Текст книги "Путь Эвриха"

Автор книги: Павел Молитвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

19

Запомните, морская вода, порошок этакены и корииловое масло должны смешиваться в точных пропорциях. Остальные добавки следует отмерять исходя из объема получившегося раствора, учитывая при этом качество, твердость и цвет слоновой кости, – произнес Батар и склонился над низким, выдолбленным из серого камня чаном, наполненным до краев темной жидкостью. Подумал, что очертания начатой им скульптуры, смутно проступавшие сквозь толщу раствора, напоминают обнаженного утопленника, и брезгливо поджал губы.

Как много было задумано и как мало сделано! Жаль, что у него нет времени завершить хотя бы начатые работы, не напрасно Харэватати предупреждал: Про-мыслитель ревниво следит за трудами зодчих, художников и скульпторов, ибо только избранные достойны вкушать радости творца и созидателя.

– Мы запомним твои слова, хозяин, и благодарим тебя за щедрый дар! – Гакко прижал руку к груди, а Хантай, упрямо выпятив подбородок, угрюмо произнес:

– Ты не должен идти во дворец! Мы можем вынести тебя из дома в большой корзине или протащить мимо «бдительных», завернув в ковер. Нам ничего не стоит отвлечь их внимание!

– Давайте я подожгу дом Харико? – без особой надежды предложил Кицуд, глядя на костореза умоляющими глазами. – Начнется паника, и тебе нетрудно будет улизнуть из мастерской. А можно поджечь наш собственный дом…

– Мы даром тратим время! – сурово прервал предприимчивого мальчишку Батар и не смог удержать улыбку при виде разочарования Кицуда, готового, кажется, ради него предать огню весь Матибу-Тагал. – Если вы хорошо запомнили мои наставления, берите пожитки – и в добрый путь. Денег, которыми снабдила вас Ньяра, должно хватить, чтобы добраться до Саккарема и не испытывать нужды хотя бы первое время. С умом распорядившись секретом размягчения кости, вы обеспечите себе безбедную жизнь, и я надеюсь…

– Мы будем хранить его как зеницу ока и позаботимся о том, чтобы он не попал в недостойные руки! – заверил Гакко Батара, но тот жестом остановил его:

– Как раз от этого я и хотел вас предостеречь. Когда вы почувствуете, что крепко стоите на ногах, без сожалений откройте полученный от меня рецепт всем, кому сочтете нужным. В искусстве, по моему глубокому убеждению, не должно быть ремесленных тайн. Другое дело – тайны самого мастерства, которые просто невозможно передать. Мой учитель, да будет милостив к нему Промыслитель, придерживался иного мнения и едва не унес древнее умение меорэ вместе с собой в могилу. Мне бы не хотелось, чтобы в этом отношении вы уподобились ему – способы создавать прекрасные вещи, в отличие от рецептов изготовления ядов, не стоит держать в секрете. А теперь идите и заботьтесь о Кицуде, как если бы он был вашим младшим братом.

– Не ходи во дворец, Батар! – Хантай сжал кулаки и сделал шаг вперед, как будто собираясь силой воспрепятствовать намерению костореза, но Гакко ухватил товарища за плечо и потянул прочь из мастерской.

– Прощай, Батар! И да помогут тебе боги за все, что ты для нас сделал! Мы позаботимся о Кицуде!

– Это не они обо мне, а я о них позабочусь! – попробовал пошутить едва сдерживавший слезы мальчишка.

– Добрый путь! – отозвался косторез, подняв руку в прощальном приветствии.

Проводив подмастерий, которые, подхватив приготовленные свертки и узелки, двинулись со двора и, беспрепятственно пройдя мимо «бдительных», скрылись в конце улицы, он направился в гостевую комнату, где ожидала его Ньяра.

– Ушли, – сообщил Батар хриплым голосом, чувствуя, что оборвалась еще одна нить, связывавшая его с этим миром. – Зря ты не присоединилась к ним. Я буду беспокоиться за тебя.

