Текст книги "Краденая победа"

Автор книги: Павел Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

из Эрхавена, ему позволялось то, что не позволялось остальным – при условии,

конечно, что остальные не видят. – Нам же сказали ни во что не вмешиваться!

– Мы и не будем, только посмотрим, что да как, – отозвался сержант. – Домой

вернемся – будем рассказывать, что видели настоящих языческих жрецов.

Бесшумными тенями, хоронясь во мраке, двое шли по темным улочкам. Песнопения

неслись над поселком, как свет путеводного маяка, без них они сто раз бы

заблудились. Наконец, двое вышли к высокой ограде из саманного кирпича,

перекрывающей улочку. Дальше дороги не было, судя по запаху, местные

использовали тупичок по прямому назначению, то есть справляли тут нужды. Где-то

вдали лаяла собака.

– Подсади, посмотрим, что там, – шепнул Рокетт. С плеч Моруа удалось

ухватиться за верх ограды. «Только бы не обвалилась!» – промелькнуло в мозгу, а

тело уже переваливалось на ту сторону.

Он оказался на хозяйственном дворике – но одного взгляда хватило, чтобы

понять: с храмовым подворьем это место не имело ничего общего. Скорее уж жилище

какого-то местного богача (все имущество которого, впрочем, не стоило и

месячного жалования подполковника Меттуро). Пригибаясь, Рокетт пробрался поближе

к дому и затаился меж двумя высокими поленницами и какими-то медными кувшинами.

В одном лежали какие-то пряности, провонявшие весь двор. От их соседства Рокетт

едва не застонал, но все-таки нашел в себе силы замереть. Если тут, у этих, нет

собачек, можно вообще ничего не бояться.

Рокетт разглядывал дом. По всему видно, семья одна из самых богатых и

могущественных в селе, кто попало двухэтажный просторный дом соорудить бы не

смог. Даже отсюда, с заднего двора, дом впечатлял. Конечно, не дворец раджи, но

по местным меркам очень даже серьезно. Несмотря на поздний час там, в окне на

первом этаже мерцали красноватые отблески лампы или лучины, слышались голоса.

Говорили на джайсалмери с добавлением слов из аркатти. Многие слова были

непонятны, но основное он понял, все-таки Сюлли не зря учил местным наречиям,

приговаривал, что "разведчик, не знающий языка – рыба, не умеющая плавать, или

непорочная шлюха". Ну, насчет шлюх Рокетт не был уверен: бывают такие "честные

девушки", что уж лучше куртизанки. А насчет рыбы Сюлли прав, и насчет разведчика

тоже... Рокетт обратился в слух, пытаясь разобрать фразы.

– На чем мы остановились, почтенный Кусро? – спросил хриплый от волнения

мужской голос. Рокетт окрестил его «продавец». – Сколько дадите? Мушкеты ведь,

не девчоночьи побрякушки! Слышал я, там целую роту тепленькими взяли!

– На перевале?

– Еще бы не взяли, они в Сонную лощину сунулись, в месяце ашадх, в полдень и в

безветренную погоду, да ползли, как змеи. – Кусро, прозванный Рокеттом

«продавцом», обладал тоненьким, но еще более противным голоском. – Странно, что

никто не помер... А там вроде бы девки проходили, еду солдатам несли. Они

мушкеты отняли, дурней разбудили – и погнали толпой. Недавно выпустили. Таких и

в плену держать – себя не уважать.

Раздался сдержанный смех, говорившие явно опасались разбудить домашних.

– А стволы откуда взял? Не верю, чтобы старый хрыч Салумбар хоть один

выпустил!

– Так ведь он, как приказ пришел темесцев пропустить, вообще обо всем забыл,

власть сотнику своему передал. Как же его... Молодой-то этот парень неглупый,

воевать не дурак, а в хозяйстве ни на грош не смыслит. Грех не погреть руки,

пока не заматерел. Много стволов, воз вон насобирали. Нам с тобой без

надобности, но, может быть, еще кому-то сбыть удастся?

– Ага, сейчас! – буркнул собеседник. – Разве что Санджне, трактирщице! За

ночку бесплатно авось согласится, хоть мы и не ее касты...

– Да Санджне плевать, с кем – хоть с темесцем, хоть с маллом, хоть с

подметальщиком, лишь бы денег дал! И куда ее муж смотрит?

