Текст книги "Краденая победа"

Автор книги: Павел Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

молодости Падмалати, когда заведение только-только возникло. Художник требовал

немало, но в итоге согласился работать по вечерам за бесплатно, если все время

работы он будет сюда ходить бесплатно. Говорят, Падмалати тогда едва ли не

волосы рвала от жадности, но труд мастера окупился: насмотревшись фривольных

фресок, клиенты уже не могли уйти, не вкусив сполна наслаждений – и,

соответственно, не высыпав все принесенные деньги в чоли девушек.

– Ой, Лачи, мы за тебя так беспокоились! – сильный, числый голос прекрасной

певицы, его обладательнице почти сравнялось тридцать, и она давно потеряла счет

своим мужчинам. Самое же смешное заключалось в том, что каждый из них,

погружаясь в океан наслаждения, был каменно уверен: именно его она любит всем

сердцем, а с другими просто зарабатывает деньги. Но вот «дорогой гость» уходит -

и, словно задутая свеча, гаснет улыбка, женщина торопливо поправляет волосы,

подкрашивает глаза и губы, отпивает из кувшина вина: ночь длинна, и новый

«гость» уже оплатил «угощение». Но стоит ему войти, как на лице красавицы слова

зажигается улыбка, а полные, яркие и горячие губы шепчут: "Иди сюда,

единственный!" – Разве можно так всех пугать?

– Субашини, ты прости, но я иначе не могла. Мне срочно надо к тетушке

Падмалати.

Женщина обняла Лачи, ласково поцеловала. Именно она учила тогда еще юную и

неопытную малолетку ласкать мужчин, заставляя их забыть обо всем, а потом

приходить снова и снова. Ей Лачи, по сути, и обязана славой «лотоса Падмалати» и

«Эшмини на земле». Родившаяся еще в детстве дружба осталась на всю жизнь, и

теперь Лачи безо всякой зависти любовалась подругой. Смуглая, гораздо темнее

самой Лачи, уроженка далекого Юга, аж из Таликота, она чувственными вишневыми

губами и высокой грудью, распирающей чоли, походкой, колыхающимися волной

бедрами, сводит мужчин с ума. Алая с золотой каймой шелковая талха лишь

подчеркивает зрелую, изысканную красоту. Тихо звенят дешевые медные браслеты,

массивные серьги в ушах, поблескивает во тьме биндия на лбу красавицы.

Лачи не знала, что заставило ее бежать из родного города – насколько она

знала, таких, как они, везде презирали, но нигде не отказывались от их услуг.

Едва ли то было какое-то преступление – доброта старшей подруги уступала только

ее красоте. Может, зависть подружек? Или бегство от безнадежной любви? Лачи

никогда не расспрашивала, считая, что подруга имеет право на секреты.

– Трудная ночь была, Суба? – поинтересовалась Лачи. Суба – это для своих.

Так-то подругу зовут Субашини.

– Глаз не сомкнула! – устало усмехнулась Субашини, облизнув припухшие от

поцелуев губы. И затараторила в южной манере, порой сбиваясь на родное наречие

тали и торопясь выложить новости бурной ночи. – Пока буря была, все озверели от

сидения дома, теперь так и валят – как, хи-хи, тараканы из мойки... У храма

где-то стреляли, слышала? Ой, Лачи, это где же ты была, что за ночь такой живот

нагуляла? – Выражение лица таликотки менялось под стать голосу, теперь оно

просто лучилось весельем. Только в глазах – смертельная усталость.

– Это не живот... Слушай, я тебе кое-что скажу, но это будет наша тайна.

Понимаешь, только наша...

Веселье с лица подруги как ветром сдуло. Она повела Лачи по сумрачным

коридорам, пока не откинула тяжелый полог, закрывавший дверь в ее комнату. Здесь

было уютно, прохладно и тихо, нет ничего лишнего. Комнатка невелика, большую ее

часть занимает расстеленное прямо на полу просторное ложе. Оно, собственно, и

является тут самым важным и необходимым предметом – как гончарный круг в лачуге

гончара, горн и наковальня в кузнице, ткацкий станок в жилище ткачей. Изящный

плетеный столик с зеркалом, на нем разложены румяна, сурьма, помада, подводка

для глаз, многое другое, необходимое для дела. Отдельно стоят несколько склянок

с благовониями, тлеет в бронзовой подставке ароматная палочка-агарбати.

