Текст книги "Краденая победа"

Автор книги: Павел Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Какой патруль? – усмехнулся Фанцетти. – Кто рискнет напасть на взвод до

зубов вооруженных темесцев, которые непонятно кого тащат в мешке? А через

несколько часов сюда прибудет полк из-под Кангры. Не понимаю, отчего он

задерживается...

– Может, разгромлен?

– Чушь! У Салумбара от силы две сотни воинов, десяток пушек и небольшая

крепостца. А в полку с учетом дополнительных частей – две с половиной тысячи

народу, и... даже я не знаю, сколько всего орудий, но штук двадцать, а то и

тридцать точно. Нет, Кангра не устоит. Соотношение сил не то.

– А если все же нет?

– Тогда ты подпишешь указ: поскольку в стране смута, в страну для наведения

порядка вводятся войска союзной Темесы. Коменданту Кангры – приказ сдать

крепость, передать орудия и вооружение подполковнику Меттуро, солдат сдать в

плен... Или нет, пусть просто убираются в родовые владения. Вы понимаете, что

без темесского полка под стенами города вам власть не удержать? Отлично. Значит,

пишите указ, приказ Салумбару и заодно... Давайте пересмотрим условия мирного

договора – к обоюдной, конечно, пользе.

Бахадур нехотя кивнул. Конечно, он знал, что Темеса никому не помогает просто

так. Условия Фанцетти были простыми и жесткими, как удар меча. Уклониться от них

мог бы законный раджа, которого поддержали бы подданные – но не узурпатор и

братоубийца. Его и самого не радовало, что, едва получив власть, он сам же

должен превратить ее в призрак, но отказаться было невозможно. Вдвое увеличить

контрибуцию – значит разорить подданных налогами и вызвать бунты. Подавлять их

придется темесцам – это не прибавит ему народной любви, но свои солдаты могут

перейти на сторону восставших, или случае начнут разбегаться.

И все равно денег не хватит – ведь и содержание полка возложат на Джайсалмер.

Выход придумал Фанцетти, и, надо сказать, идея единоверца новому радже

нравилась: не ограничиваться и без того нищими подданными, а ввести истинную

веру, и в то же время погреть руки на сокровищах языческих храмов и доходах с

храмовых земель. Правда, придется сломить сопротивление жрецов и – назовем вещи

своими именами – большей части горожан. Но Двадцать пятый пехотный полк и

повязанные кровью законного правителя гвардейцы должны справиться. Пути назад

нет, так что и жалеть не о чем.

Глава 8.

Рават Салумбар читал – и не верил глазам. Сперва закралась мысль, что это

шутка. Но так шутить Валладжах и Раммохан Лал бы не стали. Ни за что. Может,

морок? Но письмо не исчезало, не рассеивалось, как подобает видению, страшные

слова, узаконенные Большой печатью раджи, исчезать не спешили. Если это все же

правда... Это худшая новость в его жизни – хуже, чем когда погиб сын, или когда

Джайсалмер сдался врагу.

– Господин, что там написано? – Голос принадлежал сотнику Удаю, командиру

стрелков. Вчера именно его молодая жена отличилась, сообразив, что у спящих

темесцев можно отобрать оружие. Победа в бескровном бою осталась за защитниками

Кангры, а в плен, впервые со времени Аштритхи, попало сразу сто двадцать

темесцев. Те, по ту сторону границы, знают, в каком меньшинстве защитники

перевала, но в лоб атаковать не рискуют – знают, гады, что если и прорвутся, так

умоются кровью. И по тропе больше не пройдешь – старинная рибодекина из

крепостных подвалов надежно перекрыла этот путь. Попробуйте, господа из-за моря,

суньтесь – залп тридцати стволов на узкой тропе над пропастью отправит на тот

свет полроты. Обойти позицию? Можно, но это не один день петляния по скалам,

борьбы с засадами, разрушенными мостами и просто обвалами, естественными и

рукотворными. Это тоже нешуточные потери, и самое главное – потеря времени. А

ведь и к Кангре того и гляди двинется армия раджи во главе с непобедимым

Раммоханом Лалом, и тогда посмотрим, кто одолеет в битве!

