Текст книги "Четвертый кодекс (СИ)"
Автор книги: Павел Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
***
Благой с Езоэевели. Эгроссимойон, около десяти миллионов земных лет назад
Почти сутки он пребывал в гротах познания. Восприятие течения времени – то немногое, что сохранилось у него от прошлого существования. Не удивительно – здесь, на Эгроссимойоне (все реже он вспоминал короткое слово Марс), сутки были только чуть длиннее, чем на Езоэевели.То есть... да, Земле.
Конечно, под поверхностью планеты, в отсутствии светила, само понятие суток было чистой условностью. Но условностью, бережно сохраненной цивилизацией, 55 миллионов лет назад ушедшей в подполье. Сейчас он, кстати, и пытался уяснить себе сложнейшую культурную систему, которая на взгляд бывшего человека представляла собой восхитительную мешанину совершенно непонятных традиций, чуждого, но обаятельного творческого кода и потрясающих интеллектуальных прозрений. Тончайшие духовные системы, эмоционально окрашенные научные концепции и скрупулезно разработанные церемонии переплетались в едином мировоззрении, парадоксально дополняя друг друга. А на всем этом лежал флер меланхолической грусти и острого ощущения трагизма бытия.
Наверное, так и надлежит осознавать себя цивилизации, подстреленной слепой космической силой на взлете, но не полностью погибшей, а сохранившейся в ограниченном пространстве подземелий, частью заполненных водой, частью сухих. И проведшей так долгие эпохи.
Ибо в запредельной для кратко живущего человека временнОй дали – 65 миллионов лет назад по счету Езоэевели – Эгроссимойон, позже названный землянами Марсом, был поражен ворвавшейся с окраины Солнечной системы кометой. В ту пору на Марсе расцвела прекрасная, но жестокая цивилизация – огромное, на полпланеты, царство. Незадолго до катастрофы оно стало единственным на северном полушарии (южное издревле было непригодным для жизни хаосом горных хребтов и гигантских метеоритных кратеров). Державой правил божественный царь по мандату единого великого Солнца – Аделинаам. Имя этого верховного божества приблизительно означает «центральное всесозидающее око огня», потому империя называлась Огненной. Удар кометы – правда, развалившейся в силовом поле планеты на две части – сорвал большую часть атмосферы, и царство сгинуло. Очень быстро все живое на поверхности погибло от удушья. Океан выплеснулся в космос, а что осталось от водяной системы – озера, реки, потоки – все замерзло. А потом жестокое невидимое излучение Аделинаам, которое больше не отражала атмосфера, окончательно выжгло на поверхности остатки жизни.
Однако погибли не все эгросимооа – потому что не были людьми, то есть, приматами. Марс внутри издревле изрезан великой сетью пещер, по большей части заполненных водой и кое-где выходящих на поверхность. Земляне, кстати, о них знают – иногда в телескопы они видят их следы, и тогда идут разговоры о марсианских каналах. Правда, видно их далеко не всегда, поэтому большинство земных ученых считает эти линии обманом зрения. Но это не так. Именно там, в сети подземелий, которые эгроси называют Гротом Сокрытым, зародилась вся жизнь этой планеты, там и возникли – из местных всеядных двоякодышащих рептилий – разумные существа.
Там и спаслась часть из них, когда космический монстр содрал скальп с их родного мира. Тысячи тысяч лет провели они в Гроте, их цивилизация теплилась, развивалась медленно, но до сих пор не погибла. Они рыли новые тоннели, придумывали приспособления для облегчения жизни в недрах, пытались в художественных произведениях и научных трудах осмыслить свое место в мире и причину их бедствий. Иногда совершали вылазки на поверхность и с горечью смотрели на некогда свой, а ныне совсем чуждый, давно умерший мир.
