Текст книги "Ветер удачи"

Автор книги: Павел Молитвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Закусив губу, Ильяс начала гладить ноги замершего от неожиданной ласки Таанрета. Руки ее поднялись выше, скользнули под обрез рубашки, и желтоглазый содрогнулся и тихо выругался. «Ага, значит, и ты можешь дрожать от страсти и желания! Ну что ж, посмотрим, сумеешь ли ты теперь дотерпеть до свадьбы! Однако же какой он гигантский! Этаким копьем он меня насквозь пропорет.»

– Хватит! – прорычал Таанрет, стремительно опускаясь на циновку и впиваясь ртом в губы своей мучительницы.

Ильяс инстинктивно сжала бедра, но колено желтоглазого уже утвердилось между ее ног, руки скользнули к ее соскам, и она со стоном откинулась на спину.

Он ощутил, как тело девушки расслабилось, и в то же мгновение вошел в нее. Эта девчонка слишком долго испытывала его терпение. Она, сама того не сознавая, довела его до белого каления, и сдерживаться больше он уже не мог.

Ильяс протестующе вскрикнула, ощутив проникновение чужой плоти в ее тело. Это было слишком… И… слишком болезненно! Мужское естество желтоглазого и без того заполнило ее всю, а он, и не думая останавливаться, продолжал вколачивать его все глубже и глубже.

– Нет! Не-ет! – всхлипнула она, и из глаз ее брызнули слезы.

Таанрет на мгновение остановился и вновь ринулся на приступ ее девственности.

– Больно! О Нгура, как же мне больно! – прохрипела форани и почти в беспамятстве забилась под желтоглазым, изнывая от нестерпимой муки и вспыхнувшей внезапно ненависти к неумолимому палачу.

А он продолжал вонзаться в нее, не слушая криков, тяжелый, твердый, горячий, словно раскаленный железный штырь. И постепенно Ильяс начала сознавать, что мучившая ее боль уходит. Она затихла, прислушиваясь к своим ощущениям, и неожиданно поняла, что наслаждение вытесняет все прочие чувства. Тело начинает плавиться от сладостного восторга и уже само вздымается навстречу Таанретовой плоти. Поощряя его, призывая, поторапливая…

– Я больше не могу… – чужим умирающим голосом пролепетала она.

– Можешь! – уверенно процедил желтоглазый, замедляя ритм.

Его ленивые, издевательски медленные движения возмутили ее, а потом довели до грани безумия. Тлевший между бедрами огонь вспыхнул, и девушка почувствовала, как от живота пламя распространяется по всему телу, рукам и ногам, охватывает сердце и мозг. Время замерло, окружающий мир перестал существовать. Осталось лишь ощущение жара и полета. Правду ли говорят, будто орлы, чуя приближение смерти, устремляются к солнцу и летят к нему до тех пор, пока перья их не вспыхивают от нестерпимого жара?..

* * *

Наблюдая за тем, как пущенные девушками певучие стрелы одна за другой вонзаются в соломенное чучело, установленное на расстоянии трехсот локтей от новоявленных лучниц, Сабаар испытывал чувство гордости за своих учениц. Хозяйка «Мраморного логова» и ее подруга не только научились справляться с тугими луками, но и метко поражали мишень, хотя стрелы, разумеется, пускали значительно медленнее, чем положено воинам. Они оказались способными ученицами, и у телохранителя Газахлара не было причин для неудовольствия. Вот только пристало ли юным форани забавляться подобным образом? Стрелять из луков, драться на мечах, метать ножи – все это, что ни говори, занятия, приличествующие оксарам, но не женам их, дочерям и невестам. Умение обращаться с оружием никому еще не повредило, однако было все же что-то противоестественное в том, с каким рвением и упорством взялись за обучение Ильяс с Нганьей. Неужто неудавшийся штурм «Мраморного логова» произвел на них столь сильное впечатление?