Еще вчера, узнав о бескровном пленении целой роты, рават рассуждал именно так.

Честное слово, не будь у девчонки мужа, наградил бы ее сам – но не годится жене

получать что-либо из рук чужого мужчины. Знала бы она, и знал бы этот, еще

совсем молодой сотник, вчера готовившийся умереть, но не пропустить вражеские

полчища, что победа оказалась напрасной. Что пока они исполняли свой долг здесь,

его не исполнили те, кто были в столице, кто должен был защитить законного

раджу.

Остаться здесь и заявить, что не выполнит приказ узурпатора? Будь он простым

воином, хотя бы десятником или сотником, он так бы и поступил. Конечно,

распустив по домам семейных воинов и единственных сыновей. Но он – рават, он

отвечает не только за себя, но и за всех защитников крепости, а главное – за их

семьи. Ну хорошо, большинство воинов крепости согласились бы уйти в горы и не

давать нынешним победителям покоя ни днем, ни ночью. А куда девать женщин,

детей, стариков – которых темесцы не преминут сделать заложниками? Тоже в горы?

Отягощенная огромным обозом, старыми и малыми колонна на горных дорогах будет

обречена. А охотиться на нее будут не только темесские тигры, но и шакалы

новоявленного раджи Бахадура. Сам воевавший в горах, рават знал: единственное,

что будет работать на повстанцев – быстрота и легкость. Они должны ударить – и

рассеяться в горах прежде, чем от врага придет ответ, чтобы вновь появиться там,

где не ждут. С обозом и семьями такую войну не поведешь.

Была еще одна возможность. Жуткая и кровавая, пускавшаяся в ход, когда все

средства борьбы исчерпаны, и впереди только гибель или – того хуже – позор плена

и рабства. Тогда все способные держать оружие воины выходили из ворот крепости и

бросались в свой последний бой, из которого не надеялись выйти живыми. Женщины и

старики в это время поджигали крепость, чтобы победитель не получил ничего – и

бросались в огонь сами; впрочем, некоторые могли вонзить в грудь кинжал, чтобы

не мучиться. Обряд джаухар последний раз совершался почти двести лет назад -

когда Джайсалмер осаждала армия аркотского падишаха.

Но сейчас войны нет, и ничего, в сущности, обитателям Кангры не грозит.

Темесцы не собираются даже входить в крепость, их дело – в Джайсалмере. Посланец

подполковника Меттуро так прямо и сказал: вы можете даже не открывать ворота

крепости, только отпустите пленников (войны ведь нет) и освободите перевал. И

все. Хотя зачем это нужно, когда в столице победила их марионетка? Наверное,

чтобы Бахадур, оказавшись правителем, не сорвался с крючка, или, наоборот, чтобы

удержать узурпатора у власти. Кстати, а не податься ли в столицу, чтобы помочь

неизвестным противникам нового раджи? Почти три сотни опытных воинов, несколько

пушек и арсеналы Кангры, если их с умом почистить, там наверняка пригодятся...

"Хорошо, Бахадура мы свергнем, – мысль заставила Салумбара похолодеть. – Но

разве это поднимет законного правителя из могилы? А его наследник, царевич

Нарасимха? Увы, если убили раджу, едва ли мятежники пощадили его семью. Значит,

больше наследовать престол некому. Зато свержение Бахадура – прекрасный повод

для вторжения Темесы – уже не рейда одного полка, а настоящей войны на

уничтожение". Иной эта война быть не может: если Темеса захватит Джайсалмер,

весь материк станет темесской провинцией.

Выхода нет. Никакого. Что бы они ни сделали, это уже ничего не изменит. Не

исправит случившееся и бескровная победа. И сотник Удай напрасно ждет от

начальника мудрого решения. Его нет – не потому, что рават на старости лет

отупел, а потому, что приказывать больше нечего. Страна, которой Салумбар служил

с тех пор, как смог держать в руках тальвар, кончилась с гибелью Валладжаха и

адмирала. Сражаться с узурпатором нельзя, но и служить ему...