Но Эгроссимойоном катастрофа не ограничилась. Вторая часть каменного ядра кометы летела к Езоэевели. На Земле в это время разумной жизни не было. Падение астероида и его последствия уничтожили множество живых существ на поверхности – прежде всего разнообразных рептилий, самых успешных в том мире. Они были дальними родственниками строителей марсианской цивилизации, но пошли по пути наращивания не разума, а массы тела, хищнических и прочих низких адаптаций.
Они исчезли, а просторы Земли заселили предки людей. От визита же космического убийцы остался лишь огромный кратер – частью в море, а частью на суше, которую много позже назовут полуостровом Юкатан.
И осталось еще кое-что.
Существо, когда-то бывшее ученым Евгением Кромлехом, а теперь звавшееся Благой (на самом деле настоящее слово слишком сложно для воспроизводства в человеческом письме), длинным загнутым когтем попыталось нужным образом сдвинуть кристалл – один из целой друзы, росшей в сосуде с чистейшей водой. Они были живыми и содержали нужную ему информацию, но управлялся он с ними пока еще не очень ловко. Кромлех провел в подземельях Марса, за миллионы лет до собственного рождения, время, равное земному году. Однако, хотя телом он стал подобен здешним обитателям, но внутри оставался почти человеком и до сих пор воспринимал многое из окружающего как непривычное и неудобное.
Наконец кристалл проснулся и стал вливать повествование прямо в мозги Кромлеха. Речь шла о Нэон-гоо – удивительно, как это слово походило на то, которое некогда вспыхнуло в сознании Евгения. Это было невероятно давно и далеко, в месте, называемом Сибирь. Строго говоря, этого вообще еще не было... Но в приблизительном переводе слово это имело значение «мембрана»...
Благой поудобнее устроился на водяной софе, созданной из тугих разноцветных потоков, и внимал. Вот что он оценил из здешних умений, так это способ телепатической передачи информации. Эгроси могли и разговаривать – их гортани издавали трубные звуки, рычание и шипение, которые вполне можно было сложить в речь, но делали это только в сухих гротах, да и там предпочитали общаться телепатией. Конечно Благой, как лингвист, пытался применить здесь свои навыки, разделяя местную речь, которую понимал уже очень хорошо, на звуки, блоки, сопоставлял слова, но все эти приемы, предназначенные для людских языков, в приложении к речи эгроси почти не работали.
А вот здешняя письменность давалась ему легко – она напоминала иероглифику майя, которую он некогда расшифровал. Беда только, что эгроси письмом почти не пользовались, предпочитая кристаллы познания. Знаки писались разве что на их могилах. Раньше писали чаще – Благому говорили, что на поверхности, в развалинах древних городов, попадались целые стены и стелы, испещренные иероглифами. Однако на поверхности он еще ни разу не был.
Что касается телепатии – это был не язык, а, скорее, визуальное восприятие и передача, что-то вроде символического спектакля. Бывший Кромлех поначалу воспринимал так лишь простейшие понятия, теперь – практически все. А вот сам часто затруднялся транслировать что-то особенно сложное.
Но это, по его убеждению, были временные трудности. Сам же процесс восприятия его восхищал, напоминая созерцание изощренных цветовых узоров, несущих глубокий и конкретный смысл.
Итак, Нэон-гоо – Мембрана появилась сразу после задевшей две планеты катастрофы. Хотя в это время эгроси об этом еще понятия не имели. Их цивилизация достигла примерно уровня династического Египта. Или империи ацтеков. Может быть, в техническом отношении они были более продвинуты, безусловно больше знали об астрономии. Из-за отсутствия крупного спутника и ярко выраженной эллиптичности орбиты Эгроссимойона, гелиоцентрическая система здесь появилась очень рано, что привело к выраженному солярному культу. Древние эгроси не просто почитали Аделинаам, для них это был источник всего видимого и невидимого.
«Эхнатону надо было родиться здесь», – настигла Благого мысль удалившегося в пространственно-временные завихрения Кромлеха.
Политеизма в здешних цивилизациях как такового не было никогда – другие боги существовали в неотрывной связи с Главным и Единственным. И одним из таких подчиненных, но очень важных божеств была дочь Огня Яснодева – Езоэевель. Земля...
