Текст книги "Четвертый кодекс (СИ)"
Автор книги: Павел Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
Русские пришли к нему попрощаться. Учитель мальчика хотел дать ему еще папирос и бутылку водки – кажется, он решил, что Федор замутил со своей болезнью, чтобы получить оплату побольше. Но шаман равнодушно отклонил подношение.
Ему было очень плохо – силы были на исходе и продолжали истекать из тела и всех его душ. Трудно было даже говорить. Но он обратился к Женьке, смотревшему на него сочувственно и – Федор видел это – с пониманием.
– Он тебе еще встретится, – почти прошептал шаман, и тут же понял, что мальчик и так знает это. – Кирэс не бросай, – продолжал он. – Чужой этого хочет, а ты его не бросай. Ни в каком мире.
– Почему? – спросил мальчик.
Ему и правда нужно было это знать.
Но шаман лишь слегка помотал головой.
– Я не знаю. Ты видел ТАМ Бога?
Женька пожал плечами. Федор понял, что из своего путешествия по мирам тот помнит немного.
– Я не знаю, поможет ли Он тебе еще. Будь сильным сам, – сказал шаман.
Мальчик кивнул. Да, он будет сильным.
Федор закрыл глаза и отключился вновь. Последнее, что он слышал, были слова старого луча:
– Что за чушь он там нес?
Федор прохворал весь остаток лета, думал, так и не оправится. Но потом все же ему стало немного легче. Как только смог сам передвигаться, собрал десяток оленей и ушел в тайгу. Путь его лежал в те места, где в юности узрел он схождение Дябдара.
Найдя в тайге небольшую падь, он поставил там чум и начал тяжелую работу. Торопился – знал, что времени у него немного. И ведь успел: ко времени, когда в воздухе закружились снежники, в тайге появилось нечто невиданное.
Федор воздвиг из бревен помост, на который поставил из жердей квадратную избу с четырехскатной крышей. Позади устроил «калир» – священного «оленя» из бревна, вроде того, что всегда стоял перед чумом, где он камлал.
На калир он поставил три локоптын, которые луча называют кирэс – три кирэс, каждый с тремя крестовинами поставил Федор.
Закончив труды, он отошел в сторону, без сил рухнул на припорошенный снегом пенек и полюбовался делом рук своих.
Федор поставил священный чум для русского Бога, скопировав его, как умел, с тех больших домов, в которых русские попы махали кадилами. Он и сам толком не знал, зачем он это сделал, но точно знал, что это было нужно.
Подумал, что на кирэс надо бы повесить жертву – свежеободранную шкуру оленя, как всегда делал его народ. Но поразмыслив, решил, что не стоит, отвязал оленей и поплелся в чум. Все тело ломило – к нему опять вернулась болезнь.
Он вновь долго не мог встать и спокойно думал, что скоро прямо из своего чума тихо отойдет в буни. Но ночью ощутил легкость в теле, встал и вышел под небо.
Мир засыпало снегом и залило лунным сиянием. Стояла глубочайшая тишина, даже духи замерли. Лишь изредка всхрапывали и скрипели снегом олени – они не убежали, так и рыли в пади ягель.
Федор долго стоял, словно купался под лунным светом. В голове его вертелись слова песни, которые говорил ему один луча. Раньше Федор считал их бессмысленными, но теперь они почему-то пришли к нему.
Черный чум.
Белый снег.
Звезд мерцанье.
Снежных нив
Перелив
И молчанье.
Все молчит,
Словно спит.
Сумрак, тени…
Черный чум,
Белый снег
И олени…*
Попрощавшись со знакомыми духами мусун, со своими духами-помощниками сэвен, с оленями, чумом и тайгой, Федор забрался под помост, лег головой к трем кирэс и стал ждать.
Страшный змей Дябдар все еще нависал над ним, и пасть его пламенела, но Федора уже подхватила и несла Небесная река.