Сабаар печально покачал головой: скверные настали времена, если молодые Небожительницы, вместо того чтобы примерять наряды и крутиться перед бронзовыми и серебряными зеркалами, день-деньской проводят на заднем дворе особняка и умучивают себя до седьмого пота, словно нанятые для его охраны воины. Бежав в Мванааке после того, как пепонго заняли земли его родного племени, Сабаар надеялся обрести тихое пристанище в столице великой империи, но и здесь люди, похоже, не умели ценить прелести мирной жизни. И если уж форани начали обучаться искусству убивать, не значит ли это, что ему, пока не поздно, пора бежать из священного Города Тысячи Храмов, к которому его, в общем-то, ничего особенно не привязывает? После разгрома племени сехаба ему было все равно где жить, и не приходившая до начала мятежа в голову мысль о том, чтобы перебраться за море, теперь посещала его все чаще и чаще и уже не пугала его, а представлялась весьма разумной и привлекательной.

Чем дольше он наблюдал за девушками, увлеченно мечущими смертоносные стрелы в цель, тем сильнее росло в нем желание повидать дальние страны: Саккарем, Халисун или Аррантиаду. Толковый телохранитель нигде без работы не останется, и если суждено ему жить на чужбине, то пусть это будет хотя бы мирный край, не охваченный пламенем войны. Довольно уже друзей проводил он до времени в край Прохладной Тени…

– Ага, твои ученицы делают успехи! – подошедший со стороны флигеля для рабов Хамдан опустился на корточки подле товарища. – А у меня новости. Уруб сбежал из «Мраморного логова».

– Плохо. Выходит, даже грядущая свадьба Ильяс и Таанрета не показалась ему достаточной гарантией безопасности.

– Выходит, так. А может, сам Газахлар намекнул ему, что лучше до поры скрыться и не дразнить гусей. Охота на колдунов продолжается, и хозяину нашему ни к чему разговоры, будто он укрывает в своем доме одного из сторонников Димдиго.

– Но Таанрет мог бы…

– Ему не до этого. Кроме того, он страшно зол на Ильяс. Стремясь выполнить ее просьбу не казнить колдунов без предварительного дознания, он едва не накликал на свою голову беду и будет теперь беспощаден.

– Что же с ним стряслось на этот раз? – с любопытством спросил Сабаар.

– Он надумал казнить Агаз Зингина и еще трех чародеев, чья вина была подтверждена показаниями свидетелей, на площади Отрубленных Голов.

– И что же?

– Взошедший на эшафот Агаз Зингин проклял Таанрета и пообещал, что явится после смерти, дабы покарать своего обидчика и его присных, – переходя на шепот, сообщил Хамдан.

– Та-ак… – протянул Сабаар, радуясь тому, что Газахлар оставил его охранять «Мраморное логово» н к творящимся в городе делам он не имеет более никакого отношения. – Не хотел бы я быть на месте Таанрета. Я слышал, что предсмертные желания колдунов неизбежно сбываются, и поостерегся бы казнить их публично, как простых смертных.

– То же самое желтоглазый пытался внушить Ильяс, но та заявила, что не выйдет за него замуж, если п.(биение невинных будет продолжаться. Казнить же виновных, по ее мнению, следует прилюдно, по всем правилам: зачитав приговор и позволив им произнести прощальное слово.

– Не понимаю, почему Газахлар терпит ее выходки? Да и Таанрет мог бы вести себя умнее, – проворчал Сабаар. – Значит, колдун таки проклял его?

– О, это было презабавнейшее зрелище! Вслед за тем как Агаз Зингин пообещал страшно отомстить Таанрету, тот кротко сказал: «Угрозы твои способны были бы смутить наши сердца и нарушить душевный покой, когда бы мы могли в них поверить».

«Веришь ты или нет, возмездие совершится! – процедил похожий на ломоть вяленой дыни колдун. – Ты и твои люди жестоко поплатитесь за убийство императора и преследование его сторонников!»

«Вздор! – усмехнулся Таанрет и вкрадчиво предложил: – Можешь ли ты подать нам знак, который подтвердит, что последнее твое желание – желание отомстить – сбудется после того, как тебе будет отрублена голова?»

«Могу!» – выпалил колдун, и стоящие подле эшафота люди содрогнулись.