Всегда эгроси видели над собой эту большую голубоватую звезду, вокруг которой ходила другая, меньшая. Когда у них возникли зачатки астрономии, они сравнивали эллиптическую орбиту своего мира вокруг Центрального огня с круговой земной. Потому круг был для эгроси идеалом, в их мире достижимым лишь умозрительно. На Езоэевели, понимали они, сезоны сменяются равномерно – в отличие от Эгроссимойона. И все там подчинено этой гармонии, а значит существа, живущие там, блаженны.
В то время на Земле динозавры рвали друг друга в клочья – шел меловой период.
Они вымерли после космического удара. А на другой пострадавшей планете на многие века установился мрак и хаос. В принципе, эгроси привыкли жить в подземных водах, они и до катастрофы больше времени проводили в морях и реках, чем на воздухе. Но переход в подполье всей цивилизации дался тяжело.
Уже тогда многие эгроси размышляли над причинами постигшей их беды. А потом стали замечать, что в гроты проникают странные пришельцы. Сразу после катастрофы они обнаруживали существ, совершенно не похожих на тех, что жили там раньше. Большая часть из них умерла, но какие-то прижились и стали частью их мира. Однако те не имели разума и не менялись. Более странными оказались другие, очень немногочисленные – появившись здесь, они обретали облик эгроси, но не были ими.
Их стали называть Прохожими, и очень скоро выяснилось, что приходят они с Езоэевели. Их рассказами представления местных жителей о гармоничности Яснодевы были сильно поколеблены. Однако еще перед катастрофой – после страшных войн, сопровождавших завоевание планеты Огненной империей – Езоэевель превратилась в сознании эгроси из нежной сестрички в скорбящую по погибшим сыновьям мать. И доныне она существовала в обеих этих ипостасях.
Что касается Прохожих, вскоре стало понятно, что их существование в мире Яснодевы не синхронно во времени их появлению в мире Эгроссимойона. К тому времени марсианская цивилизация могла наблюдать за космосом, выведя несколько телескопов на мертвую поверхность планеты. Было совершенно ясно, что сейчас никаких разумных существ на Езоэевели нет. Но вот – они приходили из других времен и жили рядом. Это породило несколько оригинальных религиозных концепций.
Нэон-гоо становилось важнейшим для эгроси метафизическим феноменом. До сих пор их наука не имеет даже гипотезы о его природе, воспринимая Мембрану как данность. Довольно скоро стало понятно, что она работает в оба конца. Некоторые Прохожие исчезали, а потом появлялись вновь, и рассказы их были удивительны. Получалось, они возвращались на Яснодеву в разные эпохи – не в те, в которые уходили.
Похоже, пространственно-временной энергетический тоннель, соединивший две планеты после катастрофы, начинался на Земле, в месте, куда врезался обломок кометы. Когда разумные – только разумные – существа попадали на чужую планету, они невероятным образом принимали облик ее обитателей. Но вот временнАя точка их прибытия плавала с неподдающимся анализу ритмом. Впрочем, у эгроси было слишком мало информации для такого анализа, а земляне по большей части о Мембране не ведали.
По всей видимости, пройти сквозь нее могли лишь особые существа, изначально предназначенные для этого. Эгроси окружали Прохожих вежливым почетом, но в общем и целом относились к ним довольно равнодушно. Как и ко всему вообще.
Обилие поглощаемой информации стало утомлять Благого. Он расслабил все мышцы, поудобнее растянулся на софе и стал ровно и сильно втягивать в жабры воду, стараясь уравновесить свой мозг. Постепенно в нем возникали странные видения, о которых он, будучи человеком, не имел понятия. Видения сопровождались смутными мыслями, вплетались в них и тянулись в неведомые бездны его существа.
«Кто создал Нэон-гоо? Неужто слепые силы природы? А если нет, то зачем? Какой во всем этом смысл?..»
– Сообщающиеся сосуды, – воспринял он чужую мысль, вздрогнул и поднял голову.