И вот он уже в бесконечной заснеженной и морозной тундре мира буни. Порывы ветра сорвали с него ветхий плащ и всю остальную одежду, взъерошили и застудили волосы, которые снова поднялись над его головой прозрачной сияющей короной. Скоро Федор и сам весь обратился в ледяную статую, но не замечал этого. Он неподвижно ждал, когда издали раздастся побрякивание оленьих бубенцов. Ему было все равно, сколько он будет ждать…
* Николай Лесовский
***
Илона Линькова-Дельгадо. Россия. Москва. 2 ноября 2029 года
Илона быстро шла по запорошенным снегом кривым переулкам. В этом году холода пришли слишком рано – набросились на столицу, как убийца из-за угла. Она отчаянно мерзла, безуспешно пытаясь закутаться в куцый черный дублет со стоячим воротником – модный, но страшно холодный. Ноги в узких сапожках на шпильках тоже задубели до нечувствительности.
Она с тоской вспоминала теплый и удобный салон своей аккуратной машины, уже неделю пребывающей в ремонте, из-за чего приходилось ездить в метро и мерзнуть на улице.
Впрочем, холод внес хоть какое-то разнообразие в свинцовую депрессию, которая оставалась с Илоной уже много месяцев.
Сначала она боялась, что сходит с ума, посещала врачей. Те советовали отдохнуть и выписывали кучу таблеток, которые она не принимала. И ей было неприятно сознавать, что доктора видят перед собой лишь молодящуюся старуху, уже начавшую съезжать в мутную пещеру деменции.
Но потом она уже хотела и правда сойти с ума – тогда все, что с ней происходит, можно будет объяснить бредом.
Разумеется, врачам она рассказывала далеко не все, хоть и понимала, что это неправильно. Но она просто была не в состоянии облечь ЭТО в разумные, непротиворечивые, понятные фразы.
А больше рассказывать было некому – Илона была совершенно одна. Родные и друзья или умерли, или были далеко, а тем, кто был рядом, она ничего не хотела говорить. Да и никогда не было у нее особенно много друзей. А молодые сотрудники музея смотрели на нее, как на историческую реликвию – с почтением и некоторым недоумением, что она, ученица и (шепотом) любовница самого ЕВК, все еще жива и даже похожа на женщину.
После смерти мужа Илоне стало казаться, что к одиночеству можно привыкнуть. Но не замечала, что оно буквально изливается из ее глаз, и окружающим это прекрасно видно. Не знала она и того, что необыкновенное это, жгучее одиночество чугунной болванкой лежало в ее душе и при жизни мужа, Антонио. Оно поселилось в ней много лет назад, одной трагической лунной ночью в Мексике, под безумный стон цикад.
Она до сих пор злилась на ЕВК… Женьку… Что он сотворил с ней?! Зачем ушел, что хотел сказать своим самоубийством?..
Если это, конечно, было самоубийством. Полиция расследовала дело добросовестно. Он шел к развалинам Чичен-Ицы по джунглям, долго, один раз останавливался, разжег костер, даже полежал. Жег в костре дерево и – Илона никак не могла понять и простить это – куски оленьей кожи.
В джунглях был заранее спрятан акваланг – следователи нашли пустой тайник. Очевидно, это сделал по его просьбе кто-то из местных.
Еще рядом с костром были обнаружены капли крови. Его крови. Видимо, он поранился, когда продирался сквозь джунгли. Кровавый след вел до самого сенота и там обрывался.
…Но почему он сжег кодекс? Он же ученый! Если решил уйти, почему не оставил эту потрясающую рукопись ей – лучшей ученице и… своей женщине?..
А может все потому, что рукопись была фальшивкой, созданной им самим в каких-то неведомых целях? Впрочем, она сама не верила в эту версию – хоть и видела кодекс мельком и лишь несколько секунд, была убеждена, что он подлинный.
Потом Женя пришел к сеноту, надел акваланг и – ушел вниз. Навсегда.