– Сотник Удай, нам приказывают сдаться темесцам, выдать всех пленных, оружие,

отшельника, заведшего роту в кусты (в Джайсалмере полагают, что он во всем

виноват), даже передать им тех, кто напал на спящих темесцев. То есть и твою

жену тоже. Темесцы на таком не настаивают, требуют просто вернуть пленных и их

оружие, и пропустить полк в Джайсалмер.

– Валладжах не мог такого приказать! – воскликнул сотник. – Вы уверены, рават,

что гонец – тот, за кого себя выдает?

– Письмо запечатано Большой государственной печатью, на гербовой бумаге, есть

и другие способы отличить подлинное письмо от раджи. Тут нет сомнений. Но

Валладжах и не приказывал. Видишь ли, сотник, пока твоя жена тут геройствовала,

там, в столице, проспали переворот. Правитель и вся его семья – убиты. На троне

Бахадур, дядя раджи, но он лишь марионетка некоего Фанцетти, посла Темесы и

главного жреца их веры в стране.

Глаза сотника округлились, рука потянулась к тальвару.

– Оставь, Удай, тальвар тут не поможет, – горько усмехнулся рават. Все-таки

врет гонец, и врет Бахадур: выход у него, равата Салумбара, есть. Под седыми

усами на губах старого воина заиграла усмешка, какая появлялась, когда он

придумывал, как выбраться из безнадежного положения. – Мы могли бы продержаться

не одну неделю, даже без помощи из столицы, но какой теперь смысл?

– Так какие будут приказы? – Он еще надеется, а если рават прикажет, готов...

– Я назначаю тебя комендантом Кангры и... наследником, так как прямых потомков

у меня нет. Не перебивай! Отныне Салумбар – твое владение, жаль, что он остался

на темесской территории. Твоя жена станет равати – она этого достойна, ваши дети

унаследуют титул. Но с одним условием.

Сотник проглотил удивление:

– Что за условие, повелитель?

– Ты примешь темесские условия, а не условия Бахадура: лучше говорить с

господином, чем с рабом, а Бахадур – раб. В дальнейшем управляй Кангрой так, как

сочтешь нужным. Считай себя наместником Джайсалмера, но перед Бахадуром особо не

прогибайся – не забывай, кто он на самом деле. Но если я ошибся, и кто-либо из

семьи настоящего раджи уцелел, в особенности его наследник...

– Слушаюсь, господин рават!

– Поклянись, что в этом случае будешь служить ему верой и правдой, как я сам

служил Ритхешвару, Аштритхи и Валладжаху. Если наследник раджи будет на

престоле, Кангра станет ему верной опорой и прикроет Джайсалмер с этого

направления. Если же он вынужден будет скрываться от шпионов узурпатора, ты

предоставишь ему убежище и поможешь отвоевать престол. Понял?

– Клянусь стрелами Великой Лучницы, и памятью моих предков, рават. Но я бы

поступил так и будучи просто сотником.

– Теперь у тебя будет для этого больше возможностей. Кстати, если из

Джайсалмера побегут люди, пусть находят приют в Кангре.

– Зачем им бежать из города?

– Затем, что Бахадур начнет преследовать очень многих. Недовольные из

простонародья и торговых каст, уцелевшие офицеры Валладжаха, даже жрецы – ты

знаешь, что он принял темесскую веру? Теперь будешь знать. Все они окажутся под

ударом, станут спасаться куда угодно. Большая часть драпанет, конечно, в Аркот,

Маюрам, может быть, даже Майлапур – что ни говори, а порядок темесцы навели, у

них просто спокойнее. Но многие подадутся и сюда. А когда будешь раватом,

запомни одну вещь: чем больше людей у тебя, тем ты сильнее. Чем меньше у

Бахадура – тем он слабее.

– А если законный наследник не объявится?

– В таком случае правь, как знаешь, – ответил рават. – Постарайся спасти

Кангру от резни. Сейчас позову жреца, и мы начнем обряд усыновления. Потом

выполню требования темесцев – не хочу, чтобы ты начинал правление с поражения. А

дальше передам всю власть тебе и заявлю об этом во всеуслышание. Иди, мне надо

кое о чем подумать.

– Есть, господин рават!

Сотник старательно, как новобранец под присмотром сержанта, развернулся.

