Текст книги "Хранитель мечты"
Автор книги: Пенелопа Уильямсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)
– Клянись же, Арианна! Скажи нужные слова.
Она открыла рот, но не смогла издать ни звука. Рейн выпустил ее руки.
– Постойте, милорд, постойте! – Теперь уже она схватила его за руки и сжала их на рукояти меча. – Постойте же! Я сделаю это... потому что... потому что я хочу это сделать.
Перед глазами все поплыло, и горячие соленые слезы покатились по щекам, попадая в рот. Арианне было все равно, она смотрела на две пары рук, сжимающих меч (ее – маленькие и белые, его – большие и смуглые). Всего лишь плоть, прильнувшая к плоти, – нет, больше, гораздо больше! Ей вдруг показалось, что в них течет сейчас одна, общая кровь, и одно общее сердце бьется разом в его и ее груди.
И она произнесла простую клятву верности, изменив одноединственное слово.
– Я, Арианна из рода Гуинедд, согласна стать твоим вассалом и... женщиной из числа твоих людей. Клянусь Богом и всеми его святыми, что мои верность и честь пребудут с тобой, что бы ни случилось.
Рейн поднял ее с колен, и Арианна подставила лоб, чтобы принять традиционный поцелуй милости. Но он отбросил меч и подхватил ее, приподняв одной рукой. Другая, как обычно, нырнула ей в волосы, запрокидывая голову. Арианна потянулась навстречу. Рейн втянул ее губы в рот, словно хотел всосать в себя ее душу, потом раздвинул их и вошел в ее рот, как входил в тело. Даже сладкий и хмельной вкус меда не мог заглушить его собственного вкуса. Арианна подумала, что готова целовать его вечно.
Потом он наклонился, чтобы подхватить ее под колени. Оказавшись в его руках, она расслабилась и позволила нести себя к кровати. Они упали вместе и принялись кататься от спинки к спинке, потому что каждому хотелось немного побыть сверху. Наконец Рейн победил. Он уселся, оседлав ее и глядя сверху вниз глазами, в которых вместо гнева был теперь голод, и которые пылали, как два факела.
– Теперь ты моя, – сказал он. – Мой вассал.
– Да, я – ваш вассал, милорд.
Рейн начал наклоняться снова, но потом помедлил и бросил взгляд через плечо. Арианна с удивлением следила за тем, как он спрыгнул с кровати и пошел к двери.
– Рейн?
– У меня есть кое-какие мысли насчет тебя, и благочестивые свидетели мне ни к чему, – сказал он, поворачивая статуэтку святого Дейфидда спиной к спальне.
Арианна счастливо засмеялась и простерла навстречу ему обе руки.
– Означает ли это, милорд, что вы собираетесь заняться со мной французскими извращениями?
– Возможно, возможно, – ответил он с улыбкой, которая на этот раз не исчезла, а осталась, освещая лицо. – Теперь, когда ты стала моим покорным и верным вассалом, пора и тебе научиться кое-каким французским извращениям.
Князь Гуинедд вложил Рейну в руки хирлас, выше краев вскипающий пенным медом. Длинные смуглые пальцы рыцаря сомкнулись вокруг старинного сосуда. Он ответил тестю улыбкой, в которой явственно угадывался вызов. Хотя хозяин замка и гость не обменялись ни словом, все присутствующие в зале притихли, наблюдая за безмолвным поединком взглядов. Однако очень скоро Рейн поднял рог к губам и приложился к огненно-пряной жидкости.
Арианна издалека следила за тем, как горло мужа движется с каждым долгим глотком. Оторвавшись от рога, он опустил запрокинутую голову, вытер рот тыльной стороной ладони, взгляды их встретились, хотя их и разделяло все пространство залы. Глаза Рейна сверкнули в неярком мерцающем свете факелов. Арианна ощутила этот взгляд, как поцелуй, короткий и горячий.
Она вспыхнула и отвернулась.
Она сидела рядом с матерью у громадного очага Дайна Эмриса, помогая готовить пряжу для ткацкого станка. В руках у нее были две отшлифованные палочки, между которыми сновали маленькие аккуратные руки матери. Они двигались быстро, с привычной ловкостью, и в свете очага напоминали трепещущие крылья белого голубя.
