Текст книги "Ветер удачи"

Автор книги: Павел Молитвин

– При чем тут твои сочинения?! – возмутился Тартунг, лихо осушая вторую кружку и отпихивая придвинутую ему Эврихом лепешку с сыром. – Я чувствую, вижу, слышу, как вокруг тебя что-то вскипает, закручивается, клубится… Не знаю, как объяснить… – Парень, подняв руки над столом, зашевелил пальцами, мучительно подыскивая слова. – А, ну вот! Один из моих прежних хозяев делал для храма Амгуна-Солнцевращателя ритуальные соляные цветы. Знаешь, что это такое?

Эврих покачал головой.

– Это когда в насыщенный подкрашенный соляной раствор опускают ветку и та обрастает кристаллами соли. Получается очень красиво, хотя изготовление таких цветов требует уйму времени. Так вот, ты похож на ту самую ветку, которая притягивает к себе соляные частицы, – заключил страшно довольный подобранным сравнением мальчишка.

– Ну, в соляной раствор, насколько я понимаю, какую ветку ни сунь – любая кристаллами обрастет, – пробормотал Эврих, радуясь тому, что кувшин пуст. Выпитое на голодный желудок, да еще после пережитых волнений, вино явно ударило Тартунгу в голову.

– Э, нет! Из одних веток действительно дивные цветы выходят, а из других так – дерьмо собачье. А к третьим соль вообще не липнет. Да и не вокруг каждого человека соляной раствор образуется. Чуешь?

– Чую, чую, – успокаивающе похлопал его по руке аррант.

– Не, не чуешь! – убежденно изрек Тартунг. – У меня, например, все наперекосяк выходит, а у тебя одно к одному складывается. Взять хоть женщину, которую вы у мужиков отбили, когда чингак тебе в руки попал…

– Хороший пример, – криво улыбнулся Эврих. – А не приходило тебе в голову, что за сей благородный, но не слишком умный поступок мне еще, быть может, придется кровью умыться?

– Может, и придется, но от Уст Божьих он нас, во всяком случае, спас, – резонно заметил мальчишка. – А ведомо ли тебе, кого вы спасли? Нет? Эта женщина носит прозвище Аль-Чориль – Хищная Птица.

– Та-ак… – протянул аррант, непроизвольно потянувшись пальцами к шраму на щеке. – Стало быть, выручили мы из беды ту самую разбойницу, именем которой здешнюю малышню пугают. Вот уж действительно все одно к одному. Чуяло мое сердце…

– Да ты погоди хныкать-то! – рассердился Тартунг. – Не именем, а прозвищем пугают. Потому как по-настоящему зовут ее Ильяс и является она, чтобы ты знал, единственной дочерью Газахлара.

– Что? – Теперь настал черед Эвриха выпучить глаза от изумления. – А тебе-то это откуда известно? Нет у Газахлара никакой дочери, путаешь ты что-то, друг любезный. Плетешь небылицы несусветные.

– Эх ты, землеописатель! – Тартунг ухмыльнулся так, что у арранта руки зачесались надавать нахалу по мордасам. – Ушки надобно на макушке держать, а глаза – разутыми, тогда и будешь знать, что у тебя под носом деется. Слыхал я, как Газахлар об этом сначала с Хамданом говорил, а после с Малаи. Кстати, ведомо ли тебе, что Малаи-то на самом деле Урубом звать? Ах ты и этого не знал? На что же тогда, спрашивается, вся твоя писанина годится?

– Погоди-погоди, дай с мыслями собраться! Аль-Чориль – Ильяс – дочь Газахлара – разбойница? За поимку которой Кешо обещал полтыщи цвангов? Не может этого быть…

Он еще бормотал какую-то ерунду, пытался возражать, но разрозненные кусочки мозаики уже сложились перед его внутренним взором в почти что завершенную картину. Тартунг не врал и не заблуждался. Все было именно так, как он говорил. И только одно вызывало недоумение – с какой стати дочери приближенного к императору оксара было становиться разбойницей?