Рядом возник незнакомый эгроси. Но удивительно было не это – гроты познания всегда полны посетителями. Слова незнакомца появились перед глазами Благого, они словно плавали в воде, написанные здешними знаками. Бывшему человеку Кромлеху это что-то напомнило...
Благой лишь недавно стал различать эгроси на вид – первое время все они были для него одинаковы. Но теперь понимал, что незнакомец несколько помельче его самого и старше, хотя тоже молод. Собственная молодость, кстати, не переставала удивлять Евгения. Хотя объяснилось это легко: физически став эгроси, он получил и их биологическое время. А жили они гораздо дольше людей – до трехсот лет по земному летоисчислению. То есть, со своими земными почти шестьюдесятью в образе эгроси он физиологически был юнцом. Что иногда приводило к неловким ситуациям – если собеседник не знал, с кем имеет дело.
У незнакомца, как и у Благого, почти не было покрывающих зеленоватую кожу черных чешуйчатых узоров, проявляющихся во второй половине жизни и с возрастом становящихся все запутаннее и гуще. Но его тело, хоть он и был ниже Благого, выглядело более кряжистым, чем по-юношески тонкая, как бы вытянутая фигура Кромлеха. И головной гребень у него был выше, и черты лица резче, и голова массивнее, чем у Евгения – ее не уродовала даже сохранившаяся и здесь вмятина.
– Прости, что прервал твои видения, Благой-дио, – передал незнакомец с изысканной вежливостью, и его слова тут же возникли между ними. – Меня зовут Хеэнароо, пусть тебя радует наша встреча. Давно твои мысли видеть мечтал.
Благой широко зевнул, обильно пропустив воду сквозь жабры – естественная реакция эгроси на неожиданность.
– Ты... меня не... смутил... – ответил он, транслируя довольно неуверенно. – Мне... хорошо видеть тебя... здесь.
И его словомысли тоже возникли зримо. Хеэнароо не обращал на это ни малейшего внимания. Он упруго развернулся, в движении включив кончиком хвоста кнопку активации водяной софы, и с видимым удовольствием растянулся на ней.
– Чему внимаешь? – спросил он, доброжелательно прижимая гребень к черепу.
– Истории... Культуре... Цивилизации эгроси.
– Тебе и дОлжно, – согласился Хеэнароо. – Желаешь познать этот мир. И себя в нем.
– Трудно, – пожаловался Кромлех.
Странно: он и в человеческом облике не любил откровенничать с незнакомыми, но этот эгроси почему-то пробудил в нем доверие.
– Полегчает, – заверил Хеэнароо.
Он посмотрел на Кромлеха, приспустив третье веко – признак раздумья.
– Ты хочешь быть здесь? Или грезишь свой мир?
– Я не знаю, – сам удивляясь своей откровенности, ответил Евгений. – В том мире... на Земле у меня была цель... путь, по которому я к ней шел. Но зашел совсем не туда, куда мыслилось.
– Ты любишь быть здесь? – незнакомец продолжал откровенно допрашивать, что для эгроси было страшной бестактностью, да и на человеческий взгляд чересчур прямолинейно.
Однако Кромлех по-прежнему не ощущал никакой неловкости или раздражения. Он пошевелил перед своим лицом когтистой кистью, что означало неуверенность.
– Здесь спокойно... Комфортно. Мне нравится, – наконец произнес он.
На самом деле эти мыслеобразы представляли собой разные метафоры приятного ощущения вкусной, мягкой, насыщенной кислородом воды.
– Не так, как в мыслях, – заметил Хеэнароо, высовывая кончик тонкого языка общения – ирония.
– Да, я знаю про День гнева, про Периоды страданий...
– Это было давно. Планете твоей тогда досталось чуть меньше только. Вы не помните, хотя там уже ваши пращуры были. Но я о днях этих и здесь. Не светлы они, нет.
– На Эгроссимойоне ныне светлых дней быть не может... – пришла очередь Кромлеха показать собеседнику язык.