Чеканя шаг, вышел. А старый рават вспоминал свою долгую и трудную жизнь. Как

безусым юнцом впервые в жизни поехал – еще с отцом – на войну. То была даже не

Первая Темесская, а последняя война с разваливавшейся, но в те времена еще не

попавшей под власть Темесы и довольно сильной Аркотской империей. Ее правители

не забыли, что во времена молодости Каушалии правили страной от Шаури до

Майлапура и Бхандары, от Тариссии до Манорама. Лишь немногие города на крайнем

юге и западе материка не платили Аркотским падишахам дань, в них не стояли

гарнизоны империи. Восстание Каушалиии, казалось, было обречено. Но сто лет

назад прадед поддержал молодую рани, и под ее руководством одержал великие

победы. Отец воевал под началом раджи Нараяна, там-то довелось понюхать пороху и

самому Салумбару.

Потом была Первая Темесская война, уже под началом Ритхешвара, гибель отца в

неравном бою, и участие уже в качестве равата и майора в разгроме бригады

генерала Монферрато, ранение, из-за которого рават на всю жизнь охромел.

Недолгий мир, рождение сына – и новая война, сожравшая большую часть жизни,

отнявшая у неустрашимого равата первого сына – и последнего, так как жена

умерла, сразу жениться не удалось, а потом он был уже стар. Война, заставившая

отступать из родового имения. И хотя Валладжах предоставил верному слуге новое

владение в Кангре (ее правитель изменил, погубив в Мератхе Аштритхи, а потом

открыл ворота врагу) война и последующий мир лишил равата всего – наследника,

надежды и радости жизни.

Он не жалел о принятом решении. В конце концов, он остался один на белом

свете, а титул равата Салумбара звучит как изощренное издевательство. Надо

сделать самое трудное, спасти названного сына от позора капитуляции, написать

завещание – и ни разу не подведший хозяина пистоль сослужит ему последнюю

службу.

Ему не пришлось даже убеждать себя. Стоило представить лицо нынешнего хозяина

Джайсалмера, когда он узнает о случившемся и поймет, что Кангра уплыла из-под

его власти, как на душе становится тепло. Совсем как когда видел влюбленные

глаза жены. Или когда после первого Мератха мимо вели колонны пленных темесцев.

Рават Салумбар взял со стола пистоль, принялся любовно чистить. Не один

темесец принял смерть от его выстрелов. Скоро он понадобится в последний раз.

После нескольких ночей в сырых и холодных подземельях Кангры солнечный свет

показался Рокетту ослепительным. Сержант сощурил слезящиеся глаза, но

беспощадное южное солнце, с зенита поливавшее землю зноем, ранило глаза и сквозь

веки. Если б не поддержавшие его воины крепостного гарнизона, сержант Леруа

Рокетт растянулся бы на ступенях лестницы.

– Благодарю, – произнес он. От Сюлли сержант уже получил первые уроки

джайсалмери и аркатти, и хотя свободно болтать на этих языках еще не мог, самое

важное уже выучил.

Воин молча махнул рукой. Его взгляд не понравился Рокетту: в нем смешались

жгучая ненависть – и бессилие. Этот взгляд словно говорил: "Убил бы всех, да и

то не сразу, а чтобы помучились. Да у меня жена, дети, а рават приказал

отпустить". Что же случилось, пока они сидели в подвалах, ели что-то непонятное

и неописуемо острое (а воды давали не много) и молили Единого, чтобы их не

перевешали?

– Сюлли, в чем дело?

Общий позор и плен сблизили попавших впросак бойцов Особой роты. Еще неделю

назад эрхавенец не посмел бы так обратиться к командиру роты. А теперь...

– Хочешь сказать, почему нас выпускают? – задумчиво произнес капитан. – Может

быть, нас хотят передать трибуналу. Но не думаю, что у них были бы такие

похоронные лица. Сдается мне, наши нашли способ победить.

Рокетт посмотрел на капитана с недоумением. И для тавалленца Сюлли, и для

него, эрхавенца, темесцы были в лучшем случае чужими. Почему же оба они так рады

победе «соотечественников»? И не так ли радовались за «наших» тавалленцы, когда

брали штурмом Эрхавен и разрушали Храм Исмины? "Если темесцы – «наши», зачем

Эрхавену свобода?" – подумал он.