Говорили много чего. Например, что был пьян. Мексиканцы успели заметить, что их великий гость не отказывался от горячительных напитков. Рассказывали байку, как президент страны в знак уважения прислал ему роскошную огромную бутылку водки, и маститый русский ученый вместе с доставившим презент президентским адъютантом усидели ее прямо в номере гостиницы. Адъютанта пришлось откачивать медикам, а ЕВК был, как огурчик.
История, кстати, совершенно правдивая. И ничего удивительного – пил ЕВК много и часто. Но она никогда в жизни не видела, чтобы он терял от выпитого разум. Мог стать дурашливо веселым, или холодно ироничным, или угрюмо погруженным в себя. Но она никак не могла представить, что он в таком виде совершит самоубийственный поступок, вроде ночного погружения в сенот. Да и не был он пьян, когда пошел туда.
Илона была убеждена, что у Жени имелись веские причины сделать то, что он сделал. Но причины эти были непостижимы, и это увеличивало ее тревогу.
А еще его могли просто убить. Тайная возня спецслужб вокруг него была делом чуть ли не обыденным. Он несколько раз говорил ей, что чудом избежал ареста при жизни Сталина. Да и потом негласный надзор за ним продолжался – в его окружении постоянно возникали мутные личности, корреспонденция шла очень долго и приходила явно просмотренной, люди из «конторы» проводили с некоторыми его коллегами профилактические беседы. Что им за дело было до лингвиста и историка, чьи научные интересы если и касались политики, то лишь политики государств доколумбовой Америки, Илона никак не могла взять в толк.
Впрочем, она всегда подозревала, что Женя ей много чего не рассказывал о своей жизни. Да она, пожалуй, и не хотела знать слишком многого – порой его личность ее просто пугала.
Более того – Кромлехом явно интересовались не только агенты родного КГБ, но и их западные коллеги. В Мексике цэрэушники просто вились вокруг, как мухи. Потепление отношений ведь едва наступило, все спецслужбы еще работали согласно логики холодной войны. Илона помнила, что и дома происходили некоторые странные случаи, по поводу которых ЕВК вскользь бросал тревожащие намеки.
Но теперь-то, теперь что им надо – когда минуло уже сорок лет с того момента, как он исчез с лица земли?..
Она инстинктивно ускорила шаг – до дома было еще не близко, а прохожих по дороге почти не встречалось, все попрятались от мороза. Ей было не по себе, хотя трусихой она не была никогда. Неизвестно, что должно было произойти, чтобы Илона Максимовна впала в панику. Холодный рациональный ум ученого, привычка к систематизации и объективности почти не оставляли места страху. Разве что болезненной, изнуряющей душу тревоге…
В общем, у нее не было никаких разумных причин верить в то, что спинной мозг твердил ей всю дорогу – за ней все время кто-то шел, незаметно и настойчиво.
И еще меньше причин у нее было предполагать в своей жизни какую-нибудь фантастическую чертовщину. Такого просто не могло быть.
Но этот совершенно здравый и успокаивающий вывод разбивался о неправдоподобный, не вмещающийся в сознание факт – это все-таки было!
Тот скелет – был, и никуда от этого не деться. Сейчас он в Мехико, его исследования могли занять годы, но она уже знала, что ДНК погребенного не сохранилось. Значит, между нормальной жизнью и откровенным безумием оставался некий люфт. Илону это устраивало – она просто не желала доставать из тайного места прядь жестких черных волос, проводить анализ и сравнивать их ДНК и древних, принадлежащих Бог знает кому костей.
Так было спокойнее. Но ведь, помимо костей, были еще и тексты гробницы. Сейчас несколько специалистов пытались расшифровать сложные фразы, слова в которых были по большей части понятны, но смысл их от исследователей ускользал напрочь. Кроме как от нее, Илоны. Ей казалось, что она прочитала послание, но рассказать кому-нибудь из коллег об этом было немыслимо.
