Текст книги "Русская судьба"

Автор книги: Павел Жадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

6. В городском управлении Пскова

Наш отпуск в Берлине пролетел быстро и в конце августа 1943 года мы с Игорем выехали в Варшаву. Там в то время находились председатель Союза В.М.Байдалаков и член Исполнительного бюро НТС Георгий Сергеевич Околович, руководивший в центральной и северной части оккупированной России работой организации. (На юге России ею руководил Евстафий Игнатьевич Мамуков). Георгий Сергеевич, или ГСО, как его называли, ходил в 1938 году нелегально через границу в Советский Союз, и пользовался у нас всеобщим уважением как опытный подпольщик. На совещании с ним было решено, что возвращаться в электротехническую фирму нам нет смысла. К тому времени Союз уже имел разветвленную сеть своих ячеек на оккупированной территории. Важно было проникать в местные органы гражданского управления и извлекать их из-под немецкого влияния, придавать им черты будущей русской, а не немецкой власти. Соответственно и мы получили новое назначение.

Нас направили на конспиративную квартиру, где уже жили три члена Союза в ожидании отъезда в Россию. Там мы задержались на неделю. ГСО сообщил, что я поеду во Псков, работать вместе с уже прибывшим туда Андреем Тенсоном, а Игорь поедет в Смоленск. На мой вопрос, как быть с проездными документами, ГСО ответил: «Вы же революционеры, доставайте себе документы сами». Но посоветовал, как это сделать. Мы решили использовать бумаги от «Frommer und Scheller» для получения Marschbefehl, и изготовили себе направления в Псков и Смоленск на электротехнические работы. С ними мы пришли в учреждение, выдававшее проездные документы. Их взял унтер-офицер и отнес в смежную комнату. Сидевший там офицер потребовал наши паспорта, к чему мы не были готовы. Пришлось их отдать. Офицер просил нас вернуться на следующий день в 10 утра.

Мы опасались, что офицер запросит по телефону фирму «Frommer und Scheller», выяснит подлог, и вместо Пскова и Смоленска мы попадем в кацет (так немцы сокращенно называли свои концентрационные лагеря, KZ). На следующее утро в 10 часов мы с трепетом явились к офицеру. Ни слова не говоря, он вынул из стола наши паспорта и бумаги и вручил нам. Мы сообщили ГСО о нашей удаче, но не переставали удивляться, как офицер мог не заметить штемпеля «действителен только в районе Берлина» на наших паспортах.

В первых числах сентября 1943, получив инструкции и нужные адреса от ГСО, Игорь поехал через Брест и Минск в Смоленск, а я через Белосток – Гродно – Вильно и Остров, во Псков. Поезд состоял из товарных вагонов и только один пассажирский вагон шел до Пскова. В Варшаве он был битком набит, но когда подъезжали к Острову, в вагоне осталось четыре человека в штатском и три офицера в форме РОА (Русской Освободительной Армии). Когда поезд вошел в прифронтовую зону, в вагоне появился унтер-офицер и стал проверять документы. Бумаги электротехнической фирмы он мне вернул, а Marschbefehl положил себе в карман. Я просил отдать документ, но унтер-офицер ответил: «Если хотите доехать до Пскова, сидите смирно».

Я не был уверен, как без Marschbefehlen смогу выйти со станции: фирмы «Frommer und Scheller» во Пскове нет, а паспорт свой, действительный лишь в районе Берлина, я показывать не могу. Поезд уже приближался ко Пскову, а я все еще не придумал, как избежать проверки документов. Я решил познакомиться с офицерами РОА, капитаном и двумя поручиками, и с ними пройти со станции в город. Но после короткого разговора почувствовал, что мне лучше с ними не связываться. Позже выяснилось, что все трое на самом деле работали в отделе немецкой пропаганды, и только носили нашивки РОА.

На станции Псков я не спеша вышел последним из вагона с двумя чемоданами в руках. Приехавшие шли мимо станционного здания к калитке, где немецкий солдат в каске проверял документы. Я поставил чемоданы на землю и стал изучать обстановку.