«Тогда пусть отрубленная голова твоя укусит приготовленную для нее корзину. Если ей удастся это сделать, все мы убедимся, что слова твои не были пустой похвальбой».

«Я дам тебе требуемый знак, чтобы ты и твои приспешники, ужаснувшись, принялись готовиться к смерти, которая будет во сто крат страшней и мучительней, чем моя собственная, – заносчиво ответил колдун, чей дух не был смущен предстоящей казнью. – Палач, отодвинь корзину, чтобы все видели поданный мною знак!»

«Так ты и впрямь сумеешь ее укусить?» – спросил Таанрет, жестом велев палачу приготовиться.

«Я укушу ее! Укушу, и вы увидите!..» – вскричал Агаз Зингин.

Палач взмахнул широким кривым мечом. Блестящее лезвие со свистом рассекло воздух, раздался короткий хруст. Коленопреклоненное тело забилось в конвульсиях, из обрубка шеи ударил фонтан крови, а голова скатилась с чурбака и запрыгала по доскам эшафота.

И тут мне стало по-настоящему страшно за Таанрета! – Хамдан зябко передернул плечами – Высунув язык, дико вращая глазами, голова, тяжело подпрыгивая, катилась к нарочно отставленной от чурбака корзине. Затем, подскочив, схватилась за ее край зубами, мгновение-другое висела на корзине, грозя перевернуть ее, и наконец упала на испятнанный кровью эшафот.

– Вай-ваг! – ужаснулся Сабаар. – Вот уж истинно говорят: «Выслушай совет женщины и сделай наоборот»! И зачем только Таанрет взялся исполнить просьбу неразумной госпожи нашей?!

– Толпа окаменела, – продолжал рассказ Хамдан. – Все были настолько ошеломлены, что не заметили, как слуга Таанрета побежал с каким-то поручением к воинам, охранявшим приговоренных колдунов. И уж конечно никто не стал возражать, когда те, обнажив мечи, в мгновение ока зарубили трех связанных чародеев, не позволив им произнести прощальное слово. Послышались даже редкие поощрительные возгласы: как знать, не собирались ли мерзкие колдуны проклясть напоследок всех собравшихся поглазеть на их казнь обитателей столицы? Однако большинство хранило гробовое молчание Ведь одно-то проклятие уже было произнесено.

– Да уж, теперь никто не станет подсылать к Таанрету убийц. Он и его люди и так, считай, мертвы, – пробормотал Сабаар.

– Я приблизился к желтоглазому, когда все было кончено, чтобы передать записку от Ильяс, но время для этого выбрал неподходящее. Настатиги донимали Таанрета требованиями поспешить в ближайший храм и молиться Богам, дабы те если уж не отвратили от них проклятие колдуна, то хотя бы ослабили его и сохранили всем проклятым жизни, – поведал Хамдан. – Видя, что Таанрет не уступает их настояниям, я собрался уже бежать к хозяйке и рассказать, какая беда обрушилась на ее жениха. Поскольку произошло это по вине Ильяс, я полагал, что она сумеет уговорить желтоглазого обратиться за помощью к жрецам, но в этом, как выяснилось, не было никакой необходимости.

– Это почему же?

– Таанрет, выслушав жалобы, сетования и угрозы своих людей, неожиданно улыбнулся и произнес: «Я понимаю, что предсмертное желание колдуна должно было здорово испугать вас. И все же, поверьте мне, у нас нет оснований для тревоги. Проклятие Агаз Зингина не принесет нам вреда».

«Как так? Почему? Хотелось бы нам в это верить, да только не избежать беды, коли не поспешим мы в ближайший храм и не вымолим помощи у Богов!» – недружно кричали окружившие его люди на разные голоса.

«Посудите сами, – спокойно обратился к настатигам Таанрет. – Исполниться ведь может и должно лишь самое последнее желание Агаз Зингина. Я отвлек его внимание от мести, и колдун умер, стремясь всеми силами души во что бы то ни стало впиться в корзину зубами Он преуспел в своем желании, однако не думаю, чтобы сил у него хватило еще на что-либо», – с торжествующей улыбкой закончил Хамдан.

