Текст книги "Город Желтой Черепахи"

Автор книги: Павел Молитвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Послушай, ты в этой технике что-нибудь кумекаешь? – высунулся из комнаты молоденький милиционер. – Хочу, понимаешь, обесточить, а проводов нет. Что за система – ума не приложу. Может, так, ерунда какая, а может, ка-ак жахнет!

Предусмотрительно сунув руку с перстнем в карман спецовки, Никита Степанович заглянул в комнату:

– А ты пупочки-то понажимай, может, чемодан этот и выключится.

– Понажимай-понажимай, – сердито буркнул милиционер и осторожно тронул одну серебристую пупочку, потом другую. – Я вот нажму, а она вдруг ка-ак даст!

В похожем на чемодан приборе что-то загудело, и милиционер поспешно отдернул руку.

– Нет уж. Пусть в этом радиобарахле специалисты разбираются, а я… – Он обернулся, замер на полуслове и попятился. – Господи, что же это?

На месте, где минуту назад стоял слесарь в грязной, прожженной на локте спецовке, извивалось и корчилось что-то непотребное: то ли громадный змей, то ли осьминог.

– Да что же это такое?! – заорал милиционер дурным голосом, и крик его слышали, наверное, не только ближайшие соседи Караваева, но и жители окрестных домов.

1990 г.

Техническая помощь

Город был затянут сетью косого мелкого дождя. Дома стали одинаково серыми, полиняли, потеряли свой цвет. Ничего не отражали мутные зеркала луж, испятнавшие черный асфальт. В такую погоду уныние словно разлито по тусклым улицам, по пустынным площадям. Хмурое спокойствие снизошло на мир, и люди, выйдя из теплого светлого помещения, не бегут, торопясь укрыться от дождя, – влага, кажется, успела пропитать и воздух, и одежду, и мысли. Надвинув капюшоны, запахнувшись в плащи, раскрыв спасительные зонтики, неторопливо идут по своим неотложным делам редкие пешеходы.

Дмитрий не имел зонтика, плащ оставил на работе и успел уже так промокнуть, что даже перестал горбиться и втягивать голову в поднятые плечи. Он ждал автобуса, которого не было минут десять. Перед этим столько же ему пришлось ждать троллейбуса, ждал бы, вероятно, и дольше, если бы не притормозил частник, за треху подкинувший его сюда.

На Дмитрия не распространилось унылое спокойствие, охватившее город на третий дождливый день. Напротив, сейчас он чувствовал особый прилив энергии, ему казалось, он возбужден до такой степени, что падавшие на него капли дождя должны тут же испаряться.

Час назад он решил проводить Ольгу. Их почти двухлетнее знакомство должно было прерваться – она отправлялась в командировку на Курилы. От того, успеет ли он в аэропорт до ее отлета, зависело многое; командировка Ольги должна продлиться не меньше года, и у Дмитрия были основания полагать, что он является косвенной причиной ее поездки, если не сказать бегства.

Он взглянул на часы: до начала регистрации пассажиров оставалось минут двадцать. Улица была пустынна: ни автобусов, ни машин, ни людей. В аэропорт вели две дороги, и ему, конечно, «посчастливилось» ждать автобус или попутку на менее оживленной. Дмитрий давно не был в аэропорту и сейчас, несмотря на табличку, начал сомневаться, существует ли еще этот автобусный маршрут и пользуются ли этой дорогой вообще.

Он был один среди нахохлившихся серых домов, а перед ним простиралось еще более серое, совсем уже унылое поле. То есть когда-то там было поле, громадный пустырь, а сейчас стояла стена мелкого противного дождичка, за которой, может, нет ни поля, ни дороги, ни аэропорта.

«Вот ведь угораздило!» – подумал Дмитрий, морщась, – рубашка плотно облепила тело, вода текла по лицу, а белые брюки стали темно-серыми и, кажется, тоже насквозь промокли.

Несколько дней назад у них с Ольгой состоялся последний разговор. Он чувствовал, что, если Ольга уедет, они расстанутся навсегда, и сделал отчаянную попытку ее удержать, двинул, так сказать, в бой «последний резерв Ставки». Он предложил ей выйти за него замуж. Было у него подозрение, что ради этих его слов и затеяна игра в Курилы. Естественно, когда девице почти тридцать, ей хочется иметь мужа, детей, хочется вить гнездо. Если бы она сказала, как он ожидал: «Ах, женская решительность все же преодолела мужскую стыдливость? Над этим надо подумать!» – или что-нибудь подобное, все встало бы на свои места. Но ничего подобного не случилось. Ольга слушала его, обхватив ладошкой маленький острый подбородок, затем встала из-за стола и, ничего не ответив, пошла к окну.