– Напрасно. – Девушка подняла голову от гадальных табличек и убрала упавшую на глаза прядь черных шелковистых волос. – До весны я поживу у Мба-бы, а там видно будет. Терпеть не могу путешествовать зимой, да и желающих узнать свою судьбу в Матибу-Тагале не меньше, чем в Саккареме. Глупо отказываться от хорошего заработка, тем более Мбаба обещала меня кое-чему научить.

– Тебе виднее, как лучше устроить свою жизнь, – пожал плечами Батар. – Однако Мбаба намекала на какие-то перемены, которые будто бы вот-вот должны потрясти Вечную Степь.

– В смутные времена предсказателям живется сытнее, чем в дни мира и всеобщего благоденствия. Я перелила приворотное зелье в глиняную флягу. – Она указала на подставку под бронзовым зеркалом.

Взяв с полки плоскую, плотно закупоренную бутылочку, Батар поднес ее к глазам, встряхнул над ухом и недоверчиво хмыкнул.

– Ты сомневаешься, что этот напиток приведет Энеруги в твои объятия?

– Не уверен даже в том, что мне удастся уговорить ее выпить это проклятое зелье! Все, что она ест и пьет, пробуют предварительно рабыни или служанки. А уж после отравления Имаэро…

– Почему бы им не попробовать и этот напиток? Ты сам можешь выпить его у нее на глазах – вреда он никому не причинит. Хотя, если дегустаторов будет слишком много, на всех попросту не хватит.

– Надо было попросить Мбабу изготовить целую бочку, тогда хотя бы об этом не пришлось беспокоиться, – через силу усмехнулся косторез, не в силах побороть нахлынувшие на него сомнения. Что-то подсказывало Батару, что затея с приворотным зельем не принесет желаемых результатов и, стало быть, жить ему осталось совсем недолго.

– Еще не поздно передумать. Ты можешь попытаться сбежать от «бдительных» по дороге во дворец, – вкрадчиво заметила Ньяра. – Я по собственному опыту знаю: время – великий целитель. Подумай, что ждет тебя, даже если Энеруги воспылает к тебе нежными чувствами? Вам придется скрывать свою любовь, а когда тайное станет явным, она будет стоить жизни как тебе, так и ей. Тебе-то уж во всяком случае. Кто ест за одним столом с великими, тому рано или поздно выбьют глаз вишневой косточкой.

– Недурно сказано. И все же я должен идти по дороге, которая ждет меня. Ты собрала свои вещи? Не думаю, что тебе надобно оставаться здесь после моего ухода.

– Ну хорошо, я больше не буду отговаривать тебя от похода во дворец. Заниматься этим – все равно что мыть осла щелоком – попусту пропадут и труд и щелок. Кое-кому до конца своих дней свойственно надеяться, что вдруг да обернется булыжник в их руках чистым золотом. От всей души желаю тебе завоевать любовь Энеруги и ухитриться при этом сохранить собственную жизнь. Последнее, возможно, окажется даже более сложным, если верить тому, что сказали мне гадальные таблички.

– И что же они тебе сказали? – без всякого интереса спросил Батар. Он не желал огорчать девушку явным невниманием, но мысленно был уже во дворце и к тому же не слишком верил в способность Ньяры предсказывать будущее.

– Знаю-знаю, ты думаешь, что если бы я могла заглянуть в грядущее, то тебе не пришлось бы вызволять меня из рук палачей, направлявшихся к Кровавому полю! В самом деле, я не всегда правильно истолковываю знаки судьбы, однако выслушай меня на Прощание и постарайся извлечь из моих слов хотя бы какую-то пользу.

Узкие брови саккаремки сошлись в прямую линию, она была явно встревожена, и Батар не нашел в себе сил отказать ей. Ньяра много сделала для него, и если ей будет легче от того, что он выслушает ее, – почему бы ему не пойти навстречу бывшей любовнице?