– Да он же, небось, все забирает, что ему? Хотя я бы скорее помер, чем такие

деньги взял!

– Ладно тебе, какая бы не была Санджна, у нее-то муж живой, а у вашей

Рукмини...

– Какая она наша? – в спор двух мужчин вмешался высокий, противный женский

голос. – С Майлапура южанка, малла она. Как раджа Ашт-Ритхи на юг ходил, привел

мамку ее. Самой ей тогда пять лет было... Собака, мужа сглазила – и помер он,

жену новую не попробовав. Сглазила брата, как есть сглазила!

– А сколько ему было-то?

– Да немного, всего-то шестьдесят восемь, – усмехнулась женщина. Теперь ясно -

голос старушечий, дребезжащий. «Бывают же такие – что в Эрхавене, что тут!» -

подумал Рокетт. – Да он же еще совсем здоровый был, наш Саттар. Побойчее

мальчишек иных... К Санджне, как Рупали померла, каждый вечер ходил...

– Вот и доходился! Ладно, – оборвал излияния старухи один из мужчин. – Иди

спать. У нас дело есть.

Кряхтение, суетливое шарканье по земляному полу.

– Так что стволы? – повторил вопрос «продавец» Кусро. "Наши-то интенданты хоть

едой торгуют, на оружие не замахиваются!" – Почем берешь?

– А почем даешь?

– Ну, сотен пять золотом, из уважения к сединам вашей почтеннейшей матери.

– Охренел? Я тебе что, раджа или темесский купчина? Красная цена этому дерьму

– полсотни!

– Ладно, не ворчи. Я знаю, товар новый, неосвоенный, это тебе не гашишем и

аракой торговать... Но поверь, за них ты тысячу выручишь, а если сообразишь,

кому продать, то и две. Ладно, пусть будет четыре сотни с половиной.

– За четыре сотни можно воз гашиша купить, на весь Джайсалмер хватит, да еще

на Мератх и Маюрам останется! Сотню еще можно дать...

– Сотню?!

Спор был долгим, его Рокетт пропустил мимо ушей. Наконец, сошлись на трехстах

золотом, и тон сразу изменился, став, как и вначале, елейно-благожелательным.

Больше всего сержанта заинтересовали слова о мушкетах. Если удастся вернуть

оружие, над Особой ротой никто не будет смеяться. "Где они его спрятали? Может,

обмолвятся?"

Двое продолжали спорить, и Рокетт с пятого на десятое, но понимал их болтовню.

Речь то и дело сбивалась на эту самую Рукмини, пару раз в мужской разговор

вклинивалось злобное шипение старухи. Рокетт долго не мог понять, в чем вина

Рукмини, наконец вспомнил, что Сюлли рассказывал о здешних вдовах. Сержант

поймал себя на том, что неподдельно жалеет незнакомую девчонку, даже

прикидывает, а не получится ли ее вытащить? Из обрывков разговора легко

представить весь ее жизненный путь – и услышанное ему не очень-то понравилось.

Нельзя так обращаться с женщинами, обычай обычаем, а тут надо быть полной

скотиной.

Рукмини и вправду родилась на юге, за Майлапуром, а в эти края попала в 1552-м

году, пяти лет отроду. Тогда Аштритхи добился последнего успеха во Второй

Темесской, прорвался на юг и осадил Майлапур. Он был в одном шаге от

окончательной победы, если б удалось стереть чужеземную крепость с лица земли...

Но не удалось – только ограбили окрестности города, область Маллию, какие-то

отряды дошли едва ли не до Таликота. Насмотревшиеся за двенадцать лет войны

всякого, северяне грабили, жгли, насиловали, убивали, а тех, кто приглянулись,

угоняли в полон. Одной из них и стала некая Судхия с пятилетней дочкой Рукмини.

Им, правда, повезло. Дочь обещала стать редкой красавицей, и ее повенчали с

десятником или, по-новомодному, сержантом Саттаром, и на Север везли в повозке,

а не вели пешком, как других.

На новом месте родня Саттара сразу взяла их в оборот. Когда сержант вернулся с

юга, ее быстренько повенчали, и на долгие годы мать и дочь стали, считай,

рабынями на чужбине. Им не с кем было перемолвиться, так как обе знали лишь

несколько слов на джайсалмери. Зато местные повесили на них все заботы, какие

только смогли, а сами наряжались и прихорашивались. И не колебались, если что не

так, распуская руки.

