Текст книги "Четвертый кодекс (СИ)"
Автор книги: Павел Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
***
Кодекс Кукулькана. Перевод Евгения Кромлеха
Пишу я, владыка-жрец Кукулькан, в день 9.8.11.6.10, и 13 Ок, и 18 Кех, тебе, [знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг].
Я – это ты. Ты сын мой и отец. Порожденный тобой, я тебя наставляю.
Я Кукулькан, я [знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг].
Сейчас ты не я, но мной станешь.
Ты, [знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг], придешь через изнанку мира, сквозь [вагину или великую перепонку перехода], где [рот колодца колдунов воды].
Ты уйдешь к [богу] Болон Йокте, где нагваль.
Ты будешь один.
Я не был один. Я плавал в воде. Она плыла со мной. Ягуарунди-женщина, ее зовут женский грот.
Иш-Таб забрала ее.
О, моя жена. Я плачу.
Скажу сыну, чтобы написал это [для нее] в моей гробнице.
Тебе не избежать Болон Йокте, но ты противься неизбежному. Приди назад и круг нарушь.
Нагваль хочет взять тональ.
Я помню тональ, я помню нагваль. Я помню круг.
Чтобы ты помнил круг, пишу тебе это.
Прочеркни круг крестом.
Бойся орла. Бойся орла.
[Знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг], это понял [пума этой земли, сын писцов]. [Форма приветствия] ему.
Не бойся орла.
Евгений Валентинович Кромлех. Мексика. Чичен-Ица. 2 ноября 1990 года
Приходилось принять немыслимое – то, что в документе, которому тысяча четыреста лет, написано его имя. Что это письмо, адресованное из прошлого ему самому. Хотя на самом деле это было не самым трудным – Евгений слишком часто встречался в своей жизни с невероятным, чтобы сразу же отбрасывать мистические объяснения.
Да и в мистике ли было дело?.. Он понимал, что свойства времени не познаны и бесконечно сложны. Конечно, «машина времени» – это фантастика, которую он, впрочем, тоже любил почитывать на досуге. Но кто поручится, что время не может повториться или пойти назад?
Принцип Шерлока Холмса – отбрось все невозможное, и оставшееся будет истиной. Какой бы невероятной она ни была. Кромлех поступил именно так.
Значит, это письмо действительно ему. Дополнительным доказательством была предпоследняя фраза. Львы в Америке не водятся, а вот пуму там часто называют горным львом. То есть, в кодексе содержалась прямая просьба передать привет Льву, сыну писателей… Чего Кромлех, кстати, так и не сделал, и чувствовал за это вину.
Итак, человек по имени Кукулькан, жрец-правитель, названный в честь бога – пернатого змея, одного из создателей мира, написал кодекс 2 ноября 604 года. Если верить Кукулькану, а не верить ему у Кромлеха причин не было. И этот самый Кукулькан утверждал, что он, Евгений Кромлех, придет куда-то через некую изнанку мира.
Для ЕВК миновали долгие годы раздумий и изучения майяской цивилизации – заочного изучения, поскольку Кромлеха не выпускали за границу. Его благонадежность и лояльность советской власти была под большим сомнением, он вообще иной раз думал, что в компетентных органах попросту не понимали, что с ним делать. Но теперь Евгений знал все, что было возможно, о сенотах и лабиринте заполненных водой пещер под Юкатаном – гидросистеме, на которой возникла цивилизация майя.
Так что документ гласил, что он войдет куда-то через эти самые пещеры – «изнанку мира». Причем, в определенном месте, ибо фраза «рот колодца колдунов воды» обозначало город Чичен-Ица. Вероятнее всего, речь в документе шла о расположенном там Священном сеноте – неподалеку, кстати, от пирамиды бога Кукулькана…
Это знание окрасило предшествующие годы неким грозным ожиданием. Евгений ни на минуту не усомнился в том, что надо сделать именно так, как написано в кодексе. А как иначе? Конечно же, он сделает все, чтобы попасть на Юкатан, погрузиться в сенот и войти… Куда?