Разгоняют мрак лишь изящная бронзовая лампа, заправленная розовым маслом. Там

стоят крошечные изображения главных божеств и самое большое – сладостной

Амриттхи, прекрасной и любвеобильной супруги великого Аргиштхи. Всем нужна

милость небожителей. Особенно тем, кому нечего ждать милости от людей.

Сейчас заведение Падмалати пустует, «гости» уже получили, что хотели, и

отправились спать, спят и уставшие за ночь куртизанки. Жизнь возобновится ближе

к вечеру, пока тишину ничего не нарушает.

– Тут нас не услышит никто посторонний, – произнесла Субашини. – Говори, что

хотела, только быстро.

Вместо ответа Лачи частично размотала талху, и в ее руках появился младенец.

Увидев над собой два незнакомых лица, он стал негромко хныкать.

– Голодный, – определила Субашини. – Где ты его нашла... Погоди, пеленки-то

какие богатые, краше моей талхи... Богатые совсем совесть потеряли. Ну ладно, мы

подбрасываем порой детей, когда не хотим, чтобы они разделили нашу судьбу. Но

эти-то что, озверели?

– Никто не подбрасывал! – зашептала Лачи. – Я его забрала во дворце, иначе бы

его убили...

По мере рассказа доброе круглое лицо Субашини вытягивалось все больше.

– Сдурела?! Нашла, с кем связываться! Они все заведение в порошок сотрут и не

заметят!

– А что, лучше было дать его убить?

– Нет, но... Погоди, придумала! Во-первых, кто он такой – Падмалати ни слова!

Не думаю, что она его выдаст, но чем меньше соблазнов, тем лучше. Во-вторых,

надо придумать ему другое имя. Прем – «любимый» – почему нет? Настоящее имя

лучше забыть. Третье: браслет, пеленки эти... Припрячь понадежнее, а лучше

уничтожь... Нет, уничтожать не надо, может, пригодятся. Но первые годы, пока все

не успокоится – не доставай. И еще – чем меньше народу будет знать, что у тебя

ребенок, тем лучше. Сейчас его будут искать – и каждый, у кого внезапно

объявился младенец, попадет под подозрение.

– Может, передадим кому-нибудь? – предложила Лачи. – Зачем ему Марджани?

– А зачем Марджани нужен нам? Взамен умершего сладостная Амриттха наградила

тебя ребенком, Лачи – и ты еще нос воротишь? Не бойся, вырастим! А теперь беги к

Падмалати, а то тебе и впрямь всыплют!

Лачи неуверенно открыла легкую плетеную дверь и нерешительно замерла на

пороге. Ее встретила уже далеко не молодая женщина. Одетая в бирюзовую талху,

она вальяжно расселась в роскошном, стоящем, наверное, целое состояние, кресле

кешерской работы. Она неторопливо курила кальян, клочья дыма плыли в

таинственном полумраке комнаты, озаренном только дрожащими огоньками бронзовой

лампы. Время от времени женщина сплевывала в бронзовую плевательницу.

– Ага, вот и наша гулящая кошка, – вместо приветствия произнесла женщина, в

очередной раз сплевывая. Голос у «госпожи Падмалати» хриплый, какой-то скрипучий

и на редкость противный. И сама она была... Когда-то, наверное, наверное, первой

красавицей Джайсалмера. Но нелегкая жизнь, трое родов и малопочтенное ремесло

оставили на лице неизгладимую печать. Да и не занимаются этим в сорок шесть лет,

только если вовсе уж деваться некуда.

И все же было в Падмалати что-то неуловимо-притягательное. Наверное, глаза, в

которых видны и ум, и непреклонная воля. "Не была ли ты в прошлом рождении

воином, или женой воина?" – невольно подумала Лачи. Этот вопрос она частенько

задавала себе, встречаясь с хозяйкой заведения. По крайней мере, своими

«девочками», слугами, охранниками, а когда надо – и клиентами она распоряжается

не хуже, чем сержант солдатами.

