Текст книги "Ветер удачи"

Автор книги: Павел Молитвин

Лукавил старый добрый Изим, в семи котлах варенный, в семи котлах паренный. Лукавил, поскольку знал своего хозяина как облупленного. И Нжери, которой страждущего супруга хватало за глаза и за уши. И «великого лекаря Мфано», никак не соберущегося перебраться в «Розовый бутон», тоже знал. Да так хорошо, что как-то, встретив Эвриха выходящим из комнаты скорби с мучнистым от усталости лицом и дрожащими руками, утешил:

– Потерпи малость. Недолго осталось мучиться. Скоро выйдет тебе роздых.

И седмицы через три с половиной после открытия в «Мраморном логове» крохотной лечебницы предсказание его едва не сбылось Томимая то ли бессонницей, то ли невеселыми думами о загубленной своей молодости, Нжери, бродя как-то ночью по особняку, наткнулась на комнату, где стонали и метались в бреду незнакомые ей мужчины и женщины. Разбирательство было коротким, а приговор и того короче: немедленно вышвырнуть всех посторонних за ограду. Арранта же за самоуправство…

Как быть с вежливым и почтительным внешне, но ни во что не ставящим ее в глубине души зеленоглазым и золотоволосым красавцем, она решительно не знала. Поглядеть бы, как этого наглеца лупят палками по пяткам, по стройному его и сильному, притягательно золотистому телу… Послушать, как он орет… Так ведь и наказывать вроде не за что, раз он с позволения Изима пришлых слуг и бедняков лечит. Да и не станет его никто бить без особого на то Газахларова распоряжения. На хорошего лекаря нынче даже совсем глупый руки не поднимет, их и так после истребления колдунов во всем Мавуно ни одного, почитай, не осталось. Ежели таких, как Мфано, самовлюбленных болтунов в расчет не брать. Опять же, любят его и девки и мужики, дибулу вон даже давеча подарили. И не за то любят, что хозяин «Мраморного логова» на поправку пошел, а за бескорыстие, отвагу и веселый нрав. Ах, да не будет она о нем больше думать! Пусть к книгам своим и лекарствам убирается, лишь бы на глаза пореже попадался!

Эврих и сам понимал, что чем меньше станет сталкиваться с Нжери, тем спокойнее будет жизнь обитателей особняка, однако позволить ей выбросить на улицу немощных больных, обратившихся к нему за помощью, не мог и, переговорив с Изимом, убедил его оставить их до утра в покое. А как только Газахлар проснется, обратиться к нему с просьбой проявить милосердие и отменить распоряжение своей взбалмошной супруги.

Чем бы закончились эти переговоры, сказать трудно, ибо зависело это от того, в каком настроении застанет аррант своего капризного пациента, но судьбе угодно было, чтобы именно этим утром произошло то, чего давно уже следовало ожидать. Посыльный принес Нжери послание, в котором хозяйка «Цветущего сада» умоляла одолжить ей на непродолжительное время аррантского лекаря-раба, дабы тот осмотрел ее сына, сломавшего руку во время соревнований колесниц.

Что касается самой Нжери, то она-то готова была одолжить беспокойного арранта кому угодно на неопределенно долгое время. Но поправлявшийся Газахлар, под начавшими отваливаться от тела струпьями которого неожиданно проглянула чистая угольно-черная кожа, непременно велел бы за это свернуть своей дражайшей супруге шею, расценив поступок ее как вероломный, злокозненный и, соответственно, достойный самого жестокого наказания. «И был бы, наверное, прав, – со вздохом призналась сама себе молодая женщина после непродолжительных размышлений. – Ладно уж, придется потерпеть, пока аррант вылечит мужа. Пусть уж Газахлар сам решает, можно ли одалживать кому-либо его драгоценного врачевателя, чтобы не выговаривал мне потом и не корил в бестолковости».

Приняв столь мудрое решение, она отправилась с письмом в руках в спальню мужа и передала ему просьбу хозяйки соседнего особняка.