– А вот этого я не знаю, – с виноватым видом, будто признаваясь в собственном упущении, пожал плечами мальчишка. – Хотя нет, вру. Слышал я краешком уха, что вроде сын Ильяс должен был стать законным императором и Кешо поклялся сжить его со свету. Ты не смейся, этого-то я как раз наверняка не утверждаю. Это, видишь ли, Хаурика по пьяни сболтнула, а она и соврет – не дорого возьмет. Ей, дуре-бабе, лишь бы языком почесать, да чтобы слушателей побольше было…

«Вай-ваг! – Эврих на мгновение зажмурился, обзывая себя самыми последними словами. Как же это он, переговорив по много раз со всеми обитателями „Мраморного логова“, ничего подобного не услышал, ни о чем не догадался? – Ай, как плохо быть глухим на одно ухо и слепым на один глаз!»

А ему-то мнилось, будто он и проницателен, и в людях разбирается, и любого молчуна разговорить умеет! Ох, осел, задавака, остолоп безмозглый! И ведь сколько раз с Газахларом, Малаи, Хаурикой и всеми прочими беседовал! Хамдану, дурень, поверил, будто знать тот не знает, ведать не ведает опальную дочь своего хозяина! Ай-ай-ай!

– Теперь-то ты понимаешь, почему я про ветку и соляной раствор говорил? – самодовольно улыбаясь при виде впавшего в задумчивость арранта, поинтересовался Тартунг. – Не будешь же ты утверждать, что случайно выручил Аль-Чориль? То есть Ильяс? Готов собственные зубы прозакладывать, тут без вмешательства Богов не обошлось и вы с ней еще встретитесь, помяни мое слово! Нет, не случайно ты оказался в Городе Тысячи Храмов, и неспроста Газахлар говорил про ветер удачи. Уж он-то о твоей судьбе у всех без исключения предсказателей справился, можешь мне поверить. И чую я, заваривается вокруг тебя каша, ох заваривается!

На лице мальчишки расцвела счастливая улыбка предвкушения, а Эврих внутренне содрогнулся, ибо различного рода «каши», в котлы с коими время от времени его угоразживало попадать, ненавидел всеми силами души. И то, что Газахлар обращался к предсказателям, никак не могло его утешить.

Он поднял глаза на Тартунга, намереваясь строго-настрого наказать ему держать язык за зубами и, ради Великого Духа, не болтать о виденном и слышанном с кем бы то ни было. Открыл рот и тут же закрыл его, пораженный внезапно обнаруженным сходством черт мальчишечьего лица с Узитави. А что, если не зря избрали некогда мибу его сестру невестой Наама? Что, если и впрямь обладала она некими скрытыми способностями, присущими в какой-то степени и ее младшему брату? Ежели так, то в трепотне его может крыться зерно предвидения и пресловутый «ветер удачи», чего доброго, превратится в неистовый ураган, а от «заваренной каши» поплохеет не только обитателям «Мраморного логова», но и многим другим жителям столицы.

– Ой, мама! Ой, мамочки-мама! – чуть слышно пробормотал аррант, стискивая кулаки, дабы скрыть охватившую его дрожь – Хоть бы Газахлар поскорее за слонами отправился!

На мгновение ему помстилось, что, коли они своевременно уберутся из Мванааке, цепь случайностей и совпадений, ведущих к грозной и непредсказуемой развязке, еще можно будет разорвать, но он тут же обреченно покачал головой. Никому не заказано уповать на лучшее, однако всякому ясно, что уж коли затягивают небо чреватые грозой тучи, то не миновать ливня, грома, а вместе с ними и молний. И едва ли отъезд с Газахларом из Города Тысячи Храмов сможет тут что-либо изменить.