– Но как? Если бы крепость взяли штурмом, мы бы услышали бой.

– Как думаешь, для чего надо было идти на Джайсалмер? – усмехнулся Сюлли. -

Сдается мне, в городе возникла своя замятня, мы должны были кое-кого поддержать.

Но они справились без нас – вот нас и освобождают. Поздравляю с победой – хоть

нам с тобой от нее ничего не перепадет.

– Не болтать! – скомандовал гарнизонный воин, стукнув древком копья по полу.

Сказал по-темесски – ему надоело слушать болтовню пленников, в одночасье ставших

победителями. – Вас построят во дворе, и комендант все скажет...

И на джайсалмери, полагая, что его не поймут, буркнул:

– Правду говорят, что чужеземцы – хуже свиней!

Подгоняемые древками копий и прикладами (особой нужды их использовать не было,

но ничем больше без войны побежденные победителям досадить не могли), пленники

вышли на крепостной дворик. На небольшой площадке стало тесно: кроме пленных,

выстроился в безупречное каре гарнизон. Блестели каски, начищенные кирасы, хищно

сверкали наточенные штыки, острия копий и алебард. Отдельно, не соблюдая строя,

стояли союзники-горцы с луками, пращами и парочкой самодельных арбалетов.

Артиллеристы обошлись без своих медных подопечных, но присутствовали и они. А из

забранных мелкой решеткой окон женских комнат все, что происходило на площади,

наверняка видели жены и дочери воинов. Рават Салумбара действительно затеял

что-то важное.

Комендант не появлялся долго. Напрасно ждала командира и рота пикинеров, люди

из которой конвоировали пленных. Наконец на башне, купающейся в побелевшем от

зноя, словно выгоревшем небе, появился седоусый здоровяк с жутким сабельным

шрамом через все породистое лицо. Но даже без шрама в нем угадывалось лицо

воина: ни у кого больше не могло быть такого густого, не тускнеющего загара,

такого открытого и решительного взгляда, тяжелого, волевого подбородка.

– Это он и есть, – шепнул Сюлли Рокетту. – Лучший военачальник джайсалмерцев

после Раммохана Лала.

Место рядом с Салумбаром занял худощавый воин лет тридцати, не в каске, а в

огромном тюрбане шафранного цвета. Он стоял по правую руку от коменданта, а одет

был даже более богато. Такое могло случиться лишь в одном случае, если бы

повелитель Кангры признал безвестного сотника равным себе или... наследником?

Вообще-то, это все объясняло.

Строй взорвался приветственными возгласами. Особо старалась рота пикинеров, из

чего Рокетт заключил, что сотник рядом с Салумбаром ими и командовал. Но стоило

Салумбару поднять руку, как стало тихо. Так тихо, что все услышали, как один из

темесцев переступил с ноги на ногу.

– Воины! – обратился к подчиненным Салумбар. – Мы победили целый полк

темесцев, сто двадцать из них попали в плен. Посмотрите на них!

Смех, улюлюканье – слишком редко воины Кангры могли себе позволить насмехаться

над пленными северянами, чтобы это не доставило им удовольствие. Шутливые

поклоны, предложение войти домой и забрать все сразу, пожелания подарить мушкеты

женам, поскольку они, «хоть и носят талхи, но больше мужчины, чем вы» и, в свою

очередь, получить от них талхи, чоли и покрывала. Темесцы слушали оскорбления с

каменными лицами, тех, кому кровь ударила в голову, отрезвили нацеленные в лица

десятки мушкетных стволов.

Выждав, пока защитники Кангры натешатся, Салумбар снова поднял руку.

– Мы победили, – повторил он. – Но у нас украли победу. Пока мы сдерживали

целый полк врагов, предатели в Джайсалмере убили законного раджу. Власть взял

Бахадур, дядя раджи Валладжаха, и темесский посол Фанцетти. Сам раджа, рани

Кайкея и, скорее всего, наследник, царевич Нарасимха – убиты. Новый правитель

приказал сдать крепость врагу, освободить пленных и вернуть им оружие. Даже

темесцы требуют меньшего.