Слушая вполуха кудахтанье глупенькой молоденькой жены, Газахлар съел кусочек поджаристой рисовой булочки. Запил его душистым, пахнущим травами бульоном и, поколебавшись, съел еще четверть мягчайшей лепешки, дивясь собственному аппетиту. О Тахмаанг, Всесильный Отец Богов! Почему же он раньше не послал ему этого чудного арранта? Еще совсем недавно его тошнило от одного вида мясных блюд, а сегодня он, пожалуй, и куриную ножку бы обглодал. И икры бы поел. Красной. Или черной. Той, что стала теперь безумно дорога. Надо будет спросить у Эвриха, не пора ли ему разнообразить меню чем-то более существенным, ведь зубы уже почти не шатаются, а раз хочется… Ему же так долго совсем-совсем ничего не хотелось…

Он поднес ко рту чашу с укрепляющим настоем, сделал глоток и едва не подавился теплой ароматной и чуть маслянистой жидкостью, когда до него дошло, о чем лепечет его драгоценнейшая женушка. «Дура! Красотка с муравьиными мозгами! Идиотка сиськастая! Арранта им одолжить! Почему бы ей вместо этого не предложить ему вспороть себе брюхо и удавиться собственными кишками?..»

Газахлару пришлось сделать над собой чудовищное усилие, чтобы не заорать и не запустить в жену чашей. Привычное, рефлекторное усилие, которое он приучал себя делать, разговаривая с Нжери, едва ли не весь первый год их совместной жизни. Он взял ее в жены не за красоту и не из-за приданого. Ему нужна была поддержка ее клана, очень нужна, но если бы он знал, сколь мало ума содержится в этой маленькой хорошенькой головке…

Да как она только могла подумать, что он согласится хотя бы на миг выпустить из своего дома арранта, посланного ему во спасение самим Тахмаангом! После трех лет нечеловеческих страданий он скорее позволит отрезать себе руку или ногу, чем расстанется с этим золотоволосым целителем! Обе ноги и руку, если уж на то пошло… А эта… Хотя справедливости ради надобно признать, что она ни о чем и не думала. Она просто не знает, как это делается. И каким местом. Нет, его милая, послушная женушка тем-то и хороша, что, не утруждая пустую голову, принесла ему адресованное ей послание…

– Так что же передать Анигьяре? – поинтересовалась Нжери, хлопая длинными пушистыми ресницами.

Откинувшись на подушки, Газахлар заставил себя вспомнить пронизанные солнечными лучами облака, клубящиеся над куполами императорского дворца. Он делал это всегда, желая обрести спокойствие и обдумать зародившуюся идею. В данном случае даже не идею и не мысль, а так, неопределенное предощущение чего-то значительного, связанного с болезнью и недалеким уже исцелением… Вот именно, с исцелением. Кому он будет нужен, когда струпья спадут и прежние силы вернутся к нему?

Ни-ко-му.

Вай-ваг! Об этом он и правда давно уже не задумывался. А надо бы. Теперь уже всенепременно надо. Еще до того как он встанет на ноги, о нем должны вспомнить. Начать говорить. Значит, пора восстанавливать прежние связи и знакомства и заводить новые, поскольку за три года многое успело измениться. И во всем этом ему поможет золотоволосый аррант. О, разумеется, он не выпустит его из дома! Глаз не будет спускать с главного своего на сегодняшний день сокровища. Но раз уж Эврих взялся избавлять от недугов всех без разбору обитателей «Мраморного логова» и даже пришлую голытьбу, почему бы ему не излечить и одного-двух гостей-Небожителей? А то и одну-две дюжины, ежели те возымеют желание воспользоваться его непревзойденными талантами врачевателя?

– Напиши Анигьяре, что она может привезти к нам своего сына. Я позволю Эвриху осмотреть и вылечить его, – произнес Газахлар и прикрыл глаза.

Вот теперь он действительно окончательно и бесповоротно поверил, что перелом в ходе болезни произошел. Раз уж он начал задумываться о возвращении ко двору Кешо, исцеление его – это всего лишь вопрос времени. Аррант явно перестраховался, обещав вылечить его через полгода. Он управится раньше. Значительно раньше.