Саккаремцы любят рассказывать, будто жил в Лурхабе купец по имени Палвалук и предсказала ему как-то гадалка близкую кончину. Решил тогда предприимчивый Палвалук обхитрить Смерть и, дабы не застала она его дома, вскочил на быстрого, как ветер, коня и помчался в Мельсину. Доскакал, обрадовался. Бродит по мельсинскому базару жив-здоров, сам себя поздравляет с тем, что затея его удалась, и вдруг сталкивается лицом к лицу со Смертью. «Молодец Палвалук, – говорит ему Курносая, – что сюда прискакал. А то я уж собиралась в Лурхаб за тобой отправляться».

«Лезет же в голову всякая чушь!» Эврих усмехнулся не к месту вспомнившейся притче и поднялся из-за низкого столика. Грядущие неприятности и грозы еще, может, и минуют его стороной, а вот объяснений с телохранителями и Нжери ему нынче никак не избежать.

– Пойдем, кладезь премудрости, ответ держать за великие прегрешения наши, – со вздохом обратился аррант к мальчишке, все еще сиявшему, словно начищенный цванг, в предвкушении того, что он легкомысленно назвал «кашей», которая заваривалась прямо у него на глазах и обещала быть весьма густой и горячей.

* * *

Услышав доносящиеся из трапезной для слуг и рабов звуки дибулы, Нжери поджала губы, твердо решив теперь же высказать Эвриху все, что она думает о его возмутительном поведении. Это ж надо такое учудить: уйти с заданного Газахларом пира по случаю завтрашнего отъезда ради того, чтобы развлекать своим пением домашнюю прислугу!

 
За горами, перевалами,
За заборами, завалами
Есть такая страна,
Где царит тишина…
 

Молодая женщина подошла к распахнутым дверям. Ей оставалось только переступить порог, но в последний момент она, как случалось уже неоднократно, заколебалась.

 
Безмятежный покой
Над далекой страной,
Там травы изумруд
Сонно кони жуют.
Взор ласкает река,
Что синей василька…
 

Она намеревалась ворваться в трапезную, дабы прилюдно устыдить и усовестить дурковатого арранта, однако сумела-таки подавить бурлящие в ней гнев и раздражение, сообразив, что ничего хорошего из задуманной экзекуции не получится. Эврих, как бывало всегда, когда начинала она «пробирать» его, – за дело, разумеется! – склонив голову, будет слушать ее терпеливо и покорно, не пытаясь возражать или оправдываться, и все самые справедливые и убедительные слова и упреки повиснут в воздухе, пропадут втуне. И не получит она, выплеснув ярость свою на склоненную златокудрую голову, ни малейшего облегчения. Ибо ругать безответного все равно что топтать ногами лежачего. Бессмысленно – и так ведь лежит! – и неловко – нашла с кем связываться…

 
Как алмазы, сияют там капли росы,
Воздух свежий и чистый, как после грозы…
 

Говорить что-либо бесполезно: все равно он считает себя правым. Наверное, просто не может чувствовать и поступать иначе – одним словом, жить по-другому. И стало быть, как это ни глупо и ни противно, действительно по-своему прав.

 
Нет суровых ветров,
Ни чужих, ни врагов,
Там за друга всегда
Друг вступиться готов…
 

Ведь не будет же он петь свои странные песни оксарам и форани? Он и ей-то их никогда не пел. Поскольку не положено высокородным Небожителям развлекаться на манер простолюдинов.

 
Ах, туда б нам с тобой
От зимы ледяной!
От снегов, от дождей,
От двуногих зверей.
Собирайся, пора,
Поспешим мы туда:
За леса, за моря,
На восток, где заря…
 

Нжери потерла переносицу, с удивлением чувствуя, что переполнявшие ее злоба и возмущение куда-то исчезли, улетучились без следа. Да и на что, собственно, было гневаться? Эврих ведь никогда из себя Небожителя и не корчил.

Она прислушалась к доносящимся из трапезной голосам, но поняла только, что от ее арранта требуют выполнить какое-то обещание. Спеть песню, которую он обещал им сочинить. О висящем в трапезной мече некоего Чархока. О Великий Дух, не хватало еще только, чтобы ее возлюбленный сочинял песни для безмозглой челяди! Нет, этому определенно надобно положить конец! Какой-то дурацкий меч, никому не ведомый Чархок!