Тот шумно выпустил воду из жабр – рассмеялся. Но разговор вел все в ту же сторону:
– Ты знаешь, что.
– Да, – посерьезнел и Евгений. – Катастрофическое падение рождаемости из поколения в поколение, гибель молоди, массовые суициды без причины, бессмысленные междоусобицы и войны, научно-технический застой, упадок искусств... Ваша цивилизация умирает.
– Ведаем то, – в знак согласия Хеэнароо пару раз моргнул третьим веком.
Выглядело это банальной констатацией.
– Нам это не ужасно, – добавил он.
– Но почему? – спросил Евгений.
Он действительно не понимал.
– Неужели не жалко, – Кромлех коротким движением хвоста обвел пределы грота, – всего этого?..
– Что хранили, потеряли все. Осталось мало. Не жалко нам, – подтвердил Хеэнароо.
– Тогда объясни, – Евгений пристально посмотрел на собеседника. – Остальные, кого я здесь об этом спрашивал, изящно уходили от ответа – как у вас принято, когда не хотят отвечать.
– Спрашивай, раз потребно, – ровно сказал Хеэнароо. – Я здесь не все.
– Вы почитаете Землю... Яснодеву. Когда-то она была для вас обителью гармонии.
– Так, – отозвался эгроси.
– И к вам много раз – я не знаю, сколько, но много – приходили такие, как я...
– Прохожие, так, – Хеэнароо снова поморгал.
– И они приходили из будущего моей планеты – из разных эпох, – упорно продолжал Кромлех. – Значит, вы много, очень много знаете про будущее Земли.
– Так.
– Но почему же вы никогда не пытались влиять на то, что происходит на моей планете? Почему ни о чем не захотели предупредить нас? Наставить... Поправить... Почему?
– А на пользу кому?.. – равнодушно спросил Хеэнароо.
Кромлех не нашелся, что ответить. У него тут часто встречались подобные претыкания –когда строй его мыслей и система ценностей входили в вопиющее противоречие с менталитетом марсиан.
– Юноша... – начал эгроси, но Кромлех его прервал.
– Я не юноша.
Хеэнароо поморгал, хотя, кажется, на сей раз иронично – Евгений пока не научился улавливать тонкости мимики здешних обитателей.
– Благой-дио, эиромондже, – поправился Хеэнароо, употребляя супервежливое обращение к почтенному собеседнику.
«Точно иронизирует, – пронеслось в голове у Кромлеха. – Почему?..»
– Эиромондже, разница в наших подходах обусловлена различным строением наших миров. В плане астрономическом. Орбита Эгроссимойона в пять раз более вытянута, чем у твоей Езоэвели. Времена года от чего неравномерны по длительности. А у вас они, в общем, равны. Поэтому ваши предки и думали, что в космосе все вращается по идеальному кругу. Мои же всегда знали, что это не так. Отсюда ваш универсальный символ бытия – круг, в который потом естественно вписался крест. То есть, ваша суть расширяется не только в стороны, но и вверх, и вниз. Далее. На вашем небе два светила...
– Одно, вообще-то...
– Два.
– А… Луна.
– Так. Для нас она всегда была служанкой Езоэвели, Лиим. Для вас...
– ...Ночным царем небес. Или царицей. Или младшим братом Солнца, – задумчиво произнес Кромлех.
– Так. Раздвоение мира.
– Дуализм, Бог и его противник, – подхватил Евгений. – У вас иначе.
Хеэнароо поморгал.
– У нас крест священным не станет, – сказал он. – Наша суть расширяется тоже – как и у всей жизни, но лишь в стороны, по горизонтали, по плоскости. Наш мир почти двухмерный. Про третье измерение мы знаем, конечно – но мыслим его абстрактно. Потому до Дня гнева мы создали единое на планету царство. Но никогда не мыслили идти в космос. И ни в одной из модификаций нашей религии нет противника Единого Всемогущего Небесного Огня. А у вас...