* * *

Услышав доносящиеся из трапезной для слуг и рабов звуки дибулы, Нжери подкралась к дверному проему. Ей давно уже хотелось послушать, как и о чем поет шрамолицый аррант, тем паче что ни Белуб, ни Хаурика, ни Дихтиар, не говоря уже об Изиме, не желали откровенничать с хозяйкой «Мраморного логова» и отделывались ничего не значащими фразами. Поет, дескать, не так чтобы очень, лечить у него лучше получается, но послушать иной раз приятно.

– Ну давай, пой, не мучай инструмент. Все равно из бабушки девочку не сделаешь, – нетерпеливо потребовал Нгорро.

Аррант буркнул что-то невразумительное, еще раз попытался настроить видавшую виды дибулу и наконец, отчаявшись, видимо, вернуть ей былую мелодичность, предложил:

– Ежели желаете, я спою вам балладу об открытии аррантами Аскула. Она довольно популярна в южной части Аррантиады, и, хотя перевод мой оставляет желать лучшего, какое-то представление вы о ней получите.

– Давай жарь. Одна калебаса пальмового вина хуже, чем две с рисовой водкой, но лучше, чем ничего, – подбодрил его Аджам – один из телохранителей Газахлара, вот уже три года исполнявший обязанности привратника.

– Даю, – ответствовал Эврих и негромко запел:

 
Заглянула я милому в очи,
Не пускайся, любимый мой, в путь
В край людей, что черней полуночи,
О мечтаньях своих позабудь.
Мне заморских диковин не надо,
Без колец золотых проживу,
Не сироть свое малое чадо,
Не вдови молодую жену.
Но ушел он из теплой постели.
Чайки крик изорвал тишину,
Ванты песню прощанья пропели
Про волну, что ласкает волну…
 

Нжери поморщилась. Голос у арранта был средненький, да и о путешествии его предков на западную оконечность Мономатаны слушать ей совсем не интересно. И чего это ей не спится? Чего ради притащилась она в рабский флигель? Если уж решила свежим воздухом подышать и развеяться, надо было в сад идти, а не хрипы и сипы этого несостоявшегося чохыша слушать, подумала молодая женщина. А Эврих между тем запел сильным, совсем иным, чем прежде, голосом:

 
Даром старухи на нас шипели.
Рифы напрасно скалили пасть.
Нас не сгубили штормы и мели:
Хозяин Морской нам не дал пропасть.
Вот он, берег чужой и туманный,
Берег таинственной стороны,
По сказкам знакомый, с детства желанный,
Где люди черны и живут слоны…
 

– Не так уж, в общем-то, и плохо, – пробормотала молодая женщина, решив, что случалось ей слушать певцов и похуже. В особняках Небожителей или при дворе он бы особым успехом не пользовался, а на базаре миску риса и глоток водки заработал бы наверняка.

 
Ах, как море сияло огнями
В дни волнующе-радостных встреч,
Пахли дивные девы цветами,
Слух ласкала певучая речь…
 

– Слушают его, по крайней мере, внимательно, – поделилась своими впечатлениями с отсутствующим собеседником Нжери, отчетливо представив белопарусный корабль аррантов, навстречу которому плывут украшенные гирляндами цветов челны. Почему же это, интересно, аррантов чернокожие обитатели западной части Мономатаны встречали с распростертыми объятиями, как любимых братьев, а имперские войска привечают копьями, мечами, а то и отравленными стрелами? Или врет все этот новоявленный песнопевец, нарочно смущает умы?

Вопрос этот так взволновал и расстроил молодую женщину, что большую часть баллады она пропустила мимо ушей и вновь начала улавливать, о чем поет Эврих, лишь в самом ее конце.

 
До рези в глазах смотрю на море
Изо дня в день, а его осе нет.
Плывут паруса в голубом просторе,
А мой вот канул в пучине лет.
В пучине морской, в далекой дали,
Куда его рок жестокий вел,
Куда его лживые песни звали,
Вечный приют и покой обрел.
Волны проклятые чередою
На берег катят, что-то сулят,
И я порой замечаю с тоскою,
Как сын мой вдаль устремляет взгляд…
 

– Недурно, клянусь Тахмаангом, недурно! – одобрительно хлопнул ладонью по столу Аджам. – Хаурика, поднеси Эвриху чашу чего-нибудь этакого, для смягчения горла. А ты, – снова обратился он к арранту, – спой нам теперь про любовь. Что-нибудь веселое и поучительное.