– Слова Мбабы о грядущих переменах навели меня на мысль разложить трехступенчатый хазиар, и на этот раз в Рассветный Угол легли символы, которые следует трактовать как «Смерть», «Заговор» и «Любовь». Дважды они расположились в разной последовательности, и это означает, что ты способен повлиять на ход событий, которые приведут тебя либо к гибели, либо к соединению со своей возлюбленной. Комбинация табличек с символами, которые я прочитала как «Заговор», может иметь и другие значения, но, памятуя сказанное Мбабой, это представляется мне самым правильным толкованием. – Ньяра поднялась с подушек и стояла перед Батаром глядя ему прямо в глаза, как будто взглядом силясь убедить его в важности того, о чем вела речь.

– Ни для кого не секрет, что наи давно уже недовольны Хурманчаком, всеми силами оттягивающим поход на юг. Отравление Имаэро, поддерживавшего Хозяина Степи в его нежелании обрушить всю мощь своего войска на Саккарем, вряд ли можно назвать случайностью. Об этом шепчутся даже рабы на невольничьем рынке, да и сам ты говорил, что обитатели дворца не слишком-то доверяют друг другу…

– Ньяра, ты толчешь воду в ступе, – мягко промолвил Батар. – При каком властителе не было заговоров и заговорщиков? Я сам могу напомнить тебе о сделанном Сюргом предложении, подтверждающем, что у Энеруги есть враги среди наев, тысячников и «вечно бодрствующих». Ну и что с того?

– А то, что когда я была рабыней Цунзор-ная, он уже вел разговоры об убийстве Хурманчака и новом Хозяине Степи, который должен повести войска на Саккарем.

– Разговоры?

– Один из них я слышала собственными ушами! Цунзор заметил, что я подслушиваю, и велел меня прикончить. Из-за этого-то я чуть-чуть и не закончила свой жизненный путь на Кровавом поле. Я знаю имена еще двух заговорщиков, собеседников Цунзор-ная. Это Ку-гинук и Мумгэй. Причем эти двое упоминали Токутэка, говоря, что он «преисполнен добродетелей и достоин всяческого доверия».

– Ты знала о заговоре и ни словом не обмолвилась о нем, не предупредила меня? Но ведь это едва ли не самые приближенные к Хозяину Степи люди! Они могли убить Энеруги в любой момент! – Батар отшатнулся от девушки и в волнении забегал по комнате. – Ее надо немедленно предупредить!

– Зачем мне было говорить тебе об этом, если эти люди хотели того же, ради чего ты сам приехал в Матибу-Тагал? Я ненавижу Хурманчака и всех его наев, так что, ежели бы они все друг другу глотки поперере-зали, плакать бы не стала! Я… Я была бы счастлива! – выкрикнула Ньяра, злобно щурясь и багровея от гнева. – Они отняли у меня дом, родных! Искалечили мою жизнь! Превратили в рабыню! А Хурманчак… Энеруги увела у меня тебя! Нет, я рада была бы, если бы ее прирезали собственные наи! Я бы полжизни за это отдала! Ну что ты на меня пялишься? Я сказала тебе о заговорщиках, потому что вместе с ней они убьют и тебя! А я не хочу, чтобы мое молчание стоило тебе жизни!

– Благодарю тебя. Я понимаю… – начал было Батар, но Ньяра не дала ему договорить:

– Ничего-то ты не понимаешь, косторез несчастный! Ты думаешь, знание имен заговорщиков что-нибудь изменит? Поможет тебе спасти Энеруги? Да если ты ей скажешь, что какая-то рабыня полгода назад слышала такой-то и такой-то разговор, она до слез хохотать будет! Ты что же, полагаешь, что по одному твоему слову Цунзор-ная, у которого под рукой десять тысяч всадников, схватят и поволокут в пытош-ную?

– Сразу, может, и не поволокут, а со временем…

– Нету у тебя времени, любимый мой косторез! – Ньяра неожиданно прильнула к Батару, охватила руками за шею, спрятала лицо у него на груди. Затем так же стремительно оттолкнула его от себя. – Беги во дворец! Постарайся успеть до начала совета наев. Заставь ее выпить приворотное зелье, а потом уже про Цунзора рассказывай. Пусть окружит себя телохранителями. Пусть Имаэро, Энкая, Номиги-ная призовет. Торопись, иначе, чует мое сердце, поздно будет. Да и так уже поздно. Пролитая Энеруги кровь вопиет об отмщении!