– Зато у вас есть Агрийю Небесный – домашний зверек владыки Аделинаам...
– Так. Наше восприятие одного из спутников Эгроссимойона. Получается, у нас не может быть ни противника-антагониста Бога, ни креста как символа бесконечности. Мы живем здесь и сейчас, иные миры нам не прельстительны. Почитали Езоэвель, как голубую Сестру гармонии – нам недостижимой, а позже, когда беды грянули, еще и как Скорбящую мать. А иные вообще перепутали ее с Матерью тишины – Тайишаиш. Но мы никогда не стремились туда и нам не придет в ум, что окажемся там – после смерти, например, – чтобы гармонию вкушать, какой тут нет. Я ответил?
– Так, – признал Кромлех.
– Однако, эиромондже, – продолжил Хеэнароо, – не все разъяснено.
Кромлех вопросительно сузил глава, глядя прямо в лицо собеседника.
– Все-таки влияли. Те, кто попал... – тихо произнес тот и, замерев, замолк.
***
Похвала Пернатому Змею. Лекция профессора Якуба Ягельского в Люблинском католическом университете . Люблин. Литва. 18 сентября 1979 года (12.18.6.4.10, и 9 Ок, и 18 Моль)
– Удивительная прозорливость Кукулькана проявлялась во всем. Например, он несколько раз велит сыновьям развивать металлургию. При этом речь идет не только о золоте и меди, которые майя эпизодически использовали, даже не о бронзе, которая уже производилась в Перу. Он говорит и о железе, в то время в Атлантиде почти не известном. По легенде, у самого Пернатого Змея была железная секира – священное оружие, наводившее на врагов ужас.
Другая легенда гласит, что он то ли сам изобрел, то ли усовершенствовал лук, который майя стали широко использовать как раз в то время. Вообще, в отношении развития военного дела вклад Кукулькана переоценить трудно. Достаточно сказать, что именно он сформулировал идею сомкнутого строя пехоты с длинными копьями под прикрытием стрелков – прообраз грозной ацтланской терции, позже прославившейся и в Атлантиде, и в Афроевразии.
Его мысли о дипломатии, мобилизации, роли разведки удивительным образом напоминают мысли Сунь-цзы, с трактатом которого Кукулькан никак не мог быть знаком. Он писал о всеобщей воинской повинности, тренировках элитных частей, школах для подготовки командного состава – словом, о том, что сделало впоследствии армию Ацтлана лучшей в мире.
В последней части своего трактата он касается важнейшей роли письменности, из чего следует призыв к сыновьям покровительствовать касте писцов, поощряя создание не только хозяйственных и летописных, но и литературных текстов. Кроме того, он категорически выступает против человеческих жертвоприношений, обосновывая это – вполне разумно – тем, что они ослабляют государство, отталкивая от него покоренные народы. В то время он вынужден был, конечно, считаться со жреческой элитой, имевшей огромный вес в майяском обществе. Поэтому полностью он не отвергает саму идею того, что богам нужны жертвы. Но можно проследить осторожно внедряемую им мысль, что жертвы могут быть и символические, и уж в любом случае не обязательно человеческие. В подтверждение он ввел в качестве жертвоприношения ритуальное кровопускание правителя, которому сам подвергал себя множество раз. Более того, некоторые пассажи «Поучения» легли много позже в провозглашенную далеким потомком Кукулькана Несауалькойотлем концепцию единобожия.
Что касается государственного строительства, Кукулькан не только дал в своем трактате основные принципы, которые были положены в основу всех атлантических государств вплоть до сего времени. Он сам активно занимался созданием империи, неутомимо присоединяя к ней город за городом. Он объединил почти всю территорию цивилизации майя, а его сыновья распространили ее и на другие народы Мезоатлантиды. Майяпан простерся от моря Таино до Великого океана.