– Вай-ваг! Обмануть колдуна труднее, чем сосчитать блох на бездомном псе, и, если Таанрету это удалось, я искренне рад за него. Но еще больше радуюсь за нашу госпожу Найти достойного жениха не просто, а желтоглазый кажется мне стоящим парнем. Быть может, он уговорит Ильяс прекратить обучаться воинскому делу и то, чего не сумел добиться отец, сумеет законный супруг?

– С чего ты взял, будто Газах л ар не одобряет новое увлечение госпожи? – удивился Хамдан. – По-моему, он о нем даже не подозревает. Но если бы и узнал, то, скорее всего, махнул рукой – мол, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы к отцу не приставало. Что же касается Таанрета, то он не только одобрил намерение невесты научиться владеть оружием, но и посоветовал ей нанять дюжины две бойцов, которые глаз с нее спускать не будут. Супруга члена Триумвирата – это тебе не какая-нибудь затрапезная форани, а почти что жена императора!

– Хм… Забавно! Стало быть, после ее свадьбы все мы будем повышены в звании? – улыбнулся Сабаар, которому подобная мысль была внове.

– Тебя-то можно с повышением поздравить. А меня Газахлар вряд ли от себя отпустит: привык, – ответствовал Хамдан, не испытывая по этому поводу ни малейшего сожаления.

Служить супруге члена Триумвирата, особенно столь упрямой и взбалмошной, как Ильяс, – упаси Тахмаанг! Сабаару следовало бы серьезно подумать, прежде чем принимать новое назначение. Во всяком случае, учитывая, что кто-то жаждет Таанретовой смерти, он бы на его месте потребовал утроить нынешнее жалованье и даже после этого не считал бы, что ему сильно повезло. Но парень из племени сехаба еще плохо разбирается в обстановке. И слава Великому Духу, что есть такие, как он, иначе набрать себе охрану хозяйке «Мраморного логова» было бы очень и очень непросто.

* * *

Третий день праздника Нового Риса подходил к концу. Завершились торжественные церемонии в храмах Тахмаанга, Нгуры, Амгуна-Солнцевращателя, Белгони и других Богов и Богинь. На алтарные камни принесены были традиционные жертвы, прочитаны положенные молитвы, и жители Мавуно вкусили шагачгани – священной пищи, очищающей от самых тяжких грехов, ежели есть ее с должным благоговением. Три дня кряду из храмов выносились на громадных медных блюдах горы риса нового урожая, спаренного с шафраном, изюмом, медом, фруктами и овощами. Богатые и бедные, Небожители, простолюдины и рабы, взяв щепоть шагачгани, обменивались благопожеланиями, громогласно каялись в своих прегрешениях и получали чаемые прощения от жрецов и домочадцев, друзей и врагов. Мир обновлялся в эти дни, и на улицы священного Города Тысячи Храмов жители его выносили старую обувь и одежду, треснувшие миски и калебасы, а по Гвадиаре плыли в сумерках к морю крохотные челны с горящими свечками, в каждом из которых лежал клочок бумаги, на котором нацарапаны были просьбы к могущественным Богам и Богиням.

Три дня обитатели столицы веселились от души, радуясь обильному урожаю, уменьшению налогов и добрым предсказаниям, на которые не скупились нынче жрецы, получив от Триумвирата щедрые дары. Богатый урожай значил для Мванааке чрезвычайно много: у селян появились излишки пищи и, следовательно, у ремесленников – покупатели, у писцов – заказчики, благодарность верующих пекущимся о них Богам обрела вес, а труженики моря получили наконец возможность разнообразить свой стол, состоящий из рыбы, рыбы и еще раз рыбы. Нет, что бы ни болтали злые языки, Великий Дух не возражал против замены Димдиго Триумвиратом, и не многие в эти дни осмеливались роптать на тяготы, несправедливости и учиненные новыми властителями империи злодеяния.