Болон Йокте обозначал Марс. Очевидно, это указание на какие-то астрологические обстоятельства – майя без них не могли жить, все свои действия сверяя с движением звезд и планет.
Иш-Таб, богиня самоубийства, сидящая на ветвях Древа жизни и препровождающая души самоубийц в Шибальбу?.. Майя почитали суицид доблестью, но это мало что давало для уяснения, к чему она там был упомянута.
А вот «великая перепонка перехода», она же почему-то вагина… Кромлех не был уверен, но каждый раз, когда он перечитывал эти слова, в нем вспыхивало воспоминание из юности: огненно пульсирующая багрово-оранжевая клякса, разлившаяся в центре совершенного мрака. И вспыхивающие в мозгу слова: «Ненго», «Двери», «Мембрана».
Эти слова все прошедшие годы звучали и в его странных снах, когда он раз за разом оказывался перед огненным входом в неведомое, рвался туда, но всякий раз просыпался в самый последний момент.
Он называл ЭТО Мембраной – за неимением лучшего названия. Когда попадет туда, станет видно, что это такое. А что он туда попадет, Кромлех не сомневался ни на минуту.
…Луну скрыли тучи, и сразу же на сельву рухнул мрак. Настало безмолвие – почему-то разом примолкли цикады и ночные птицы.
Кромлех пошевелил горящие в костре ветки пеналом от рукописи и – бросил его в костер. Старое дерево принялись лизать жадные язычки, оно затлело и вскоре стало огненной плотью костра.
Евгений задумчиво смотрел на оставшийся в его руках кодекс.
«Ягуарунди-женщина, ее зовут женский грот»…
Он знал, про кого это написано. И не хотел думать о смысле этой части рукописи.
Он познакомился с Илоной, когда кодекс уже был почти расшифрован, но долго не мог понять, что это именно она – Кошка Лона. Представить себе не мог, что его поздняя любовь станет ноющей раной, зияющей впадиной на его странном, невероятном, но для него неизбежном пути. А когда понял, было уже слишком поздно.
Кодекс гласил, что они расстанутся – остального он просто не понимал. Но то, что позвать ее с собой было невозможно, что она попросту не восприняла бы его откровения – по крайней мере сейчас, для него было очевидно. И он оторвал ее от себя. Сделать это оказалось трудно – гораздо труднее, чем он думал. Но он это сделал.
Коротким движением Кромлех решительно швырнул рукопись в умирающий костер. Огонь сразу охватил древнюю кожу. Она быстро скукожилась и растворилась в пламени – как вся прошлая жизнь Кромлеха.
– Рукописи не горят, говорите?.. – вполголоса произнес он.
Его вдруг настигла чугунная усталость. Решив отдохнуть минут пять, прежде чем идти к сеноту, он устало опустил затылок на баллоны акваланга. Однако тут в темноте зарослей хрустнула ветка. Потом еще. Кто-то шел к нему.
Евгений сразу сбросил сонливость и встревоженно поднял голову – ему совсем не улыбалось встретиться сейчас с браконьером или, что гораздо хуже, одним из смотрителей археологического комплекса. Впрочем, скорее всего, это был какой-то загулявший на День мертвых крестьянин, бредущий лесом с кладбища в родную деревню.
Однако это был не крестьянин, не браконьер и не смотритель. Из-за хаоса кустов, трав и деревьев, мрачно обступивших умирающий костер, вышел…
– Антонио?.. – удивленно воскликнул Евгений.
– Добрый вечер, дон Эухенио, – поклонился молодой человек.