Однако эти реформы вызывали резкое отторжение жрецов, вставших в оппозицию к царю. Они устроили против Кукулькана множество заговоров. Последний, судя по всему, увенчался успехом – это произошло примерно в 601 году. Пернатый Змей был убит, но мятеж подавили его сыновья и на престол воссел Топильцин. Он продолжил дело отца, в частности, посылал морские экспедиции на запад. Уже в конце его жизни, в 642 году, корабли майя пристали к одному из островов Сампагиты. Это событие считается началом контактов Атлантиды и Евразии и так называемого Топильцинова обмена – перемещения людей, культурных и материальных ценностей, животных, растений, а также микроорганизмов в обе стороны через Великий океан. Это означало тектонические цивилизационные сдвиги для народов обоих континентов – в большей степени, для Атлантиды.
Что касается Кукулькана, есть еще два варианта его конца. По одному, он отрекся от правления, оставив империю сыну, и отправился в Мешику, в Теотиуакан, пребывавший к тому времени в глубоком упадке, но все еще сохранявший ауру священного города, «где рождаются боги», и там окончил свои дни. Народы науа утверждали, что так оно и было, более того, не сомневались, что он оставил в Теотиуакане детей, основав таким образом династию, до сих пор правящую Великим Ацтланом. Это, конечно, маловероятно – даже если Кукулькан пошел в Мексику, он был в чересчур преклонных годах для произведения потомства.
По другой легенде, он в одиночестве уплыл на восток, в «центр моря», однако обещал вернуться и устроить правый суд над своим народом. Эта легенда вошла в апокалиптику религии Единого. Одной из идей плавания Иштлильшочитля на восток были поиски Кетцалькоатля. Но, надо думать, даже если это действительно случилось, такое одиночное плавание представляло собой своеобразное самоубийство – Пернатый Змей отправился в никуда, чтобы в одиночестве погибнуть в океане. Печальная судьба великого правителя и культурного героя!
В этой истории есть какая-то многозначительная недосказанность, особенно если учитывать, насколько она повлияла на судьбы нашего мира. В конце каждой службы в храмах Единого Тлокенауаке верующие, после заключительного возгласа: «И да вернется Пернатый Змей», замолкают и склоняются в поклоне к восточной стороне. Они продолжают его ожидать, как мы, христиане, ожидаем второго пришествия Господа. Словно все мы чувствуем, что мир наш еще не полностью завершен, что мы продолжаем пребывать внутри какого-то грандиозного процесса…
Спасибо за внимание. Прошу вопросы.
Илона Линькова. Восточный Ацтлан, Чикомоцток, Канария (Фортунские острова). 6 августа 1980 года (12.18.7.2.13, и 7 Бен, и 16 Шуль)
Илона смертельно устала, но спать не могла. Дело было даже не в необходимости все время быть начеку, пока кризис не минует. Просто невозможно было спать сейчас… После случившегося… После всего, что она видела и пережила… После того как убила человека… людей… В первый раз.
Она позавидовала Кромлеху, который, похоже, уснул сразу, как только опустился на солому. Старая школа… Ему-то все это не впервой. Хотя… Он ведь только что потерял жену. Любимую, насколько ей было известно. Она умерла на его руках, заколотая ножом. И вот все равно спит. Правда, похоже, сон его тяжел – лицо посуровело, из-за стиснутых зубов иногда раздаются тихие стоны. Илона не хотела бы сейчас подсмотреть его видения.
Тем более, что и у нее было достаточно причин для переживаний: провалила задание, погибли люди, за которых она несла ответственность… После того, как она вернется в Россию – если вернется – ее, конечно же, разжалуют, отправят в отставку. Хорошо, если не отдадут под трибунал.
Однако все это будет потом – в почти невероятном будущем, куда она еще должна прорваться, желательно живой и не очень поврежденной. И вывести Кромлеха. Впрочем, похоже, он и сам в состоянии вывести кого угодно куда угодно. В том числе и из себя…
Илона взглянула на лежащего рядом с ней. Во сне черты лица Евгения разгладились, он стал выглядеть моложе и как-то… беззащитнее. Она помнила, как он непостижимым образом вдруг стал главным в их тандеме. Но теперь он вызывал в ней не раздражение из-за того, что она помимо своей воли подчиняется его приказам, а почти жалость. И интерес.