– Ну? Что скажешь? Где ты была, пока остальные трудились?

Лачи молчала. Что она могла сказать? "Я ничего плохого не делала, только

вытащила из-под пуль гвардейца и его жену, потом получила от рани награду, а

потом треснула по башке кормилицу и по совместительству убийцу, утащила

наследника престола из колыбели – и сразу обратно"? Но, наверное, само это

молчание что-то сказало многоопытной Падмалати, потому что тон ее резко

изменился.

– Знаешь, Лачи, не будь ты моей дочкой, я бы с тобой не болтала. И плеткой

охранника ты бы не отделалась. Указала бы тебе на дверь – и все. Раз такая

умная, сама на жизнь и зарабатывай. И сама расхлебывай, что натворила. Но тебя

родила (не знаю, правда, от кого, но какая теперь разница?) и вырастила я.

Рассказывай, что видела, и что несла под талхой, когда входила.

– Кто вам сказал, матушка?

– Привратник, дорогуша, превратник. Пока ты секретничала с Субой, мне все

рассказали. Да я и сама вижу вас всех, как облупленных, иначе грош мне цена. Так

что ты учудила?

– Я... подобрала у храма Ритхи ребенка...

– Не ври! – выдохнула дым Падмалати. – Будь это ребенок, ты бы несла его на

руках, а не под талху засовывала! Или... ребенок, но непростой?

Женщина задумалась. Наверное, прикидывала, что за ребенок мог попасть в руки

Лачи и как это отразится на судьбе заведения. "Нужно построже расспросить

бездельницу и хорошенько ей всыпать. Для ее же блага. И Субашини – тоже, даже

побольше, чтоб знала, нечего девку баловать..."

– Нет, матушка, самый обычный. Там темесцы в людей стреляли, а ребеночек на

землю упал. Я и подобрала...

– Слушай, доченька, мне твои ужимки надоели. Хочешь, чтобы я расспросила твою

ненаглядную Субашини при помощи плетки? Но потом я ее вышвырну за дверь, и все.

– Не надо, матушка, – забеспокоилась Лачи. – Лучше меня... Она ни в чем не

виновата...

– А в чем виновата ты?

– Тоже...

– Ой, не ври, дорогуша. Так вот, считаю до трех, когда я произнесу «три», твоя

Субашини отправится ублажать всякую голь на улице. Раз. Два.

– Хорошо, расскажу. Только не говорите потом никому, иначе все мы...

– Короче! – бросила Падмалати, сплевывая. – Что мнешься, как последняя ...?

Лачи вздрогнула, из глаз, размазывая подводку, потекли слезы. Все напряжение,

копившееся в эту безумную ночь, прорвалось со слезами. Она устало опустилась на

прохладный мраморный пол – казалось, ноги перестали ее держать. Потом вскочила,

наклонилась к «тетушке Падмалати» и горячо зашептала что-то в самое ухо. В

отличие от Субашини, Падмалати выслушала все, не переменившись в лице, только

выдохнула в лицо дочери кальянный дым.

Женщина не верила, что дочь, когда-то очень боявшаяся даже клиентов (на самом

деле ничего страшного, красивая женщина любого в бараний рог согнет, надо лишь

никогда, ни на миг об этом не забывать), решится на такое. "Ей хватило мозгов не

тащить царского сынка в открытую, но не хватило – вообще не лезть в драку

властителей! – вертелось в голове у Падмалати. – Нет, ребенка мы, конечно, не

выдадим, пока не поймем, кто победил во дворце. А потом, если победит законный

правитель, вернем открыто. Расскажем правду. Дурочка не понимает, что шнурок

свидетельствует в ее пользу. А если победят мятежники? Тогда дождаться, пока в

заведение пожалует чужеземный купец... Или лучше в храм? В любом случае, тут

царевичу не место".

– Ты уверена, что это он?

– Матушка, сами посудите, зачем душить ребенка, если он не царский сын?