Двух полонянок утешало одно: с каждым днем близился срок, когда Рукмини

исполнится пятнадцать (этот возраст считался достаточным для первой брачной

ночи), в спальню к ней войдет муж, и у них родится сын. Случись такое -

отношение к ним в доме враз бы поменялось, жена, подарившая мужу сына,

почитается во всем Аркоте. Может, со временем даже и забыли бы о ее

происхождении... Ждали сначала Рукмини и ее мать, а после смерти Судхии она

одна. Рукмини не задумывалась, как будет жить с человеком на полвека старше ее,

да еще не забывающим дорогу в трактир к Санджне. Не испытывала она и особой

любви к нему, ставшему, пока формально, ее мужем. Тот, впрочем, и вовсе ее не

замечал, предпочитая, как открыто говорили во всем доме, "наслаждаться

прелестями трактирщицы", впрочем, уже за несколько лет до свадьбы он бросил

любимое развлечение, и Санджна на всю деревню сомневалась, что из этого брака

что-то получится. Стоило бы родне послушать опытную женщину, подумалось Рокетту.

А может быть, они и понимали, что к чему, но покойный муж был таким упрямым...

И день настал. С рассвета до самого вечера Рукмини и старшая хозяйка прибирали

дом, готовили угощение «молодому», украшали брачное ложе. На свадебный пир,

устроенный по такому случаю на весь квартал, собралось множество гостей.

А вечером между супругами произошло то, что обычно и бывает, когда ему под

семьдесят, а ей пятнадцать. Но и бессилие престарелого мужа, пока он был жив -

еще полбеды. Хуже то, что три недели спустя муж заболел – укусила его какая-то

тварь, на которые столь богат этот край. И осталась несчастная южанка

одна-одинешенька на чужбине. Вдовой. Овдовей она лет в пятьдесят, принеся роду

трех-четырех взрослых сыновей, ее судьба была бы не так горька. Даже если бы

были дочери – все было бы получше. Но она лишилась мужа сразу после свадьбы, не

то что не родив хоть одну дочку, но и не познав «соли любви». Что это, как не

свидетельство ее страшных грехов в прошлой жизни? С этого дня с нее сорвали все

украшения и наряды, обрили наголо, заставив носить белую, как снега гор Чаттан,

траурную талху. Ей запрещено было выходить не то что из дому – даже во двор.

Зато самую тяжелую и нудную работу, какая только находилась в доме, поручали

именно ей. Вдобавок племянник умершего, по каким-то здешним обычаям имевший

права на вдову дяди, стал открыто домогаться ее близости. То есть так

представлял ситуацию Рокетт. Сам-то «покупатель» говорил, что "предлагал же ей

не упрямиться и открывать мне, когда жена надоест – ну, а раз нет, пусть

помучается".

Выход у нее, впрочем, был, и назывался он – сати. Взойти на погребальный

костер мужа. Она не решилась, прах Саттара упокоился на дне священного храмового

водоема, но обряд можно провести и позже. Достаточно положить на колени тюрбан

мужа – и тогда она в следующих семи рождениях будет женой Саттара ("А ей оно

надо?" – подумал Рокетт). В погребальном костре сгорят все грехи ее и мужа, и

она вроде бы даже станет духом-покровителем рода, а место совершения обряда

будет увековечено стеллой с изображением женской руки: в Маюраме, да и Майлапуре

Рокетт такие видел. На совершении обряда настаивала старуха, сестра покойного

Саттара, а сын покойного, имя которого Рокетт так и не услышал, говорил: "Сперва

пусть исполнит другой долг". Безвестной Рукмини предлагался небогатый выбор, и

Рокетт поежился, представив, каково ей сейчас: погребальный костер или

исполнение обязанностей проститутки, но бесплатно. «Повезло же ей с родней...»