– Но она не проливала…

– Торопись! Только чудо может вас спасти. И… Прости меня. Я ведь и сама не понимала, на краю какой пропасти мы очутились. Совет наев – вот в чем дело… Ты о нем говорил, да я значения этим словам не придала. Дворец будет полон вооруженными людьми, достаточно малейшего повода, чтобы резня началась. В засушливое лето искры довольно, и займется степь – не потушишь. Огонь – до небу… – Ньяра в отчаянии хрустнула сплетенными пальцами и упавшим голосом попросила: – Останься. Если во дворце побоище начнется – без толку сгинешь. Пережди здесь до завтра, а там уж им всем не до тебя будет – ступай куда хочешь.

– Прощай. Спасибо, что предупредила. И будь счастлива.

– Буду, – послушно пообещала Ньяра. Прислушалась к звуку удаляющихся шагов и опустилась на подушки. Прикрыла лицо ладонями, но слез не было. Плохо, когда слез нет, а душа похожа на голую и мерзлую, бесснежную степь, по которой гуляет стылый ветер.

* * *

Беседы с наями и тысячниками, прибывшими на совет со всех концов Вечной Степи, произвели на Энеруги тягостное впечатление: люди были возбуждены и горели желанием вести свои отряды на Саккарем. Они, казалось, ничуть не сомневались, что Хозяин Степи созвал их, дабы огласить приказ о выступлении в поход, и не желали слушать никаких доводов в пользу сохранения мира. Они вели себя, как нищие бродяги, которые, оказавшись на пороге сокровищницы, потеряли разум при виде сундуков с золотыми монетами и драгоценными камнями.

Малый Тронный зал, в котором Энеруги принимала их, не произвел на ее сподвижников должного впечатления и не заставил проникнуться благоговением и трепетом перед Хозяином Степи. Едва взглянув на отделанные бело-красными мраморами стены, на величественные золоченые скульптуры и бесценные фризы, они, вручив Хурманчаку традиционные дары, с горящими глазами начинали излагать свои планы одоления Саккарема и речи их были столь схожи, что не требовалось особой проницательности, дабы понять: единодушие это не является случайным. Кто-то уже успел поговорить с ними и соответствующим образом настроить их, так что Энеруги не раз в это утро вспоминались слова Имаэро о назревающем недовольстве, грозящем обернуться кровавым мятежом.

Справедливости ради следовало признать, что ни один из наев, накаров и сотников не позволил себе разговаривать с Хурманчаком непочтительно, и если он решится вести войска на юг, все они с радостью последуют за ним, как стая волков за вожаком, и растерзают всякого, кто позволит себе усомниться в его праве носить титул Хозяина Степи. Но, поскольку делать этого Энеруги не собиралась, исход грядущего совета внушал ей серьезнейшие опасения.

На предыдущих, далеко не столь многочисленных советах ей и ее сторонникам удавалось смирять страсти, отправляя наиболее нетерпеливых наев приводить к покорности племена, кочующие на окраинах Вечной Степи, и усмирять горцев, не желавших мириться с потерей рудников. Однако после покорения Вечной Степи, после того как горцы укрылись в неприступных долинах, а все приморские города были захвачены, разросшееся войско Хурманчака осталось не у дел. Предвидевший это Имаэро давно уже силился убедить взявшихся за оружие степняков вернуться к своим табунам и стадам, но сделать это оказалось не так-то просто. Точнее говоря, сделать этого до сих пор не удавалось вовсе, ибо несколько расформированных тысяч, вместо того чтобы вернуться к шатрам и юртам своих соплеменников, превратились в действующие на свой страх и риск шайки головорезов, занявшихся грабежом и разбоем. Причина происходящего заключалась в том, что наи, тысячники и сотники Хурманчакова войска, вернувшись в родное племя, неизбежно должны были попасть под власть нангов и совета старейшин и, естественно, никакие доводы не могли убедить их, будто при этом они ровным счетом ничего не потеряют.