Она смотрела в темную августовскую ночь и молчала. Дмитрий ожидал совсем иной реакции и чувствовал, что начинает раздражаться. В такие минуты он не мог даже предположить, о чем Ольга думает: она словно уходила от него, убегала, ускользала куда-то в глубь себя.

– Ну что, так и будешь молчать? Ты не хочешь, чтобы мы поженились? – Он уже понимал, что командировка, которой она добивалась с таким трудом, вовсе не блажь, и если он хочет как-то поправить и изменить происходящее, то должен отступать, отступать, отступать…

«Нет». Дмитрий зябко передернул плечами, озираясь в поисках хоть какой-нибудь машины. То, что надо было отступать, он понял лишь сейчас. А тогда он был раздражен и готов был переть, как танк, только вперед. Немедленно воздействовать, разубедить, заставить!

– Конечно, я хочу выйти за тебя замуж. Я ждала… Но ты всегда говорил, что у каждого из нас своя жизнь. Ты не интересовался моими делами, не позволял мне вникать в твои. Я даже не знаю, о чем ты мечтаешь…

– Как о чем? – У Дмитрия глаза полезли на лоб. Еще никто ни в школе, ни в институте, а тем более на работе не спрашивал у него, о чем он мечтает!

Он вспомнил парадокс Уайльда: «Определить – значит, ограничить». И кто-то еще… Гессе? Ну, не важно кто, сказал, что самая лучшая мысль, высказанная вслух, глупеет вполовину и огрубляется. Да дело даже не в этом. Как это вдруг он, тридцатилетний мужик, ни с того ни с сего скажет: «Я мечтаю встретиться с пришельцами!» Несерьезно. И действительно получится огрубление. Он не надеется встретиться с пришельцами, но… Он работает в большом институте, занимающемся изучением и расшифровкой сигналов из космоса. Его коллеги смеются: мол, «мы держим руку на пульсе звезд!». Как будто больные звезды пришли к ним на прием и после исследования пульса начнется изучение их выделений. Нет, Дмитрий скорее сравнил бы их со старателями, которые перелопачивают груды породы, чтобы найти крупинку золота. Теоретики и практики, люди случайные и Богом призванные, бессребреники и карьеристы. Каждый по-своему понимает смысл этой работы, по-своему любит ее и чего-то от нее ждет. Он ждет сигнала. Сигнала откуда-то издалека, свидетельствующего о том, что не одиноки мы во Вселенной, что не одна искра разума, а много их в космосе, может, уже есть где-то Великое Кольцо, и только мы, земляне, ушами хлопаем? Но ведь так не скажешь, ведь это же детский сад! «Скажи я кому-нибудь, что работаю ради такого сигнала, так ведь жертвы будут: сколько народу со смеху умрет! Но не Ольга. Нет, не Ольга… Да кто же сейчас друг у друга о мечтах спрашивает?! О чем сама ты мечтаешь?» Но ничего этого он Ольге не сказал, и она закончила:

– Каждый из нас занимает слишком незначительный уголок в жизни другого. Меня это перестало устраивать. – Она говорила с горечью и старалась на него не смотреть. Она, которая никогда не отводила глаз.

Ему казалось, что, если бы она не отвела тогда глаз, все могло быть по-другому. В том, что она не хотела на него смотреть, ему почудился упрек, но если бы она смотрела прямо, упрек послышался бы ему в голосе, померещился в жесте…

«Ну не может же быть, чтобы ни одна машина не ехала в аэропорт?!» – Дмитрий еще раз осмотрел табличку с номером рейсового автобуса, она висела на месте: желтая, с облупившимся краем. Взглянул на часы: «Кажется, еще немного, и я начну одновременно кусать оба локтя!»

Он был глупец, затаил обиду и ушел, а ведь можно было все исправить! Но не это, не это заставило его принять решение, вытолкнуло под дождь час с лишним назад. Привыкнув анализировать свои поступки, он привык и разумно их объяснять, что позволяло ему почти всегда жить в мире с самим собой.

