Текст книги "Хранитель мечты"
Автор книги: Пенелопа Уильямсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)
«Она без ума от страсти ко мне!» – подумал Рейн и почти улыбнулся. Арианна принадлежала ему, и для того, чтобы свести ее с ума от желания, любовный напиток Талиазина был не нужен. Но она так ни разу и не сказала, что любит его, а страсть... что ж, из страсти много женщин бросалось в его объятия. От Арианны он хотел большего.
Он спешился и бросил поводья подоспевшему пажу. Теперь, оказавшись так близко от жены, он видел, что у нее усталый вид, что щеки ее побледнели, а под глазами залегли темные тени. Он сообразил, что ночью, пока он отдыхал, Арианна почти не спала: Неста была нездорова и кашляла.
Неста! Стоило Рейну мысленно произнести имя дочери, как его наполняло ласковое тепло, словно он снова и снова возвращался домой издалека.
– Как наша девочка? – спросил он и положил руку Арианне на шею, под волосы, чтобы ласково погладить ее там.
Она слегка запрокинула голову и потерлась затылком о его руку, потом искоса глянула на него и улыбнулась. Она не всегда улыбалась так, как сейчас. Только после той ночи в кольце мейнхирион ее улыбка стала ласковой, открытой и незащищенной. Рейн тепло улыбнулся, чувствуя, как к глазам от нежности подступают слезы, что вовсе не пристало рыцарю.
– Спит, как крольчонок, – сказала Арианна, отвечая на его вопрос. – Я дала ей ложечку эля с горчичным семенем, а на грудь положила примочку из репейного корня.
Она отвернулась и заслонила глаза рукой, всматриваясь в противоположную сторону ристалища.
– Смотри-ка, уже поставили чучело! Сейчас Родри покажет себя... как по-твоему, из него выйдет добрый рыцарь? Как его служба?
– Он парень крепкий. Пожалуй, слишком уж безрассудный, но это пройдет со временем. У него не меньше мужества, чем у любого из рода Гуинеддов.
Рейн заметил, что Арианну порадовала похвала ее брату, и улыбнулся, довольный, потому что сказал правду. Тем временем Родри увидел, что сестра наблюдает за ним, улыбнулся и помахал. Опустив забрало шлема и подхватив пику поудобнее, он пришпорил коня.
Чучело было одето как сарацин, посередине деревянной груди было проточено отверстие как раз такого размера, чтобы в него прошло острие пики. Несложное устройство заставляло его непрерывно вертеться, выбивая атакующего из седла, если тот попадал в любое другое место деревянной болванки.
Родри удалось нанести солидный удар, вот только попал тот не в отверстие, а в плечо чучела. Родри попытался уклониться, но деревяшка повернулась кверху ногами, в свою очередь влепив ему оплеуху прямо в физиономию. Родри свалился с седла.
Само собой, поблизости восседал верхом на изгороди Талиазин. Тот начал хлопать себя по коленям, улюлюкать и кудахтать, как курица на насесте.
– Тебе крышка, Гуинедд! – вопил он. – Тебя поразил на поединке сам Чу-Чу Сарацинский, славный король всех чучел!
Родри, ошеломленный ударом, приподнялся на вытянутых руках и помотал головой. Почва на лугу перед Руддланом была болотистой, и потому он плевался жидкой грязью и был покрыт ею с головы до ног.
– Нет, тебе не просто крышка, Гуинедд! Твои верные соратники понесут тебя на знамени, затыкая носы от вони! От твоего гроба за версту будет смердеть лошадиной мочой и лягушками!
Родри издал вопль ярости, вскочил и бросился на оруженосца, ревя, как раненый бык. Кудахтанье Талиазина прервалось.
В начавшейся свалке невозможно было разобрать, чьи взлетают кулаки и лягаются ноги. Наконец Талиазину удалось вырваться. Несколько мгновений парни стояли друг против друга, тяжело дыша, потом Родри размахнулся и одним ловким ударом расквасил оруженосцу нос. От неожиданности тот свалился задом в лужу. Фонтан грязи окатил неосторожно приблизившихся зрителей.
Арианна ахнула и бросилась было к месту происшествия, но Рейн удержал ее за руку.
