался принять Изабеллу, она стала бы для тебя таким надежным источником утешения. Неужели ты никогда об этом не думал?

Себастьян подошел и распахнул входную дверь. Он выпроваживал ММ.

– Я просил тебя уйти. А на твой вопрос отвечаю: нет, об этом я не думал. Я не могу думать о немыслимом. Вопреки твоему маленькому сентиментальному монологу, ты совсем не представляешь, что́ такое горе. Я нигде не смогу найти утешения. Понимаешь, нигде! И ни в ком. Прежде всего, в ней. Вместо утешения – полная противоположность.

* * *

– При таком обилии внуков я начинаю себя чувствовать королевой Викторией, – заявила Селия. – В моем возрасте это довольно смешно.

– Мама, когда королева Виктория впервые стала бабушкой, ей было на несколько лет меньше, чем тебе сейчас, – сказала Венеция. – И внуков у тебя всего пятеро.

– Пять – это уже очень много. – Она посмотрела на дочь. – Конечно, от меня тут ничего не зависит.

– Конечно не зависит. И я знаю, о чем ты скажешь дальше. Так что лучше не говори.

– Венеция, я лишь думаю о тебе. Твоя жизнь полностью посвящена… рождению детей.

– И это я знаю, мама. Но мне нравится рожать. Бой любит детей. Он удивительный отец. И потом, чем еще мне заниматься? Это единственное, что у меня хорошо получается.

– Глупости ты говоришь, – отмахнулась Селия. – Ты и не пробовала ничем заниматься.

– Это нечестно.

– Нет, вполне честно.

– Мама, у меня четверо детей. Я родила Генри, когда мне было девятнадцать. Эми всего шесть месяцев. Как, по-твоему, я могу заниматься чем-то еще?

– Я родила Джайлза, когда мне тоже было девятнадцать, и, насколько помню, это не мешало мне заниматься другими делами.

– Да, ты у нас не такая, как большинство людей, – раздраженно отозвалась Венеция. – Но мне почему-то думается, что то, чем я занимаюсь, – это достаточно важное дело.

В ее глазах читался вызов. Некоторое время Селия молча смотрела на дочь, потом сказала:

– Венеция, я готова признать правоту твоих слов. И себя я не могу назвать идеальной матерью. Просто я думаю, что в дальнейшем ты будешь сожалеть о… достаточно ограниченном образе жизни, который избрала.

– Мама, – вздохнула Венеция, – давай лучше прекратим этот разговор. Я думала, ты хотела спросить меня насчет бала. – Она поглядела на мать и вдруг улыбнулась. – На самом деле я об этом еще и не думала. И с каких это пор ты приезжаешь говорить о вещах, которые считаешь совершенно незначительными?

– Я действительно хотела поговорить с тобой про бал, – призналась Селия, – но только если ты согласишься принять в нем участие. Я подумала: раз ты сама распоряжаешься своим временем…

– Да, только свободного времени у меня не так уж много. И мне нравится проводить его с детьми. Ну как еще тебе это объяснить, чтобы ты поняла?

– Такое времяпрепровождение, – нахмурилась Селия, – имеет одну коварную особенность. Дети вырастают и уходят от тебя. И у тебя ничего не остается. Посмотри на эту жуткую даму из рода Даффилдов-Браунов. Вечно торчит дома и трепыхается вокруг своего чада.

– Бьюсь об заклад, ты не станешь советовать Хелене как-нибудь разнообразить ее жизнь, – сказала Венеция.

– Не стану, ибо у нее на это не хватает мозгов.

– Мама, не наговаривай на Хелену. Она просто ужасающе начитанна. Мне за ней не угнаться.

– Венеция, быть начитанной не основание для гордости. Книги нужны для развития собственных суждений, для расширения кругозора. Если уж на то пошло, по уму ты на три головы выше Хелены.

– Мама, на тебя не угодишь! – воскликнула Венеция. – Думаю, если бы Хелена спасла тебе жизнь, вытащив из горящего дома, ты и тогда сказала бы, что она сделала это не так, как надо.

– Неужели про меня можно такое сказать? – улыбнулась Селия.

– Очень даже можно. Лучше расскажи, как папа?

– Обеспокоен состоянием издательских дел.

– Так он всегда обеспокоен состоянием издательских дел.

– Да. Но сейчас наши дела идут не лучшим образом. А твой отец противится переменам, не хочет делать то, что могло бы нам помочь. Например, организовать книжный клуб. Думаю, ты знаешь, что сейчас люди предпочитают заказывать книги по почте. Это дешевле, чем покупать в магазинах. С одной стороны, это прекрасный способ расширить читательскую аудиторию. Но с другой – книжные магазины несут убытки, что сказывается и на нас. Так и разориться недолго.

– Неужели? Мне кажется, я понимаю папину точку зрения… Элспет, дорогая, я не забыла. Да, я тебе обещала, что мы пойдем гулять. Может, и бабуля к нам присоединится.

– Боюсь, что нет. – Селия встала. – Мне пора ехать на работу. Дел невпроворот… Здравствуй, Элспет. Какое у тебя красивое платье.

Элспет посмотрела на бабушку своими темными серьезными глазами.

– И твое тоже, – наконец произнесла малышка.

– Спасибо, дорогая… Венеция, подумай о том, что я сказала. Я всерьез считаю, что тебе понравилось бы заниматься подобной работой.

– Мне нравится не заниматься никакой работой, – твердо заявила Венеция и поцеловала на прощание мать. – Ты же знаешь, мы не являемся твоими копиями. И потом, Бой сейчас стал работать намного больше. Он собирается заняться торговлей антиквариатом. Думаю, хочет устроить нечто вроде аукционов «Сотбис». Он ведь потрясающе много знает обо всем этом.

– Конечно. Очень интересная новость.

– Вот так. Наша семья не состоит сплошь из бездельников. Поцелуй за меня папу и скажи, чтобы не беспокоился. А почему бы вам не создать при издательстве читательский клуб? Это было бы выгодно сразу по двум статьям.

– И после этого ты будешь утверждать, что у тебя нет мозгов? Я обязательно передам отцу твое предложение.

* * *

Венеция чувствовала себя счастливее, чем прежде, и ощущение это не было придуманным. Ей по-настоящему нравилось заботиться о своей большой семье, не забывая о светской жизни, отнимавшей у нее достаточно времени и сил.

– Похоже, Бой начинает остепеняться, – призналась она Адели. – Теперь он проводит дома больше времени. Конечно, когда не занят другими делами.