Я был в темно синем пальто еще из Белграда, в рубашке с галстуком и в шляпе. Ко мне подошел белобрысый мальчик лет двенадцати и на ломаном русско-немецком языке предложил помочь нести чемоданы. Это вызвало у меня решение: если мальчик принял меня за немца, я постараюсь пройти мимо солдата, проверяющего документы, как немец. Я дал парнишке свои чемоданы, сказав по-русски: «я немец». Парнишка понимающе подмигнул. Я объяснил ему, чтобы он шел вперед с чемоданами, проходя мимо солдата громко сказал «das ist fuer diesen Deutschen» и, не останавливаясь, шел через калитку. Сметливый мальчик так и сделал, но солдат, увлекшись проверкой документов, не обратил на него внимания. Набравшись смелости, я поднял правую руку и приветствовал солдата словами «Heil Hitler». Тот внимательно на меня посмотрел и ответил тем же. Я прошел за ограду и поспешил скрыться за стоявшей поблизости будкой. Сердце сильно билось, и только слова мальчика «вот и прошли» меня успокоили.

Затем мальчик достал мне подводу, чтобы доехать до города. Наградив его хорошо и уложив чемоданы, я поехал по данному мне адресу. Я просил возницу подняться в дом и передать записку. По-видимому, меня уже ждали, так как возница вернулся и передал мне записку с другим адресом, в центре города. Мы подъехали к двухэтажному дому. В окне второго этажа показался Андрей Тенсон и сделал знак, чтобы я поднимался наверх.

Первой моей задачей было найти работу. На совещании с Андреем выяснилось, что есть возможность получить работу в городском управлении. Во избежание затруднений с пропиской и квартирой и для пользы нашего дела желательно было ее получить на верхах этого управления. Решено было, что через знакомых врачей Андрей мне устроит встречу с городским головой Василием Ивановичем Стулягиным.

Работу в Пскове мог получить только уже живущий в городе, то есть имеющий квартиру, зарегистрированный в немецкой комендатуре, в службе безопасности СД и в городском управлении. Мне предстояло преодолеть все эти рогатки. Благодаря посредничеству доктора Колобова, старшего врача городского управления, мне была назначена встреча с городским головой.

В 10 часов утра в назначенный день Василий Иванович Стулягин принял меня. Человек лет пятидесяти пяти с добродушным русским лицом, он встретил меня приветливо. Уже в начале разговора он упомянул, что нынешний секретарь городского управления не справляется с делами. Потом он осторожно начал расспрашивать, кто я и откуда. Я почувствовал, что надо говорить всё честно, и этот человек мне поможет. Я показал свой паспорт, действительный только в Берлине. Городской голова был поражен, что я имею такой замечательный документ, какого он никогда не видел. Ему, по-видимому, представлялось, что обладателю такого документа на территории, занятой немцами, все двери отрыты. Я рассказал, что окончил гимназию в Ставрополе, в Белграде учился на Юридическом факультете и окончил бухгалтерские курсы при Торговой академии (Економско-Комерциална Висока Школа). Завязался разговор о заграничной жизни вообще, о культуре, о технических достижениях в европейских странах.

Пришел доктор Колобов, высокого роста с седеющими волосами, представительного вида, с умным, серьезным лицом. Разговор о жизни за границей продолжался до обеда. Василий Иванович предложил мне пообедать с ним в столовой для городских служащих, доктор Колобов пошел обедать домой. За обедом Василий Иванович не только расспрашивал меня, но много рассказывал о своей жизни, о семье, оставшейся в Москве. Видно было, что он одинок и ему хотелось открыть душу. Потом я узнал, что он это делал редко, опасаясь доносов. После обеда мы стали в его канцелярии обсуждать вопрос прописки. О моей службе больше не говорили; предполагалось, что это решенный вопрос.