Ильяс – супруга Таанрета, пользовавшаяся всеобщей любовью и уважением, – приобщилась к этим немногим в конце третьего дня. Собственно говоря, счастливой и довольной жизнью она не чувствовала себя и прежде: низ живота отвратительно тянуло, накатывавшая время от времени тошнота, свидетельствовавшая о том, что она носит в своем чреве Таанретово чадо, заставляла ее ограничивать себя в пище и питье, проявляя несвойственную ей разборчивость. Форани, например, очень хотелось отведать мяса бегемота, приготовленного в меду и маковых зернах, или же креветок, сваренных в лимонном соусе и вине, поданных на листьях кресс-салата, но Таанрет, Газахлар, Мутамак и Нганья были начеку, да и сама она опасалась повредить по неведению зарождавшейся в ней жизни.

Молодая женщина чувствовала себя хрустальной вазой, драгоценным сосудом, что, с одной стороны, было, несомненно, приятно и почетно, тем паче что ни Кешо, ни Татам не были женаты. С другой же стороны, превращение из самостоятельного человека в некую племенную буйволицу, являвшуюся прежде всего матерью наследника Таанрета, не могло не угнетать и не раздражать ее. Несколько примирило Ильяс с существующим положением дел появление Дадават, тоже беременной и тоже сверх меры опекаемой Усугласом. Подшучивая друг над другом или же доверительно болтая о страхах своих и надеждах, они отлично провели первые два дня праздника. Ильяс завидовала тому, что беременность подруги почти незаметна и та может есть и пить, что ей вздумается, а Дадават клялась, что за внимание, которым окружена супруга Таанрета, отдала бы не задумываясь десять лет жизни. Те, разумеется, которые будут предшествовать смерти, когда станет она дряхлой, беззубой и седой…

Почерпнутой у Дадават бодрости хватило молодой женщине ненадолго. Как только подруга уехала из дворца, Ильяс почувствовала себя хуже и на третий день праздника даже не приняла участия в торжественном обеде, устроенном Триумвиратом для наиболее уважаемых Небожителей. Пришлось, отложив давно уже задуманный разговор с Кальдукой, остаться в спальне и мучительно долго ворочаться с боку на бок в ожидании сна, который так и не соизволил к ней пожаловать. Не пришел навестить ее и Таанрет, присутствие которого оказывало обычно на Ильяс более благотворное и умиротворяющее действие, чем приготовленные Мутамак снадобья и настои. Занятой супруг не баловал ее своим вниманием, и молодая женщина давно уже воспринимала это как должное: дела империи не оставляли желтоглазому времени на болтовню с женой, а делить с ним ложе она побаивалась с той поры, как узнала, что носит его ребенка. Однако если Ильяс безропотно мирилась с его занятостью и будни, то это еще не означало, что и праздники они должны проводить порознь: она – в своей спальне, а он – за пиршественным столом или вообще незнамо где.

Сначала форани послала за супругом Нганью. Потом Мутамак. И наконец, потеряв надежду дождаться их возвращения, позабыв от раздражения о тошноте и головной боли, отправилась в дворцовую Трапезную сама, в сопровождении не отходивших от нее ни на шаг Сабаара и Тамбы.

Спустившись на первый этаж и миновав анфиладу комнат, еще не до конца приведенных в порядок после штурма дворца, Ильяс подивилась их безлюдью и припомнила, что сегодня на ипподроме состоятся соревнования колесниц, а в Театре Амитаиры будет представлена комедия Исогала «Легковерный Хакият». Задремав, она, верно, пропустила момент, когда Небожители, отобедав, начали покидать дворец. Но тогда Таанрет тем более должен был навестить ее! Ведь не отправился же он, не предупредив ее, в театр или на ипподром?

Убеждая себя, что ее муж не мог так поступить, Ильяс прекрасно понимала, что выдает желаемое за действительность. Мог. Да еще как мог! Отношения их в последние три месяца складывались не сказать чтобы скверно, но совсем не так, как она рассчитывала. Он честно пытался ей угодить и исполнить любое ее желание до тех пор, пока она не объявила ему, что ждет ребенка. Или до того, как она перестала пускать его на свое ложе?.. Последнее было больше похоже на правду, хотя Таанрет ни разу не упрекнул ее. Да и в чем ее можно было упрекать? В том, что она паршиво себя чувствует и желает родить ему здорового малыша?