«Конечно, я хочу выйти за тебя замуж…» – сказала она, и горестно дрогнули обычно улыбчивые губы. И, вспомнив, как она это сказала, он откинул глупые обиды, как откинул через минуту схемы и расчеты, оставил гордость, как оставил плащ на вешалке… Нет, плащ он оставил не случайно, а чтобы создать эффект присутствия на рабочем месте, отпрашиваться не было времени. Именно эти слова вспомнились ему и ее легкая, вдруг показавшаяся такой одинокой и беззащитной фигурка на фоне темного окна… Ольга в своем пестром домашнем халатике и небольшой круг оранжевого света от торшера, едва охватывающий половину маленькой комнатки, представились ему вдруг символами счастья, такого хрупкого и недолговечного, что Дмитрий даже замотал головой, пытаясь прогнать наваждение. Он сомневался, тешил свои обиды, когда уезжала, уходила его женщина, которая, вне всякого сомнения, любила его и которую, главное, любил он. Сомневался и колебался он, природой призванный защищать, оберегать, поддерживать ее! Но если сомневается любящий мужчина, то как тогда мир не сходит с рельсов и не летит кувырком к чертовой матери?

«Да что же это за наказание? Вымерли эти автобусы, что ли?!» – Дмитрий так яростно сжал зубы, что где-то за ушами хрустнуло.

Улица была пустынна, только вдалеке, еле видимая сквозь завесу дождя, пробиралась, обходя частые лужи, сгорбленная старушка под черным траурным зонтиком. Но вот, словно звезды из тумана, вынырнули из серой дымки бледные огоньки. Не сразу, сначала едва подкрасив дождь желтым, так что еще чуть только угадывались, потом стали ярче, ярче и, наконец, заблестели ясно и обнадеживающе.

Глядя на огоньки фар, похожие одновременно и на звезды, и на глаза диких зверей, Дмитрий подумал, что космические величины времени и пространства, с которыми он привык работать, трудносоотносимы с конечной, стремительной и во всех вселенских масштабах мгновенной человеческой жизнью. «От тебя веет космическим холодом», – вспомнил он как-то сказанное Ольгой. Тогда эти слова польстили его самолюбию, он гордился своей работой, возвышающей его над земной суетой! Он не бежал за уходящим трамваем и философски принимал положенные за опоздания замечания и выговоры. Он не клянчил надбавку к зарплате и не дрался за отпуск летом. Ему казались смешными сотрудницы, в обеденный перерыв бегающие по магазинам в чаянии схватить появившиеся только что помидоры или огурцы. Стоящие в безумных очередях за тихоокеанской селедкой и потом, счастливые, заворачивающие эту, с боем и руганью выхваченную, выстраданную селедку в использованные распечатки сложнейших ЭВМ. Ему странно было смотреть, как программистки, только что оперировавшие сотнями в гнетущих степенях, толкались в набитом транспорте, раздраженно огрызаясь, когда их задевали локтями, отчаянно пихались сами, оберегая тяжелые хозяйственные сумки.

Немногие его друзья говорили, что он не ощущает «вкуса жизни», и в чем-то они, вероятно, были правы. Ему было все равно, что есть, что пить, во что одеваться. Может быть, чувство, что он отдает себя своему звездному делу целиком, не обращая внимания на быт, и придавало ему некоторую отрешенность, заставившую Ольгу в конце концов добиваться длительной командировки? Если бы она не собралась уезжать, он никогда бы не задумался над своими отношениями с ней, с другими людьми, но, задумавшись, вдруг понял, как он одинок.

Это понимание пришло внезапно, вчера, в конце рабочего дня. Ребята собрались домой, в магазин, в кино, кто куда, но, прежде чем уйти, они, не в силах так просто расстаться, остановились перед дверями комнаты, перебрасываясь шутками, улыбаясь, болтая о каких-то пустяках, что называется, «языками зацепились». Дело даже не в том, что их связывала общая работа, просто им было хорошо вместе, и Дмитрий почувствовал, как отчаянно завидует этому. На них не было звездного блеска, и кое-кто, возможно, хуже, чем он, разбирался в графиках и вычислениях, но сейчас это не имело значения. Дыхание вечности, сигналы далеких галактик и возможность обнаружить существование иной цивилизации не были главными в их жизни. Это было лишь одной из сторон их земного бытия, обремененного семьей, усложненного заботами, обогащенного печалями и радостями, мелкими на фоне космоса, но в сумме своей и составляющими неповторимость и интерес человеческой жизни. Они были отважными искателями синей птицы и ловили ее везде, где только чудился им отблеск ее счастливого оперения: в звездных сигналах и в хорошей музыке, в солнечном дне и в приглянувшейся девице. Он же ткал и ткал свою паутину, в любую погоду, в любое время года, и сам толком не понимая, для чего она ему нужна, и уж вовсе не задумываясь о том, зачем она нужна другим. Чувство тревоги и сомнение в своей правоте подсказали ему, что вера и целеустремленность в высшей фазе своей переходят в ограниченность и фанатизм, и именно это происходит с ним. Недовольство собой росло, пока сегодня он не ощутил совершенно ясно, что упускает последний шанс вырваться из цепенящего душу сна, успеть поймать, ухватить, спасти земную свою толику счастья.