– Ничего, пусть подерутся. Надо же им когда-нибудь выяснить отношения до конца.
Между тем Родри уже собрался поставить точку на потасовке, пнув Талиазина в пах. Тот увернулся на редкость быстро и вскочил на ноги. Схватив Родри за волосы, он дал ему подножку и провез лицом по грязи, пропахав широкую борозду.
Арианна содрогнулась и закрыла лицо руками, но Рейн заметил, что она подглядывает в щелочку между пальцами.
Рыцари, пажи и оруженосцы постепенно стянулись в широкий круг дерущихся, благоразумно не приближаясь к ним. Кое-кто начал заключать пари, другие последовали их примеру. Шум стоял такой, что поначалу никто не расслышал криков Эдит. Та бежала через поле, подобрав юбки чуть ли не выше колен, чепчик, в который она облачалась для ухода за ребенком, сбился на одно ухо, рябое лицо было совершенно искажено.
– Миледи, миледи! Неста! Прошу вас, поспешите... ох, миледи, ей совсем плохо!
***
Рейн в полном одиночестве стоял посреди опустевшего заболоченного луга. За несколько прошедших часов лицо его обострилось, щеки ввалились. Глаза в глубоко запавших глазницах казались потухшими темными ямами, их угрюмый взгляд не отрывался от окна спальни Руддлана. Сквозь щели в ставнях не пробивалось и намека на свет, и это означало, что ни один из подвесных светильников не зажжен. Там, в этой сумеречной комнате, в колыбели, расписанной веселыми розовыми цветами, лежала Неста. Она прожила всего шесть месяцев и теперь умирала.
О Господи, Господи Боже!.. Но в небесах не было Бога, и милосердия там не было тоже, как и на бренной земле. Все изменилось за несколько считанных часов. Он, Рейн, не был больше славным, непобедимым рыцарем, потому что не мог сразиться с драконом, который оскалил над Нестой пасть. Смерть! Он всегда считал ее безделицей, о которой не стоит и думать... свою собственную смерть. Но не его малышки, не Несты.
Сумерки сгущались, и Рейн наконец сделал неуверенный шаг по направлению к замку. Его остановил отчаянный крик, жалобным эхом отдавшийся под сводами леса. Зажмурившись, Рейн помедлил, без сопротивления принимая боль, когтистой лапой сдавившую сердце, но ему некуда было идти, кроме как туда, откуда донесся крик. Он пошел, ускоряя и ускоряя шаг и каждую секунду ожидая, что крик повторится. Но теперь все было тихо вокруг.
Воздух внутри закрытой и непроветриваемой спальни был спертым и душным. Арианна стояла у колыбели и покачивала ее, что-то негромко напевая, словно Неста все еще была жива.
У двери Рейна остановила Эдит. Рябое лицо горничной совершенно распухло от слез, глаза заплыли.
– Милорд, леди Арианна обезумела от горя. Она не верит... не может принять того, что...
– Уходи! – приказал он хриплым голосом. Эдит бросилась к двери, приглушенно рыдая. Рейн остановился на полпути от двери до колыбели. Ничто не могло заставить его бросить хотя бы один взгляд на мертвое личико дочери. Ничто на свете.
Он стоял посередине комнаты не в силах дышать от боли, царапающей сердце. Внезапно его охватил горький и яростный гнев – гнев на Арианну. Она и только она была виновата в том, что случилось! Он доверил ей свое сердце, а она заставила его вновь испытать боль, против которой он так долго и мучительно создавал внутри себя толстенный панцирь! Она нашла щелку в этом панцире и змеей вползла под него, чтобы разрушить защитную оболочку, и постепенно для него снова стало небезразлично все то, что можно потерять, испытав величайшую боль. И почему он позволил ей это? Он, наученный таким долгим опытом! Разве он не знал, что стоит открыться хотя бы на секунду, тотчас получить удар, от которого, может быть, никогда не оправишься?
Несмотря на временное помутнение рассудка, Рейн понимал, что несправедлив к жене, что ее вины нет в том, что случилось с Нестой, но уже не способен был удержаться от упрека:
– Как ты могла допустить это?