Салумбар ненадолго замолчал, на площади повисла гнетущая тишина, а Рокетт

вдруг понял, как пал Эрхавен. Защитники пограничного форта тоже устояли, но

толстосумы в Магистрате продали их победу за золото в свои карманы. Рокетт

никогда не видел узурпатора, более того, благодаря перевороту он и его товарищи

снова на свободе. Отчего же в сердце пустота и тяжелая, холодная ненависть к

предателю? И что чувствуют защитники крепости, если даже ему не по себе?

– Я не изменил бы законному правителю, – продолжал Салумбар. – И пока я жив,

темесцы под Джайсалмером бы не появились. Но я не хочу и не могу служить

узурпатору, убийце и темесской марионетке. Поэтому я слагаю с себя обязанности

коменданта крепости, отныне никакой я не рават, а всего лишь зажившийся на свете

старик. А сотник Удай достаточно храбр, умен и опытен, чтобы меня заменить.

Отныне он – рават Салумбара и Кангры, комендант крепости и вождь для вас всех.

Он будет вашим правителем и, если понадобится, поведет вас в бой. Поклянитесь

же, что будете повиноваться равату Удаю и равати Падмини, а так же их потомкам,

как повиновались мне, потому что отныне он заменил мне сына.

Воины молчат. Они привыкли, идя в бой, видеть впереди шафранный тюрбан равата

и знать, что тот способен найти выход из самого отчаянного положения, что он

первый в атаке и последний в отступлении. Рават, правящий уже тридцать один год,

а сам разменявший седьмой десяток... Казалось, он вечен – по крайней мере, на их

век хватит. И вдруг власть сменилась, и все случилось так сразу... Изумление

гарнизона неудивительно.

– А теперь раскройте ворота пошире, – произнес рават. – И пленные могут быть

свободны. Темесцы! – наконец обратился он к пленным, переходя на почти

правильный темесский. – Передайте своему командиру, что перевал отныне свободен,

и полк может пройти к Джайсалмеру. Но если вы попытаетесь войти в крепость -

убедитесь, что не только женщины Джайсалмера умеют держать оружие.

Тяжелые, окованные листовым железом, покрытые шипами створки ворот отворились.

За воротами и переброшенным через ров мостком виднелась каменистая дорога, по

обочинам которой виднелась чахлая трава и кусты – к счастью, не те, усыпляющие.

Там была свобода, соратники, дорога на Джайсалмер. Может быть, под стенами

вражеской столицы доведется искупить невольный позор?

Убедившись, что колонна пленных потекла через приземистую арку ворот, рават

снова обратился к своим воинам.

– Подойдите к жрецу, и над священным огнем поклянитесь, что будете верны

равату Удаю и его наследникам.

Бойцы подходили к крыльцу перед входом, где старый жрец разводил огонь,

нехотя. Им казалось, что, присягая новому равату, они предают старого – а ведь с

ним пришлось столько пережить, довелось пировать и голодать, побеждать и терпеть

поражения, драться с лучшими армиями Аркота и Темесы, десятки раз обманывая

смерть. Изуродованные шрамами, поседевшие и загоревшие дочерна ветераны плакали,

как малые дети. Но слишком сильно было в душах бойцов почтение к роду

Салумбаров, слишком привыкли они беспрекословно повиноваться старому полководцу.

Жрец на крыльце перед входом в башню развел огонь в священной жаровне – и, когда

пламя загудело, пожирая просмоленные дрова, солдаты стали по одному происходить

и клясться в верности новому равату.

– Они верят, что священный огонь испепелит лжеца и закалит сердце правдивому,

– вполголоса пояснил Сюлли. – Наивные люди... Впрочем, чем мы лучше?

Проплыла над головой арка ворот, вокруг раскинулась стиснутая скалами долина.