Верно, девка не такая глупая, как кажется. Но плетка сделает ее еще умнее. Да

это и справедливо: «гостей» было невпроворот, у каждой девчонки их по дюжине

побывало, у кого и больше. А Лачи шлялась невесть где, от работы отлынивала. Не

всыпать ей сейчас – остальные будут думать, что маменькиной дочке все можно.

– Ты права. А теперь подумай, что будет, если во дворце узнают, что ты

учудила. Уже думала об этом, верно? Ну так вот, самое большее, что я могу с вами

всеми сделать – хорошенько всыпать и выкинуть на улицу. А эти затащат в

подземелья и будут пытать неделями, а то и месяцами. Потом казнят. Поняла?

Казнят! Всех!!! Знаю, ты хочешь сыночка – но ребенка мы тут не оставим. Оставить

тут мальца – подставить всех. Надо передать его какому-нибудь чужеземцу, пусть

хоть темесцу – и все...

Лачи вздрогнула, будто от удара. Падмалати была груба, порой жестока, и уж

точно хитра и цинична. А какой еще она могла быть, если первый клиент пришел к

ней в двенадцать лет, а до того не раз видела, что проделывали с ее матерью? Но

при всем том она была справедлива – и никогда не забывала о том, кто ей Лачи. И,

хотя Падмалати не раз доводила ее до слез, не позволяла никаких поблажек по

сравнению с другими женщинами заведения, Лачи всегда могла на нее рассчитывать.

Впрочем, как и остальные – не случайно все куртизанки ее неподдельно уважали и

даже, как ни странно, любили. Если с кем-то из подопечных случалась беда,

Падмалати в лепешку расшибалась, а помогала. Но сейчас Лачи стало страшно: если

мать не замечает этой опасности...

– Мам, а ведь если мы расскажем о ребенке такому купцу, он все поймет. Ты

уверена, что он не помчится на нас доносить – хотя бы ради денег?

А ведь это не дочь идиотка, а мать. Не заметить такого! «Старею, дурею...»

Падмалати поперхнулась дымом, закашлялась... и ласково коснулась щеки

единственной дочери. Единственной выжившей дочери.

– Далеко пойдешь, глядишь, и будут когда-нибудь называть этот дом "Цветником

Лачи". Ты права, сейчас нельзя дергаться. Ладно, оставь Нара...

– Према, мам, Према...

– Према? Имя подходящее. Сойдет. Так вот, оставь его себе, но – слышишь?!

Никому. Не. Показывай! И не говори о нем при клиентах. Лучше пусть он вообще не

живет в твоей комнате, поняла? Хотя бы первые год-два, пока все не успокоится.

– Спасибо, матушка!..

Едва она вышла – как нос к носу столкнулась с Субашини. Подруга дожидалась в

прихожей, сгорая от нетерпения. Увидев Лачи, Субашини накинулась на нее с

одним-единственным вопросом.

– Ну как? Что она сказала?

– Что все нормально, он останется у нас.

– Так и сказала? – спросила южанка. – Поздравляю, теперь ты мать.

Лачи обняла подругу – уже гораздо крепче. И в который раз пожалела, что нечего

подарить Субашини. Увы, все, что было у Лачи, было и у ее подруги.

– Ты такая хорошая...

Глава 11.

Сезон дождей в Джайсалмере – совсем не то же самое, что в Майлапуре, Фарахпоре

или даже Аркоте. В положенный срок, в месяце саван, свирепые ветры треплют

верхушки пальм, мчат по небу свинцовые, непроглядные тучи. Залпами тысяч осадных

мортир грохочет гром, лезвиями тальваров сверкают молнии. Потом на истомленную

зноем, растрескавшуюся от жажды землю обрушиваются первые капли – и миг спустя

разница меж землей и небом исчезает, а теплая дождевая вода хлещет сплошным

потоком – будто богиня плодородия и любви Амриттха и богиня дождей и счастья

Артавати опрокинули на землю ведро с водой.