Отвлек Рокетта от размышлений, а спорщиков от дел торговых и семейных чистый и

глубокий звон опрокинувшегося медного кувшина. Рокетт запоздало вспомнил, что

Читтапур как раз и славился своими медниками, их изделия можно увидеть не то что

в Джайсалмере – в Аркоте и Тариссии. А уж оттуда чеканные кувшины изумительно

тонкой работы попадали на темесские каравеллы – и в Майлапур, а то и за море, в

саму Темесу. Миг – и ему под ноги упал кто-то миниатюрный. Ребенок? Но крыльями

подстреленного лебедя взметнулся анчал снежно-белой талхи, а когда Рокетт увидел

наголо обритую голову и худенькие, лишенные даже дешевых стеклянных браслетов

руки, он понял: его (и себя заодно) выдала та самая Рукмини. "И что ей не

спалось?" – подумал он.

Собеседники отреагировали мгновенно. Тонкая, поставленная скорее для виду, чем

для реальной защиты дверь отворилась, и трое вывалились наружу. «Продавец»

держал в руке пистоль из тех, трофейных, в руке «продавца» сверкнул широкий и

кривой палаш-тегха. Нож у Рокетта в руке, конечно, тоже был опасным оружием – но

не против настоящего оружия. Однако все трое не прошли жестокой школы капитана

Сюлли. Из-за их спин высунулась женская физиономия, отчего-то напоминающая

крысиную.

– Говорила же дуракам – место ей на погребальном костре! – заявила старуха,

первой вычислившая, кто опрокинул кувшин.

– Матушка, ты была права, – произнес «покупатель» с тегхой. "Толку-то от нее в

тесноте..." – пронеслось в голове Рокетта. – Так мы и сделаем. Эй, а кто это

тут? – Это он заметил Рокетта, успевшего подхватить падающую девчонку.

Зря они переговаривались! Рокетту хватило времени отпустить девчонку и, одним

прыжком преодолеть расстояние до «покупателя». Кинжал взлетел и опустился, а

ценитель чужих вдов взвыл дурным голосом. Грохнул выстрел Кусро, но «продавец»

то ли успел принять араки, то ли от страха тряслись руки. На груди «покупателя»

расплылось кровавое пятно, выпуская тегху, «верный сын» осел на поленницу.

Загремели, рушась сверху, дрова. Рокетт подхватил оружие, но пускать его в ход

не стал: он коротко, но неотразимо ударил Кусро локтем в лицо. Рукав форменного

камзола враз потемнел от крови, нос с противным хрустом сломался, а вороватый

интендант осел в пыль. Только тут, словно очнувшись, тихонько от страха

взвизгнула Рукмини. Прыжок – и пистоль оказалась нацелился в лицо старухи.

– Матушка, прошу вас, не делайте глупостей, – на разбавленном темесским

джайсалмери произнес Рокетт. – Лучше помогите допросить господина Кусро.

Старуха оценила нацеленный ей в лицо пистоль по достоинству. Ее выдержке

(как-никак, на ее глазах только что погиб сын) можно было позавидовать. Она

рявкнула дрожащей от страха юной вдове:

– Рукмини! Облей его водой!

Девушка ловко подхватила последний кувшин, чудом не опрокинувшийся в драке,

вода выплеснулась в лицо Кусро, но тот даже не пошевелился. "Погиб, что ли? И

плевать, таким, как он, не стоит жить". На миг Рокетт встретился взглядом с

Рукмини, потерявшей в суматохе драки покрывало и боящейся его подобрать. Ему

показалось, или в черных, как аркотская ночь, глазах вспыхнуло злорадство?

Хорошо бы. Если оружие удастся найти, позарез нужны помощники. Всемером сотню

стволов и хоть немного пуль и пороха перетаскать ох как непросто. Знающая

местность помощница очень даже пригодится.

– Матушка, вы не знаете, случаем, где этот Кусро стволы хранил? -

издевательски-вежливо спросил Рокетт. – Пристрелю ведь!

– Стреляй, мне все равно, – недобро усмехнулась женщина. – Мужа нет, сына

убили, брата сглазила эта мразь. Но где хранится товар – не скажу.

«Так она тоже вдова! Что ж так бедняжку ненавидит?»

– Я знаю, – заикаясь от собственной смелости, произнесла Рукмини. – Они

привезли товар, уже сгрузили, оставалось оплатить. Я видела, как воз к воротам

подъехал. А на нем железное звенело.

– Будь ты проклята! – брызжа слюной, зашипела старуха.

– Покажешь? – спросил Рокетт.

Девчонка заколебалась – сделав этот шаг, она сжигала за спиной все мосты и

оставалась совсем одна в чужом краю. Но решение она уже приняла. Мол, тут

чужеземцы – и ночной гость чужеземец. Хуже не будет, потому что хуже просто

некуда.