Прежде Арианна терпеть не могла мотать шерсть, но теперь это занятие вызывало воспоминания, ставшие дорогими, когда отдалились в прошлое долгие зимние вечера, проведенные за разговорами с матерью. Братья в это время практиковались в искусстве владения мечом и луком, и Арианна то и дело отрывалась от рукоделия, чтобы бросить в их сторону завистливый взгляд. Ее раздирали противоречивые желания: провести ли с матерью несколько нечастых часов наедине, за чисто женской беседой или бросить все и присоединиться к братьям в их шумной возне. Первое обычно побеждало: семья Гуинедд была слишком велика и политически влиятельна, чтобы Кристин имела возможность проводить с дочерью достаточно времени.
Арианна подняла задумчивый взгляд на гобеленовую ширму, раздвинутую перед очагом, чтобы отгородиться от жара ревущего пламени и преградить дорогу дыму, избыток которого неизбежно выходил в залу. Под сводами потолка он свивался в клубы, исчезая во мраке, залегающем среди могучих балок. Когда-то расписные и позолоченные, постепенно они все больше покрывались копотью. Кроме дыма там обитало гулкое эхо, отзывающееся на песню барда о красном драконе, давным-давно обитавшем в пещере на вершине горы Ир Уидда Фаур.
– Ты помнишь? – спросила Кристин, когда над головой затих последний слабый отзвук песни и бард дал недолгий отдых своему кругу. – Помнишь то время, когда ты была еще совсем крошкой и просыпалась по ночам от кошмаров? Тебе снилось, что под кроватью живет дракон, который питается только маленькими девочками.
Арианна засмеялась и кивнула. Еще бы ей не помнить! Но даже более живо она помнила покой, который находила в материнских объятиях, – покой и убежище ото всех страхов мира. Стоило только закрыть глаза, чтобы оживить в памяти густую волну высветленных солнцем волос, в которые она зарывалась лицом, и прохладу губ, касающихся щеки утешающим поцелуем.
– Ты приносила мне немного вина, разбавленного отваром корня пиона, и скоро я засыпала опять.
– Но только после того, как мы рука об руку спускались с кровати и заглядывали под нее. Мы ни разу не нашли там дракона.
Рейн что-то сказал Оуэну, негромко и лениво. Услышав голос мужа, Арианна снова посмотрела туда, где он сидел на возвышении рядом с ее отцом. Она отметила, что общение их становится все более непринужденным. Так, в этот момент они были погружены в оживленный разговор. Две свечи горели на столе перед ними, отбрасывая на стену громадную общую тень, тень двуглавого чудовища, очень похожего на дракона.
– Мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала Арианна, поворачиваясь к матери.
– Вот и хорошо, потому что я и сама толком не знаю что хотела сказать. – И Кристин засмеялась (смех ее напоминал чистый перезвон серебряных колокольчиков).
– Ты хотела сказать, что драконы существуют только в воображении людей... в моем воображении в данном случае.
В этот момент Рейн повернулся, и взгляды их снова встретились. Арианна ощутила стеснение внизу живота, которое распространилось быстрым жаром по всему телу, словно она выпила целый кубок хмельного меду.
Внимательный взгляд матери заставил ее оторваться от созерцания мужа. Между светлыми бровями Кристин наметилась легкая морщинка – такое выражение бывало на ее лице в тех случаях, когда ее что-нибудь тревожило. Арианна вдруг почувствовала родство с матерью, которое было гораздо более глубоким, чем кровное. Это было родство по сути своей, начавшее зарождаться еще тогда, когда женщина впервые ступила на бренную землю... и полюбила мужчину,
Сколько Арианна помнила себя, столько она была уверена в том, что ее родители горячо, неистово любят друг друга. Кристин была женщиной деятельной и слишком занятой для того, чтобы часто ласкать детей и тем более рассказывать им о своих чувствах, но они и без того знали, что Оуэн – средоточие ее мира, зеница ее ока. Когда они были вместе, она тянулась к нему, как подсолнух тянется к солнцу, расцветая на глазах. Когда он бывал в отъезде, она меркла и никла...