– Не волнуйся, Рейн, все будет в порядке, – сказала Арианна, поворачиваясь и глядя на него безжизненными глазами. – У нее всего лишь небольшой кашель.
Он почувствовал, как каменеет его лицо. «Прекрати! – попытался он урезонить себя. – Прекрати немедленно!» Но он уже не мог остановиться.
– Ты называешь себя ясновидящей, Арианна. Ты должна была предвидеть то, что случится! – Он махнул рукой в сторону колыбели и болезненно сморщился. – Зачем, зачем ты подарила мне ее, если с самого начала знала, что она умрет?
Арианна сделала слабый отрицательный жест рукой. Веки ее затрепетали тоже, словно она только что очнулась от глубокого сна или, может быть, обморока. Потом она медленно повернулась к колыбели... и стиснула расписную спинку так, что побелели пальцы. Рейн услышал сдавленное всхлипывание, еще одно и еще, пока звук душераздирающих рыданий не заполнил темное помещение.
– Пойду поговорю с каретником насчет гроба, – сказал Рейн в пространство.
Он отвернулся от рыдающей жены и пошел к двери. Он не видел, куда идет, и не знал, куда направляется. Он находился в аду, сознавая только одно: выхода нет.
– Рейн!
Он даже не замедлил шаг. Арианна судорожно повернулась, не удержалась и рухнула на колени, одной рукой держась за колыбель, а другую протягивая ему вслед. Рейн не видел этого, потому что так и не оглянулся.
На детской груди лежало крохотное распятие. Неста покоилась в гробу на возвышении, задрапированном черным погребальным покровом, вокруг горели высокие тонкие свечи. Язычки пламени мигали от сквозняка, то погружая в сумрак, то выхватывая из него шлифованное дерево креста, позолоту вокруг затененных ликов святых и драгоценные камни, украшающие раку с мощами.
Арианна стояла у гроба усопшей. Она была одна.
Время от времени она пробовала молиться, но могла припомнить только обрывки священных текстов. Она старалась дышать неглубоко, но все равно горло першило от густого приторного запаха ладана. Глаза жгло так, словно в каждом из них торчало по раскаленной игле. Она пролила столько слез, что их больше не осталось.
«Я не могу этого выносить, – думала она. – Господи, пусть это кончится! Я не могу больше!»
Дверь часовни скрипнула отворяясь. Арианна медленно повернулась, отчаянно надеясь увидеть на пороге Рейна.
Но свет выхватил из полумрака оранжевые пряди волос. Талиазин в несколько быстрых шагов пересек квадратный неф и приблизился к гробу. Но посмотрел он не на Несту, а на Арианну. Его юное лицо было суровым, глаза мерцали и казались бесконечно старыми.
– Ах, миледи... – и это было все, что он сказал, но в этих двух словах заключался длинный-предлинный монолог, полный сострадания и печали.
Арианна отвернулась и опять стала смотреть на мертвое лицо дочери. Она боялась, что уже не сможет плакать, как бы ни было больно, но сейчас ощутила на щеках новые слезы. «И откуда они только берутся», – думала она с тупым отчаянием, но уже знала, что источник скорби неиссякаем. Ей казалось в эту минуту, что горе никогда не кончается, что оно вечно.
– Скоро нам придется ее похоронить... где же он? Талиазин, объясни мне, почему он не приходит оплакать ее?
– Он любил ее, миледи.
– Но я тоже любила ее! – вырвалось у Арианны, и она повернулась всем телом. – Неужели он не видит, не понимает... Она поднесла сжатый кулак ко рту и впилась в него зубами.
– Он страдает, миледи.
– Но разве это дает ему право мучать меня? – Она вцепилась в волосы, стараясь удержать исступленные рыдания. – Я так его люблю, а он... он убивает меня!
– Так уж устроен мир, миледи, что любовь всегда приносит боль. Даже те, кому счастье суждено с самого начала, знакомы со сладкой болью опасений и переживаний, которая идет с любовью рука об руку: ведь когда любишь, сильно рискуешь – рискуешь однажды потерять. Тот, кого любишь больше себя самого, может погибнуть... или погубить тебя.