– Я покажу, – тихо произнесла она. – Но скоро проснется все село...

– Ничего, вперед пустим ее, – отозвался Рокетт. – Другие сыновья у этой

красавицы есть?

– Да... И они...

– Как этот красавец, кое-какие права на дядину вдовушку имели, – Рокетт

усмехнулся, но осекся, увидев, как сжалась девчонка, замолчал. "Ведь совсем

маленькая, почти ребенок – куда такую в жены!" – Они, конечно, скоты, но в свою

мать, думаю, ничего тяжелого не бросят и стрелять не будут. Где оружие?

Вслед за Рукмини он проскочил через внутренний дворик, со всех сторон

окруженный крытыми галереями дома, пробежал какими-то покоями, умудрившись на

ходу перезарядить пистоль. Со второго этажа выскочил здоровенный полуголый

мужчина, сжимая в руках нож для разделки фруктов. Рокетт вырвал у Рукмини

увесистый позолоченный кувшин, который она неизвестно зачем прижимала к груди.

Вспомнил, что даже на базаре в Майлапуре, не говоря уж о Темесе, такой стоит

больше его месячного жалования. И метко бросил в подбегающего. Ломая перила,

мужчина грохнулся с лестницы на ковер и замер без движения. Наверное, не убитый,

а только оглушенный. И к лучшему: Рокетт не любил убивать, когда была

возможность избежать убийства.

Под ударом ребристой подошвы солдатского сапога легкая входная дверь слетела с

петель из древесной коры. Они оказались на переднем дворике, занимавшим

пространство между парадным взводом и воротами в ограде. Дорожку даже вымостили

булыжником. По краям шелестели огромными листьями высаженные в несколько рядов

пальмы. Повозка была подведена к воротам совсем недавно, лошадей не успели даже

выпрячь, только повесили им на шеи торбы с овсом, да поставили ведра с водой.

Господин Кусро торопился вернуться в крепость, пока не обнаружилась недостача

вместе с его отсутствием.

Рокетт загнал старуху в повозку, одним прыжком влетел следом, наспех ощупал

один из мешков. Так и есть, мушкеты. Так, а вот тут явно пистоли, а вот холодное

оружие в ножнах.

– Прыгай сюда! – крикнул он Рукмини. Но девушка впала в ступор: похоже, до нее

только сейчас дошло, что чужеземец чужеземцу рознь. Одно дело просто чужие люди,

как эти джайсалмерцы, и совсем другое – иноверцы-завоеватели, про которых

покойный муж рассказывал, что они воровали невест чуть ли не от священного огня.

Ими становились нагрешившие в прошлом так, что не стали даже неприкасаемыми. Но

стоило вспомнить лица племянников покойного мужа, как девушка сама полезла в

повозку. Рокетт втянул ее на мешки с оружием и хлестнул лошадей. Ржание, грохот

копыт и колес по брусчатке...

Массивные, обитые железом ворота без пушки или тарана было бы разбить, но

старуха крикнула пожилому привратнику:

– Открывай немедленно!

На совесть смазанные мощные петли провернулись без скрипа, ворота разъехались

в стороны, под лошадиное ржание повозка рванулась на улицу. Из-под копыт

шарахались высунувшиеся на шум селяне, над головой свистнула стрела, другая

воткнулась в мешок и звякнула об оружейное железо в полупальце от головы вдовы.

Рокетт в ответ разрядил пистоль, попал или нет, в темноте было не понять, но

стрелять вроде перестали.

Вывернувшись из какой-то подворотни, впереди показался Моруа.

– Тпру! – невзирая на топочущую за спиной толпу, крикнул Рокетт. Лошади

команду не поняли, но натянувшиеся поводья заставили их притормозить. Не

остановиться, конечно, а чуть сбросить скорость – как раз настолько, чтобы Моруа

смог ухватиться за край повозки, подтянулся и перевалился. В повозке сразу стало

тесно.

– Мушкеты стащил? – радостно изумился Моруа, потроша один из мешков.

– И остальное наше оружие, – добавил Рокетт.

– Да ну! – покрутил Моруа головой. – Ты ловкач!

– И вовсе не я, а интендант нового равата Кангры. Он спер трофеи и приволок

продавать.