Шагнув к дверям, она уже совсем было собралась войти в трапезную, но тут Эврих запел, почти не аккомпанируя себе на старенькой дибуле:

 
Сломался меч, устал клинок.
Бессрочной службы вышел срок.
Он был кален в крови врагов,
Он в ножнах был среди пиров.
Его не вынут в грозный час,
И не блеснет он, как алмаз.
 
 
Теперь он сломан, ржой покрыт,
В потертых ножнах крепко спит.
С хозяином в былые дни
Немало стран прошли они.
Хозяин, долг исполнив, пал,
Клинок же на стену попал.
 
 
О славный меч, спокойных снов!
Ты никогда не тратил слов,
Не убеждал, не угрожал,
Но честно друга выручал,
И, встретив ложь или навет,
Вдвоем давали вы ответ.
 
 
Не продан ты и не согнут,
Участник многих битв и смут.
Решил ты много спорных дел,
Как мог, и вот – не уцелел.
Я на тебя люблю смотреть —
Дай Бог мне так же умереть.
 

Надо будет спросить, что это был за герой такой, о коем она, столько лет прожив в «Мраморном логове», ни разу не слыхала? И почему его меч висит в трапезной челяди, а не в хозяйских покоях? Ах, как все это непонятно и нехорошо! И как только ее угораздило влюбиться в этого чужеземца, у которого все не как у людей? Вечно где-то пропадает, с каким-то отребьем якшается, вшивым и смердящим раны их гноящиеся промывает и штопает, дворне песни поет, как приблудный чохыш-голодранец, вместо того чтобы сидеть на устроенном Газахларом пиру с Небожителями…

Впрочем, и сама она хороша! Могла бы ведь его обломать, в бараний рог скрутить! А все потакает глупым, вредным прихотям! Сюда зачем-то притащилась и стоит под дверью, будто подаяния ждет. Нет бы войти, ногой топнуть и разогнать это пьяное сборище! А любовничка дурашливого, блаженненького на конюшню отправить, чтобы научили его там уму-разуму! Чтобы знал, как высокородным гостям врать, будто у него голова разболелась!

Ожившая под чуткими пальцами Эвриха дибула издала жалобную трель, и Нжери невольно затаила дыхание.

 
Вышли в сад мы с тобой,
Где прошедшей грозой пахло,
Воздух был звонок до сини.
Показалось: напев
И чудной и родной
Плыл и таял,
Как утром
Туман над водой.
 

«О Тахмаанг, о чем это он?» Молодая женщина ощутила, как часто заколотилось у нее сердце, и изо всех сил прижала руки к груди.

 
О далеком, о странном
Чохыши поют:
Как в пустыне
В томящий полуденный зной
Двух врагов одна фляга напоит водой.
Как губами к воде – разделенной судьбе, —
Позабывши обиды, прильнут, припадут,
Как она заструится веселым ручьем…
Подпою я, хотя
Мне язык незнаком.
Про далекий,
В мечтах лишь возможный уют
Так красиво и грустно,
Так дивно поют.
И про то, что мы смертны
И все ж веселы,
И про то, как цветут полевые цветы,
Как далекого моря
Гудящий прибой
Омывает утесы зеленой волной,
Ветер паруса треплет крутое крыло.
И про счастье мое,
И про горе мое…
Я в смятении чувств
И в разладе с собой,
Проклинаю судьбу и доволен судьбой,
То смеюсь, то рыдаю от песни чужой…
Но увы, ты не слышишь
Волшебный мотив.
Не волнует тебя ни прилив, ни отлив.
И пропал тихий звук,
Словно ветер затих…
 

– Это же он обо мне. О нас! – прошептала Нжери, тщетно пытаясь смахнуть с глаз хлынувшие неудержимым потоком слезы. – Это же он прощается! Прощается навсегда.