Арианна кивнула. Она знала теперь, как глубоко – слишком глубоко – чувствует Рейн. Это было его слабое место, его ахиллесова пята: если уж он любил, то любил слишком сильно.
– Он никогда больше не пойдет на такой риск, – сказала она. – Никогда.
«Еще одна потеря, еще одна рана в его сердце... но как же мне теперь жить? Я не смогу в одиночку нести эту боль, тогда как с ним, с его любовью, мне все под силу. А Рейн? Что ему в моей любви? Она только вынуждает его открыться для того, что он не способен выдержать. Есть ли у меня право снова толкать его на это?»
Талиазин мягко положил ладонь ей на плечо, и Арианна ощутила, как внутри, очень глубоко (должно быть, в душе ее), распространяется тепло, ласковый золотистый свет.
– Он снова научится любить, потому что ты покажешь ему как. Иди к нему, дитя мое. Ты нужна ему. Наступило время тебе подставить плечо, чтобы он мог опереться.
***
Каким-то образом Арианна догадалась, где искать Рейна. Очень возможно, это Талиазин вложил ей в душу интуитивное знание вместе с умиротворяющим светом. «Иди к нему, дитя мое», – сказал он, и слова эти прозвучали естественно, хотя произнес их человек молодой – моложе, чем сама Арианна. Что ж, он был не просто оруженосец, у которого еще и борода не росла как следует, он был ллифраур – могущественный маг, умеющий перевоплощаться. Он был старше, чем само время.
Серые и внушительно неподвижные на фоне бледного предзакатного неба, тринадцать камней мейнхирион стояли точно так же, как и столетия назад: прикованные к земле, устремленные к звездам. Ветер снова и снова налетал на их несокрушимую грудь, посвистывая в невидимых трещинках, но камни оставались равнодушными.
Однажды ночью она и Рейн разделили в кольце мейнхирион неописуемую страсть и взаимопроникновение. Они были подлинно близки тогда, и казалось, любовь их старше, чем камни, она так сильна, что ее не сможет убить даже неумолимый бег времени, даже смена столетий не властна над ней. Их любовь была тогда прибрежной скалой, которую морская волна захлестывает лишь на несколько мгновений, чтобы отхлынуть и оставить по-прежнему нерушимой. Любовь-скала... вечная, непобедимая, неподвластная времени, как камни мейнхирион...
Рейн стоял на отлогом берегу, у самой кромки прилива. Волны одна за другой бежали к мыскам его сапог, но откатывались, так и не коснувшись. Он стоял, запрокинув голову и свесив по бокам руки, сжатые в кулаки. У него был вид человека, который выкрикивает упреки, обращенные к Богу. Но он молчал.
Арианна не успела еще позвать его по имени, как он обернулся.
Он изменился. Что-то в его душе надломилось, и он даже не пытался это скрыть. Лицо его было искажено, в глазах застыла боль. Он не мог и не хотел больше ничего скрывать от нее, он открыл ей себя вплоть до самых глубин души.
Арианна сделала только один шаг. Рейн бросился к ней навстречу, глубоко увязая в песке. Когда он приблизился, то опустился на колени и прижался щекой к ее ногам. Взгляд его был таким измученным, что глаза казались слепыми.
Арианна протянула руку, но замерла, не решаясь коснуться его волос.
– Арианна... – шептал он, – Арианна, Арианна... Плечи его содрогнулись, окаменели – и затряслись. Беззвучные поначалу рыдания становились все громче и наконец превратились в отчаянные, выворачивающие душу вскрики и хрипы – так плачет человек, не умеющий плакать.
– Обними меня... Арианна... обними меня...
Глава 24
– Ре-ейн!
Арианна бежала вверх по склону холма, высоко подобрав юбки, и ее белые ноги мелькали над сухой зимней травой.
Подводы, тяжело нагруженные бревнами для потолочных балок, скрипнув, остановились. Тяжелые деревянные молоты замерли на полувзмахе, и зубила помедлили, уткнувшись в камень, который до этого прилежно обтесывали. Землекопы перестали копать, а возчики – вывозить землю. Все работы по строительству нового замка были остановлены: мужской пол упивался видом бегущей леди Арианны.