Девушка глядела на бьющуюся на его шее жилку, на скатившуюся по его огромному лбу каплю пота… Ей просто хотелось на него смотреть.
С удивлением она поняла, что ее безумно влечет к этому мужчине. Нарастающее желание становилось уже просто неприличным. У нее бешено колотилось сердце, в голове туманилось, изнутри распирал влажный сладострастный жар.
«Наваждение какое-то», – она нашла в себе силы отвернуться.
– Он спит. Какая жалость! – совсем близко раздался насмешливый суховатый голос.
Еще до того, как Илона осознала, что случилось, ее рука дернулась к лежащему рядом револьверу. Вернее, ей показалось, что дернулась. На самом деле, как Илона с ужасом поняла, та не двинулась ни на миллиметр. И вообще девушку охватило оцепенение, похожее на то, которое иной раз возникает в первые секунды после сна, когда сознание уже бодрствует, а тело еще распростерто в параличе.
Состояние было довольно жутким. И стало еще страшнее, когда в поле зрения по-прежнему неподвижной Илоны возникла фигура говорящего. Она узнала его – это был Антонио Дельгадо, местный волонтер российского консульства. На мгновение она почувствовала радость, что их нашли свои, но тут же поняла, что все не так хорошо. А скорее, очень плохо.
Дельгадо широко улыбнулся златозубым ртом.
– Нет, нет, я не из компании тех идиотов, которые на него напали, – он ткнул пальцем в по-прежнему спящего Кромлеха. – Они вообще сломали все наши планы относительно него.
«Какие планы? И кто вы?» – хотела сказать Илона, но по-прежнему не могла произнести ни слова.
Однако Антонио ее понял и тихонько засмеялся. Смех его бы неприятен.
– Знаешь, – сказал он, наклоняясь к Илоне, – терпеть не могу дешевые детективы, в которых злодей держит героя под дулом пистолета и рассказывает ему все тайны. А потом герой вырывается и убегает, уже просвещенный. Ну и читатели, конечно, узнают то, что им надо… Илонсита, я не настолько глупый злодей, – прошептал он прямо в лицо девушки, обдав ее каким-то специфическим запахом изо рта – Илона не могла понять, отвратительным или просто необычным.
Она снова заметила у него этот похотливый взгляд, и ей стало страшно. Он нависал над ней, совершенно беспомощной. Заметив ее испуг, Дельгадо снова рассмеялся.
– Увы, mia gatita blanca, здесь и сейчас ничего у нас не получится. Дело в том, что физически мы находимся в разных точках этого потрясающего мира. А жаль…
Илона не поняла, но облегченно вздохнула, когда он выпрямился и отдалился от нее.
– А вот с ним у тебя вполне все получилось бы, – он снова указал на спящего Евгения.
Почему-то лицо Дельгадо на мгновение исказилось, он каким-то нервным движением потер сзади шею.
– Но ты не решилась, – заключил он вновь глумливо. – И он не решился. Экие вы… зажатые! Впрочем, иного я и не ожидал.
Тут он вдруг заговорил без насмешки, деловито и сухо:
– Я все-таки кое-что тебе расскажу, потому что хочу, чтобы ты знала. Тебя сегодня могли бы прикончить раз десять, не меньше. Но, к сожалению, пришлось этого не делать – это был путь без сердца, а воины такими путями не ходят. Да, – он кивнул на невысказанный вопрос Илоны, словно мог его слышать, – вы имеете дело с воинами, и дела ваши плохи. Этот человек был нам нужен, и мы знали, зачем. Ты – нет. Но оказалось, что ты с ним как-то связана. Мы это принимаем, но не понимаем. Так что тебе придется какое-то время побыть живой и рядом с ним. Пока вы оба не умрете, или случится еще что-нибудь.