Мысль о том, что Эврих когда-нибудь не вернется в «Мраморное логово», приходила ей в голову довольно часто. Причем иногда молодой женщине казалось, что это самый удачный выход для них обоих. Иногда она даже радовалась грядущему избавлению от своего слишком уж необычного возлюбленного или же печалилась и украдкой плакала. Но все это были чувства понарошку, кокетничанье, игра ума, ибо ни на мгновение Нжери всерьез не допускала возможности того, что Эврих в самом деле может уйти из особняка и не вернуться. Нет-нет, он не бросит ее и уж тем паче никуда не денется от ребенка, которого она от него понесла! Они любят друг друга, и это главное, а все остальное – шелуха, накипь, вздор, трения, неизбежные между двумя взрослыми людьми, и надобно лишь время, желание и терпение, дабы отношения их приблизились к идеальным.

Вай-ваг! Как же она была слепа! Как могла не видеть, что нет у них ни терпения, ни времени, а желания слишком переменчивы?

Слезы текли и текли из глаз Нжери, а ноги несли ее все дальше и дальше от трапезной, где ее возлюбленный прощался с обитателями «Мраморного логова». С теми, кто оказался значительно зорче ее и давно уже понял, что ветер удачи, принесший к ним чудного арранта, вскоре вновь подхватит его и повлечет в дальние дали, о которых умел он очень недурно рассказывать и еще лучше петь.

Почему же она не хотела слушать его рассказы и песни? И как сможет она расстаться с тем, кого любила и ненавидела, обожала и презирала за плебейские замашки, с трудом терпела и жизни без которого себе не представляла?

– Предатель! Выродок! Мерзавец мой возлюбленный, дурашка! Золотоволосый мой, изумрудноглазый негодяй!.. – бормотала она, всхлипывая, мечтая одновременно вцепиться в Эвриховы кудри и оторвать ему голову и, прижав к себе, не отпускать ни на шаг. В то же время Нжери сознавала, что ни того ни другого сделать не в состоянии, и ежели проклятый аррант не придумает чего-нибудь, то она самым постыдным образом проревет всю ночь напролет. А может, и завтрашнее утро тоже. И такой он ее на всю жизнь и запомнит…

* * *

– Проснись, госпожа! К воротам особняка прискакал посланец Амаши. Он желает видеть Газахлара…

Нжери потянулась, поднялась с циновок, на которых незаметно задремала, и вышла вслед за разбудившей ее служанкой из беседки. Взглянув на удлинившиеся тени, отметила, что проспала добрую половину дня, и медленно направилась по усыпанной щебнем дорожке к журчащему перед особняком фонтану.

Тело было легким и словно бы чужим, в голове плавали какие-то невнятные обрывки мыслей, воспоминания не то о приснившемся в беседке, не то о последней проведенной с аррантом ночи, которую он сделал поистине незабываемой и в которую спать ей почти не пришлось. Ну кто бы мог подумать, что ночь прощания окажется ночью веселья, прозрения и удовольствий? Что в ней, наполненной сверканием драгоценных камней, золотых и латунных безделиц, звуками дибулы, ароматом редких вин, чувственными прикосновениями, жарким шепотом и тихой беседой, не останется места слезам и горю, а печаль и сожаления будут той самой приправой, без которой радость и счастье кажутся неполными, то ли слишком приторными, то ли слишком пресными…

Да, Эврих и на этот раз оказался на высоте и сумел сделать невозможное: краски мира с его уходом не поблекли и будущее ее, в котором ему не было места, не померкло, ибо сулило новые встречи, влюбленности, заботы, тревоги, радости и волнения. Уходя, он оставил после себя свет, заставив ее поверить в то, во что свято верил сам: каждый новый день будет по-своему прекрасен и удивителен и лишь от нее самой зависит, сумеет ли она наслаждаться малыми и большими чудесами этого необъятного солнечного мира или станет встречать их с кислой, пресыщенной усмешкой. Научится ли, как и он, сама творить маленькие чудеса или же будет с укором взирать на небеса, в тщетном ожидании, когда содеют их для нее равнодушные к чаяниям людей Боги?