– Ре-ейн!
Он ждал ее на гребне холма, уперев руки в бока, расставив ноги и старательно хмурясь.
– Здесь работает в общем и целом человек сорок, и каждый из них разглядел твои ноги чуть ли не до того места, откуда они растут, – возмутился он, когда Арианна, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, остановилась перед ним.
– Где же тебе удалось найти сразу столько мужчин, которые ни разу в жизни не видели места, откуда растут женские ноги? – отпарировала Арианна, и в глазах ее заплясали веселые чертики, – Хватит хмуриться, Рейн! Я принесла чудесную новость. Можешь себе представить, не успела я позавтракать, как меня тут же вывернуло наизнанку!
– Прикажешь оповестить об этом событии всех соседей?
– Пожалуй, лучше подождать месяцев восемь-девять. Только тогда смысл услышанного дошел до Рейна, и лицо его озарилось радостной надеждой.
– Ты хочешь сказать, что у тебя снова началась утренняя тошнота?
Арианна открыла рот, чтобы посвятить его в детали, но Рейн не дал ей такой возможности, схватив в охапку и с силой прижав к груди так, что она ахнула. Потом он закружил ее, одновременно целуя в губы. Ноги ее во время этого бешеного кружения отнесло в сторону, волосы тоже, и они реяли по кругу, как наполненный ветром парус.
Когда Рейн опустил Арианну на землю, они вынуждены были схватиться друг за друга в ожидании, пока окружающее не перестанет сначала головокружительно вращаться, а потом – пьяно крениться. Арианна при этом едва не порвала, ворот его рубахи, в который конвульсивно вцепилась обеими руками, а сам он был так оглушен грохотом сердца, что даже не заметил, как засмеялся.
– Давай немного побродим у реки, – предложила Арианна, дотронувшись до его щеки.
Размякшая от дождей прибрежная грязь за ночь схватилась коркой льда и теперь похрустывала под ногами. За спиной оставались две двойные цепочки – не следов, а звездообразных вмятин с разбегающейся паутиной трещин. Река струилась неспешно, ровная и серая, отражая солнечные аучи, словно начищенные латы.
Ветер дул от строительной площадки, неся с собой запах извести, которую гасили, готовя для раствора. Он нес и звуки: удары зубила по камню, постанывающий скрип кожаных ремней лебедки, окрики, проклятия и хриплый смех рабочих. Рейн повернулся и посмотрел на гребень холма. От реки едва были видны начатые внешние стены
замка и основания круглых башен в обоих тупых углах, зато хорошо просматривалась внутренняя башня, достигающая высоты в два человеческих роста и окруженная лесами. Она росла медленно, трудно – двенадцать футов толстенной каменной кладки в год.
Порой Рейн ловил себя на том, что поражается собственной дерзости. Чтобы осуществить задуманное, требовалось столько времени, что он вполне мог покинуть этот мир до того, как проект будет завершен. Было странно сознавать, что именно он, не раз измерявший свое будущее в часах, а не в годах, взялся за такое долгое дело.
Он взял Арианну за руку, и они пошли вдоль берега реки. Арианна выглядела задумчивой и ступала медленно, рассеянно поглаживая мозоли на его ладони. Некоторое время спустя она остановилась, повернулась к нему и подняла его руку к лицу, щекотно коснувшись губами костяшек согнутых пальцев.
– Рейн, мне страшно...
Он не сразу нашелся, что ответить, и просто зарылся рукой в волосы Арианны у самой шеи. Он знал, чего она боится, потому что и сам боялся того же: дети умирали слишком часто, и потому само их рождение сопровождалось страхом. Кроме того, Рейн сознавал, что может потерять и Арианну.
Он подавил вздох и слегка прижал ее к себе, потом пpосунул пальцы под высокий ворот теплого платья, чтобы коснуться тревожного, трепещущего пульса на горле.
– Все будет хорошо, – тем не менее, сказал он, привлекая ее к себе.
Они долго стояли, тесно прижавшись друг к другу: Рейн – успокаивающе поглаживая жену по спине, она – изо всех сил обнимая его за талию.