– А девка эта? – он не боялся обидеть Рукмини: разговор велся по-эрхавенски.

– Вдова она, видишь талху? У нее выбор – или на костер вслед за мужем, или

подстилкой для племянников стать. Она мне помогла найти стволы. Вторая – сестра

муженька. Заложница.

– Она тут лишняя, – усмехнулся Моруа. – Все равно толпа отстала.

– Твоя правда, – отозвался Рокетт и повернулся к старухе. – Ты! Сейчас мы

притормозим, а ты слезешь и пойдешь назад. Увидим, что шпионишь – пристрелим без

всяких!

Со скрипом старая повозка затормозила. Старухе не пришлось повторять: не по

возрасту ловко она спрыгнула с возка и исчезла во мраке. Рукмини вздрогнула.

Теперь он полностью зависима от белолицых северян...

– Не бойся, мы тебя не обидим, – сам себе дивясь, почти правильно произнес на

джайсалмери Рокетт. – Не бойся.

Как ни странно, они даже не заблудились в паутине улочек. Выскочили на простор

поля. Загнав повозку на обочину, Рокетт отправился туда, где оставил своих

солдат. В повозке стало еще теснее, зато теперь они были в сборе. Место на

облучке занял Моруа.

– Куда теперь? – спросил он.

– К остальным. Вернем оружие – тогда опасаться будет некого.

За пределами села их не преследовали: сыновья почтенной вдовы смекнули, что

село посетили темесские солдаты, а в повозке было оружие. Нарваться на мушкетную

пулю никому не хотелось. Можно было дать лошадям передохнуть. Теперь повозка

ехала не быстрее пешехода, сидел в ней один Моруа и Рукмини, а остальные,

вооружившись мушкетами и саблями из одного мешка, шли вокруг нее. Так они и

двигались, пока не встретили отдыхающих в уютной лощине солдат. Забыв обо всем,

к повозке подбежал сам Сюлли.

– Что привез, Рокетт? Неужто оружие?

– Ага, – отозвался сержант. Теперь никто не посмеет его попрекнуть эрхавенским

происхождением. Ему пожимали руку, хлопали по плечу, допытывались, как он добыть

оружие, смеялись над вороватым интендантом, обманувшим самого себя. Мушкеты,

шпаги и пики расходились по толпе, на глазах превращавшейся в воинскою часть.

Теперь можно маршировать на Джайсалмер прямо по тракту, не хоронясь от лихих

людей. Если тут и есть разбойники, таких банд, которые могли бы угрожать целой

роте, нет и быть не может. Разве что армия – но ей, даже реши новый раджа

сражаться, хватит и остального Двадцать Пятого пехотного.

Последним к Рокетту подошел сам Сюлли. Пожал руку и отсалютовал возвращенным

кортиком.

– Рад, что не ошибся в тебе, Леруа. Сам-то ты хоть понял, что для нас сделал?

Трибунала можно не бояться. Но я не успокоюсь, пока не пошлю тебя в Майлапур

учиться. Ты наверняка справишься. И награду заслуженную получишь. Благодарю за

службу! Благодаря таким, как сержант Рокетт, мы и завоевали эту страну. А что до

этой... Рукмини, верно? В общем, отвези-ка ее в Майлапур. Вдруг там кто-то из ее

родни остался.

– Есть, сир капитан! – отчеканил Рокетт. – Какие будут приказания?

– Какие еще приказания? – капитан изо всех сил старался казаться этаким

строгим отцом-командиром, но получалось плохо – он сиял, как новенькая монетка.

– Рота, стройсь! На Джайсалмер шагом марш!

Скрипнула повозка, сапоги слитно ударили в пыль, клацнули примыкаемые к

стволам штыки, и колонна, выйдя на Джайсалмерский тракт, споро зашагала на

восток. На сей раз никто не дерзнул высунуться из домов, не то что выстрелить,

когда рота вступила на улицы Читтапура. Но Сюлли не скомандовал обыскать село:

те, кто здесь живут, и так получили по заслугам. Промаршировав по ночным

улочкам, рота двинулась дальше. Несмотря на успех, Рокетта не отпускало чувство

опасности: если удача сама идет в руки, жди беды. Неприятное предчувствие ушло

лишь четыре часа спустя, когда в предрассветной мгле роту встретил выставленный

темесцами пикет. Здесь Сюлли получил приказ от Меттуро: двигаться в разбитый

полком лагерь в двух милях от городских стен, на южном берегу реки Лунима, по

приходе расположить роту на отдых, а самому идти на доклад к Меттуро.