Почти так же сезон дождей начинается и в Джайсалмере. Словно выгоревшее от

зноя небо нахмурилось многообещающими тяжелыми тучами. Но с неба хлещет не

водопад, заставляющий в первые же дни вскипеть реки и ручьи, выходить из берегов

пруды и озера, а жалкая морось, едва способная прибить горячую пыль. Сезоны

дождей никогда не баловали Джайсалмер, будто у заботливой Артавати до стоящего

на границе пустыни города вечно не доходили руки. И конечно, прозрачная кисея

дождей не могла остановить фортификационных работ – скорее, наоборот: прохладные

капли охлаждали потные спины кули и даже темесцев заставляли радостно улыбаться.

Дело спорилось, несмотря ни на что, стены военного городка росли не по дням, а

по часам.

Визжали пилы, скрипели повозки, стучали топоры и молотки, звенело кровельное

железо. День и ночь в лагерь прибывали повозки с деловой древесиной, гвоздями,

дверными петлями и крепежными элементами, кирки и лопаты вгрызались в спекшуюся

от зноя красноватую землю, углубляя рвы, отсыпая редуты, эскарпируя склоны

холмов и ставя частоколы. На насыпях в кавальерах мощных бастионов занимали

места дальнобойные кулеврины. Многие из них еще недавно стояли на стенах или

пылились в арсеналах Джайсалмера: по мирному договору, побежденные обязались

оставить себе несколько полевых пушек (для парадов, которые так любил Бахадур) и

самые старые и никчемные из настенных орудий в количестве не более пятидесяти.

Остальное подлежало передаче победителям. Наверное, джайсалмерские воины

плакали, как дети, отдавая врагу орудия и оставляя город беззащитным. По тому же

мирному договору разрушались артиллерийские заводы, горожане никогда больше не

смогут изготовлять пушки, а купить... Трудное это дело, когда город со всех

сторон окружают земли врага или его вассалов. Отдавая пушки, джайсалмерцы

отдавали остатки военного могущества и независимости...

Но самыми мощными, конечно, были доставленные на специальных повозках

королевские кулеврины и осадные мортиры, недавно отлитые на заводах Майлапура.

Возникни необходимость, они могли бы послать ядра прямо по высящемуся на

крепостной скале дворцу, и уж точно держали под прицелом весь город. Бастионы,

словно зубы исполинского чудовища, вгрызались в чужую землю.

Тот, кто рискнул бы атаковать военный городок, оказался бы сперва под огнем

королевских и просто кулеврин, потом мушкетов защитников, а уже у самой стены

под перекрестным обстрелом со стен и из фланков мощных бастионов. Тогда остались

бы сущие «мелочи» – преодолеть высокий гласис, прикрывавшую стены от прямого

огня насыпь за рвом. Потом те, кого не сметет с гласиса ураганный огонь в упор,

должны перебраться через широкий ров (отведенные для этой цели воды Лунимы

вызвали негодование жрецов, оголили южную стену Джайсалмера и доставили немало

хлопот земледельцам). Наконец, прямо из воды влезть на стену копий в пять

высотой: у города ведь больше нет пушек, способных разбить стены и внутреннюю

насыпь-валганг. А защищать военный городок станут две с половиной тысячи отлично

обученных и вооруженных воинов Двадцать Пятого полка. Такую крепость, по

темесским боевым уставам, штурмовать должна, самое меньшее, усиленная дивизия с

соответствующей артиллерией. Ни того, ни другого Джайсалмеру по мирному договору

не оставили. Зато крепостные батареи в любой момент могут устроить в городе, да

и в дворцовой крепости на скале, ад.

Наверное, джайсалмерцам стоило атаковать незваных гостей, пока военный городок

лишь начинали строить. Но даже если забыть, что такая атака станет началом войны

с Темесой, уничтожить целый полк не так просто. Тут нужен не трусоватый Бахадур,

а покойные Ритхешвар, Аштритхи и толковые военные, вроде покойных же Раммохана

Лала и равата Салумбара. Теперь, когда укрепления почти готовы, и местные

каменотесы достраивают казармы, Джайсалмеру остается лишь смириться с

присутствием в двух милях от городских окраин неприступной крепости чужеземцев.