Тони нравился Евгению Валентиновичу своей искренней преданностью науке и, что греха таить, нескрываемым восхищением, которое юноша проявлял по отношению к нему самому. Это было приятно. Куда менее приятны Кромлеху были страстные взгляды, которые, как он пару раз заметил, Тони бросал на Илону. «Ну что же, дело молодое», – решил пожилой ученый и просто забыл об этом, ибо в Илоне был абсолютно уверен. Тони был полезен в переговорах с местными и уже не раз решал разные закономерно возникающие в чужой стране проблемы.
Но сейчас Антонио был каким-то другим – более серьезным, даже зловещим. Или это мрачные джунгли и блики огня на его лице производили такое впечатление?..
«Стоп, а Антонио ли это?» – вспыхнула в Кромлехе мысль, когда он понял, что черты лица молодого человека словно бы расплываются, текут, превращаясь в нечто совсем иное.
Лицо пришельца больше не имело ничего общего с лицом мексиканского аспиранта. Перед Кромлехом стоял невысокий, слегка полноватый латинос неопределенного возраста, но явно далеко уже не юноша. Одет он был во что-то черное, имел копну роскошных кудрей в цвет костюма, из-под которых посверкивали живые глаза. На лице его имела место доброжелательная улыбка, открывающая вульгарные золотые коронки на передних зубах.
Пришелец явно ожидал, когда Кромлех соберется с мыслями. А тот ощущал дрожь в теле и мерзкий кислый привкус во рту.
«Боюсь, что ли? – удивленно спросил себя Евгений. – Зачем?.. Что меня еще может здесь напугать?»
Страх ушел мгновенно, и Кромлех четко и без дрожи в голосе сказал незнакомцу:
– Я вас знаю. Вы были на всех моих выступлениях в Мексике.
Он действительно запомнил этого малозаметного человека – Бог весть почему. Может, потому, что тот всегда сидел в заднем ряду и молча слушал выступление с такой же, как сейчас, несколько отстраненной влажной улыбкой. Кромлех, привыкший к секретной свистопляске вокруг себя, подозревал, что это то ли представитель местных органов, то ли агент ЦРУ или еще какой подобной конторы. Однако странный слушатель ни разу не подошел к нему, чтобы завести разговор.
Незнакомец вновь слегка поклонился в знак согласия.
«Не хватало еще сейчас с сексотом разбираться», – с тревожной досадой подумал Евгений.
– Кто вы? – спросил он довольно жестко.
– Меня зовут Карлос. Карлос Кастанеда, – ответил господин.
Слова, выходившие из его большого рта, были довольно благозвучны, но тон казался несколько слащавым.
Илона Линькова-Дельгадо. Россия. Москва. 31 декабря 2029 года
Новый год Илона Максимовна встречала в одиночестве. Трагедией для нее это не являлось ни в малейшей мере. Она даже ощутила некоторое облегчение, осознав, что в ночь с 31-го на 1-е останется в своей квартире одна.
После нападения жизнь ее спокойнее не стала. Она, конечно, заявила о нем в полицию, хотя тут же поняла, что «расследовать» преступление там будут чисто формально. В общем-то, ничего другого она и не ждала – было ясно, что жуть вокруг нее курируется спецслужбами, и полицейские, скорее всего, лезть в это не станут.
Однако с того страшного вечера ничего экстраординарного больше не происходило. Илона ездила в институт, по делам и по магазинам, не замечая слежки. Не было странных звонков, подозрительных писем – вообще ничего. Можно было подумать, что после того кризиса темные силы оставили ее в покое.
Правда, сама она так не думала.
Иногда ей даже хотелось, чтобы это обманчивое спокойствие взорвалось – ожидание неведомой беды было невыносимым. И в Москве у нее не было абсолютно никого, кому она могла бы рассказать о том, что с ней происходит. Она перебирала имена и лица знакомых, иные из которых считались ее друзьями, и отбрасывала – каждый мог оказаться врагом, каждый...
Возможно, так начиналась паранойя.
Если бы был жив Тони!..
Вероятно, почувствовав такое ее настроение, многие из тех, с кем она общалась, сами стали от нее отдаляться. Илону это не волновало.