Нет, он относился к ней почтительно и стал даже любезнее прежнего, но навещал ее все реже и реже, а значительную часть произносимого ею, кажется, просто пропускал мимо ушей. То есть она могла просить любые одежды и украшения и Мутамак либо секретарь Таанрета немедленно доставляли ей требуемое. Желтоглазый был щедр. Щедр до расточительности, но Ильяс догадывалась, что объяснялось это полным пренебрежением его к деньгам, которые он не привык и не считал нужным тратить на себя самого. По существу же, он откупался от нее тряпками и драгоценными побрякушками, ибо, как только она заводила речь о такой, например, малости, как желание покататься с ним на лодке по Гвадиаре, Таанрет находил тысячу причин для отказа. Это было странно и обидно. Особенно памятуя, что прежние ее просьбы, даже неразумные, исполнялись им неукоснительно.

До вчерашнего дня Ильяс полагала, что Таанрет, узнав о ее беременности, счел, что с порученным ей делом она справилась успешно и более нет никакой нужды поступаться ради нее своими планами и намерениями. Проще и удобнее всего во всех бедах и недоразумениях обвинять своих ближних, и так молодая женщина и поступала, пока Дадават не обмолвилась, что все еще делит ложе с Усугласом и собирается продолжать это делать, пока «живот не отвиснет до полу». А уж тогда, дескать, настанет время изобрести какие-нибудь другие способы заставить мужа носить ее на руках и сдувать пылинки со своей ненаглядной женушки. Судя по тому, что Дадават щебетала как птичка, присутствие Усугласа в ее постели ничуть ей не повредило, и, следовательно, сама Ильяс проявляла в отношении Таанрета излишнюю осторожность. Которая, очень может статься, пришлась ему не по душе и явилась истинной причиной все более редких появлений его в покоях супруги.

«Вай-ваг, как все изменилось! Презиравшая Усугласа до свадьбы красавица Дадават не чает теперь души в своем толстом, неуклюжем муже, а мы с Таанретом видимся раз в два или три дня и дуемся друг на дружку, как мышь на крупу», – думала Ильяс, подходя к Трапезной и мысленно ругая себя за то, что послушалась совета осторожной Мутамак, уверенно утверждавшей, что, «пока у госпожи не родится ребеночек, желтоглазому аспиду нечего делать в ее спальне». Ну как тут было не пожалеть о сбежавшем из «Мраморного логова» Урубе, к которому она с детства привыкла обращаться с любыми возникавшими у нее по части здоровья вопросами!

Заглянув в Трапезную, молодая женщина убедилась, что предположения ее были верны: в просторном зале осталось едва ли три десятка оксаров, чьи громкие и нетвердые голоса подтверждали, что обед давно закончился и разыскивать Таанрета надобно где-то в другом месте.

– Ты не знаешь, где мой муж? – обратилась форани к застывшему в нише у дверного проема стражнику.

– Не знаю, госпожа. Ушел. – Он сделал неопределенный жест, и Ильяс поняла, что вряд ли получит более вразумительный ответ от кого-либо, ежели не разыщет Кифара, надзирающего за всем и вся во дворце и совмещающего должность смотрителя, домоуправителя и начальника дворцовой стражи.

Плутать по переходам дворца не было никакого смысла, ибо Таанрет, если не уехал на ипподром или в театр, мог находиться сейчас где угодно. В покоях Кешо или Татама, в канцелярии или в собственном кабинете, а то и в комнатушке какой-нибудь служанки или рабыни. Последнее предположение, сколь бы неприятным оно ни было, форани не исключала, поскольку императорский дворец был битком набит смазливенькими девицами и ходившая по столице шутка, будто при Триумвирате их здесь развелось столько же, сколько при Димдиго сочейросов, вполне соответствовала истине.

– Не видала ли ты Нганыо или Мутамак? – без особой надежды спросила Ильяс у проходившей мимо служанки. Найти желтоглазого представлялось ей делом абсолютно нереальным, но уж подругу свою и матушку Мутамак она должна отыскать без особого труда. Они ведь знают, что она ждет их…

– О служанках твоих мне ничего неизвестно, а к Таанрету я могу тебя проводить. – Девица растянула в услужливой улыбке толстые выпяченные губы и ловко переставила высокий кувшин с одного плеча на другое.