– Сир сержант, – произнес подошедший Моруа, отдав Рокетту честь. – Вас

вызывает капитан Сюлли! Срочно.

– Раз срочно, иду. Моруа, пока я не вернусь, присмотри за туземцами.

– Есть, сир сержант, – отчеканил Моруа, принимая кнут. Рокетту еще не

доводилось пускать его в ход: каменотесы работали исправно, а хлестать

безответных людей не особенно хотелось. Тем более – соплеменников Рукмини и той

незнакомки, что появлялась во снах – хотя она-то как раз и перестала появляться

с тех пор, как в его жизни появилась эта смуглянка... Посмотрев на их жизнь

вблизи, Рокетт и сам не заметил, как перестал видеть в них «черномазых собак» и

увидел людей. Пусть совсем не таких, как его соплеменники, и все-таки людей. -

Работаем, работаем, не рассиживаемся!

Кнут взвился и полоснул... пока только землю. Наверное, Моруа обо всем этом не

мог и помыслить – ему ведь не довелось близко общаться с кем-нибудь из местных,

да и джайсалмери он знал неизмеримо хуже Рокетта.

– Рокетт, дружище, а эта черномазая, которую вы из деревушки вывезли... какова

она в постели? Может, дадите попробовать?

Рокетт поймал себя на том, что хочет треснуть друга – может, уже бывшего друга

– промеж глаз. Или хотя бы обругать погрязнее. Остановило сознание, что драку

увидят местные. Не дело, чтобы при них один северянин лупил другого. Неужели

этот парень тоже эрхавенец?

– Не твое дело, Моруа. Следи за каменщиками.

– Есть, сир сержант.

Рокетт быстрым шагом шел к палатке капитана. "А если его нет? – подумал он. Но

если командир Особой роты вызвал Рокетта, значит, ждет его там. – Интересно, что

мне собираются поручить? Хорошо бы в Джайсалмер сунуться – давно хотелось

посмотреть на столицу не с бастионов, а с улиц".

Побывать в Джайсалмере Рокетту так и не удавалось. Как и остальные, он

командовал дочерна пропеченными безжалостным солнцем, полуголыми потными кули,

месившими строительный раствор, таскавшими каменные глыбы и мешки с песком.

– Капитан Сюлли, сержант Рокетт по вашему приказанию прибыл!

Крупная, с коротким ежиком светлых волос голова капитана на мощной шее

высунулась из палатки. Сюлли тоже тяготился вынужденным бездельем – то есть, на

самом деле, он тоже сбивался с ног на стройке, только что сам не таскал глыбы и

не клал кирпичи. Но разве это дело для командира Особой роты? С тоской капитан

сражался так же, как все – душными вечерами, когда работы затихали, в

командирской палатке выстраивалась бутылочная артиллерия и рюмко-мушкетеры, и

ром с пальмовой водкой лился в луженые глотки до утра. Разумеется, одного

хмельного для того, чтобы забыться, не хватало. Ну, так на то и Особая рота!

Парочку отделений послали, якобы на разведку настроения людей, в окрестные

деревни. Неизвестно, как насчет разведки, а второе, тайное задание командира они

выполнили. С тех пор из палатки начальства каждую ночь доносился то плач, то

пьяный гогот.

Разумеется, пропажу заметили, кто-то даже явился жаловаться Бахадуру. Только

тот послал местных к Фанцетти, а тот к Меттуро. Ну, а Меттуро мог бы отправить

прибывших по второму кругу, но поступил честнее: отправил ко всем черномазым

демонам сразу. И был, по мнению темесцев, прав. По праву мушкета, праву

сильного, праву победителя. Рокетт в попойках не участвовал, но ничем больше

выказать своего неодобрения не мог.

– Заходи, Рокетт. Вольно. У меня для тебя радостная новость. Надоело боевому

разведчику черномазыми погонять?

Рокетт криво усмехнулся.

– Правда ваша, капитан. Но что делать, войны-то больше нет! И едва ли будет.