Помимо прочего, ЕВК разработал этническую семиотику – междисциплинарное направление, ставшее удобным инструментом при дешифровке древних текстов. Да, собственно, любых текстов. Суть его была в том, что каждая конкретная культура вырабатывает собственные модели передачи информации. В это входит не только система написанных знаков, но и, скажем, мимика, жестикуляция, речь, обряды, ритуалы и так далее. Адекватное понимание древнего текста без знания и учета этого контекста невозможно. Даже если прочитаешь написанные знаки и поймешь обозначенные ими слова, смысл всего текста может остаться загадкой или, что значительно хуже, окажется неправильно понятым.
Потому для лингвиста-дешифровщика критически важно знание и понимание истории народа, создавшего письмена, над которыми он работает. Но что, если… этот контекст представляет собой микрокультуру, возникающую в процессе общения отдельных человеческих особей?.. Ведь двое близких всегда имеют общие воспоминания, которые правильно интерпретировать могут одни они, понятные лишь им двоим словечки, ритуалы и жесты.
Ерунда? А вы попробуйте «расшифровать» записку, написанную вполне понятными вам словами любящей женой мужу, с которым она уже лет тридцать в браке. Если вы не знакомы с той четой, причем, весьма близко, текст может показаться вам бредом.
«Кошка Лона» называл он ее, и это были первые слова из гробницы Кукулькана, которые она расшифровала. Это стало для нее тем же, чем для Шампольона имена Птолемея и Клеопатры на Розеттском камне. Люди, которые безуспешно пытались понять тексты сейчас, могли вечно ломать голову над тем, что значила фраза: «Ягуарунди-женщина, ее зовут женский грот». Это знала только она, Илона. Или ей казалось, что знала…
Она ясно осознавала, что первоначальная ошибка повлечет за собой ошибочное прочтение всего текста. Так уже бывало в их работе, например, при расшифровке надписей протоиндийской цивилизации. И если «кошку Лону» подсказало ей ее безумие, все остальное, что она узнала из надписи, было смысловой трухой, не имеющей никакого значения.
Ну и пусть!
Илона даже остановилась и яростно выпрямилась.
Она хотела, чтобы надпись имела тот потрясающий смысл, который открылся ей. И пусть даже это всего лишь привет от прогрессирующей паранойи и будущей жизни в скорбной палате психбольницы!
За ней шли!
Теперь она была уверена в этом на сто процентов. Смутный силуэт мелькнул в задрапированном холодными тенями дальнем конце переулка. И, кажется, застыл там, уловив движение Илоны.
Страх рвался из нее, но она подавила его усилием воли. Делая вид, что устраняет какой-то непорядок под одеждой, быстро огляделась. Дома были нежилыми, сплошь занятыми офисами. Кое-где еще горел свет – значит, там еще сидели припозднившиеся сотрудники. На крики кто-то может выглянуть и вызвать полицию. Но вопрос, что с ней успеют сделать до того, как придет помощь…
В переулке никого – что удивительно даже для такой холодной погоды и позднего вечера пятницы.
Кажется, скрывшийся в тенях стал двигаться – негромкий звук пошел гулять в ледяном воздухе по переулку, отражаясь от желтых стен.
Полицию могла вызвать и она сама. Илона поглядела на перстень с телефоном, компьютером и еще несколькими приспособлениями. Двумя движениями можно включить на виртуальном мониторе тревожную кнопку, и тебя тут же засекут через спутник.
Ну и что она скажет наряду? «Меня преследует темный силуэт»?..
«Илонка, у тебя едет крыша», – сообщила она самой себе.
До дома оставалось два квартала, как-нибудь доберется.
Она двинулась дальше, спиной ощутив, что преследователь тоже начал движение.
Ничего, осталось немного…
Правда, сейчас будет совсем уж узкий темный проулок, наклонно идущий к калитке у ее дома. Тот был за углом, отчего проулок отсюда казался тупиком.