– Проводи, – согласилась Ильяс.

– Госпожа, позволь мне прежде отнести в Трапезную вино?

– Отнеси, – опережая форани, разрешил Сабаар, делая Ильяс знак не вмешиваться.

Молодая женщина кивнула. После нескольких покушений на Таанрета она разделяла его уверенность в том, что предателя надобно искать среди новых властителей империи и их приближенных – стало быть, во дворце, – и не считала любые предосторожности телохранителей чрезмерными.

Пока служанка относила кувшин с вином Небожителям, Сабаар переговорил с находившимися в Трапезной стражниками, и двое из них присоединились к нему и Тамбе.

– Как тебя звать? – обратился к вернувшейся служанке старший телохранитель, которому показалась подозрительной готовность ее проводить их к Таанрету и совершенно не понравилась усмешка, появившаяся на вывернутых губах девицы при виде вдвое увеличившейся охраны Ильяс.

– Можешь звать меня Батис. – Служанка подмигнула Сабаару и, вызывающе покачивая бедрами, двинулась по длинному, скудно освещенному масляными светильниками коридору.

«Врет!» – подумала Ильяс, проверяя, легко ли вынимаются метательные ножи из ячеек перевязи, скрытой белой с алыми узорами накидкой. Неожиданно ей расхотелось искать мужа, и, если бы не боязнь показаться телохранителям вздорной квохчущей курицей, она бы отказалась от услуг Батис. В списках приглашенных на торжественный обед она видела имя Кальдуки, с которым собиралась поговорить еще на свадьбе. Ежели старый летописец принял приглашение Триумвирата посетить дворец, то, вероятно, сидит сейчас в императорском архиве и разумнее всего было бы, воспользовавшись случаем, побеседовать с ним, а не искать встречи с желтоглазым, которая едва ли обрадует кого-либо из супругов.

– Вот мы и пришли. Я видела, как Таанрет удалился сюда после пира.

– Да уж, раз Валихамун и Гордас у дверей, значит, за ними находится их господин, – с кислым видом отозвался Сабаар, тоже, по-видимому, начавший раскаиваться в том, что ввязался в поиски Таанрета.

Гигантское, многократно перестраивавшееся здание дворца все еще не было приведено в надлежащий вид после учиненного во время штурма разгрома. Несколько отдельно стоящих флигелей выгорело вчистую, а часть разоренных залов и комнат просто заперли, дабы следы разрушений и варварского грабежа не так бросались в глаза. Закут, в который привела их Батис, ничем не отличался от множества других, расположенных в старой, северо-западной части дворца, пришедшей в запустение еще при Димдиго, и потому Ильяс было совершенно непонятно, чем тут мог заниматься Таанрет в канун праздника.

«Почему меня должно волновать, что подумают обо мне телохранители и дворцовая стража? Зачем соваться туда, где меня явно не ждут и где приход мой вызовет лишь неудовольствие? – с тоской спросила себя молодая женщина, вглядываясь в лица Валихамуна и Гордаса, взиравших на нее с ужасом и недоумением, словно на выходца с того света. – Ну что мне мешает повернуться и уйти? Любая здравомыслящая форани так бы и поступила, а чем я хуже? Вот сейчас улыбнусь, сделав вид, будто полностью удовлетворена тем, что супруг мой находится во дворце, и отправлюсь в свои покои…»

– Я желаю переговорить с мужем! – услышала Ильяс свой собственный резкий, не терпящий возражений голос и ужаснулась тому, что наделала.

– Таанрет… просил, чтобы его не тревожили, – не слишком уверенно произнес Валихамун. – Мы сообщим ему, что ты желаешь с ним говорить, когда он освободится.

– Мне надобно видеть его немедленно! – отрезала форани, делая шаг к двери.

– Прости, госпожа, но это невозможно! – негромко пробасил Гордас, заслоняя дверь могучим телом.