– Изволь, – согласился Эврих. – Дай только передохнуть маленько.

– Только про любовь-то мне слушать и не хватало! – презрительно морща носик, процедила Нжери. – И почему они не могут обойтись без похабщины?

Она подумала, что сейчас самое время уйти, но потом ей пришло в голову, что надобно все же удостовериться, в самом ли деле аррант этот такой испорченный тип, каким кажется? Надо же знать, чего можно ожидать от людей, живущих с тобой под одной крышей. Да и о чем слуги говорят между собой, не вредно послушать, ей-то ведь они слова лишнего не скажут.

Из трапезной донесся взрыв хохота, Нжери навострила слух, но тут по коридору зашлепали чьи-то босые ноги, и она, дабы не попасть в неловкое положение, крадучись поспешила к противоположному, ведущему в сад, выходу из флигеля.

* * *

Мфано выехал из «Мраморного логова» на следующий же день после того, как Анигьяра привезла туда своего сына, чтобы показать Эвриху. Бывший домашний лекарь Газахлара был в ярости, и аррант предвидел, что при первой же возможности он сотворит ему какую-нибудь пакость, но поделать с этим ничего не мог: всем удобен только отшедший в мир иной, не зря о нем только хорошее принято говорить. В ярости была и Нжери, ибо Газахлар пошел навстречу просьбе Эвриха и не велел выгонять лежащий на излечении во флигеле пришлый люд. Переговорив с Изимом, он даже велел выделить в помощь арранту пару смышленых рабов для ухода за больными. Мозги у старого придурка за время болезни, видать, окончательно протухли, ибо на этом он не успокоился и строго-настрого приказал ей не отказывать никому из Небожителей, буде пожелает из них кто воспользоваться услугами его нового домашнего лекаря. Старый маразматик пошел далее: вызвав к себе арранта, отдал ему славненький перстенек с сапфиром, полученный ею от Анигьяры, и впредь распорядился все приношения от страждущих оставлять себе за труды и лекарства.

Это было так возмутительно, что молодая женщина совсем уже было собралась закатить супругу грандиозный скандал. Платить рабу – это же неслыханно! Мало того, что вокруг этого шрамолицего все девки увиваются и не пройдет и года, как в «Мраморном логове» заорет дюжина светлокожих, а то, глядишь, еще и золотоволосых младенцев, так ему же еще и подарки! Нжери попыталась урезонить мужа, объяснив, что так не принято, но тот весьма сухо прервал ее, заявив, что коль скоро не вмешивается в дела супруги, то и она могла бы оказать ему точно такую же любезность. Ничего более дикого Газахлар на ее памяти еще не изрекал: какие это у нее дела? Во что он не вмешивается?

А тут еще в довершение всех обид нахальный аррант заявился к ней с тем самым перстеньком и просил взять его себе, дескать, очень уж он ей к лицу. Раб одаривает хозяина! Нет, это совершенно невозможно! Возмутительно, ни с чем не сообразно! Надобно, ох надобно учинить скандал, хотя, Нгура свидетельница, она не делала этого со дня свадьбы! Молодая женщина уже набрала в легкие побольше воздуха, но, взглянув на смиренно стоящего перед ней чужеземного лекаря, одумалась. Вай-ваг! Чего иного можно ожидать от варвара, арранта, светлокожего дикаря? Да и зачем ему, ежели разобраться, этот перстенек, ведь ни на один же палец его не лезет? В общем, она решила, что не пристало ей учить раба-чужеземца хорошим манерам и закатывать скандалы, и перстенек взяла. А чудаку арранту дала несколько серебряных монет на лекарства для его больных. Тоже, конечно, дикость изрядная, но так хоть Газахлар к ней цепляться не будет, если этот самый сапфир у нее на руке увидит…