Несколько иным было положение тех, кто, сделавшись наем, оставался в то же время и нангом или командовал гарнизонами в захваченных приморских городах, и на их-то содействие Энеруги с Имаэро и рассчитывали больше всего. Однако и с ними, как выяснилось, все обстояло не так просто, как надеялись сторонники превращения империи степняков в мирное государство. Что касается наев, все еще остававшихся нангами, то они, при первой же возможности, постарались бы вывести свои племена из-под власти Хурманчака. Жили, дескать, без него прежде, проживут без Хозяина Степи и впредь. Вынужденные некогда присоединиться к нему, они не нуждались в империи и, дай им волю, охотно растащили бы ее на части.

Наям, поставленным Хурманчаком правителями приморских городов, незачем было идти на Саккарем – от добра добра не ищут. Но они, оказывается, опасались, что соратники, не получившие столь завидных постов, не успокоятся, пока не сместят их или не получат иной жирный кус, урвать который можно было лишь на землях Благословенного Саккарема. Командирам гарнизонов, оставленных в Дризе, Фухэе и прочих городах, было решительно все равно, чем кончится поход на юг: в случае победы никто не станет посягать на их место под солнцем, а в случае поражения посягать на него будет некому. Словом, как бы ни развивались события, они предпочитали видеть Хозяина Степи подальше от вверенных им городов, хотя и уверяли, что пекутся лишь о процветании империи. Таким образом получалось, что государство, которое Энеруги мечтала превратить в оплот мира и спокойствия, на поверку не могло существовать без войны, как не может гореть костер, если в него постоянно не подкладывают сухие дрова.

Сидя в высоком, стоящем в торце зала кресле, помещенном на невысоком подиуме, Энеруги терпеливо слушала своих соратников, все больше и больше убеждаясь в том, что на Зимнем совете наев им с Имаэро в лучшем случае удастся отложить поход на Саккарем до весны, но и это представлялось ей весьма маловероятным. Впрочем, если дела пойдут уж очень скверно, Имаэро введет во дворец «беспощадных», и те силой убедят наев исполнять ее приказы. О том, какие последствия это вызовет, ей даже думать не хотелось, и все же девушка продолжала придерживаться принятого некогда решения, что заваренная ее братцем вместе с Зачахаром кровавая каша не должна выплеснуться за границы Вечной Степи…

Стоявшая перед ведущей на возвышение лестницей группа наев и тысячников с поклонами отошла к левой стене зала, а пока новая дюжина удостоенных беседы с Хозяином Степи командиров занимала место перед троном, приблизившийся к нему сзади чиновник прошептал на ухо Хурманчаку:

– Косторез пришел во дворец и заявляет, что ему необходимо немедленно повидать Хозяина Степи. Он говорит, что речь идет о жизни и смерти, и умоляет принять его до того, как начнется совет наев.

– Этого только не хватало! – процедила девушка сквозь зубы. Она собиралась встретиться с Батаром вечером, но никак не сейчас! Что он себе позволяет! И чего ради она должна верить разговорам о неотложном деле? Все, кто желает ее видеть, считают почему-то, что именно их дела не терпят отлагательств! Терпят, да еще как терпят, и Батару придется в этом убедиться на собственном опыте… – Проводи его в Яшмовые покои, пусть подождет меня там. Быть может, у меня найдется время побеседовать с ним после совета, но никак не раньше.

«Вечно бодрствующий» бесшумно скрылся в находящемся за троном дверном проеме, а Энеруги устремила взор на группу тысячников, накаров и сотников, прибывших в Матибу-Тагал с северных отрогов Самоцветных гор. Всех их она знала в лицо, но имена помнила только двоих: маленького юркого Баппац-ная и верзилу Кабукэна. Приведенная ими с собой высокая стройная девушка с закрытым полупрозрачной накидкой лицом была, конечно же, рабыней или очередной невестой…

– Удачи и многих лет славного владычества Хозяину Степи! Да пребудет с ним милость Великого Духа! – басовито прогудел Кабукэн.

Товарищи его преклонили колена и вразнобой принялись выкрикивать слова приветствия:

– Слава Энеруги Хурманчаку! Кодай – Хурманчи! Урагча Хурманчи! Кодай! Кодай!..