Нжери вспомнила, как Хаурика, вышедшая на рассвете вместе с другими обитателями «Мраморного логова» во двор, дабы проводить Газахлара и его спутников, смеялась, прижимая к пышной груди подаренную ей Эврихом маленькую мохнатую обезьянку. Как изумленно вздымал седые брови Малаи, принимая от арранта клетку с большим сине-бело-зеленым попугаем, самозабвенно вещавшим: «Врал-ли лекар-ри! Шар-лат-таны! Костров-вой кор-рм!» А чумазая ребятня, потрясая над головой игрушечными корабликами, дуя во всю мочь в подаренные аррантом сопелки и дуделки, бежала вслед за Газахларовым поездом, восторженно выкликая: «Эврих! Эврих! Эврих!»

На невзрачном, пыльного цвета ослике, в сером плаще и неизменной своей белой тунике, аррант, казалось, должен был потеряться среди сопровождавших пышно разодетого Газахлара оружных конников, но этого почему-то не произошло. Более того, у Нжери возникло впечатление, что именно с ним, а не с господином своим и хозяином особняка, высыпали проститься обитатели «Мраморного логова». И ее даже как-то не удивило, что не они его, а он их наделяет подарками, то есть ведет себя как Небожитель, знатный оксар, осыпающий милостями своих домочадцев. Но все же не совсем так, ибо для каждого – конюха, стряпухи и кожемяки – у него находилось нужное слово и предназначенная только этому человеку улыбка. Да и пожимали Эвриху руки, стремясь коснуться его плаща или хотя бы ослика – «на счастье», как равному и любимому, как доброму другу, шепча благопожелания и призывая к нему милость Богов.

Молодая женщина замедлила шаги подле клумбы с «золотыми шарами», напомнившими ей цвет Эвриховой шевелюры, и нежно погладила себя по животу. Нынешним утром едва ли не впервые к ее гордости за арранта не примешивались ни раздражение, ни досада. Глупо ожидать, что на кипарисе будут произрастать бананы, а на финиковой пальме – апельсины. Жаль только, что поняла это она слишком поздно и немало крови испортила себе и своему возлюбленному в неуемном стремлении сделать из него «настоящего оксара», достойного ее любви и уважения. Наивная, она, сама того не сознавая, пыталась превратить редкий драгоценный камень в пеструю гальку, полагая, будто слишком уж ярко он блестит и слишком непохож на все то, что она привыкла видеть вокруг себя с раннего детства.

Сравнение это вернуло ее мысли к минувшей ночи, к тому моменту, когда Эврих сказал, что хочет подарить ей весьма необычный наряд, и, расстегнув потертую кожаную сумку, высыпал из нее на темно-вишневое покрывало груду сверкающих драгоценностей. И, сопровождая свои действия поцелуями и ласковыми прикосновениями, принялся наряжать обнаженную во время любовной игры женщину, оплетая бусами и ожерельями шею, талию и бедра, надевая всевозможных форм и размеров браслеты на предплечья, запястья и щиколотки, уснащая перстнями и кольцами пальцы рук и ног, вплетая в распущенную гриву черных шелковистых волос броши и амулеты, которыми украшали себя все без исключения жительницы Мавуно, от форани до селянок и самых распоследних рабынь.