Точно вода по сложенным «лодочкой» ладоням, стремилась вниз каменистая, пыльная

дорога. Но ее неудобства сейчас не замечали ни Рокетт, ни Сюлли, ни остальные

солдаты Особой роты. Да и была она куда проще той тропы, по которой пришлось

идти к крепости. Полыхала огромная, вполнеба, вечерняя заря, в ее скоротечном

пламени загорались, мигали, дрожали и разгорались все ярче бесчисленные южные

звезды. И дома, в Эрхавене, Рокетт любил наблюдать, как медленно опускается в

море солнце, гаснет закатное пламя, а небосвод осыпают бриллианты звезд. Но даже

на родине закаты не были такими краткими, неистовыми, обреченно-прекрасными, а

звезды – такими крупными, яркими и многочисленными. Аркот – очень красивая

страна, быть может, самая красивая на всем Мирфэйне. Надо только не

отворачиваться от красоты, брезгливо морща нос от жары, грязи, густого запаха

навоза, специй и дыма ароматных палочек-агарбати. Тогда эта страна покажет то,

что никогда не увидеть снобу, лентяю и неженке...

Примерно в полумиле от стен крепости конвой поворотил коней, оставляя недавних

пленников наедине с собой. Видно, конники не сомневались, что темесцы найдут

однополчан. Или, наоборот, им было плевать на судьбу вчерашних пленников.

– Идем осторожно, – распорядился Сюлли. – Рокетт, возьми свое отделение,

будете за передовое охранение. Не хватало нарваться на местных...

– Командир, а что их бояться? Они пропустили нас, значит, признали поражение.

Вдобавок тут уже прошел полк, они видели, что с нами связываться опасно.

Струсят, особенно селяне.

– В общем, верно, – подумав, согласился Сюлли. На миг замялся, прикидывая,

стоит ли объяснять, решил, что стоит. – Но мы уже раз нарвались, второй раз

может и не повезти. Пока не придем в расположение полка, считай, мы на войне.

Твое отделение будет за передовое охранение, мы пойдем следом. Если что

необычное увидишь, шли ко мне человека.

– Есть, сир капитан.

Отряд ушел в последних отблесках заката, миг – и семеро бойцов скрылись в

каменном хаосе предгорий. Дождавшись, пока закат погаснет, капитан Сюлли

скомандовал роте выходить на Джайсалмерский тракт. Шагая в общей колонне,

капитан думал о юном командире разведчиков. Сообразит ли он, что сейчас не время

искать себе приключений? Будь обстановка боевая – сообразил бы, без сомнения. И

действовал бы на загляденье – и откуда что берется?

Но сейчас тишина, мир и покой, намечавшаяся война закончилась, не начавшись. А

парнишка любопытный, ох какой любопытный. Все-то ему интересно в этой жаркой,

пыльной, грязной стране. Еще потянет его сунуться в село, подсмотреть

какую-нибудь свадьбу, похороны или службу языческую. Не дай

Единый-и-Единственный, прознает батальонный священник – и самому парню влетит, и

капитану. «Только бы не нарвался на неприятности!» – подумал капитан. За долгую

и богатую на приключения жизнь у Сюлли было много любовниц, а жены и,

соответственно, сына не было. Осознал, что упустил, он лишь недавно, когда в

роте появился этот мальчишка.

Мгла пала стремительно, плотная, густая, как будто даже осязаемая, она укутала

землю, лишь высоко в небе сияли бесчисленные россыпи звезд. Несмотря на

кромешную тьму, отделение шло споро, правда, и без солнца было нешуточно душно -

ночи Шестого месяца или, по-аркотски, месяца ашадх, иными не бывают. Рокетт

служил в этой знойной стране уже не один месяц, но так и не успел привыкнуть к

этим непроглядным жарким ночам, наступающим стремительно, будто задернули полог.

Лишь над головой мерцали звезды, и больше в мире, казалось, ничего не было.

Джайсалмерский тракт встретил их, где ему и положено находиться. Рокетт

рискнул, зажег факел. Склонился над дорогой. В пыли отчетливо отпечатались колеи

от тележных и пушечных колес, бесчисленные следы копыт и солдатских сапог. Не

было лишь одного – самого полка.

– Сквозь землю они, что ли, провалились? – буркнул один из солдат Рокетта.

– Скорее в Джайсалмер, – как учил Сюлли, эрхавенец приложился ухом к земле. -

Не слышно, небось, уже на полпути к городу. Бегут, будто скипидаром

подмазанные... Толаньи, предупреди Сюлли, мы пойдем дальше. Дальше должна быть

деревня, посмотрим, что в ней.