Слова, которые он только что произнес, ничего не значили, но он чувствовал, что должен был их сказать, что самый их звук уже нес в себе обещание того, что все может быть хорошо. О том же говорило и его объятие, да и сам Рейн – свидетель Бог! – находил утешение в объятиях Арианны.
– Я люблю тебя, Рейн.
Он ощутил удивительное, дышащее лаской тепло, и подумал, что только теперь, после бесконечно долгих лет трудной дороги, пришел к порогу родного дома. Впрочем, нет, не так: дома у него никогда не было, и только теперь он обрел его.
Он пытался сказать, что тоже любит ее, но не сумел: слова, которые просились на язык, застряли где-то на полдороге от сердца до горла – и потому он промолчал, заменив признание самым нежным поцелуем, на который только был способен.
Он проводил Арианну до самого замка – старого замка, в котором им предстояло жить еще долгое время, – но не поднялся вместе с ней в спальню. Вместо этого он прошел в часовню.
Как-то раз во Франции, на поле недавно отгремевшего сражения, когда Рейн стоял среди трупов, весь забрызганный кровью (но не своей кровью, как случалось чаще всего), проповедник сказал ему, что не имеет значения, верит человек в Бога или нет. Главное, сказал он, это молиться, потому что Бог прислушивается к священным словам и порой дарует свою милость тому, кто достаточно часто их произносит. В тот момент Рейн не поверил ему, потому что считал: Богу нет дела до смертных, и он глух к их молитвам.
Вот и теперь он помедлил на пороге часовни, чувствуя себя лицемером. Из приоткрытых дверей веяло запахом ладана и тающего воска зажженных свечей. Рейн толкнул тяжелую створку, и ему показалось, что он стоит перед зияющим устьем темной пещеры. Внезапно в нем ожили воспоминания детства: долгие часы, проведенные на богослужениях. Часы, посвященные Богу, в которого он никогда не верил.
Наконец он шагнул через порог, чувствуя на себе насмешливые, злорадные взгляды святых с барельефов, обрамляющих портал.
Хотя считалось, что лорд должен подавать добрый пример подданным, Рейн редко посещал мессу и потому был внутри часовни считанное число раз. Роспись на стенах переливалась позолотой, как дорогая венецианская парча, но Рейн не чувствовал присутствия Бога ни в картинах на библейские сюжеты, ни в священных сосудах из золота и серебра. Он лег на пол перед алтарем – ничком, раскинув руки, как предписывали церковные каноны. Камень, к которому прижималась его щека, был холодным и пахнул тленом, как старая могила.
Рейн боялся, что не сумеет подобрать слова, но они потоком полились из глубин души, из глубин сердца – слова страстной мольбы.
«Господь милосердный... не спеши забрать ее в царство небесное! Возьми взамен все, что у меня есть, сделай со мной все, что пожелаешь, но только не отнимай ее у меня! Не отнимай Арианну!»
Двумя месяцами позже Арианна стояла, прислонившись к столбу, служившему подпоркой соломенной кровле жалкого строения. С низкой стрехи текло ручьем в перемешанную сапогами грязь у входа.
Кристина, дочь галантерейщика, склонилась над закопченным чугунком, который был подвешен над костром, разложенным прямо на земляном полу. Зачерпнув варево большим черпаком, она начала разливать его в деревянные миски, адресовав Арианне кривую улыбку. Почти тотчас же ее взгляд переместился в угол, где был брошен соломенный тюфяк. Разбросав по подстилке грязные медово-рыжие волосы, там то трясся в лихорадке, то немилосердно потел Кайлид.
Дверь лачуги была открыта, чтобы впустить внутрь хоть немного дневного света, и через порог фонтанчиками брызгала дождевая вода, подгоняемая порывами промозглого ветра. Порог был выкрашен известью (как делалось в каждом уэльском доме, даже самом нищенском, чтобы отвадить нечисть), но он так вымок, что выглядел не светлее земляного пола. Этот дом и в самом деле был нищенским: всего-навсего пастушеская хижина, используемая только в теплый сезон. Не слишком приятное место для зимовки.