Затем Василий Иванович послал секретаршу выяснить, где поблизости есть квартира из двух комнат. Свободной оказалась квартира с обстановкой на Некрасовской улице № 38. Стулягин тут же он сообщил начальнику жилищного отдела, что квартира эта занята, и назвал мое имя. Потом он вызвал по телефону зондерфюрера, служившего переводчиком и связным между городским головой и военным комендантом города майором Миллер-Остеном. Он представил меня как нового секретаря городского управления, и просил зондерфюрера получить у коменданта утверждение меня в этой должности. Тот поинтересовался, живу ли я в Пскове, – на что Василий Иванович поспешил ответить: «Да, да, на Некрасовской улице». Из городского управления я отправился в комендатуру. Там меня спросили, где я живу и работаю. Я назвал свой новый адрес и новую должность. Унтер-офицер в отделе регистрации поинтересовался, знает ли об этом комендант города. Я предложил ему справиться у зондерфюрера. Получив от него положительный ответ, унтер-офицер дал мне заполнить довольно обширный формуляр. На этом формальности были закончены. Я вернулся в городское управление, где Василий Иванович повел меня в комнату прежнего секретаря и предложил ему приступить к передаче мне дел. После напряженного дня я с особым удовольствием расположился в своей новой квартире, в верхнем этаже двухэтажного дома на Некрасовской.

На следующий день Василий Иванович повел меня по всем одиннадцати отделам городского управления и познакомил с их начальниками. На первый взгляд меня поразила неряшливость в одежде, неделями не бритые лица не только служащих, но и начальников отделов. Позже при городском управлении была открыта парикмахерская, где служащие могли бриться за очень низкую цену. До некоторой степени удалось искоренить неряшливость не только в одежде, но и в работе.

В первые же дни работы меня вызвал к себе военный комендант города майор Миллер-Остен. Узнав, что я говорю по-немецки, он заявил, что будет и впредь вызывать меня для разговоров по делам городского управления. Василий Иванович этому был рад, так как не любил разговоров с комендантом, через переводчика.

В Пскове в то время было около 30 000 жителей. В городском управлении работало около 1200 служащих. Управление имело свое хозяйство, пахотные земли, лошадей, свиней, коров, грузовые автомобили, и т. д. В его ведении находилось 5 школ, 2 детских дома, детские ясли, старческий дом, больница, пожарная команда с тремя машинами. В начале октября был открыт питательный пункт для нуждающихся беженцев и местных жителей. Той же осенью была расширена работа молодежных организаций. При городском управлении был суд, решения которого принимали силу после утверждения их военным комендантом.

Все доходы от налогов и городского хозяйства поступали в кассу немецкой комендатуры. Для нужд города комендатура отпускала очень ограниченные средства. Так, на экстренные расходы она отпускала финансовому отделу городского управления всего 3 000 рублей – 300 марок – в месяц. Отдел социальной помощи мог выдавать единовременные пособия не более 50 рублей. Когда школе, больнице или другому зданию нужен был ремонт, заявка придирчиво рассматривалась в нескольких инстанциях комендатуры, что занимало недели и месяцы.

Городское управление Пскова при немцах оставалось во многом типичным советским учреждением. Начальники отделов боялись проявлять инициативу, ожидали указаний. Многие дела неделями и месяцами лежали в ожидании утверждения городским головой. Страдали от этого в первую очередь жители Пскова, без конца ожидая решения существенных для них вопросов. В октябре городской голова отдал распоряжение начальникам отделов, чтобы они непосредственно подчинялись секретарю городского управления. Это фактически передавало руководство мне, а я только докладывал Василию Ивановичу о принятых решениях. Получив такие полномочия, я направил свои силы, с одной стороны, на улучшение быта жителей Пскова, а с другой, на создание условий, облегчающих работу Союза.

Осенью 1943 года городское управление представило майору Миллер-Остену несколько проектов для улучшения жизни населения Пскова. Так, было предложено, чтобы городское управление – обеспечило работу всем нуждающимся жителям города и оплачивало их труд из городских доходов, поступающих в немецкую комендатуру.

Было предложено, чтобы все доходы от налогов и городского хозяйства поступали непосредственно в финансовый отдел, который регулярно платил бы комендатуре известный процент в виде налога, одновременно отказавшись от каких-либо дотаций с ее стороны. Оставшиеся после налога средства город использовал бы по собственному усмотрению.

Для молодежи Пскова было предложено открыть школу прикладного искусства, литературный кружок, кружки совершенствования технических знаний, спортивные, гимнастические и театральные организации.