Эвриху казалось, что они с Нжери очень ловко и к обоюдному удовольствию уладили возникшее недоразумение, однако радовался он, как вскоре выяснилось, рано. Да и Дихтиар с Нгорро, выделенные ему в помощь Изимом для ухода за больными, лишь отчасти решили возникшие перед ним трудности. Заключались же они в том, что в «Мраморное логово» зачастили Небожители, хвороб у которых оказалось несть числа, а требований и капризов и того больше. Исполняя их, Дихтиар с Нгорро сбивались с ног, а Нжери, вынужденная играть роль гостеприимной хозяйки, взирала на Эвриха со все возрастающей ненавистью. Этой хорошенькой, как статуэтка, девице решительно ни до чего, кроме себя самой, не было дела, и любой, кто отвлекал ее от верчения перед серебряным зеркалом, примерки всевозможных нарядов и раскладывания гадальных табличек, тотчас же зачислялся ею в разряд недоброжелателей И главным из них, естественно, стал новый домашний лекарь Газахлара, из-за которого ей приходилось принимать не только соседей, но и малознакомых, а то и вовсе незнакомых Небожителей, невесть откуда проведавших об искуснейшем врачевателе-арранте, в считанные седмицы поднявшего со смертного одра ее супруга.

Общаться с недужными и их родичами – тягчайший, неблагодарнейший труд, ибо каждый из них слушает только себя, думает и говорит лишь о своих хворобах, не интересуясь ни катанием на лодках, ни соревнованиями колесниц, ни скачками, ни нарядами. Попробуй-ка побеседуй с ними, ежели слышишь от них всегда одно и то же Про вросший в кожу ноготь, замучившую одышку, приступы тошноты, бессонницу, ломоту в суставах, невозможность ступить на правую ногу, на левую ногу, слепоту, глухоту, изжогу, отрыжку, геморрой, головокружение, нарушение лунного цикла, тяжелое протекание беременности… О Мать Богов Нгура! С каким бы наслаждением она выгнала всех этих носящихся со своими вонючими болячками оксаров и форани, навсегда заперев перед ними ворота особняка! А ведь были среди них и те, кто приезжал просто поглазеть на чудного арранта. Не на нее, Нжери, не для бесед с выздоравливающим Газахларом – хотя находились и такие, – а на их шрамолицего раба. О, как это было унизительно, оскорбительно, ужасно! Особенно же раздражали и бесили ее форани, желавшие, чтобы аррант помассировал их мерзкие ожиревшие телеса…

Пресыщенные эти матроны и их избалованные дочки доводили Эвриха до полного исступления. Нетрудно было догадаться, что Газахлар использует его умения, дабы восстановить старые знакомства, желая появиться при дворе Кешо не позабытым всеми опальным, неугодным, нежеланным отщепенцем, отшельником, срок уединения коего подошел к концу, а влиятельным, уважаемым и почитаемым Небожителем Он, Эврих, ничего против этого не имел. Напротив, он всячески приветствовал и поощрял проснувшуюся в Газах ларе жажду деятельности. Не зря говорят: болезнь прискачет, как лошадь, а уползет, как улитка. Так оно обычно и бывает. И ежели уходить она будет хотя бы со скоростью хромого пса – все от этого только выиграют. Досадно, конечно, выслушивать нескончаемо длинные истории про бессонницу, коли и без красочных описаний и сетований ясно, что толстомясой бабе надобно либо бегать вокруг особняка вместо обеда и ужина, либо пить настой чашемордки с кудрельницей Заготовленный им, кстати, как раз для таких вот коровищ в огромном количестве. И это в то время, когда во флигеле какой-нибудь глиномес мучается от загноившейся раны, а старый рыбак с перекошенным от боли лицом тетешкает раздавленную при неудачной швартовке челна ладонь.