Кристин вынула из рук дочери палочки, успевшие превратиться в толстые мотки, и заменила их пустыми. Пока она заправляла нить в ушко на одной из них, Арианна следила за ловкими движениями материнских пальцев.
– Когда ты впервые встретила папу, ты сразу полюбила его?
Кристин задумалась. На ее лицо легла тень воспоминаний, словно тончайшая вуаль опустилась на милые черты.
– Полюбила ли я его сразу?.. – переспросила она. – О нет! Вовсе нет. Он так пугал меня, что я боялась даже смотреть на него. Он казался мне замкнутым и очень суровым, даже бездушным. К тому же он хотел поскорее оказаться со мной в постели, почти с того самого момента, как мы впервые встретились. – Она ненадолго умолкла, глядя вдаль со слабой улыбкой на губах. – Это желание жило в нем, как пламя в очаге, и я ощущала его, сама не зная, как к этому относиться. Я боялась... но и тянулась к этому пламени. Я хотела, чтобы это случилось.
Арианна смутилась. Более того, она была шокирована подобным откровением в устах матери. Внезапно она испугалась момента, когда Кристин повернется и посмотрит ей в глаза.
Она предпочла отвернуться к возвышению, где отец непринужденно откинулся в кресле, в одной руке держа рог с медом, не менее древний, чем хирлас, а другую положив на высокий резной подлокотник. Вот он сказал что-то своим низким рокочущим басом, и Рейн засмеялся. Руки мужа двигались с неожиданной грацией, показывая выпады воображаемым мечом, и сразу становилось ясно, что речь идет об одном из многочисленных поединков, в котором ему приходилось участвовать.
Между ног у нее до сих пор было горячо и влажно после того, как они были близки. Арианна попыталась представить себе, как ее родители проделывают все то, чем совсем недавно занимались она и Рейн, но смущение не позволило ей сделать это. До этого она всегда смотрела на Кристин и Оуэна Гуинедд с точки зрения дочери: это были ее родители, добрые, мудрые, обычно мягкие, но строгие, когда дело касалось проступков. И вдруг оказалось, что это еще и люди из плоти и крови, подверженные человеческим слабостям и страстям. Это была совершенно новая точка зрения, и требовалось время, чтобы принять ее.
Между тем Оуэн поднялся с места, и его благодушный рев огласил залу.
– Кристин, любовь моя! Руддлан и я решили отправиться в набег! У Мерфина Хайвела размножилось стадо овец, на которое я еще прошлым летом положил глаз. Видела бы ты, что-это за овцы: кроткие, пухлые, и шерсть у них белее свежих сливок!
Оба закаленных в битвах воина начали спускаться с возвышения, цепляясь друг за друга, словно двигались вниз по крутому склону горы Ир Уидда Фаур. Не без труда одолев ступени, они направились к очагу, стараясь идти медленно и осторожно. Однако похоже было, что предметы мебели сговорились попадать им под ноги. Зала огласилась ударами и проклятиями. Наконец целые и невредимые, но едва переводящие дыхание, рыцари предстали перед своими прекрасными дамами.
Оуэн разразился оглушительным смехом. Его дыхание было так густо насыщено винными парами, что у Арианны зашумело в голове.
– Проходимец Мерфин не заслуживает такого славного стада. Это идет против всех законов природы, так ведь, Руддлан?
И он дал Рейну такого сердечного тычка в спину, что тот едва не свалился в очаг вместе с гобеленовой ширмой. Нисколько не возражая против подобных знаков отеческого расположения, Рейн смотрел только на Арианну, откровенно раздевая ее взглядом. Невольно приходил в голову вопрос: видит он ее в одном или в двух лицах.
– Мы с нормандцем, – громогласно заявил Оуэн, – пришли к такому вот решений: как храбрые рыцари и верные христиане, мы обязаны вернуть законы природы... э-э... вернуть порядок в мир подлунный.