В сущности, хижина не имела ни стен (потому что трудно назвать стенами плетенку из ивовых прутьев, пусть даже очень плотную), ни очага. В полу было вырыто круглое углубление, в котором горел огонь. Для выхода дыма в кровле было проделано отверстие, но оно не слишком хорошо служило этой цели, в основном пропуская внутрь дождь. Да и сам костер трудно было назвать костром. Непросохшие обрывки лозы дикого винограда больше трещали и плевались искрами, чем давали жар. Несмотря на распахнутую дверь, в хижине удушливо пахло дымом, незатейливым варевом и мокрой овечьей шерстью
Несколько минут спустя Кайлид достаточно оправился от приступа лихорадки, чтобы приподняться на локте и устремить хмурый взгляд на хозяйку жалкого строения, в котором он теперь обитал. Кристина молча расставляла на столе миски и раскладывала ложки, Арианна сочувственно следила за ее действиями. Заметив это, Кайлид нахмурился сильнее.
Наконец Кристина закончила «сервировку» ободранного, покрытого кругами от винных кружек стола и начала отрезать краюхи от заплесневелой ковриги простого хлеба. Кроме Кайлида, в хижине находилось еще двое мужчин. Один из них уже сидел за столом, уперев в бедро лиру, знававшую лучшие времена. Неуклюжие от холода пальцы двигались по струнам, наигрывая жалобную мелодию. Голосом низким, сочным и поразительно уэльским (как и варево в миске перед ним) он начал петь, и песня естественно вплелась в унылый звук дождя.
Я никому не позволю наступить на мой плащ, Я никому не позволю вонзить плуг в мое поле...
Его товарищ нагнулся над полупустым бочонком эля, зачерпнул напиток в две кружки и принес их к столу. Он как раз начал заносить ногу, намереваясь сесть на скамью, когда из угла раздался слабый, брюзгливый голос Кайлида:
– Убирайтесь отсюда!
– То есть, как это – убирайтесь? – удивился он, застыв над скамьей в неестественной позе. – Там же льет как из ведра!
– Вон! – взревел Кайлид, собрав все силы. Недовольно ворча, мужчины подхватили миски и кружки и вышли под дождь.
– Ты тоже, Кристина, – приказал Кайлид и добавил более мягко: – Прошу тебя.
Дочь галантерейщика бросила на него взгляд, в котором смешались возмущение и обида. Не говоря ни слова, она сняла с колышка на стене свой плащ и вышла следом за мужчинами.
– Они промокнут, – заметила Арианна.
– Не промокнут, ниже по склону есть еще одна такая же лачуга, – буркнул Кайлид. Взгляд его скользнул с лица сестры на ее живот, уже слегка выпуклый, и темно-медовые глаза сузились. – Ну и плодовита же ты! В таком состоянии тебе не стоило бы разгуливать под дождем.
– Когда я выходила за дверь, светило солнце. Не забывай, что мы в Уэльсе, Кайлид.
Тот начал было смеяться, но смех скоро обернулся захлебывающимся кашлем, который сотряс все его исхудавшее тело и вызвал болезненный багровый румянец на впалые щеки.
– Ты принесла что-нибудь от этого чертова кашля? – спросил Кайлид, как только ему удалось отдышаться.
Арианна сбросила на плечи отороченный мехом капюшон теплого плаща и отстегнула от пояса мешочек со всякими снадобьями. Среди других там находилась настойка шандры – самое сильное отхаркивающее средство. Арианна добавила необходимое количество в кружку с элем.
Присев на продавленный тюфяк, служивший Кайлиду постелью, она вложила кружку в руки брата. Ветер порывом дунул в распахнутую дверь и отбросил мокрые волосы с его лба, покрытого крупной испариной. Оказавшись так близко от Кайлида, Арианна поняла, что он болен серьезнее, чем она решила поначалу. Он не просто горел в лихорадке, кожа на его лице и руках приобрела неприятно пергаментный вид, словно этот человек, некогда крепкий и сильный, усыхал час за часом. Но Арианна не нашла в своем сердце былой сестринской любви. По правде сказать, она не чувствовала даже жалости. Кайлид навсегда убил в ней жалость в ту ночь, когда вонзил кинжал в спину Талиазина.