Сняв перчатку, она нащупала перстень, в котором, помимо прочего, был и ключ от калитки. Призрачный квадрат общего для всех гаджетов монитора замерцал перед ней в полутьме.
Густые тени в конце проулка вдруг зашевелились, исторгнув из себя две фигуры.
А за спиной послышались быстрые шаги. Кто-то почти бежал к ней.
Зубами сорвав перчатку со второй руки, она ткнула пальцем в уже выведенную на монитор тревожную кнопку.
Кнопка должна была запульсировать красным цветом, но продолжала оставаться серой, не активной.
На нее напали сразу с двух сторон, резко и молча – так опытный убийца молниеносно бьет ножом в сердце.
Только они ее не убили.
Подбежавший сзади сдавил горло удушающим захватом. Илона действовала на автомате – попыталась уйти вниз, одновременно изо всех сил ударив ногой в возникшую спереди тень.
Похоже, удар оказался удачным – она ощутила, как каблук погружается в податливую плоть и услышала болезненный вскрик. Но второй подскочивший спереди (к ее мимолетному удивлению это бы негр) резко ударил ее под дых, она задохнулась и на мгновение отключилась. Задний продолжал давить на сонную артерию. Перед глазами все поплыло.
Последнее, что она увидела – приближающуюся руку со шприцем.
Настал мрак.
Впрочем, очнулась она, кажется, очень скоро, не сразу поняв, что диспозиция резко изменилась.
Илона сидела на припорошенном снегом асфальте и, судорожно пытаясь отдышаться, с отчаянным недоумением смотрела на кипевшую вокруг нее схватку.
Несколько мужчин молча и ожесточенно дрались между собой. Слышались лишь хрипы и звуки быстрых ударов.
Илона слегка повернула жутко саднящую шею и увидела прямо рядом с собой совершенно спокойное лицо, невидящими глазами вперившееся в мутные небеса. Судя по всему, это был тот, кто схватил ее сзади. И, судя по всему, он был мертв!
Ужас происходящего окончательно дошел до нее, она резко вскочила и без памяти бросилась вниз по проулку, к калитке в решетчатой ограде.
Не заметив, что та была открыта, Илона пробежала до подъезда, на ходу активировав ключ от него.
Лишь закрыв за собой двери квартиры и привалившись к ним спиной, она ослабла и приготовилась бессильно сползти на пол. Но ее ожидало новое потрясение.
В темноте она осознала, что квартире царил явный беспорядок, чего у аккуратной до невроза Илоны Максимовны не могло быть по определению.
Не глядя щелкнув выключателем, она потрясенно обозрела разгром – перевернутую мебель, вывороченную из шкафов одежду, валяющиеся на полу книги.
«Искали, искали, искали!» – билось в голове у Илоны.
Теперь она знала, чего хотели напавшие на нее. И что они не нашли в ее квартире – потому что она всегда носила это с собой, не доверив ни тайникам, ни компьютеру, откуда стерла все рабочие файлы расшифровки.
Еле передвигая ватными ногами, она прошла на кухню. Как ни странно, там разгром был гораздо меньше. Конечно, все шкафчики были нараспашку, но битой посуды Илона не увидела.
Достав из шкафчика не тронутую злодеями початую бутылку коньяка, она щедро плеснула в стакан и сразу выпила. Саднящее горло обожгло огнем, но тут же стало легче. Не присаживаясь, она налила и выпила еще. Потом рухнула на табурет.
Посидев несколько минут, расстегнула куртку и блузку. На свет появился небольшой кожаный мешочек, висевший на шнурке у нее на шее. Оттуда она достала сложенный в несколько раз лист и развернула его.
«Кошка Лона. Тебе страшно и ты не веришь, но ты знаешь, что это я. Я не сделал то, что сделал. Во все это время [всегда?] мы должны быть [были?] вместе. Что такое время?.. Я не знаю. Все изменилось, но ты этого не понимаешь. Я хочу, чтобы ты встретила меня и прошла сквозь [великую вагину или перепонку перехода] к Болон Йокте. Прости. Прощай. Живи».