Не дожидаясь от леди позволения покинуть их, носители справедливости неверным шагом направились к выходу, стараясь не наступить на спящих слуг и домочадцев, уже расположившихся ко сну в проходах между скамьями.
– Муж мой, смотри, не позабудь меч и щи-ит! – сладким голосом пропела Кристин им вслед.
– Как ты можешь поощрять подобную нелепость? – спросила изумленная Арианна, не веря своим ушам. – Они так пьяны, что ни за что не смогут сесть в седло, не говоря уже о том, чтобы добраться верхом до Ллина и сразиться с Мерфином Хайвелом!
– Если я начну спорить, Оуэн отправится в набег из чистого упрямства. Уязвленная мужская гордость заставит его доказать перед нормандским гостем, что в семье Гуинедд носит штаны он, а не его леди. – Кристин окинула взглядом озабоченное лицо дочери и пожала плечами: – Не беспокойся, далеко они не уедут.
– Я думала, только подростки могут вести себя так глупо, – сказала Арианна, провожая мужчин взглядом.
– Время от времени так ведут себя все мужчины. Девочки растут и взрослеют, становятся женами и матерями, а мальчики навсегда остаются детьми, пусть даже только в душе своей. Мудрая жена быстро учится понимать, когда восставать против выходок мужа, а когда посмеиваться над ними.
Неожиданно Арианне бросился в глаза упрямо поднятый подбородок матери. Прежде она никогда не замечала этого... впрочем, она не помнила ни одного спора между родителями, из которого вышел бы победителем отец. Если дело доходило до несогласия, именно он, могущественный князь Оуэн Гуинедд, гроза врагов, мудрый политик и храбрый воин, всегда уступал жене. Арианна дала себе слово, что уедет из Дайнас Эмриса не раньше чем переговорит с матерью на этот счет и получит несколько уроков по укрощению Черного Дракона.
В наступившей тишине громко прозвучал всплеск снаружи, за которым последовала серия леденящих кровь проклятий на два голоса.
– Наказание Божье! – ахнула Арианна, заглушая ладонью рвущийся из горла смех. – Они свалились в ров!
Мать и дочь аккуратно отложили мотки пряжи и отправились спасать своих незадачливых мужей. Шли они не спеша, словно наслаждались прогулкой по дороге к полуденной мессе. К тому времени, когда они достигли рва, часть домочадцев уже собралась вокруг, готовясь бросить конец веревки в по-дернутую ряской воду. Кристин сделала им знак удалиться, приложив палец к губам.
Ночь выдалась темная, несколько тусклых звезд и тончайший серпик луны давали слишком мало света, чтобы рассеять мрак. Стояло безмолвие, сопровождающее поздние часы. Кристин, которая в полумраке выглядела совсем девчонкой, невысокой и стройной, проскользнула туда, где возвышался деревянный ворот с цепью,
поддерживающей подъемный мост. Перекинув веревку через туго натянутую железную цепь, она, однако, не поспешила сбросить ее в ров.
– Да что, черт возьми, происходит? – заревел Оуэн, не дождавшись помощи. – Куда подевались слуги? Где мои люди? Парень, мы с тобой точно промерзнем до костей! А вонь-то какая!
Одной рукой держась за цепь, другой подбирая повыше юбки, Кристин опустилась на край моста и начала покачивать ногами, как человек, присевший отдохнуть в час досуга. Едва удерживаясь от смеха, Арианна последовала ее примеру. Ото рва поднимался не самый приятный запах застоялой воды и разнообразной гнили. К счастью для двоих неудачников, барахтающихся в илистой жиже, из замка в ров не спускали нечистоты (для этой цели служил вырытый во дворе сток в подземный ручей).
– Оуэн, любовь моя! – окликнула Кристин, опершись на руки и заглядывая во тьму, где едва виднелись очертания двух фигур. – Как странно, что ты решил искупаться в такое позднее время. И потом, разве вы с Руддланом не собирались совершить набег на стадо Мерфина?
– Это ты, Кристин, душенька? Вели поскорее принести веревку и вызволи меня из этой зловонной ямы! Что? Ты смеешься? Не смей насмехаться над своим супругом и господином! И, ради Бога, прикрой ноги!