Отделение Рокетта получило старую, но все еще прочную палатку в центре лагеря.

Дневная жара успела смениться предрассветной прохладой, после долгого пути спать

было одно удовольствие. Рокетт и сам не заметил, как провалился в сон, едва снял

сапоги.

Глава 10.

После пыльной бури улицы устилала горячая, мягкая пыль. Ноги Лачи

проваливались едва не по щиколотку, оставляя за спиной четкие следы босых

ступней. «А если погоня? – обожгла мысль. – Если они пошлют погоню?» Цепочка

следов, ведущих из дворца, в такое время могла говорить о многом, а уж когда

обнаружат пропажу наследника... Поразмыслив по дороге, Лачи поняла: самое

обидное, кто бы во дворце не победил, похищение ребенка они не простят. Для

мятежников она пособница прежнего правителя, утаившая наследника престола и

подвесившая над их головами меч. А для законного правителя она – похитительница

наследника престола и, возможно, убийца кормилицы. Тоже ничего хорошего. Едва ли

рани станет разбираться, зачем она треснула ту тетку со шнурком. А сам шнурок...

Что ж, может, она сама его и вложила в руку кормилице, чтобы свалить на нее

вину. Когда Лачи поняла, во что ввязалась, несмотря на жару, по спине покатился

холодный пот. Но отступать было некуда. Во дворце шла резня, если ее кто

застукает с младенцем на руках...

Оставалось одно: бежать домой, и надеяться, что пыльная поземка заметет следы,

а на улицах ни у кого не возникнет вопросов насчет богато расшитых пеленок. Лачи

чут не плюнула от досады: любой любопытный дурак может погубить и ее, и

маленького Нарамсимху. Лачи пошла быстрее, выбирая самые безлюдные улицы, пару

раз пробиралась через какие-то грязные подворотни. Пратап и Амрита сто раз бы

тут заблудились, но огромный грязный город был ее домом, Лачи уверенно

пробиралась в лабиринте загаженных улиц, тупичков и пыльных двориков.

Пока ей везло. Стояла липкая духота, какая бывает в преддверии сезона дождей

(в Джайсалмере, увы, не такого уж влагообильного), из пустыни тянуло горячим

ветром, не освежающим, а усиливающим зной. Песок не спешил подниматься в

прокаленные небеса, но причудливыми змейками волочился по земле. Судя по

полузанесенным следам, она оказалась права, следы скоро исчезнут под слоем пыли.

Значит, опаснее люди. Лачи решительно свернула туда, где почти не рисковала

столкнуться с прохожими. Возникла мысль пробраться в сад рани, где они с Амритой

и Пратапом побывали вчера – отсюда не так уж далеко. Но как только хватятся

наследника, там, наверное, поищут в первую очередь. Неизвестно, не схватят ли

ее, вместо того, чтобы помочь. Нет, нужно добраться до дома. Тетушка Падмалати

сообразит, что делать.

Здесь вроде бы глухой тупик, но Лачи знает: полуосыпавшуюся саманную стену

можно перелезть. Дальше – знавший лучшие времена (три года назад его хозяин даже

взял Лачи к себе на ночь, став одним из первых в ее жизни «гостей»), а ныне

вовсе обнищавший дом. Стены покосились, когда-то зеленая пальма засохла и мертво

торчала в раскаленном добела небе: из небольшого колодца у дверей ушла вода.

Девушка ловко проскользнула мимо дряхлого пса, разомлевшее от жары животное

лениво гавкнуло и, убедившись, что гостья не лезет в дом, замерло. А Лачи уже

протиснулась через пролом в стене в соседний двор.

Надо быть осторожной: живущий тут кузнец незваных гостей не любит. Теперь

взобраться по штабелю дров до верха ограды, и, моля светлую Эшмини, чтобы не

зацепилась юбка, спрыгнуть вниз. Каменистая земля больно дала по босым ногам,

скрытый в песке камень ободрал ступню до крови. Лачи зашипела от боли, до сих

пор мужественно молчавший младенец от толчка проснулся и захныкал, но вскоре

перестал. Успокоилась, превозмогая боль и решительно шагая по раскаленному

песку, и Лачи. Может, наследник царского рода, десятков поколений воинов и

правителей, унаследовал их стойкость и отвагу и поделился ими со спасительницей?