Но даже бессонницу можно понять и простить: любая хворь эгоистична и кажется недужному самой страшной и мучительной. Неизмеримо хуже, когда на него являлись просто поглазеть, как на диковинную зверушку, или требовали, чтобы он сделал им «целительный массаж», то есть оказал ту самую услугу, которую они за медный чог могли получить в любой бане или купальне. Банщиков-то, хвала Отцу Созидателю, император Кешо истреблять не призывал, и рьяно исполнявшие его приказы подданные с колдунами их, в отличие от лекарей, не путали. Появлявшиеся в «Мраморном логове» Небожители не желали, однако, пользоваться услугами банщиков и банщиц, полагая, будто целитель из Аррантиады знает какие-то секреты, что было, конечно же, величайшим заблуждением. Напрасно Эврих уверял их, что опытный массажист, а иных в Городе Тысячи Храмов и не было, знает и умеет в сто раз больше, чем он, ибо с того всю свою жизнь и кормится.

Попытки его перепоручить массаж очаровательной Дихтиар и крепкорукому Нгорро, коих он быстро обучил тем немудрящим хитростям, которые знал сам, тоже успехом не увенчались. Пущенная кем-то ради красного словца фраза о том, что у «золотоволосого арранта – золотые руки», буквально заворожила Небожителей, так что даже самые стеснительные форани, которым и массаж-то нужен был, как слепому зеркало, не желали и слушать о том, чтобы их обслуживала Дихтиар. И Эвриху приходилось месить спины, ляжки и плечи, мять шеи и пересчитывать позвонки совершенно здоровым людям, вместо того чтобы оказывать квалифицированную помощь тем, кто в ней по-настоящему нуждался. А Нжери, вместо того чтобы помочь ему и распустить какие-нибудь слухи об алмазных руках его действительно толковых помощников, злилась, подсматривала за ним, кусала губы и ревновала Эвриха к каждой Небожительнице, вне зависимости от возраста и комплекции. Кончиться это должно было скверно, хотя он старался как можно реже оставаться наедине с супругой Газахлара, и все же настал миг, когда неизбежное произошло.

– Полагаю, ты уже промассировал спины всех обитательниц Закатных Холмов и доброй половины Небожительниц с правого берега Гвадиары. Не кажется ли тебе, что ты мог бы оказать такую же услугу своей госпоже? Я, правда, никогда не жаловалась на здоровье, но этот неиссякаемый поток немощных заставляет и меня чувствовать себя старой развалиной, – обратилась Нжери к арранту как-то вечером, выходя из-за ширмы, отгораживавшей покои, в которых она принимала гостей, от комнаты, отведенной Эвриху для их осмотра и лечения.

– Если дело всего лишь в усталости, тебе незачем прибегать к моим услугам. Глоток вина и крепкий сон – вот все, в чем ты нуждаешься, – сухо промолвил он, отворачиваясь от выходящего в сад окна и ругая себя за то, что не успел спуститься на первый этаж, в каморку, располагавшуюся рядом с комнатами, где помещались находящиеся на излечении тяжелобольные. Прежде он, бывало, оставался здесь ночевать, на случай если Газахлару понадобится его помощь, но теперь в этом давно уже не возникало нужды. Обычно он не задерживался тут дольше необходимого – обязанность прибирать это помещение лежала на Дихтиар, – да больно уж утомила его нынче возня с роскошного вида форани, у которой были явные нелады с позвоночником. Выслушав ее сетования, он не отнесся к ним с должным вниманием, но вскоре убедился, что порой у нее и впрямь происходит защемление какого-то нерва, заставлявшее несчастную женщину в голос кричать от боли.

– Я сама знаю, в чем нуждаюсь! – упрямо насупилась Нжери.

– Правда? Тогда расскажи мне поподробнее в чем же. Тебе ведь известно, я не лечу одним и тем же бальзамом от рези в животе и недержания мочи. – Он втянул доносящийся из сада аромат, напомнивший ему запах цветущих магнолий, растущих во всех портах обеих Аррантиад от Каври до Аланнола. Очень может статься, это-то благоухание и понудило его замешкаться, навеяв думы о далекой родине.

– Я желаю, чтобы ты потрудился над моим телом так же, как трудишься над спинами, руками и ногами всех этих здоровенных буйволиц, жалующихся на «утомление, недомогание и угнетенное состояние духа». Они приходят сюда ворчащие и брюзжащие, а выходят после проведенных тобой процедур с сияющими лицами, словно вкусили напиток вечной молодости. Я не верю, что твои руки могут творить чудеса, и все же собственные глаза уверяют меня в обратном, – упорствовала Нжери.