Та только подняла подол еще выше – так, что открылись подвязки чулок. Они были так тонки, что кожа коленей просвечивала, словно это были два невиданных белых апельсина.
– Что это, доченька? – обратилась она к Арианне в притворном удивлении. – Неужели два таких могучих и храбрых рыцаря нуждаются в помощи слабых женщин? Как по-твоему, они ее заслужили?
Арианна попробовала всмотреться во тьму, но, хотя изо рва доносился отчаянный плеск, ей не удалось разобрать, что происходит.
– О чем ты говоришь, мама? Такие могучие и храбрые рыцари, конечно, сумеют обойтись без нашей помощи.
– Арианна! – донесся голос Рейна из кромешной тьмы у ее ног. – Арианна, мой нежный вассал, вспомни, что не далее как сегодня ты клялась мне в верности!
Сегодня! Арианна прекрасно помнила «сегодня», на которое намекал ее муж. По правде сказать, у нее подкашивались ноги и мутилось в глазах, стоило только вспомнить, что было «сегодня»!
– Я вот что думаю, мама, – обратилась она к Кристин, повысив, однако, голос так, чтобы он перекрыл всплески и проклятия, – долгая, холодная и темная ночь, проведенная во рву, послужит нашим рыцарям уроком. Может быть, впредь они поостерегутся бросаться в набег из-за стола, когда не держат ноги и двоится в глазах.
– Арианна! – взревел Рейн даже громче Оуэна, переставая изображать из себя нежного влюбленного.
Князь, однако, был человеком бывалым. Он заговорил куда мягче прежнего, тоном, которого Арианна никогда не слышала от него прежде.
– Кристин, женушка моя дорогая, счастье жизни моей, свет очей моих! Я знаю, ты слишком добра, чтобы бросить меня на погибель в этой тухлой канаве. – Не получив ответа, он тут же сменил тактику, как это и свойственно опытному политику: – Вот что, женщина, я человек мягкий, но до поры до времени. Если ты не позовешь людей, я заставлю тебя пожалеть об этом.
Кристин замурлыкала песенку. Внизу наступила тишина, сменившаяся громким перешептыванием, похожим на хруст кукурузных стеблей, раздвигаемых рукой. Без сомнения, мужчины обговаривали дальнейший план действий. Арианна задалась вопросом: в какой форме последует обращение к ней, будут это угрозы или уговоры?
– Ты слышишь меня, Арианна? – грозно спросил голос Рейна.
– Слышу, и даже очень отчетливо, – откликнулась она, покачивая ногами. – Продолжай, иначе нам скоро станет скучно.
– Твой отец только что сообщил мне, что в списке также значится намеренное непослушание жены ее супругу и господину – непослушание, которое подвергает риску его жизнь или здоровье. Да-да, оно есть в списке, милая моя жена! Если ты будешь упорствовать в непослушании, то как муж я буду вынужден подвергнуть тебя примерному наказанию. Тебе ничего не останется, как подчиниться, потому что таков закон. Ну, что скажешь на это?
– О каком таком списке идет речь? – удивилась Кристин. – И о каком законе?
– Наверное, он еще не протрезвел. – пробормотала Арианна.
Она чувствовала, что заливается краской, и была благодарна покрову тьмы, скрывающему это от острых глаз матери. Она сделала вид, что разглядывает ногти, хотя и руки-то были едва видны.
– Твои угрозы – все равно что иглы, которые ребенок пытается всадить в туман. Я не чувствую их уколов. Да и прохладно становится... мама, не вернуться ли нам к очагу и не приняться ли снова за свое занятие?
Обе женщины встали и разыграли целый спектакль возвращения в башню: затопали по грубо отесанным бревнам моста, зазвенели цепью. Снизу донеслась новая серия угроз и проклятий. Отойдя на несколько шагов, они остановились и начали громко совещаться.
– Да-да, я полностью согласна, что они заслуживают того, что получили, – говорила Кристин. – Но все же мы, женщины, так мягки сердцем, что не сможем крепко уснуть, если эти двое будут до утра плавать во рву.