Именно поэтому сейчас она сидела в одиночестве. Конечно же, ее приглашали на ночь в разные веселые места, но она отказалась от всего. Это было нечто вроде агорафобии – ей было страшно среди толпы, в которой каждый мог иметь по отношению к ней недобрые намерения.
Потому же не полетела она и в Мехико, куда ее звали тамошние коллеги и друзья Антонио. Перспектива двухнедельного разгульного карнавала приводила ее в ужас. А главное, она просто боялась попасть на землю, по которой шел в последние свои минуты Евгений… Поездка ведь обязательно включит в себя посещение Чичен-Ицы. Увидеть проклятый сенот – это приводило ее в ужас. Так же, как стоявший теперь рядом с ним памятник Жене. Он был изваян по своему самому известному фото с кошкой на руках, но половина его лица, согласно древним местным художественном традициям, представляла из себя голый череп. Выглядело это жутко. Нет, только не туда!
Илона Максимовна с тоской поглядела на гору покупок, которую надо было разобрать, на зачем-то купленную маленькую елочку. С детства усвоенные обычаи сидели крепко, хотя, казалось бы, какая уж тут елка…
Со вздохом встав, она налила воды в кувшин, поставила елочку, достала тоже сегодня купленные игрушки, гирлянду, и стала украшать деревце. Невинное детское занятие несколько упокоило ее и к тому времени, как елка преобразилась, замигав разноцветными огоньками, Илона была в уже почти умиротворенном настроении.
Настроив экран компьютера таким образом, чтобы он всегда был перед ее глазами, куда бы она не повернулась, она включила режим телевизора и предалась еще одной традиции, в сто пятидесятый раз хихикая над любовными приключениями Жени Лукашина.
«А ведь сволочь он изрядная, этот добрый доктор», – мелькнула у нее мысль, каждый раз посещавшая ее при просмотре этого фильма. И тут же, как всегда, забылась.
На экране появилась заставка: «Новогоднее обращение господина председателя Государственного совета Российской Империи». На фоне кремлевских башен с двуглавыми орлами возник вечно молодой регент.
– Дорогие друзья! На пороге новый, 2030-й год… – полилась плавная речь.
Рассеянно слушая о том, что «Новый год – это, прежде всего, семейный праздник, отмечаемый нами, как было в детстве: с подарками и сюрпризами, с особой теплотой, с ожиданием важных перемен, которые обязательно придут в нашу жизнь», Илона погрузилась в совсем не типичное для нее медитативное состояние. Только вместо мантры в голове ее бесконечно прокручивалась неизвестно к кому обращенная фраза: «Пожалуйста, пожалуйста, чтобы это все разрешилось, пожалуйста, в следующем году чтобы все!..»
«Мира и процветания нашей великой Империи, нашей любимой и единственной России! Слава Государыне! Будьте счастливы! С новым годом!» – как всегда, со сдержанным пафосом завершил регент.
Грянуло «Боже, царя храни», и Илона спохватилась, что не открыла шампанское. С этой задачей она справилась только в последний момент, вылив на себя лишь чуть-чуть. Торопливо глотнув из бокала, она поставила его на столик и съела тарталетку с черной икрой из снеди, купленной к празднику в ближайшем супермаркете.
Есть, впрочем, не хотелось вовсе. И вообще вновь явилась тягучая тоска. Илона плеснула в широкий стакан немного коньяка, выпила залпом, закусила виноградинкой и принялась парить вейпом, следя вполглаза, как на экране кривляются дряхлые шоумены, развлекавшие еще ее маму.
Так прошла пара часов. Бутылка «Камю» опустела более чем на четверть, и Илона почувствовала, что теперь в состоянии отойти ко сну. Впрочем, памятуя о мучившей ее в последнее время бессоннице, подстраховалась таблеткой реланиума.