Хурманчак благосклонно кивнул, дозволяя наям подняться с красного ковра.

– Соизволит ли Хозяин Степи принять заверения в нашей верности и вечной любви? Дозволит ли он поднести ему скромные наши дары?

Хурманчак вновь склонил голову, покосившись на сложенные подле трона подношения своих военачальников, подумав, что блещут они чем угодно, кроме разнообразия.

По знаку Кабукэна двенадцать воинов, огибая спутников его справа и слева, медленно двинулись к трону. Первые двое несли на парчовых подушках изогнутые мечи в сверкающих ножнах, украшенных драгоценными каменьями. За ними следовали двое с копьями, потом со щитами, кувшинами, луками и шкатулками. В кувшинах была арха, которую Энеруги отдавала обычно телохранителям-уттарам, в шкатулках – специи, которые шли прямиком на дворцовую кухню. Дареным же оружием она в конце концов награждала отличившихся наев и тысячников.

Подождав, пока воины разложат дары справа и слева от трона, Энеруги, поднявшись на ноги, произнесла несколько благодарственных слов, удивляясь, почему ее подданным не придет в голову порадовать ее, например, красивой одеждой или статуэтками, изящной посудой, чем-нибудь, представлявшим для нее лично хоть какой-то интерес? Впрочем, девушка, приведенная ими, предназначена, без сомнения, лично Хурманчаку, и это был, пожалуй, самый бесполезный дар, требовавший к тому же наибольшего внимания.

Для поддержания легенды о несравненной мужской мощи Хозяина Степи во дворце держали трех бездельников, которые в полной темноте совершали за него ту самую работу, которую он, по понятным причинам, исполнить никоим образом не мог. Сложностей с рабынями не возникало – еженощно посещаемые тремя отобранными за свою неутомимость и умение держать язык за зубами юношами, они получали все, о чем только могли мечтать, и исправно разносили по Матибу-Тагалу слухи об удивительной ненасытности своего господина. Значительно больше хлопот доставляли красивые дочери накаров, сотников и полусотников, которых те желали уложить в постель с Хозяином Степи. Дев этих, ежели Хурманчак не захочет назвать их своими женами, чего он, разумеется, делать не собирался, следовало после недолгого пребывания во дворце выдать замуж за достойного человека и снабдить соответствующим приданым. Поначалу подыскивать мужей для редкостных красавиц – только такие и допускались пред светлые очи Энеруги – доставляло ей истинное удовольствие, но со временем она стала тяготиться этой обязанностью – угодить взыскательным женихам и уж тем более самим девицам и отцам их было весьма затруднительно…

Когда дары были разложены на затянутом темно-рыжим сукном подиуме, а принесшие их воины удалились, Кабукэн, дождавшись тишины в заполненном людьми зале, подтолкнул Баппац-ная вперед, и тот скрипучим голосом возвестил:

– Сотник Акаруй приготовил Хозяину Степи бесценный подарок – несравненную Мититай, старшую из трех прекраснейших своих дочерей. Достойнейшая дева пылает неподдельной страстью к Энеруги Хур-манчаку и умоляет его не пренебречь ее достоинствами, воспеть которые могут лишь лучшие из лучших ули-гэрчи.

– Чтоб тебе попасть Кутихорьгу в лапы! – беззвучно прошипела Энеруги, глядя, как сотник Акаруй – бритый квадратноголовый детина с мордой отъявленного насильника и убийцы – подводит к подножию лестницы высокую, под стать ему самому, девушку, закутанную в бледно-фиолетовые шелка.

– С охотой и благодарностью принимаю твой щедрый дар, сотник Акаруй! – изрекла Энеруги и, покинув трон, подошла к низкой широкой лестнице, ведущей с подиума в зал.