– Не помню, чтобы я когда-либо выдавал себя за чудотворца. То, что я делаю, могут сделать и мои помощники. Почему бы тебе не обратиться к Дихтиар и не уговорить своих гостий позволять ей облегчать их страдания? Мы ведь уже беседовали с тобой на эту тему.

Прибеднялся и скромничал Эврих с совершенно определенной целью. Благодаря Тилорновой выучке и немалой практике мог он, конечно же, значительно больше, чем Дихтиар и Нгорро, и, когда ощущал в том потребность, незаметно переливал часть своей энергии в страждущих, снимал накопившееся напряжение и усталость не только мышц, но и души. Существовавшие для этого приемы были пока что недоступны его помощникам, но Нжери об этом знать было незачем.

– Почему ты отказываешь мне в том, что постоянно, не моргнув глазом, делаешь для других? – с обидой спросила супруга Газахлара, и на этот раз в голосе ее не было требовательной капризности и нетерпимости госпожи, снисходящей до разговора с рабом.

«Потому что под пестрым халатом ты совершенно голая и один лишь массаж тебя не удовлетворит, – мысленно ответил Эврих. – Потому что ты потребуешь от меня большего, а я не собираюсь браконьерствовать в доме мужчины, чьим гостеприимством вольно или невольно пользуюсь. Там паче если я лечу этого мужчину и, следовательно, облечен его особым доверием. Обо мне ходят слухи как о закоренелом бабнике или сердцееде – это уж кому как называть удобно, но правды в них нет и на стертый мог. Выйдя из юношеского возраста, я ни разу не расставлял, подобно птицелову, силки на приглянувшихся мне девиц. Быть может, бессознательно я и стремлюсь выглядеть в их глазах лучше, чем есть на самом деле, но кто из мужчин этого не делает и что в том плохого? Стараясь казаться лучше, мы, сами о том не ведая, тянемся к недостижимому идеалу, и это, право же, лучше, чем выставлять напоказ и пестовать свои низменные инстинкты. Да, я не изображаю из себя девственника и не откажу девице, желающей затащить меня в укромный уголок и побыть там со мной наедине. Я даже буду изо всех сил стараться, чтобы время, проведенное со мной, она вспоминала с радостью и благодарностью. Едва ли происходящее между нами будет иметь какое-то отношение к любви, но это, по крайней мере, ничуть не меньшее удовольствие, чем разумная беседа или дружеский поединок. Люди должны дарить друг другу радость всеми доступными способами, вместо того чтобы всячески досаждать своим ближним, чем они, увы и ах, занимаются денно и нощно. И ежели бы ты не была супругой Газахлара…»

– О чем изволишь мыслить? Почему не отвечаешь мне? Я ведь к тебе обращаюсь! – раздраженно прервала Нжери внутренний монолог Эвриха. А тот с незнакомой прежде тоской подумал, как трудно, почти невозможно достичь взаимопонимания по самым вроде бы простым вопросам. Поднял глаза на разъяренную женщину, и тотчас же услужливое воображение нарисовало ему крайне паскудную, но более чем правдоподобную картину.

Вот он отказывается сделать супруге Газахлара массаж, и она, разгневанная упрямством строптивого, возомнившего о себе невесть что раба, бежит жаловаться на него мужу. По пути соображает, что обвинение выглядит смехотворным, и, дабы не изображать из себя дуру, рвет на себе одежды и начинает плести хозяину «Мраморного логова» байку о том, будто бы проклятый аррант пытался ее изнасиловать. Шуточка не новая на всех четырех континентах, но срабатывающая безотказно. Трудно, глупо и противно доказывать свою невиновность. Одна надежда – хватит у Газахлара ума и проницательности не поверить своей прекраснотелой женушке…

– Неужели я столь противна и ненавистна тебе, Эврих? У тебя такой вид, словно слизняка проглотил. Ну дура самоуверенная, ну стерва, конечно. А какой мне еще быть, если муж три года трупом лежит, ядом брызжет и дом наш, до твоего появления, Небожители, словно приют прокаженных, стороной обходили? – Нжери всхлипнула, закрыла лицо руками и, отвернувшись от арранта, нетвердой походкой двинулась прочь из комнаты.