– Толковые командиры всегда нужны, – отозвался Сюлли. – Мало ли – бунты

начнутся, или Ствангар решит попробовать нас на прочность. Хотя нет, Ствангару

бы что есть сохранить, вот от контарцев да нортов всего можно ожидать. Помнишь,

я говорил, что помогу добыть направление на учебу?

– Слушаю, капитан, – Рокетт весь обратился в слух. Сбывалась самая смелая

мечта, которую он лелеял, покидая Эрхавен. Ради которой топтал чужую землю и

рисковал подвернуться под пулю на чужой, в сущности, войне.

– Меттуро дал добро. Завтра рано утром с отрядом отъезжющих на отдых выступай

в Тариссию, оттуда кораблем отправишься в Темесу. На месяц можешь заглянуть в

Эрхавен. За командировочными, рекомендацией, подорожной и предписанием зайдешь

вечером. Взвод пока сдашь Моруа, а потом подберем замену.

– Есть, сир капитан! – Но перед глазами, как наяву, встало лицо Рукмини, а

потом ехидная реплика Моруа. Если оставить ее тут – что с ней будет, такой

наивной и беззащитной? – Но... разрешите обратиться.

– Валяй. О вдовушке этой просишь?

– Да, сир капитан, – тон командира покоробил Рокетта, но сержант промолчал.

– Вообще-то это непорядок, не дело будущему офицеру с черномазой дурищей

возиться. Хочешь, бери ее с собой, впрочем, там она тем более чужая. И тут она

все равно никому не нужна. Не знаю даже, что посоветовать... И учти, на

довольствие никто ее ставить не будет. И каюту отдельную не выделят. Из своего

пайка кормить будешь.

– Да, сир капитан, – отозвался Рокетт. Слова командира вполне соответствовали

ожиданиям, пенять было не на что. Ну, кто такая несчастная полонянка для больших

чинов темесской армии? Скажешь им, что она живой человек, совсем как они сами -

ведь оскорбятся до глубины души! – Разрешите идти?

– Иди, – согласился Сюлли. – Хотя нет, постой.

Никогда на памяти Рокетта капитан не отдавал противоречивых указаний. Он

всегда знал, что делать, как и зачем – потому раз за разом выходил из боев

победителем. Эрхавенец изумленно вскинул на командира глаза. Наверное, так

повлиял на капитана мир и вынужденное сидение в лагере. "Наверное, это навсегда,

– подумал Рокетт. – С кем тут еще воевать?"

– Есть идея, – усмехнулся капитан, теребя ус. – Все-таки не дело везти ее за

тридевять земель. Кроме того, по их поверьям, переплыть море значит оскверниться

или что-то такое... Знаешь, оставь-ка ее тут. Скоро в Майлапур отправится обоз с

раненными – у Фанцетти есть потери. Если она сможет за ними приглядеть, ее можно

отвезти в родные места. В Майлапуре передадут купцам из местных, которые ведут

дела с ее краями – и с ними ее доставят домой.

Рокетт вздохнул. Сердце сжало недоброе предчувствие, все-таки, увезя девчонку

из деревни, он взял на себя ответственность – не перед людьми даже, а перед

Единым. Или все-таки перед Исминой? Но он был военным, а потому произнес лишь

одно слово:

– Есть!

Капитан Сюлли усмехнулся – он лучше самого Рокетта понимал, что беспокоит

молодого разведчика. Про Рукмини все понятно, но разве дело только в ней? Не зря

мальчишка часто и подолгу смотрит на огромный пыльный город за стеной, куда

стремился, но где так и не побывал?

– Хочешь в Джайсалмер? – спросил Сюлли. – Там еще побываешь – уже лейтенантом,

после училища. Не верю, что они не попытаются отомстить, мы даже не просто

одолели их в бою, а украли победу... Такого не простят. Упертый народ – уж я-то

знаю, мальчик, четверть века тут прослужил! А теперь можешь быть свободен.

Рокетт отдал честь, развернулся и вышел. Собирать особенно нечего, сообщить

Моруа приятную новость, и можно отсыпаться – завтра ведь вставать ни свет, ни

заря, и ехать за тридевять земель. Его ждала Темеса, но сначала... Сначала

Эрхавен!