Дмитрий стоял посреди дороги с поднятой рукой – это все, что он мог сделать, чтобы заставить машину остановиться. Автобуса не было, и не было времени его дожидаться, и совсем не было надежды, что машина «Техническая помощь», уродливый, крытый металлом грузовик бежевого цвета, остановится.

«Объедет! – с отчаянием подумал Дмитрий, растопырив руки. Дорога была достаточно широка, а место рядом с водителем занято. – Неужели объедет?»

Что за скупец обещал полцарства за коня? Полжизни, лишь бы эта допотопная колымага остановилась!

И она остановилась. Резко затормозила перед Дмитрием, окатив его потоком грязной воды. Еще не веря удаче, он ринулся к кабине. Но открылась другая дверь, в кузове, и мужской голос скомандовал:

– Сюда!

Дмитрий рывком закинул свое тело в салон, машина рванулась вперед. Он наверняка упал бы, но его поддержала сильная рука.

– В аэропорт?

– Да. – Дмитрий для верности кивнул. – Минут двадцать ждал автобуса, опаздываю.

– Автобус сейчас здесь не ходит, дорогу ремонтируют. Мы вас подбросим до места работ, оттуда минут пятнадцать быстрой ходьбы, – сказал мужчина, спокойно и дружелюбно рассматривая Дмитрия. – Присаживайтесь. – Он указал на откидное кресло рядом с дверью, а сам опустился на сиденье напротив.

Дмитрий медлил. С него обильно стекала вода, и на полу салона уже появилась небольшая лужица.

– Садитесь, – настойчиво повторил мужчина, заметив его колебание.

Машину сильно трясло, и, чтобы не упасть, Дмитрий присел на краешек сиденья. Осмотрелся, в салоне кроме говорившего с ним были еще двое: мужчина и женщина. Они сидели спиной к нему и возились с каким-то прибором. Вообще весь салон был так напичкан всевозможной аппаратурой, что свободного места почти не было. Светло-серые приборы с плавными обводами, усеянные бесконечными кнопками, шкалами и экранами, от которых рябило в глазах, были смонтированы в пульты, навешаны на стены, закреплены на полу. В ближнем к кабине углу возвышалось странное устройство из нескольких матовых и прозрачных конусов и полусфер, соединенных между собой множеством металлических стержней. С одного взгляда было ясно, что техника новейшая, суперсовременная, должно быть импортная. Судя по количеству кнопок и клавиш, внутри этих небольших на вид приборов понапихано черт знает сколько всего. Японская? Такой аппаратуры Дмитрий не видел даже у себя в институте. За что это дорожникам такое богатство привалило? И нашли место, где установить, хуже телеги под рукой не оказалось?

В салоне было сумрачно. Хмурый свет серого дня проникал через узкие окна-щели под потолком, бледно отсвечивал на слепых экранах, на матовых поверхностях приборов, изредка вспыхивал на шкалах, причудливо преломлялся в прозрачных конусах и полусферах, разлагаясь на все цвета спектра. В сумраке Дмитрию не удалось хорошо рассмотреть технику, да он тут же и забыл о ней, едва взгляд его вернулся к сидящему напротив мужчине.

Влезая в машину, Дмитрий заметил только одежду – ничего особенного: свободный серый свитер и потертые джинсы. А когда присмотрелся, его поразили лицо и руки неизвестного. Развитый, высокий лоб, прямой нос, твердо очерченный рот так хорошо сочетались между собой, что гармония эта казалась неестественной, такое лицо легче было представить мраморным или бронзовым – как результат работы талантливого скульптора, поставившего себе целью изваять идеал мужской красоты. Слишком правильная, чеканная красота его могла бы даже произвести неприятное впечатление, если бы не глаза, оживлявшие ее и смягчавшие несколько суровые черты лица. А руки! Сильные, с длинными пальцами, казалось, они с одинаковой легкостью могут делать самую тонкую работу и гнуть подковы. Но полностью повергла Дмитрия в смятение кожа. Такой ровной и гладкой, чуть бархатистой, она могла быть у здорового младенца, но не у мужчины средних лет. Сквозь нее угадывалась пульсация крови, движение каждой мышцы, каждого мускула. Казалось, от мужчины исходят волны здоровья, он словно излучает спокойную силу и доброжелательность.