Комендант отнесся к проектам положительно, но их принятие зависело от высших инстанций. До конца 1943 года удалось частично осуществить лишь проекты, касающиеся молодежи. Организация работы с молодежью была в ведении русского городского управления, но немецкий военный Отдел пропаганды вел надзор за этой работой.

Кроме того, в ведении Отдела пропаганды был неплохой книжный магазин, где продавались газеты, журналы и печатавшиеся в Риге книги, а также так называемый «Русский театр». В городе, на Пушкинской улице, был Пушкинский театр, построенный в 1899 году. Там немцы устроили театр для себя, а для русских построили барак на той же Пушкинской улице. В нем показывали фильмы, в нем выступал ансамбль из военнопленных, разъезжавший по всей Псковской области, и русские эстрадные артисты, приезжавшие из Риги.

На одном из таких концертов, на который было приглашено немецкое начальство, комендант представил меня начальнику Седьмого отдела (гражданское управление) группы армий «Север», и упомянул о проектах, представленных мною в комендатуру. Генерал обещал сделать, что может. Он добавил, что любит русский народ и постарается это доказать. Тогда я принял сказанное генералом как иронию. Но в 1944 году, уже в Риге, он помощь действительно оказал.

Еще в первые недели моей работы Стулягин провел со мной осмотр учреждений, находившихся в ведении городского управления. Начали со школ. Заведующему школами было заранее сообщено, в какие дни мы их посетим. Выяснилось, что школы находились под сильным влиянием советской бюрократической системы. Преклонение перед властями осталось в силе. Сталина заменил Гитлер.

Наше посещение было воспринято как ревизия высоким начальством, и нам старались представить дело в лучшем виде, чем было в действительности. В одной из школ нас уже у дверей встретил преподавательский состав во главе с заведующим. На стене при входе бросался в глаза большой портрет Гитлера.

После приветствий заведующий школами повел нас в класс показать, как ведутся занятия. Василий Иванович толкал меня вперед, а сам шел позади.

Мы пришли в класс. После приветствия учительница сделала знак и ученики запели какую-то немецкую песню. Рассматривая классную комнату, я и здесь увидел на стене портрет Гитлера. Я спросил учительницу – преподает ли она немецкий язык. Она ответила, что преподает русский язык и историю. Я попросил разрешения задать ученикам вопрос по истории и, получив согласие, спросил: «Когда было крещение Руси?» Никто из учеников не ответил. Я спросил: «Кто был Петр Великий?» Опять молчание. Я обратился к заведующему школами: «Хорошо, что в русской школе дети поют немецкие песни, но, видно, русскую историю они знают плохо». Потом, показав на портрет Гитлера, спросил: «Это что такое?» Очень удивленная учительница ответила: «Это портрет фюрера». Я был возмущен преклонением преподавателей русской школы перед немцами, и ответил: «Да, я знаю, что это портрет немецкого фюрера, но в русской школе могли бы висеть и портреты русских классиков и картины из русской истории!» Мы вышли из класса, заведующий школами был смущен и подавлен, а на лице Василия Ивановича сияла довольная улыбка. На обратном пути он благодарил меня, что я сказал то, что нужно было сказать, но что сам он сказать боялся. И признался: «Я боюсь их всех и не верю им. Если я скажу что-нибудь, они сразу на меня донесут. Вы заграничный, на вас они донести побоятся». Опасаясь доносов, Василий Иванович не делал замечаний ни служащим, ни тем более заведующим отделами. На следующий день мы пошли осматривать другую школу. Здесь уже висели на стенах портреты Пушкина, Лермонтова, Толстого, и даже несколько исторических картин! Мы удивлялись, откуда учителя все это так быстро достали.

Василий Иванович боялся доносов обоснованно. Приведу типичный пример. Однажды ко мне в канцелярию пришел служащий хозяйственного отдела и таинственно сообщил, что хочет поговорить со мной секретно. Он начал доказывать, что заведующий отделом вор, и уверял, что ему точно известно, что украдено и где спрятано. Я просил представить мне материал в письменной форме, предупредив, что, если он окажется прав, то заведующий будет уволен, а если нет, то будет уволен он сам. Мы провели тщательное расследование и установили, что он лгал. Доносчик был уволен со службы. После пресечения еще нескольких мелких доносов, оказавшихся ложью, доносы прекратились.