Однако сон не шел. Илона яростно ворочалась с боку на бок, пихала кулаком подушку, стараясь придать ей более удобную конфигурацию – все было напрасно.
Постепенно женщина впала в странное состояние не сна и не бодрствования. В голове ее, словно облака пара, лениво клубилась разнообразные причудливые образы. И они все чаще принимали эротическую окраску. После смерти Антонио Илона не была с мужчиной, несмотря на то, что выглядела гораздо моложе своих лет и до сих пор отмечала откровенные взгляды представителей противоположного пола. Работа заменила ей все прочие отношения. Вот только с годами она обнаружила, что либидо к старости никуда не девается – желания только лишь глубже скрываются в подсознании и могут мощно выплеснуться в таком вот расслабленном состоянии.
Они сейчас и выплескивались, подобно прихотливому фонтану. В ее воображении возникали мужчины – не конкретные, а какие-то категориальные образы, совершавшие с ней действия, которые Илона Максимовна не только ни за что не допустила бы в реальности – некоторые попросту были физически невозможны. Однако сейчас ей было все равно, ею полностью овладела сладкая, нарастающая, ищущая выхода истома.
Все глубже проваливаясь в трясину эротических сновидений, она уже почти ощущала чужие прикосновения. Это уже были не созданные ею фантазии, которыми она в некоторой степени управляла – теперь они существовали по отношению к ней объективно, и она сама отдавалась на их волю.
Умелые руки ласкали ее соски, плечи, она ощущала на себе тяжесть чужого тела. Сильные ноги нетерпеливо раздвинули ее бедра, и мужчина вошел в нее. Илона зашлась от вожделения и стала яростно помогать, извиваясь всем телом.
Ей казалось, что соитие длится вечность. В какой-то момент осознав, что все это происходит наяву, она пережила мгновение накатившего ужаса, но он тут же был смыт волной безумного наслаждения.
Она не знала, что кричит в этот момент имя мужчины, и это не было именем ее мужа. И с этим громким криком она улетела куда-то, где радужные протуберанцы закручивались в восхитительные медлительные водовороты.
– Ilonsita, mia gatita blanca!*, – услышала она над ухом, и ее обдало жаркое дыхание.
Илона вновь издала короткий крик, но теперь это был крик ужаса. Широко открыла глаза.
– Антонио!
Над ней нависало лицо покойного мужа, и его жаркое вспотевшее тело плотно прижималось к ней.
Это никак не могло быть сном, и это был именно Антонио – не изможденный и желтый, плешивый от химеотерапии, убиваемый разъевшими печень метастазами, каким она его видела в последний раз. Нет, это был юный смуглолицый Тони, с копной вьющихся черных волос, живыми карими глазами, почти религиозно поклонявшийся ЕВК, повергнутый в страшное горе его исчезновением, а потом долго и настойчиво, робко и в то же время страстно добивающийся ее. Пока она не уступила, осознав, что Евгений стал для нее лишь величественным и горестным воспоминанием.
– Это я, Илонсита, – раздался шепот.
Оттолкнув мужчину, она резко села в кровати, мимоходом отметив, что совсем обнажена, хотя точно помнила, что ложилась в пижаме.
Вот спальня ничуть не изменилась – то же антикварное кресло XIX века, подаренное ей институтом на 60-летний юбилей, вишневые гардины, на стенах – картина Сергея Стеблина с фантасмагорическим инопланетным пейзажем и портрет ЕВК с кошкой. Его суровый взгляд насквозь пронзил Илону.
Из окна тускло светил сквозь снежные тучи старый умирающий месяц. Илона увидела его слева и сразу вспомнила примету: месяц буквой «с» из-за левого плеча – смерть. Никогда Илона Максимовна не верила ни в какие приметы, но сейчас расположение месяца показалось ей очень важным и грозным обстоятельством.
– Смерть, – механически произнесла она в пространство.
– Ты о чем, любовь моя? – с тревогой спросил Антонио.