Ей казалось, что это адекватный перевод текстов из гробницы Кукулькана. Хотя он все равно оставался загадочным. Время?.. Не сделал то, что сделал?.. Великая перепонка-вагина?.. Чушь какая!
Но текст послания был именно таков – она подошла к расшифровке со всем профессионализмом, вложенным в нее ЕВК.
Конечно, смысл перевода был общим. Илона расставила знаки препинания и вычленила предложения по своему разумению. Кое-чего так и не смогла понять, например, к чему там был упомянут Болон Йокте. По всей видимости, он был важен захороненному там… правителю.
И что за слова стояли перед именем бога? «Пещера, вагина, перепонка, небо»… Что-то любовное? Или нет?.. Перерождение, может быть?..
Тепло от коньяка расплывалось внутри, она почти успокоилась, вновь перечитывая потрясающие строчки, пытаясь уяснить их до конца.
На пальце вдруг стал резко пульсировать телефон.
Илона с ужасом, как на ядовитую змею, смотрела на разгорающийся и потухающий в ритме звукового сигнала искусственный рубин.
Потом вскочила, не принимая вызов, повернула конфорку газовой плиты и поднесла драгоценную бумагу к голубым язычкам пламени.
Лист сгорел быстро. Она держала его, пока было возможно, потом скинула остатки в раковину и смыла сильной струей из крана.
Телефон затих.
Все. Теперь содержание надписи гробницы знает одна она. И не скажет никому. Никогда и ни за что.
Евгений Валентинович Кромлех. Мексика. Чичен-Ица. 2 ноября 1990 года
Порой сирена цикад становилась невыносимой, однако Евгений всю жизнь умел абстрагироваться от внешних обстоятельств и почти не замечал раздражающие звуки.
С час он шел от отеля по дороге, потом свернул в лес. Ходил он здесь раньше всего один раз, но не сомневался, что найдет путь к сеноту. Да и сельва здесь была довольно обжитой, со множеством протоптанных туристами и местными тропинок.
На дороге ему все время встречались шумные подвыпившие мексиканцы в жутких личинах черепов – отмечали Día de los Muertos*. Белые оскаленные лики масок, призрачно теплящиеся в фонариках свечи, гитарные переборы под луной создавали жутковатую потустороннюю атмосферу. На которую ЕВК, впрочем, не обращал ни малейшего внимания.
Но в чаще было тихо. Огромная луна висела над деревьями, словно чудовищный фонарь. В ее свете продираться сквозь растительность было легче, однако лес приобрел вид необычный, даже несколько инфернальный.
Вокруг витали странные запахи, не менее странные звуки порой доносились из чащи.
Кромлех не обращал на все это внимания. Он предчувствовал конец очень долгого пути и был поглощен этим ощущением.
Одновременно в нем роились десятки других мыслей. В основном об Илоне. Печаль от того, что он должен был ее оставить, давно притупилась. Он ведь уже много лет, еще до их встречи, знал, что рано или поздно пройдет по этим тропинкам. Сейчас он раздумывал над их последним разговором. Стоило ли показывать ей кодекс, ничего не объясняя?..
Наверное, стоило. Правду она все равно не воспримет – слишком рациональна пока, слишком полагается на твердые факты. Когда-нибудь именно это заставит ее пересмотреть свои взгляды, но пока все, что он мог рассказать ей, скорее, побудило бы ее позвонить психиатрам и с печалью передать своего пожилого учителя их попечению.
Он ведь и сам очень долгое время не мог вместить в себя истину – несмотря на все знаки, которые судьба – или кто-то еще – посылала ему с юности. Но все это настолько невероятно…
С того самого дня, когда, вернувшись из Калининграда, он остался один в квартире своих родителей, раскрыл пенал и погрузился в созерцание добытого им фантастического документа, его работа над древним текстом не прерывалась. Чем бы он ни занимался днем, как бы крепко ни спал ночью, пьяный был или трезвый – знаки рукописи все время оставались с ним, и в подсознании шла титаническая работа.