– Я бы ни за что не пришла сюда, кузен, даже зная, что ты серьезно болен, – сказала она, придав как можно больше твердости голосу и выражению лица. – Я здесь только потому, что, по словам Кристины, ты готов сдаться на милость лорда Руддлана, моего мужа. Она сказала правду или солгала?
– Не солгала, нет, – ответил Кайлид, обессиленно откидываясь на сбившуюся подушку. – Но не думай, что я собираюсь совершить очевидное самоубийство. Я хочу, чтобы мне была обещана безопасность. Ответь, Арианна, та сможешь добиться этого?
– А ты сможешь отказаться от всех своих прав на Рос и убраться прочь из Уэльса? Сможешь больше не мешать нам жить в мире?
– Я принесу твоему мужу клятву...
– Нет, не ему, а мне! Принеси клятву мне, твоей кровной родственнице.
Кайлид вспыхнул все тем же болезненно-бурым румянцем, и его глаза заметались, избегая взгляда сестры. Арианна ждала, зная, что клятва Кайлида Рейну не будет стоить и пенса. Зато клятва, данная кровной родне, будет для него священна, ибо ни один уэльсец не решится содеять то, за что на Страшном Суде ему придется держать ответ перед Богом.
– Будь ты проклята! – крикнул Кайлид. – Клянусь!
– По-твоему, это клятва? Нет уж, я хочу слышать, как ты клянешься по всем правилам, Кайлид Дейфидд.
– Ладно! – Кайлид пронзил Арианну яростным взглядом и поднял дрожащую правую руку. – Спасением души своей клянусь перед Богом, что отказываюсь от всех прав на Рос и впредь никогда не развяжу войны против нормандского ублюдка, которого ты называешь мужем, да сгниет его черная душа в аду!
– Не думаю, что Бог примет клятву, в которой упомянут ад. К тому же я почему-то все равно не верю тебе. Зачем ты все это затеял, если так и не смирился?
– Из-за Кристины, пропади она пропадом! – процедил Кайлид, ударяя кулаком по полу. – Дуреха присосалась ко мне, как пиявка к коровьему боку!
Его выразительный рот свело гримасой не то раздражения, не то жалости. Он обвел взглядом хижину и беспомощно махнул рукой.
– Ты только посмотри вокруг, Арианна! Еще один месяц в этой дыре – и чудесная белая кожа Кристины станет похожа на хорошо прокопченный окорок. Она так исхудала, что порой мне кажется, я буквально вижу, как она чахнет и сохнет. На днях я предложил ей бросить меня здесь, а самой вернуться в лавку, оставленную на попечение приказчика... – Кайлид криво усмехнулся, продолжая раздраженно постукивать по полу. – Мы переругались, тем дело и кончилось.
– Меня это нисколько не удивляет. На месте Кристины я не посмотрела бы, что ты болен, и как следует огрела метлой.
– Хватит и того, что мне на голову опрокинули кувшин эля, – Кайлид улыбнулся впервые за время разговора.
Арианна помолчала, разглядывая его. Он и правда был довольно красив, с этими медово-рыжими волосами, вислыми белокурыми усами и золотистыми глазами. Однако в нем чувствовались скрытая злопамятность, умение лелеять и растить в себе обиду, даже по пустякам. В нем угадывалась жадность. Арианна подумала, что у некоторых женщин странный вкус в отношении мужчин.
Но она по-прежнему симпатизировала Кристине и потому сделала еще одну попытку объяснить то, что отказывался понять упрямец Кайлид.
– Если женщина по-настоящему любит мужчину, она пойдет на все, чтобы оставаться рядом с ним, чтобы рожать ему детей.
– Тогда тебя можно только пожалеть, – заметил Кайлид, кисло поджимая губы. – Вряд ли тебе хочется снова и снова рожать для нормандского ублюдка.
Арианна не успела ответить. Заглушая шум дождя, послышался все более громкий стук копыт. Ниже по склону кто-то закричал тонко и пронзительно, как раненый заяц. Арианна бросилась к двери. Кайлид, у которого недостало сил даже вскочить с тюфяка, разразился злобными проклятиями.