– Ты кто? Что тебе здесь надо?! – набросилась она на лежащего рядом мужчину.
Тот вздрогнул от обиды.
– Что с тобой, Илона? – глухо спросил он.
Она отметила, что он по-прежнему говорил по-испански. Но заметила и еще кое-что: его слова выходили в виде парообразного облачка и зависали в воздухе, тоже написанные по-испански.
«Все-таки сон», – с облегчением подумала Илона.
А если сон, можно им насладиться.
Она окинула взглядом саму себя. Тело ее было молодым, без отвратительных атрибутов старости.
Расслабившись, она повернулась к мужу.
– Все в порядке, Тони. Просто что-то почудилось, – сказала она.
Ее слова тоже зависли в воздухе, бирюзово переливаясь. Тони не обратил на это ни малейшего внимания.
Он погладил ее по груди и привлек к себе. Илона немедленно ощутила новый прилив желания и с силой обхватила мужчину за шею. Он дернулся и коротко простонал.
– Что с тобой? – спросила она.
– Потянул шею сегодня на раскопе, – ответил он. – Ничего страшного, белая кошечка.
И вновь крепко прижал ее к себе.
Они долго упоительно целовались, сидя на постели. Потом губы Тони стали спускаться на ее шею, потом грудь, живот… Она ощутила горячее дыхание у самого лона и, застонав от сладкого предчувствия, откинулась навзничь и раздвинула ноги.
Никогда она еще не испытывала такого острого наслаждения – ни с Тони, ни с каким иным мужчиной, которых, впрочем, было не так уж много. Уже не ощущала, какие именно манипуляции партнера вызывают у нее такое упоительное состояние, лишь все выше воспаряла в сияющих невозможными красками эмпиреях. И ей казалось, что длится это вечно.
Она не слышала собственных криков, забыла, где она, с кем, зачем, и вообще – кто она. Было только безмерно блаженное состояние – не время и не пространство. И не личность.
Все завершилось неожиданно. Илона вдруг вновь осознала себя в постели с неизвестно откуда появившимся покойным мужем. И теперь была точно уверена, что пребывает не во сне. Не в яви тоже, но и сном это никак не могло быть.
«Это не Тони! Это не может быть Тони!» – пронзила ее леденяще ясная мысль.
Она подняла голову и с ужасом взглянула на свой живот. Между ее бедер двигалась чужая голова, она слышала и ощущала, что мужчина со страстным урчанием продолжал свое дело, только теперь его действия нисколько ее не возбуждали.
Мужчина?
Голова была седой, стрижка короткая, но разве мужчины такую носят?..
Прильнувшее к ней существо подняло голову, и Илона вновь закричала, увидев лицо женщины.
Та при виде ее испуга коротко рассмеялась влажным ртом.
– Инкуб, шуккуб – какая разница… – иронично произнесла она по-английски, кокетливо пришепетывая. – Рада видеть тебя, Илона Макшимовна.
Илону почему-то слегка успокоило то, что ее назвали по имени-отчеству. Даже то, что возникшая в ее постели женщина ответила на невысказанную отчаянную и нелепую мысль об эротических демонах, показалось Илоне правильным.
Между тем женщина легко поднялась и села в постели. Выглядела она вполне веселой и довольной. Была далеко не молода, но очевидно, что когда-то считалась красавицей. Даже сейчас ее лицо со слегка выступающими скулами, точеным носиком и миндалевидными лукавыми карими глазами было довольно привлекательно. И обнаженное тело вовсе не выглядело старушечьим – оно было гладким и загорелым, разве что чуть излишне мускулистым для женщины и покрытым обильной испариной. Высокие груди лишь слегка обвисли, длинные соски торчали.
– Кто ты? – спросила Илона почти спокойно.
Пусть это не было сном, но это не было и реальностью, а значит, рассудила она, не имело смысла паниковать, пока ситуация не прояснится.
* Илонсита, моя белая кошечка! (исп.)