Он всегда считал труд лингвиста сродни археологии: доходишь лопатой до культурного слоя, а потом долго-долго кропотливо работаешь совочком, ложкой, кистью, зубной щеткой, да хоть зубочистками – проявляя обломки ушедшей жизни. А потом собираешь из них целый предмет – сначала мысленно, а затем и в реальности, проникаешь в его суть и так порой возрождаешь канувшие в небытие империи.
Вместо совков и кистей он использовал мощную способность к анализу и не меньшей силы интуицию.
Дела пошли быстрее, когда ему в руки попали копии трех известных майяских кодексов и книги монаха де Ланды, который первым начал расшифровку письменности майя, пользуясь знаниями ее живого носителя. Брат Диего даже составил майяский алфавит – как позже выяснил Кромлех, совершив роковую ошибку, ибо индеец, с которым монах работал, записывал иероглифами не звуки, а названия испанских букв.
Разумеется, эти тома невозможно было просто так взять ни в одной библиотеке СССР, да и мира тоже. Их копии делались адресно и ходили среди узкого круга специалистов. Но однажды профессор Столяров попросил Кромлеха остаться после занятий в аудитории. Вынув из-под своего стола, он передал Женьке грязноватую авоську с объемистым пакетом внутри.
– Держи, пригодится, – коротко сказал он.
В свертках были копии всех трех кодексов и книги Ланды. Евгений никогда не спрашивал учителя, где тот их достал – знал откуда-то, что не стоит.
Погрузившись в воспоминания, ЕВК не заметил, как дошел до места, где Антонио по его просьбе спрятал акваланг – под лежащим трухлявым стволом. На дереве, стоящем рядом, был вырезан большой крест, чтобы пометить тайник.
«Хороший он парень», – думал Евгений, извлекая части снаряжения.
Когда ЕВК летел в Мексику, он, конечно, понимал, что без помощника ему там задуманного не совершить. И вновь судьба послала восторженно внимающего ему молодого мексиканского ученого, ходившего за русскими хвостом. Антонио все сделал четко, без лишних вопросов, и ничего никому не разболтал.
До того, как он подойдет к сеноту, ЕВК должен был совершить нечто очень важное. Время на это еще было. Отойдя на полсотни шагов от тайника, он собрал валежник и развел небольшой костер. Присел, вытащил из-за пазухи заветный пенал, раскрыл и извлек кодекс.
В рваном свете от язычков пламени причудливые фигурки на ветхой коже, казалось, двигались. Они подпрыгивали, качали головами, глумливо вываливали языки. Он не лгал Илоне, говоря, что ключ к расшифровке ему дали картинки – и они тоже, конечно. И алфавит Ланды, который просто надо было правильно использовать. Дело пошло, когда он окончательно понял, что знаки эти не идеограммы – они обозначают слоги.
Но все равно на расшифровку первых слов ушло много лет. Это была кропотливая, почти бухгалтерская работа: чтобы зафиксировать значение того или иного знака, нужно было найти его в нескольких местах и получить осмысленные фразы. Да еще с условием, что знак читается одинаково.
Постепенно он понял, что слово «че» означает «дерево», а «чель» – «радуга», и что это имя богини Иш-Чель. Тут как раз и помогли картинки – было известно, что эта богиня плодородия традиционно изображалась сидящей с кроликом на коленях в обрамлении абстрактного символа луны… Но всего этого было мало – в конце концов, отдельные слова прочитали и его предшественники. Нужно было, например, овладеть шрифтом и индивидуальным почерком писцов майя – вариантов написания иероглифов было много. Надо было разделить корни и остальные части слов, а затем проанализировать, насколько часто повторяются и как сочетаются знаки. И еще много чего надо было сделать.