– Возможно, в твоих словах есть доля истины, мама. Что, если часовой примет Рейна за нормандского шпиона, выстрелит и всадит стрелу прямо ему в зад?
– Не вижу в этом ничего смешного, моя маленькая женушка, – донесся из темноты голос Рейна (было похоже, что его обладатель цедит слова сквозь зубы).
Арианна зажала рот обеими руками. Мать смотрела на нее, закусив губу. – Так я принесу веревку?
– Ох, не знаю, не знаю... – Кристин тяжело вздохнула, как женщина, в которой жалость, увы, возобладала над справедливостью. – Что ж, неси, иначе до утра они наглотаются этой жижи и утонут.
Вдвоем они на совесть привязали веревку к цепи и сбросили другой конец в ров. Последовал недолгий спор о том, кому выбираться первым (причем Рейн доказывал, что молодость должна уступать дорогу мудрости, на что Оуэн возражал, что мудрость всегда уступает дорогу красоте), веревка туго натянулась, принимая немалый вес крепко сбитого мужского тела. По спине Арианны пробежал холодок, когда eй пришло в голову, что они с матерью, пожалуй, зашли в свое шутке слишком далеко.
Над краем моста появилась голова Оуэна, а потом и eго тело. Он выглядел, как некое создание из страшной сказки, с головы до ног покрытое илом и слизью, выползающее из глубокого болота по христианские души. Едва поднявшись на ноги, он устремился к жене.
– Иди-ка сюда, женщина, и поцелуй меня! – Вокруг распространился такой неаппетитный запах, что мать и дочь бросились прочь с криками и смехом. Оуэн склонился надо рвом и начал отплевываться ряской.
– Женщины! – вздохнул он.
– Без них жить невозможно, но и с ними натерпишься, – подтвердил Рейн, подтягиваясь на руках. На мосту он как следует отряхнулся и отер выпачканное в тухлом иле лицо. – Теперь я знаю, кто придумал это выражение, – Адам, потому что он первым связался с женщиной.
– Это уж точно! – фыркнул Оуэн.
Выжимая подол длинной рубахи, он искоса разглядывал лицо нормандца, своего исконного врага. Светлые глаза рыцаря не отрывались от ворот замка, за которыми только что исчезла Арианна. Князь выпрямился и положил тяжелую руку на плечо зятя.
– Ты будешь о ней заботиться, будешь лелеять ее, мою девочку?
Рейн на мгновение оцепенел. Однако он не сбросил руку тестя со своего плеча.
– Она – моя жена, а потому ничего плохого с ней не случится.
Это был не совсем такой ответ, на который надеялся старый князь, но он решил, что пока и этот сойдет.
Он подумал так, потому что видел, каким взглядом нормандец смотрит на его дочь. Не любовь заставляет мужчину так смотреть на женщину – не любовь, а вожделение. И не просто вожделение тела, но голод души, точно такой же голод, который он, Оуэн Гуинедд, испытал, впервые увидев Кристин. Он и теперь еще чувствовал его, это двадцать пять-то лет спустя! И он знал, что как раз из такого голода со временем вырастает любовь.
***
Солнечный луч проник сквозь закрытые веки Арианны, заставив ее открыть глаза. Над ней нависал расшитый золотом балдахин супружеской кровати. Не поворачиваясь, она ощупала место рядом с собой – оно было пустым. Простыни успели остыть там, где провел ночь лорд Руддлан, но его запах сохранился, и потому Арианна повернулась на живот и зарылась в них лицом.
Их брак не был образцовым, отнюдь нет. Тем не менее, за неделю, которая успела пройти со дня возвращения в Руддлан из Дайнас Эмриса, они достигли определенного согласия и понимания, а еще точнее, притерлись друг к другу. Они много смеялись, когда бывали вместе, а по ночам занимались любовью и обменивались маленькими откровениями и воспоминаниями. По ночам все бывало иначе, чем при свете дня, который казался тогда далеким и почти нереальным. Порой Арианна думала, что они напоминают кровных врагов, которым вдруг надоело ссориться и драться и которые каким-то чудом испытали друг к другу расположение. Они внезапно поняли, что могут мирно сосуществовать, а потому зарыли мечи и уселись перед очагом, чтобы выпить хмельного вина и всласть посмеяться над прошлыми стычками. И может быть... может быть со временем стать настоящими друзьями.