Чтобы проверить внезапную догадку, Дмитрий обернулся и посмотрел на сидящих к нему спиной. Словно услышав его мысли, женщина тоже на мгновение повернула голову и взглянула на него.

Дмитрий вздрогнул, как от удара, и отвел взгляд. Он не представлял, что глаза могут быть такими большими, такими черными, глубокими и чужими. Другая, может быть прекрасная, но чужая жизнь взглянула на него и заставила зажмуриться. Он подумал, что, если она еще раз посмотрит, он, наверное, умрет, настолько далеким и потому странным показался ему этот взгляд, словно он коснулся оголенных электрических проводов.

– Она не посмотрит, – тихо сказал мужчина.

– Вы оттуда? – беззвучно спросил Дмитрий, имея в виду черные глубины космоса.

– Да.

И снова на Дмитрия повеяло холодом. Он, который мысленно заигрывал со звездами, бредил космическими сигналами и пришельцами, вдруг понял, что ничего этого ему не нужно. Он может тешить себя любыми мечтами, может искать философский камень или эликсир бессмертия, может изобретать что угодно, но все это не главное. Главным всегда должен оставаться человек. Люди вышли из младенчества, и им уже мало Земли, им нужен космос и нужно все, до чего дотягивается жадный разум, но самым главным и самым нужным для человека всегда останется человек. И ему, Дмитрию, вовсе не нужны эти умные, прекрасные, доброжелательные чужаки, случайно услышавшие его мысленный крик на дороге и пришедшие на помощь, ему нужна Ольга. Еще не зная ее, он пытался отыскать сигналы чужой жизни именно для нее. В темном клубке из причин и следствий ему удалось нащупать исходную нить, первопричину своих действий – желание доказать, что он достоин любви. Сигналы, сами по себе, были не целью, а средством, они нужны и важны ему, чтобы, положив шифровку их перед Ольгой, увидеть, как удивленно и восхищенно изменится ее лицо. Они необходимы ему как свидетельства его умения, удачливости, как доказательства, что он достоин ее! Но, кажется, он слишком поздно понял, что она не нуждается ни в каких доказательствах. Она ждала совсем другого – теплоты, участия, внимания, нежных слов, которые он прятал в глубине души, таил, считая слабостью, о глупец!

Машина резко затормозила.

– Здесь мы расстанемся. – Мужчина привстал и распахнул дверь.

– Спасибо. Будьте счастливы.

Дмитрий выскочил из машины и, еще раз взглянув на не по-земному красивых, божественно красивых людей, захлопнул дверцу.

Он еще минуту постоял на месте, глядя, как «Техническая помощь» неуклюже съехала в кювет и, постепенно прибавляя скорость, поползла по неровной, густо заросшей высокой травой и мелким кустарником земле.

– Ни пуха… – негромко сказал Дмитрий, когда машина совсем исчезла в дожде, и двинулся вперед, чувствуя, что от холода у него зуб на зуб не попадает.

Пробираясь мимо застывших бульдозеров и асфальтовых катков, обходя кучи земли, канавы и непонятно зачем составленные прямо на дороге штабеля массивных железобетонных панелей, Дмитрий думал о том, что погода сегодня способствует незаметной посадке и взлету инопланетного аппарата. «Или летающей тарелки, кто знает, что там у них».

Мысли о пришельцах покинули его, едва он вышел на хорошую дорогу и взглянул на часы: регистрация пассажиров уже началась. Ольга не будет торопиться, скорее даже пройдет на посадку одной из последних. Торопиться ей некуда, никто ее впереди не ждет, улетает она надолго, будет стоять и смотреть сквозь гигантское окно на дождь, это она любит. «Успею», – обнадежил он себя и побежал.

Иногда ему казалось, что он видит сквозь прерывистую стену воды огни аэропорта, а иногда вдруг представлялось, что он уже давным-давно бежит сквозь эту серую пелену и конца ей не будет. Несколько раз над ним проносились, тяжело, надрывно гудя, то ли идущие на посадку, то ли взлетающие, невидимые самолеты. А он все бежал и бежал по черному, тускло поблескивающему асфальту, по мутным зеркалам луж, звучно шлепая разбухшими от воды кроссовками, поднимая фонтаны брызг, мокрый одинокий человек на пустынной дороге. Мужчина тридцати лет, совсем недавно открывший, что человеку нужен человек. Он боялся, что его осенило слишком поздно, и потому очень спешил.

1985 г.