За это время в жизни Евгения изменилось многое – умерли родители, их питерскую квартиру пришлось разменять. Он получил однокомнатную в новостройке, но не любил ее и предпочитал жить в крохотной каморке, выделенной ему Музеем этнографии народов СССР, куда его устроил Столяров после окончания университета.
Работа у него там была не пыльная… вернее, как раз пыльная, но легкая – в основном он выбивал коллекционные туркменские ковры. Это занимало примерно полчаса. Все остальное время сидел в своей каморке и работал над текстом. И пил – он давно уже обнаружил, что алкоголь помогает думать и решил, что такое чудесное свойство перевешивает весь вред, который он может принести. Ну и расслабляла его водка, что при напряжении, в котором он пребывал многие годы, было великим благом.
Частенько к нему присоединялся за бутылкой старший научный Лев – тоже пристроенный в музей на малообременительную должность ради того, чтобы иметь жилье и возможность для научной работы. Он был сыном очень известных поэтов, отец расстрелян в 20-х за контрреволюцию, а на мать как раз в это время обрушилась вся тяжесть неудовольствия советской власти. И сам Лев недавно освободился из лагерей. Вернуться в Питер ему помог фиктивный (а может, не совсем фиктивный) брак с одной влиятельной в музейном мире дамой.
Несмотря на то, что Лев был значительно старше Женьки, общались они вполне по-приятельски, порой усиживая за вечер не две и не три бутылочки. Евгению нравилась образная речь друга и его потрясающая эрудиция в истории и географии. У Льва были интересные идеи по поводу возникновения и развития этносов – Евгений с ним порой соглашался, а порой яростно спорил. В полутемной каморке космами висел дым крепких сигарет Льва, папирос Евгения и алкогольные миазмы, частенько звучали непечатные фразы. Теперь ЕВК думал, что это было самое счастливое время в его жизни.
Правда, Лев вскоре ушел из его жизни – был в очередной раз арестован и посажен, на сей раз в порядке идеологической кампании против его матушки. После освобождения он вернулся в Ленинград, несколько раз они с Кромлехом мельком виделись, но дружбу не возобновили.
И именно Лев догадался о значении самой важной майяской фразы в жизни ЕВК. Во время очередных посиделок в каморке Евгений показал другу перевод слов из СВОЕГО кодекса, который он уж начал немного понимать. Конечно, он не сказал, откуда взял эту фразу, лишь выложил на стол бумажку, на которой записал расшифрованные слова, по отдельности совершенно ясные, но общий смысл которых ставил в тупик: «Знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг». В кодексе это выражение повторялось несколько раз.
Взглянув на бумажку, Лев расхохотался так, что поперхнулся сигаретным дымом и потом долго откашливался. Евгений глядел на него с недоумением.
– И чего ты ржешь? – спросил он.
– А ты не понимаешь? – Лев глядел на него с веселым недоумением. – Или издеваешься?
– В смысле?
– В смысле, что ты подсунул мне кальку своего имени, – Лев опять захохотал. – «Знатного рода мужчина» – буквальный перевод имени Евгений. А «его семья зовется», то есть, носит фамилию… Какую?
– …
Евгений произнес в прокуренное пространство каморки несколько очень сильных слов.
– «Священный каменный круг». Кромлех! – договорил он за Льва.
– Вот именно, – продолжал посмеиваться тот. – Но признайся, что ты хотел меня разыграть – майя уж точно не стали бы твое имя записывать.
– Точно, поймал, – машинально ответил Евгений, пытаясь осознать свалившееся на него невероятное открытие.
Ему стоило больших усилий перевести разговор в другое русло, незаметно убрав листок со стола. Впрочем, было уже поздно, и вскоре Лев, покачиваясь, отправился восвояси.
А Евгений остался наедине с чем-то огромным и необъяснимым.
* День мертвых (исп.)