В душе она проклинала все эти измысленные Цуй-ганом церемонии, хотя не могла не признать, что определенный смысл в них был – нельзя ломать старые обычаи, не давая людям что-либо взамен. Старик был горазд на выдумки, и-идея выдавать дочерей военачальников замуж с помощью Хурманчака была весьма разумна, как и большинство других его советов. Жаль, что он покинул этот мир, сегодня мудрость его очень и очень бы им пригодилась…

Остановившись перед нижней ступенькой лестницы, Мититай освободила лицо от невесомой накидки и повернулась к залу, позволяя людям получше разглядеть ее. Наи, тысячники, чиновники, накары и сотники подались вперед и даже стоявшие у дальних дверей «беспощадные», забыв, что должны походить на каменные изваяния, сделали несколько шагов к подиуму и вытянули шеи.

Энеруги вздрогнула и, совершив героическое усилие, не только не попятилась, но даже и не изменилась в лице. Причина, по которой она перестала радоваться, устраивая свадьбы подаренных Хурманчаку девушек, заключалась, конечно же, не в том, что дело это ей дадоело или было слишком уж неблагодарным. О нет, все было значительно проще! Глядя на этих красавиц, она столь остро ощущала собственную заурядность, что настроение у нее портилось на очень и очень продолжительное время. А у кого бы оно, спрашивается, не испортилось? – подумала Энеруги. Интересно, стал бы Батар признаваться ей в любви, хотя бы одним глазком взглянув на Мититай? Черноокая красотка с пунцовым ртом, золотистой кожей и бесчисленным множеством рассыпавшихся по покатым плечам тонких косичек – это ж какие густые волосы надо иметь, чтобы столько их получилось? – вот уж действительно идеал так идеал! Ежели б он ее портрет из слоновой кости вырезал, тогда бы это ни у кого удивления не вызвало и славу бы ему снискало немалую… Ах, как несправедливы боги, награждая одних такой непомерной красотой, а других…

– Снизойдет ли Хозяин Степи до любящей его всем сердцем рабыни? Позволит ли взойти ей на свое ложе? – ласково вопросила Мититай, поднимаясь на три ступеньки и опускаясь перед Энеруги на колени.

– Встань, дитя мое! Я рад буду взять тебя на свое ложе. – Энеруги сделала вид, что помогает девушке подняться с колен, мысленно возблагодарив мудрого Цуйгана за то, что во время этой церемонии ей надлежит стоять на ступеньку выше Мититай. Неужели эти недоумки не могли сообразить, что рядом со столь крупной девицей Хозяин Степи будет выглядеть смешным? Ладно, мечи делают в расчете на великанов, все равно всем ведомо, что они ей без нужды, но тут-то уж могли бы ее рост учесть! Хотя ей и надо-то всего лишь поцеловать Мититай и усадить на подиум, а потом они только на ее свадьбе и увидятся.

Приблизив губы к очаровательному лицу девушки, Энеруги уже хотела запечатлеть на ее щеке целомудренный сестринский поцелуй – целоваться по-другому она не соглашалась, вопреки уговорам и настояниям Цуйгана, – и тут Мититай качнулась к ней, словно охваченная порывом необоримой страсти. Мгновенная боль обожгла губы, слезы брызнули из глаз Энеруги, она отпрянула от девушки, а та, вскинув руку над головой, крикнула неожиданно сильным и звучным голосом:

– Глядите, усы! Усы-то накладные! Хозяина Степи подменили! Это же девка! Де-ев-ка!

Плохо соображая, что делает, Энеруги кинулась на голосистую тварь, размахивавшую над головой сорванными с ее лица усами. Их надо отнять! А девку предать лютой смерти!

Она ударила коротко и точно – пониже ребер, в правый бок повернувшейся к ней спиной Мититай, однако удар, сваливший бы и папашу этой гадины, не достиг цели. Почувствовав, что против разъяренного Хурманчака ей не устоять, девушка бросилась на помост и с молниеносной быстротой рванула вниз шелковые алые штаны Хозяина Степи. Она проделала это столь стремительно и неожиданно, что Энеруги не успела ей помешать и, лишь ощутив себя полуобнаженной перед заполнившими зал мужчинами, пронзительно взвизгнув, попыталась пнуть Мититай ногой. Дернула штаны, дабы водворить их на бедра, но из этого ничего не вышло. Цепкая стерва повисла на ногах Хурманчака, точно присосавшаяся к жертве пиявка, и, не обращая внимания на сыпавшиеся на нее удары, вопила что есть мочи:

– Девка! Девка! Девка подменная!..