Объезжая владения, Рейн часто брал ее с собой. Земля, доставшаяся в приданое за Арианной, состояла из дремучих лесов, протяженных вересковых пустошей и обширных равнин, где лишь редкие скалы разнообразили море колышущихся под ветром трав. Еще встречались солончаки на месте отступившего океана, где бродили в озерцах воды чирки, цапли и другие болотные птицы, гнездившиеся там сотнями. Были еще дюны, частично заливаемые приливом, среди которых попадались зыбучие пески, но чаще всего в окрестностях замка взгляд натыкался на плодородные поля, засеянные овсом, ячменем и рожью, чередующиеся беспорядочно, как разноцветные лоскутки на одежде оборванца. По склонам холмов, дремлющих в жаркой дымке, белыми облачками лениво ползли стада овец.
Как-то раз, когда они смотрели с высокого холма на зеленую долину – великолепную пойму реки Клуид, синей лентой извивавшейся на своем просторном ложе, Арианна не удержалась от замечания:
– Наверное, тебе приятно сознавать, что все вокруг твое.
– И твое, – добавил Рейн просто.
С радостным удивлением она поняла, что для него это не только слова. Ее странный муж и впрямь считал замок и его окрестности их общим достоянием, за которое они ответственны оба....
Подумав об этом, Арианна с удовольствием потянулась в постели и напомнила себе, что разлеживаться некогда: в этот день заканчивалась жатва, присмотр за которой они делили пополам. В распахнутое окно врывался ветерок, пахнущий свежескошенной травой, и это означало, что скоро муж должен был явиться в спальню и назвать ее лентяйкой.
Арианна опустила ноги с кровати... в следующую секунду на нее налетела волна неудержимой тошноты. Она едва успела поднести к себе ночной горшок, как ее вырвало буквально фонтаном. Совершенно обессилев от необъяснимого приступа, стараясь не шевелиться и глубоко дыша, она скорчилась на камышовой подстилке. Безразличная к мысленному приказу, тошнота не желала униматься.
Потом появились ноги, длинные-предлинные, уходящие буквально к потолку. Арианна осторожно подняла взгляд от пола: где-то в вышине маячили оранжевые волосы.
– Миледи, вы что, молитесь ночному горшку? – осведомился Талиазин, ухмыляясь.
– Не строй из себя умника! – огрызнулась Арианна и поспешила подняться, смущенная тем, что ее застали в такой неблагородной позе. – Чего ради ты встал с постели и разгуливаешь, где не следует? Смотри, рана откроется...
Она еще сознавала, что произносит эти слова, – но в следующее мгновение уже лежала на постели, слабая и беспомощная, как младенец. Оруженосец сидел рядом с золотой чашей Майрддина на коленях. Вода в сосуде была совершенно обычной, и в эту воду Талиазин обмакнул тряпицу, положив ее на лоб Арианны. Это было очень кстати: ее омывали волны жара, пробегая снизу вверх, словно ее то погружали в ванну с горячей водой, то вынимали оттуда.
Арианна посмотрела в глаза, где зрачок и радужка были почти одинаково черны и подсвечивались изнутри светом, похожим на лунный. «Он не просто оруженосец, – подумала она. – Человек смертный не выжил бы после такой раны, которую нанес ему Кайлид, а этот парень не только выжил, но и успел за месяц оправиться настолько, чтобы снова совать свой нос в то, что его не касалось».
– Не хмурьтесь так, миледи, – заговорил между тем Галиазин. – Обычный обморок, беспокоиться тут не о чем.
Голос, который она слышала, был голосом Талиазина – мягкий, звучный и мелодичный, отточенный голос барда, но глаза были слишком мудрыми и взрослыми, словно принадлежали кому-то другому.
Арианна зажмурилась в надежде, что это успокоит желудок. Во рту застоялся противный вкус, голова раскалывалась от боли.