Наверняка знают только Боги. Именно теперь Лачи поняла: все будет хорошо, она

справится.

Еще парочка унылых, пыльных улиц (и хорошо, что пыльных, горячий песок скрыл

всякий хлам и гниющие отбросы, поубавил рвущий нос смрад). В полуденный зной

улица была пуста, лишь отощавшая от бескормицы пегая священная корова

невозмутимо рылась в пыли, выискивая хоть что-то съедобное. "Она ищейкам не

выдаст!" – подумала Лачи.

Наконец девушка приметила знакомые очертания домов. Квартал Марджани имел

такую славу, что даже появиться на его окраине было для женщины несмываемым

позором. Это клеймо распутницы – на всю жизнь, возможно и на весь род. Это повод

для грязных сплетен на весь квартал. Мужчинам проще: о них, конечно, тоже

болтают, если под вечер, посчитав выручку за дневные труды, те отправляются на

поиски развлечений в квартал Марджани, но им на это плевать. Что уж говорить о

репутации родившихся и живущих там женщин? Если кто-то из них выбирался в город,

на базар, в кабак или просто погулять – порядочные женщины презрительно шипели,

а некоторые и плевали им вослед, и уж точно не позволяли детям играть с дочерьми

этого квартала. И это еще полбеды: могли избить до потери сознания, отдать на

потеху страже, ограбить. Когда-то Лачи это невероятно обижало, теперь она

привыкла. В конце концов, что с них возьмешь? Зато ночью кто-нибудь из них

наверняка припрется в квартал Марджани и отдаст последнее за часик наслаждения и

иллюзию любви.

«Наконец-то!» – сердце Лачи затопил восторг: перед глазами знакомая с детства

дверь. Вроде бы и не дворец, но достаток его обителей чувствуется во всем – в

основательных каменных стенах, в облицованных мрамором ступенях порога,

покрывающих стены узорах из изразцовых кирпичей, в украшенных затейливыми

витражами, доставленными с севера, окнах. Но в отличие от настоящих дворцов,

закрытых для посторонних, двери этого дома открыты для каждого... точнее,

каждого, способного заплатить. И желающие находятся, находятся каждую ночь!

Потому что за воротами посетитель попадает в сказку из благоуханного дыма,

музыки, танцев и песен, вина – и женской ласки. Слава заведения госпожи

Падмалати распространилась далеко за пределы Джайсалмера, даже придворные

аркотского падишаха почитали за честь провести тут ночь-другую, оставив госпоже

Падмалати и ее питомицам умопомрачительные суммы. Порой – и не только золото.

Может быть, в жилах Лачи текла кровь одного из них – чем Лиангх-Аррет не шутит?

Если это так, для усыновления Нарасимхи она достаточно знатна.

– Кто? – спросил привратник.

– Я, – ответила Лачи.

Массивная дверь, память о лучших временах заведения Падмалати и всего

Джайсалмера, отворилась. Совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы хрупкая

девушка могла войти, но горячий ветер не успел принести пыль. Слуга-привратник,

лысый сутулый старик в одном грязно-белом дхоти, усмехнулся:

– Мы тебя обыскались, а госпожа Падмалати, – злорадно усмехнулся старик. -

Падмалати сказала, что как найдет, шкуру спустит.

– Мне-то, может, и спустит, – огрызнулась девушка. – А тебе тем более, если

узнает, что ты ее «госпожой» не зовешь. – Она у себя?

– Где ж ей еще быть, иди давай!

Наскоро ополоснув в бронзовом тазу с водой ноги, Лачи направилась вглубь

помещения. Вспомнились слова подружки, сказанные одному из клиентов: "Хоть

работа у нас и грязная, но в нашем доме всегда чисто". Незачем пачкать тщательно

подметенный и помытый пол грязными ногами. В коридорах царит таинственный

полумрак, старинные ковры глушат звуки шагов. Мрак разгоняют небольшие бронзовые

светильники, подвешенные там, где на стенах изображены картины... Словом, того,

что и составляло единственную профессию Лачи. Говорят, их писали еще в пору