Зал отвечал ей улюлюканьем, возмущенным ревом и яростным рыком, ибо даже если кто-то и не разглядел из-за развевавшегося халата Энеруги темный треугольник курчавых волос на месте прославленного улигэрчи мужеского богатства Хозяина Степи, то истошный женский визг слышали все и только глухой мог принять его за крик разъяренного мужчины.

Колотя свою противницу кулаками – тоже по-женски, будто враз позабыв воинскую выучку – Энеруги уже понимала, что совершилось непоправимое. Изобличив ее, негодяи, подославшие Мититай, достигли большего, чем ежели нанесли бы ей удар ножом в сердце. Они одним махом приговорили Имаэро, Энкая и еще десятка два наев, выступавших против похода на юг. Они перевернули все с ног на голову и из заговорщиков превратились в продолжателей дела Великого Энеруги Хурманчака, подло убитого бабскими приспешниками! Кое-кто из близкого окружения знал наверняка, и многие, безусловно, догадывались, что она – всего лишь сестра-близнец Хурманчака, но подозревать втихомолку и признать Хозяина Степи женщиной прилюдно, перед лицом нескольких сотен командиров – это совсем разные вещи. От нее отступятся все, кто только сможет, и смерть ее будет ужасна. Но еще ужаснее будет то, что последует за ней, ибо теперь уже никто не помешает ордам вооруженных Огненным зельем Зачахара степняков обрушиться на Саккарем и, опустошив его, двинуться на Нардар и Халисун…

Один из ударов припечатал-таки Мититай к темно-оранжевому сукну. Энеруги вздернула злополучные штаны на бедра и, рванувшись из тянущихся к ней рук лезущих на подиум озверелых мужчин, ринулась к расположенной за троном двери. Распахнула ее и, миновав короткий коридор, ввалившись в каморку караульщиков, рявкнула изумленно воззрившимся на нее уттарам:

– Никого не впускать! Рубить каждого, кто сунется!

Все было кончено! Никто и ничто не спасет ее, но при мысли о том, что сделают с ней бывшие соратники, если поймают, за спиной девушки словно выросли крылья и она со всех ног помчалась к Яшмовым покоям. Однако весть о подмене Хурманчака девкой уже распространилась по дворцу, опережая ее по крайней мере на добрую сотню шагов…

* * *

Чиновники шелестели свитками, сверяя какие-то имена и цифры, тихо переругивались и время от времени бросали на Батара недружелюбные взгляды. Слуги и рабы шастали по коридорам, занятые подготовкой к совету наев и последующему за ним пиршеству. Побуждаемый любопытством, косторез узнал, где будет происходить совет наев, и заглянул в зал Вечного Неба, рассказы о котором достигли даже Фухэя. Убранство его действительно способно было поразить воображение степняков, а потолочный плафон, расписанный под небесный свод великим умельцем, создавал убедительную иллюзию бескрайнего простора в сравнительно небольшом и не слишком высоком помещении.

Пользуясь тем, что дворец заполнен наями, воинами и чиновниками и никто не обращает на него ни малейшего внимания, косторез зашел в Трапезную, где уже накрывали низкие столы и, неприятно пораженный обилием пурпура и золота, использованных при ее отделке, двинулся к Малому Тронному залу. Сидеть в одиночестве и безмолвии перед Яшмовыми покоями он решительно не мог, тем более что чиновник, докладывавший о нем Энеруги, ясно дал ему понять, что до окончания совета Хурманчак будет безмерно занят и в лучшем случае уделит Батару несколько мгновений своего драгоценного времени перед тем, как отправиться на пир. Говоря это, «вечно бодрствующий» поглядывал на костореза с неодобрением, всем своим видом показывая, что момент для разговора с Хозяином Степи тот выбрал крайне неудачно и поступил бы мудро, убравшись отсюда немедленно подобру-г здорову.