7. Работа НТС в районе Пскова

Когда я прибыл во Псков, в городе и в прилегающих районах уже было более десяти членов Союза, главным образом из Польши и Прибалтики. Часть служила в русском гражданском управлении, часть при немецких фирмах, а несколько человек – при православной миссии.

Во Псковском кремле с августа 1941 года находилась Псковская православная миссия[2]2
  В 1971 году в Советском Союзе вышла книга «Псков. Очерки истории», написанная «авторским коллективом под руководством С.И.Колотиловой» (Лениздат, 368 стр.). В главе «Во время фашистской оккупации» говорится о работе Православной миссии и в связи с этим упоминается, что «среди молодежи Пскова активизировала свою деятельность белоэмигрантская организация НТС».
  Небезынтересно проследить за тем, как «авторский коллектив» преломляет действительность в этой главе. Сказано, например, так: «Первая группа белоэмигрантов прибыла в Псков уже в середине июля 1941 года. Среди них был сын генерала Врангеля – Борис Врангель». На самом деле, у Врангеля не было никакого сына Бориса. Однофамильцы же у него среди прибалтийских немцев были. Приезжавшие в начале войны были именно из Прибалтики; многие из них вовсе эмигрантами не были. «Белоэмигрантов» из других стран немцы в Россию старались не пускать.
  Затем говорится, что эмигранты занимали «наиболее ответственные посты» в аппарате гражданской администрации. Но из перечисленных в доказательство этому четырех лиц, только Н.С.Фрейберга (автора песни «Марш РОА») можно считать эмигрантом; остальные были советскими гражданами. Вообще, эмигранты на «ответственных постах» гражданского управления были редким исключением.
  Судя по книге, эмигранты «распространяли антисоветскую литературу, проповедовали националистические идеи… пытались внушить людям, что их главный враг – большевизм, Советская власть. Они вели активную работу по вербовке добровольцев в так называемую Русскую Освободительную Армию (РОА)». Все это так, за исключением «вербовки»: стихийный антибольшевизм русского населения в первые годы оккупации был очень силен; сотни тысяч готовы были добровольно служить даже в немецких вспомогательных военных формированиях, не говоря уже про немногие, подлинно русские, части. В апреле 1943 Власова в Пскове, Гатчине и других городах северной России встречали восторженно – но этот успех и привел его на полтора года под домашний арест в Берлине. В Стремутке под Псковом в мае 1943 года была, при участии эмигрантов, создана первая бригада РОА, которая находилась в прямой связи с Власовым и выступала под русским трехцветным флагом. Отношения с населением у нее были самые дружественные, и в добровольцы люди просились без всякой «вербовки», но немцы запретили их принимать, а к осени и вовсе расформировали часть.
  Далее, согласно книге, «все они», т. е. эмигранты, «были тесно связаны с полицией безопасности СД». Как видно из текста, случаи сотрудничества эмигрантов с СД были, но именно как исключение из правила. У НТС «связь» с СД выражалась в опасении ареста и расправы. В Пскове был один случай, когда член НТС из Прибалтики, которому обещали место в гражданском управлении, был немцами вместо этого назначен в городскую полицию; с трудом удалось его от этого положния избавить и перевести в пожарную команду.
  В трудовые лагеря на торфоразработках под Псковом, о которых пишет книга, люди не привлекались на общих началах. Это были штрафные лагеря. Немцы их унаследовали от НКВД, которое туда посылало крестьян, уклонявшихся от колхозных повинностей. При немцах, две недели в таком лагере провела и одна из молодежных работниц НТС.
  Карикатурно представлена в книге работа школ в Пскове, где якобы «обучение детей проводилось по немецкому календарю «Новая Европа» и по фашистским газетам». На самом деле, в Риге издавались доброкачественные русские учебники, и в нужном количестве доставлялись в Псков. Русские школы в Пскове были и городские, и церковные, и программы у них, соответственно, были различные; никто к преподаванию Закона Божьего не принуждал.
  Работа Православной миссии, действительно, обнаружила в народе большой религиозный подъем, но никакого восхваления Гитлера в ней, естественно, не было, и к СД церковь имела лишь то отношение, что была у него под наблюдением. «Строевая подготовка» молодежи, о которой говорит книга, готовила вовсе не «полувоенизированные кадры», а представляла собой занятия с детьми по скаутской программе, принятой в России еще в 1909 году, и развитой в национальном духе в 1930-е годы в Югославии.
  Книга вскользь упоминает о «земельной реформе». В принципе, немцы на оккупированной территории не торопились распускать колхозы. Переименовав их в «общинные хозяйства», они давали крестьянам лишь ограниченные льготы. Но Псковская область отличалась тем, что она, как Operationsgebiet, всю войну оставалась в ведении военного, а не гражданского управления. Здесь немецкие власти уже в 1942 году упразднили колхозы и передали землю в частное владение крестьян. Это требовало работы агрономов и землемеров, среди которых были русские из Прибалтики. Одним из них был член НТС Петр Петрович Маресев, которого коммунисты из партизан убили в декабре 1943 года именно за его участие в роспуске колхозов.
  Наконец, полная выдумка, что «оккупировав город, фашистские войска начали методическое его разрушение». Множество церквей было осквернено советской властью; часть из них была восстановлена верующими. Немцы же не трогали «древние укрепления, памятники зодчества» до весны 1944 года, когда город был разрушен налетами советской авиации, жестокими боями в течение пяти месяцев и, под конец, отступавшими немецкими войсками.