– Есть, сир сержант, – получивший приказание боец растаял во мраке, остальные

шестеро быстрым шагом двинулись в сторону Джайсалмера. Пару раз неподалеку

попадались крошечные полуразрушенные крепостцы, не заслуживающие даже названия

фортов. Они тонули во мраке – крепости уже не одно столетие не использовались по

прямому назначению. Еще недавно они были, считай, в самом сердце страны, нужды в

них уже не было. Теперь времена меняются, и крепостцы вновь оказались почти на

границе. Значит, вскоре понадобятся, будут восстановлены и заселены. Впрочем,

чаще развалин крепостей попадаются деревни.

Вот одна из них – огромная, какие бывают лишь в этих перенаселенных краях,

наверняка там живет не одна тысяча человек. Хижины из циновок, обмазанных

глиной, саманные домишки, крытые пальмовыми листьями, пыльные улочки,

невозмутимо жующие чахлую траву коровы, вспенившийся резьбой по камню сельский

храм Ритхи, отблески пламени факелов. Ветер доносит из храма отзвуки каких-то

песнопений – наверняка языческий жрец ведет службу. Языческий... За этими

стенами сохранилось далекое прошлое. "Но настоящее придет и сюда, – с поразившим

его самого сожалением подумал Рокетт. – Лучше оно будет или хуже – судить не

берусь, но эти храмы, деревни, дворцы и хижины – обречены".

– Сержант, – отвлек его один из солдат. – Что это за деревня?

– Читтапур, – вспомнил карту Рокетт. – Пятнадцать миль до Джайсалмера.

– Двигаемся дальше?

Рокетт задумался. Нужно как можно быстрее добраться до Джайсалмера – точнее,

до расположения полка. Но что изменится от получасового промедления? А что до

возможности нарваться... Джайсалмер признал свое поражение, правитель теперь

будет вполне лояльным, значит, на темесцев нападет только безумный. Притом

сильно безумный. Настолько безумных нет, наверное, во всем Джайсалмере. А когда

еще представится возможность увидеть... Он еще не знал, что именно, но

любопытство уже проснулось. Наверное, в городе все это тоже есть, и даже

красивее, чем тут. Но в Джайсалмер наверняка уже добралось то, что темесцы зовут

«цивилизацией». Пусть в виде первых, еще робких ростков. "Кто хочет увидеть

настоящий Ствангар, должен побывать в ствангарской деревне" – говаривал когда-то

Вантер, Леруа уже не помнил, по какому поводу. Но что верно для Ствангара, еще

более верно для Аркота. Майлапур же вообще давным-давно превратился в помойку

пополам с темесскими пригородами.

"Кроме того, полезно знать, что происходит в этих краях, как нас встретят в

других деревнях" – придумал он еще одно оправдание принятому решению.

– Гестар, Алкири, – командовал Рокетт. – Располагаетесь в кустах и наблюдаете

за подходами к деревне с тракта. Клестон, Гнейзе – становитесь туда, за большой

валун. Задача – наблюдать за деревней. А мы с тобой, Моруа, отправимся в село.

Вот и окраина. Дальше тянутся унылые, пыльные – и в то же время, как ни

странно, красивые домишки. Село застроено плотно, почти как в городе, улочки

кривые, грязные и тесные. По ночному времени на улицах никого, не видно ни зги.

Только из храма слышатся и слышатся песнопения, а мимо прошел, обдав запахом

перегара, местный пьяница, напевающий что-то на джайсалмери и опирающийся на

стену. Рокетт и Моруа вжались в стены, но пьянице было не до них – бедняга

пытался устоять на танцующей земле... Заметив у пьяницы на поясе внушительных

размеров нож в самодельных ножнах, Рокетт не удержался, подкрался со спины и,

осторожно потянув за рукоятку, вытянул его наружу. Какое-никакое, а оружие.

Пьянчужка ничего не заметил, развернулся к стене и принялся мочиться.

– А теперь – к храму, – шепнул Рокетт. – Что-то там интересное. Может, указ

какой объявляют.

– Стоит ли? – впервые усомнился подчиненный. Как и сам Рокетт, Моруа был родом