– Как ты смеешь!.. – Ильяс в бессильной ярости прикусила губу, совершенно некстати вспомнив затрещину, полученную от Гордаса в святилище Балаала, и едва удержалась, чтобы не приказать Сабаару, Тамбе и присоединившимся к ним в Трапезной стражникам расчистить путь.

Остановило ее не сознание того, что подобная настойчивость вызовет гнев желтоглазого, а уверенность в том, что приказ ее, как бы ни надрывала она глотку и топала ногами, выполнен, конечно же, не будет. И донельзя глупое положение, в которое она сама же себя и поставила, станет еще глупее…

– Госпожа моя, позволь, я скажу тебе два-три слова.

Внезапное вмешательство Батис разрядило обстановку. Смерив Гордаса испепеляющим взглядом, Ильяс последовала за приведшей их сюда служанкой, жестом велев телохранителям не приближаться.

– Госпожа, если ты хочешь всего лишь удостовериться, что супруг твой цел и невредим, тебе незачем врываться в комнату. В соседнем помещении есть глазок, через который ты можешь взглянуть на него.

– Веди, – скомандовала молодая женщина, покосившись на замерших у входа в заповедную комнату телохранителей Таанрета.

Свернув за угол, Батис толкнула оказавшуюся незапертой дверь и предупредила:

– Осторожнее, эта кладовая полна старой мебели.

– Ждите меня тут, – велела Ильяс Сабаару и его товарищам и, заметив их колебания, добавила: – Пусть кто-нибудь один следует за мной. А ты, – она кивнула одному из стражников, – принеси светильник.

– Госпожа, в этом нет нужды. В комнате достаточно света, – тихо промолвила Батис. Сделала неуловимое движение, и в темноте засветились два тусклых желтых глаза – потайные отверстия для подглядывания.

«О Нгура Великодушная, прости меня! Я знаю, что буду раскаиваться в этом, и все же не могу удержаться!» Задевая за неразличимую во мраке мебель, Ильяс сделала шаг, другой. Батис поймала ее нашаривавшую стену руку и притянула к себе.

– Больше я не нужна тебе, госпожа?

Форани хотела остановить служанку, но слова замерли у нее на устах. Не то чтобы она не догадывалась, какое зрелище откроется ее глазам, но предполагать и увидеть воочию – совершенно разные вещи.

Таанрет и две девицы – одна белотелая, другая бронзовокожая – чувствовали себя на просторном, застланном темно-красным покрывалом ложе в высшей степени раскованно и непринужденно. Все трое были отлично сложены и, будучи, вероятно, знакомы не первый день, хорошо представляли, как доставить друг другу удовольствие. Слаженные, бесстыдные движения их были похожи на очень медленный, очень чувственный и очень красивый танец…

– Госпожа! Госпожа, ты напрасно мучаешь себя! – донесся до Ильяс откуда-то издалека голос Сабаара, и она отшатнулась от предательских глазков.

– Ты знаешь?.. Знаешь, что там происходит? – Голос молодой женщины сорвался, из глаз хлынули слезы.

– Я… догадываюсь. Пойдем отсюда, госпожа. – Сабаар потянул ее за руку. – Редкие оксары не имеют наложниц, любовниц или рабынь для удовольствий. Некоторые, с позволения Богов, заводят двух, а то и трех жен, прекрасно уживающихся под одной крышей.

Ильяс закрыла лицо ладонями, чувствуя, что ее колотит от ярости и стыда. В то же время она была возбуждена, оскорблена и разгневана. Как он мог? Как посмел? И какой же она была нахальной, самоуверенной глупышкой, если допустила, чтобы желтоглазый хотя бы на одну ночь покинул ее ложе!..

– Госпожа, что нам делать с Батис? Она говорит, ты отпустила ее?

– Уходите все! Я никого не желаю видеть! Оставьте меня в покое! – зашипела форани, вываливаясь в коридор, и тут же жалобным голосом попросила: – Сабаар, уведи меня отсюда…

– Тамба, останься у этой двери и проследи, чтобы Таанрету не причинили вреда, – распорядился старший телохранитель, жестом отсылая прочь Батис и обоих стражников. – Куда ты желаешь пойти, моя госпожа?