Это было так неожиданно, странно и волнующе, что Нжери, забыв о недавних слезах и неизбывном своем горе, невольно включилась в предложенную ей игру. Вертясь перед начищенными до блеска бронзовыми и серебряными зеркалами, она принимала всевозможные позы, долженствовавшие оттенить прелесть нового «наряда», требовавшего, разумеется, доводки и доработок, потешить ее саму и щедрого и изобретательного дарителя. А потом кружилась в медленном, только что изобретенном ею танце, во время которого крохотные серебряные стерженьки, подвешенные к браслетам вместо колокольчиков, мелодично позвякивали и позванивали, и звук, издаваемый ими, сливался в незатейливую, но милую мелодию…

О том, откуда взялись у арранта медовые топазы, дымчатые опалы, зоревые сердолики, пронзительно синие, как вечернее небо, сапфиры, гирлянды жемчужин, словно светившихся изнутри на фоне черной кожи, и похожие на застывшие капельки крови нити коралловых бус, она задумалась, лишь когда они рухнули на широкую постель, дабы дать отдых утомленным любовью телам. Кое-что из всего этого великолепия, она догадалась об этом сразу же, было подарками либо платой Небожителей искусному лекарю за оказанные услуги, но остальное, безусловно, было приобретено им самим специально для нее. Для этой их последней ночи. Многие поделки, будучи очаровательными, стоили сущие пустяки – например, нитки мелких ракушек, ярко раскрашенных или же оставленных в своем первозданном виде, – однако, прикинув, во сколько обошлась Эвриху вся эта безумная затея, Нжери поняла, что ее возлюбленный покинет «Мраморное логово» без своих бесценных тюков, выкупить которые у Газахлара он, видимо, даже не пробовал…

– Госпожа, посланец Амаши ждет, и лучше бы тебе не испытывать его терпения. Он и так будет раздосадован, не застав Газахлара дома, – напомнила служанка, и молодая женщина, подавив вздох, продолжала свой путь к фонтану, в котором они с Эврихом так любили плескаться теплыми лунными ночами.

Интересно, позволил бы себе подобное безобразие мифический избранник – «настоящий оксар», о котором она так часто мечтала до того, как судьба привела в «Мраморное логово» золотоволосого арранта? И захочется ли ей теперь разделить ложе с героем прежних грез, ежели Великому Духу угодно будет свести ее с ним? Или же в каждом мужчине она будет искать сходства с Эврихом, столь не подходящим на роль супруга или даже возлюбленного чтущей традиции, благовоспитанной форани и столь многое значившим для нее последние полгода?

Бросив в лицо несколько пригоршней прохладной воды, Нжери заставила себя задуматься о делах насущных. Появление посланца Душегуба скорее всего означало, что Эврих с Газахларом были правы и Кешо в самом деле понадобился личный врачеватель. И, стало быть, Амаша пожелает видеть его во дворце. Но, коль скоро аррант ожидал от этого приглашения одних неприятностей, он не слишком расстроится, узнав, что Душегубов гонец припозднился застать его в «Мраморном логове». И все же Эвриха следовало предупредить о появлении посланца, ведь Амаша может отправить его вдогон Газахларову поезду…

– Позови ко мне Нгорро, – произнесла Нжери после недолгих размышлений.

– Как, ты желаешь говорить с ним прежде, чем с посланцем Амаши? – удивилась служанка.

– Делай что тебе говорят! – нетерпеливо прикрикнула на нее форани. – Да позаботься о том, чтобы после разговора со мной Нгорро получил на конюшне лучшую из оставшихся лошадей и мог незаметно выбраться из особняка на Верхнюю дорогу.

Проводив взглядом бросившуюся исполнять ее поручение служанку, Нжери припомнила выражение некоего мудреца, имя коего начисто выветрилось из памяти: «Если мужчина хочет иметь умных сыновей, он должен жениться на умной женщине». Покрутив его так и этак, она пришла к выводу, что изречение сие, без особого ущерба для смысла, можно перефразировать следующим образом: «Если женщина хочет иметь красивого и умного ребенка, то избранник ее должен быть недурен собой и отнюдь не глуп».

– Да-да, неглуп, очарователен и удачлив… – пробормотала Нжери, оглаживая свой пока еще плоский живот и пытаясь представить, на кого будет похож ее сын. Или дочь. Но толком ничего представить не смогла и, обратившись к Великому Духу, тихо попросила: – Пусть дитя будет зеленоглазым и золотоволосым, как мой ненаглядный аррант…