– Подать вам горшок, миледи? – заботливо спросил оруженосец.
– Думаю, я знаю, в чем дело, – пробормотала она, неохотно открывая глаза. – Один из нормандцев отравил меня.
– Это верно, виной всему один из нормандцев, – хихикнул Талиазин, и глаза его засияли радостным светом. – У вас будет ребенок, миледи.
– Это невозможно!
– Перестаньте молоть чушь! – Оруженосец засмеялся, словно только что увенчалась успехом задуманная им проделка, словно он был всего-навсего хитрым и плутоватым мальчишкой. – Это очень даже возможно. Милорд-то как обрадуется!
«У меня будет ребенок!» Арианна положила ладонь вниз живота, словно могла ощутить зародившуюся там жизнь. У нее родится ребенок! Ребенок Рейна.
Внезапно ее переполнили самые разнообразные чувства, они переплелись так, что поначалу невозможно было понять, что сильнее: радость, волнение или испуг. «Ребенок, подумать только! У меня будет ребенок!»
Постепенно до нее дошла довольная воркотня хлопочущего Талиазина.
– У вас утренняя тошнота, миледи. Дело житейское! Вам, небось, кажется, что вы ее не переживете, но, ей-богу, никто еще от этого не умирал. Кстати сказать, это хороший знак: ребенок приживается, приживается... крепко так...
С этими словами он помог Арианне усесться и поднес к ее бескровным губам кружку. – – Вот, это поможет заглушить тошноту: отвар корней ревеня и девясила. Девясил на вкус такой горький, что сводит рот. Я добавил лакрицы, но боюсь, будет ненамного слаще.
Арианна покорно выпила горькую маслянистую микстуру, скорчив гримаску неудовольствия. Когда доморощенный аптекарь уже собрался подняться, она схватила его за руку.
– Талиазин, я хочу сама известить моего супруга и господина!
– Само собой, миледи. Было бы несправедливо лишить вас этого удовольствия.
Лицо оруженосца озарилось очаровательнейшей из его улыбок, и он снисходительно потрепал Арианну по щеке, словно был старше по меньшей мере лет на двадцать. Арианна не удержалась от замечания:
– У тебя такой довольный вид, парень, словно это все твоя заслуга.
– Да поможет вам богиня, – был ответ. Глаза Талиазина горели при этом, как двойная звезда во мраке ночи.
Он направился к двери, тихонько напевая то, что показалось Арианне колыбельной. Она решила, что Талиазин ее поддразнивает, но у двери тот остановился, повернулся и пропел:
Прими меня, дева – и тело, и кровь, И сердце, в котором отныне любовь, – Чтоб были мы вместе навек.
Дверь закрылась, заглушив голос, который Арианна неизменно находила чарующим. «У вас будет ребенок, миледи». Когда она скажет Рейну, он будет рад. Нет, не просто рад – он будет счастлив, потому что разве не в этом заключается главное его желание?
Арианна погладила живот с чем-то вроде благоговейного удивления. Казалось таким странным, что прямо сейчас, минута за минутой, ребенок растет у нее внутри. Странно и чудесно! Приподняв голову, она оглядела свое распростертое тело, стараясь вообразить себя на сносях. Представить удалось: растолстевшая до полной бесформенности, с бочкообразным животом, она стоит перед дверью спальни, в которую уже не может протиснуться.
Гораздо милее была картина, где она кормит новорожденное дитя грудью. Арианна лежала и улыбалась, не сознавая этого.
Спустя некоторое время она попробовала сесть в постели, и это удалось. Тошнота прошла, оставив слабость и тяжесть в голове, но с этим вполне можно было мириться. Золотая чаша, полная воды, стояла рядом с кроватью. Удивляясь собственному спокойствию, Арианна подняла ее и заглянула внутрь. Все, что она увидела, было лицо, смотревшее с ровной поверхности воды, – ее отражение.
Она обмакнула палец в воду, и отражение исчезло, словно разлетелось на множество осколков. Если чаша что-то и знала, она была не настроена делиться секретами. Арианне было совершенно наплевать на это. Будущее было внутри нее, и она не желала другого.