[Закрыть], организованная по инициативе митрополита Литовского и Виленского и патриаршего экзарха Латвии и Эстонии Сергия (впоследствии убитого, как передавали, людьми в форме СС, говорившими между собой по-русски). Миссия должна была в условиях оккупации воссоздавать разрушенную советскими гонениями церковную жизнь. В ней было 15 молодых зарубежных священников, служивших по всей Псковской области. Были при ней и гражданские служащие. При миссии действовала художественная школа, расположенная там же, в кремле, и свечной завод, помещавшийся на первом этаже колокольни. На втором этаже молодежь своими силами привела помещение в порядок для сборов младших и для литературного кружка старших. Там же с молодежью, по группам, велись беседы на религиозные темы.

Все это происходило под надзором немцев. Но, несмотря на надзор, работа с младшими была, фактически, подпольной скаутской работой. В ней использовалась программа занятий «юных разведчиков» (скаутов) и ребята считали гимн «Будь готов, разведчик, к делу честному…» своим гимном. Что же касается литературного кружка старших, задачей которого было воспитание в патриотическом, национальном и православном духе, то туда негласно подбирали кандидатов в члены НТС. Работу с молодежью вели наши члены Союза.

Групп или звеньев НТС во Пскове не было. Встречались в индивидуальном порядке. Осенью 1943 года я принимал вступительное обязательство от пяти новых членов Союза: священника о. Георгия, поручика РОА Самутина (позже он был выдан датчанами советским властям) и одной девушки и молодой пары, впоследствии оставшихся в СССР.

Отец Георгий был неутомимым работником. Он открыл церковную школу на 150 человек и приют, который сперва находился в церковном доме кладбищенской церкви св. Димитрия Солунского. Осенью 1943 года приют был переведен в Мирожский монастырь на Завеличье, а школу немцы закрыли, так как сделали работообязанными всех детей старше 12 лет. Из священников миссии, членам Союза много помогал о. Алексей Ионов (впоследствии настоятель церкви в Си-Клиффе под Нью-Йорком; он опубликовал свои воспоминания «Записки миссионера» в журнале «По стопам Христа», Беркли, Калифорния, 6 выпусков с сентября 1954 по август 1955).

Девушка, которая занималась с молодежью, придя ко мне на квартиру, очень удивилась и обрадовалась, узнав, что секретарь городского управления – член НТС. Она принимала обязательство члена Союза, словно священнодействуя, и обещала работать с еще большим усердием.

У молодой пары была дочка лет четырнадцати, очень музыкальная, любившая играть на пианино. Однажды я дал ей текст и ноты нашего союзного гимна «Бьет светлый час за Русь борьбы последней…» Начались беседы по поводу этой песни, которые и привели родителей в НТС. Девочке песня очень понравилась, она ее разучила, и научила петь своих сверстников. В начале января 1944 года молодежные организации устроили концерт. Концерт начал хор, этой песней. Со сцены неслись слова:

«За новый строй, за жизнь и честь народа за вольный труд, за мир родным полям…»

Все присутствующие – и русские, и немецкое начальство – долго аплодировали.