– Ой-е! – вырвалось у Эвриха всплывшее из глубин памяти восклицание обитателей Вечной Степи, и он с раскаянием подумал, что был чудовищно несправедлив к Нжери. Напридумывал невесть чего и обидел девчонку. Довел, придурок самовлюбленный, до слез, а ей ведь и в самом деле несладко приходится. Три года со «смердящим-то трупом» поди-ка поживи! Вот уж кому действительно его помощь нужна, а он морду воротит, обиды строит. Прости, Отец Всеблагой, урода криводушного, кривоумного!

– Нжери, погоди! Постой! Прости, я не хотел. Я не хотел тебя огорчать… Иди сюда. Не плачь. Ну же! Вот умница-разумница…

Он взял ее лицо в свои ладони, и некоторое время они стояли молча. Только глядели друг на друга. И Нжери чувствовала, как теплая добрая сила перетекает из рук чудного арранта, а из потемневших глаз его струятся волны зеленого света, омывающие ее и уносящие, подобно водам священной Гвадиары, беды, печали и тревоги. Счищают с души грязную накипь, копившуюся в ней все эти долгие-долгие годы, пока пришедшим в запустение особняком правил измученный болезнью, совершенно чужой, пугавший ее до умопомрачения мужчина. Да, пожалуй, и не три года, а все пять, со дня свадьбы. Ибо бывший втрое старше пятнадцатилетней девчонки Газахлар, даже будучи здоровым, едва замечал ее, занятый дворцовыми интригами, объездом и поддержанием порядка в многочисленных поместьях, увеселениями со своими старинными друзьями.

Он не был скупым, злым или жестоким. Он просто не придал никакого значения появлению в его доме молодой жены. Наследников он не мог иметь из-за старого ранения, а заменить ласки опытных «дев веселья», к услугам которых прибегал с каждым годом все реже и реже, наивная и робкая девчонка не умела да и не особенно стремилась. Так что оба они не слишком утруждали себя исполнением супружеских обязанностей. Возможно, все сложилось бы иначе, не отправься Газахлар завоевывать земли пепонго, откуда вернулся озлобленным, немощным и ненавидящим все, что не могло принести облегчения его страданиям…

– Ложись на циновку, сейчас я позабочусь о том, чтобы силы и радость вернулись к тебе, – распорядился Эврих, и Нжери опустилась на стоящее в углу комнаты низкое ложе. Скинула халат, оставшись в одной узенькой набедренной повязке, и уткнулась зареванным лицом в тростниковую циновку, радуясь царящему в помещении полумраку.

Аррант откупорил склянку с мазью, и резкий, хорошо знакомый ей запах ударил в ноздри. Нжери не могла видеть, чем занят Эврих, но она столько раз наблюдала за тем, как он делает массаж приходившим в «Мраморное логово» Небожителям, что отчетливо представляла каждое его движение. Вот он сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, потряс кистями, помял между ладонями невидимый комок и, подцепив деревянной палочкой изрядную толику мази, принялся втирать в ее ноги. Он начал с лодыжек, тщательно разминая каждый мускул, потом перешел на мышцы икр…

Нжери тихонько постанывала от удовольствия, лениво ругая себя за то, что так долго отказывалась испробовать на себе искусство арранта. Надо было обратиться к нему давным-давно, глупо столько времени жить бок о бок с прекрасным целителем и не воспользоваться этим. Пальцы арранта принялись мять ее ляжки, и она закрыла глаза от накатившей волны удовольствия и стыда. Приятельницы еще четыре года назад намекали ей, что в ее положении самым разумным было бы завести себе любовника, а то и двух, но общение с мужем на брачном ложе отбило у нее всякую охоту приводить к себе в дом каких-либо мужчин. Ей нестерпимо было думать о том, что кто-нибудь из этих неуклюжих, похотливо сопящих, обильно потеющих самцов будет лапать ее тело, пялиться на ее наготу, поворачивать так и этак, точно бессловесную рабыню, единственной целью жизни которой было доставлять им удовольствие.