Я подарил семье «зеленый роман», как у нас назывались изданные в Белграде в зеленой обложке томики «Курса Национально-Политической Подготовки». Они его перечитывали с восхищением. Когда началась эвакуация, и брать с собой можно было лишь самое необходимое, девочка спрятала томик в свою куклу. В апреле 1944 года, объезжая беженские лагеря на границе Эстонии, я разыскал в одном селе эту семью: мне была показана кукла, внутри которой, как драгоценность, хранился «зеленый роман».

Постепенно еще несколько молодых людей было подготовлено к вступлению в НТС; в конце 1943 и начале 1944 года некоторые из них были приняты. Однако условия работы в Пскове, где члены НТС были на виду у немцев, требовали большой осторожности. Не в пример южной России, где литература НТС печаталась на ротаторе в Виннице и в Одессе, а в Кировограде – даже в местной типографии, в Пскове литература НТС не печаталась. Мы полагались главным образом на привезенные еще из Белграда «зеленые романы» и на «Схему НТС», отпечатанную в Вустрау. Прямых связей с партизанами, какие были в средней и южной России, у нас тоже не было.

Андрей Тенсон и я вдвоем встречались для обсуждения союзных дел, иногда привлекая других членов Союза из Пскова и соседних городов. Проекты, представленные городским управлением немецкой комендатуре, предварительно обсуждались членами Союза.

В Пскове была довольно большая группа врачей разного возраста, чьи семьи остались на советской территории. Они были уверены, что советские войска скоро займут Псков и они вернутся к своим семьям. Большинство из них были антикоммунистами, но желание вернуться домой заставляло их быть осторожными. С некоторыми из них мы близко подружились и снабдили их союзной литературой. Один из врачей, оставшийся в СССР, считал себя членом НТС, и раньше даже привлек в Союз нескольких работников городского управления, но в мое время вел себя пассивно. Кое-кто из врачей был связан с партизанами. В январе мы узнали, что СД собирается одного из них за это арестовать. В ту ночь была сильная вьюга, в нескольких шагах ничего не было видно, но мы с Андреем добрались до домика на окраине города, где жил врач, и успели его предупредить. Человек был спасен от ареста, и этот случай нас сблизил с врачами еще больше.

Однако, были и неприятные случаи. К некоторым членам Союза пытался войти в доверие некий Лабутин, эмигрант из Эстонии, который работал в СД. В начале войны он случайно, на железнодорожной станции, получил от одного члена Союза «зеленый роман», и на этом основании выдавал себя за члена НТС. Мы ему не доверяли, членом Союза его не считали и контакта с ним не имели.

Живой интерес к союзным идеям и философии солидаризма одно время проявлял отсидевший в советском концлагере литератор, человек большой эрудиции, бывший какое-то время при немцах городским головой в Новгороде. Но когда в конце 1943 года в Псков приехал член Совета НТС Роман Николаевич Редлих, то на встрече с ним он ни с того, ни с сего начал нападки на солидаризм. Нам такая двойственность показалась странной. Через несколько дней, рано утром, я в своей канцелярии увидел взволнованного доктора Колобова. Он сообщил, что на меня в СД есть донос, и на квартире возможен обыск. Я немедленно отправился домой, убрал все относящиеся к НТС материалы и передал их на хранение друзьям. Когда я вернулся в канцелярию, то после обеда раздался стук в дверь и вошел доносчик. Взволнованным голосом он выпалил: «Павел Васильевич, я на вас сделал донос». Мне все стало ясно. Одно я не мог понять, почему он пришел сказать об этом сегодня, когда донос был сделан вчера. Вечером на квартире я обнаружил, что обыск действительно был. Дело бы могло кончится для меня плохо, если бы Колобов меня не предупредил. Пришлось быть особенно осторожным, поскольку СД установил за мной наблюдение. Уже с лета 1943 года началась волна арестов находившихся в России членов Союза, охватившая десятка полтора городов на оккупированной территории.