Текст книги "Русская судьба"

Автор книги: Павел Жадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

3. На фронте

На следующий день я уехал на фронт. Бои в июне 1919 года шли севернее и западнее Полтавы. В Полтаве я узнал, что мой полк находится около Конотопа. Верст за 30 на небольшой станции выяснилось, что дальше поезда не идут, так как под Конотопом идут бои, а в тылу нашей кавалерии остались группы разбитых красных войск, которые стремятся прорваться к своим. Идти дальше пешком было равносильно самоубийству. На станции я заметил бравого поручика в папахе с волчьим хвостом, требовавшего от начальника станции паровоз, чтоб ехать дальше. Я подошел и представился, сказав что и мне нужно ехать в том же направлении. Поручик был доволен и попросил меня узнать, есть ли у нас еще попутчики. На станции было всего несколько человек, и из них двое – солдат и унтер-офицер – тоже ожидали возможности пробраться к Конотопу. Нас оказалось уже четверо, поручик стал требовать настойчивее, и начальник станции наконец дал нам паровоз и один вагон.

До следующей станции мы добрались благополучно. Там я узнал, что обоз первого разряда нашего полка находится в соседнем селе. Я разыскал его, получил верховую лошадь и к вечеру уже был в полку. Старший офицер Девятого уланского Бугского полка полковник Выгран назначил меня в первый взвод первого эскадрона. Командиром эскадрона был ротмистр Явленский, взводным командиром – корнет Доброгорский, а взводным – старший унтер-офицер Горлов. Вахмистр эскадрона Денега, старый солдат полка, был уже в чине подпрапорщика и впоследствии был произведен в офицеры за боевые заслуги. Горлов и Денега, простые люди, хорошо обращались с подчиненными, были настоящими друзьями, которых все уважали и слушались, а в бою были исключительными храбрецами.

На следующий день, рано на заре, мы выступили и, быстро продвигаясь, стали обходить Конотоп с юга. Вскоре мы увидели, как из прикрытия показалась красная кавалерия, примерно целый полк, и стала рассыпаться в лаву, прикрывая подход к городу. Наш полк перешел в боевое построение и на рысях, развернутым фронтом, стал приближаться к городу. Красные открыли ружейный огонь. Когда мы подошли довольно близко к лаве красных, раздался приказ: «Шашки вон, пики к бою, в атаку марш, марш!» Полк перешел в галоп, потом в карьер, и с криком «ура!» мы атаковали красных. Они не выдержали нашего натиска и стали отходить, разбившись на три группы, одна – вправо, другая – влево, а центральная группа, примерно в два эскадрона, отступала к роще, расположенной перед городом. Наш первый уланский эскадрон оказался в центре, и мы стали их преследовать.

Мы уже совсем настигали их, как вдруг у красных произошло замешательство. Лошади и всадники стали куда-то проваливаться и падать. Некоторые всадники соскакивали с лошадей и, с трудом переступая, двигались нам навстречу. Когда мы подскакали ближе стало ясно, что красные влетели в болото. Всадников мы взяли в плен, большинство лошадей удалось вытащить. Лошади у красных были лучше наших и мы стали выбирать, кому какая нравилась. Я взял темно-гнедого крепкого коня, с которым не расставался во все время нашего похода до Орла и в боях с партизанами под Таганрогом. Под натиском нашей пехоты с востока и конницы с юга и северо-востока, город Конотоп был занят без труда и красные стали отходить на северо-запад.

Наш полк задержался в Конотопе на два дня и нам разрешили осмотреть город, пре-упредив, чтобы мы не заходили в дома и ни в коем случае ничего ни у кого не брали. Я шел с Цыхоней, самым молодым нашим вольноопределяющимся (ему было пятнадцать лет), по одной из главных улиц. Вдруг из дома вышел солдат нашего взвода Семенчук, нагруженный какими-то вещами, а за ним выскочили две плачущие женщины, умоляя им что-то вернуть. Когда Семенчук приблизился к нам, мы в один голос потребовали, чтоб он немедленно возвратил все женщинам. Улыбаясь, Семенчук заявил, что это не наше дело. Схватив его с двух сторон, мы сказали, что не позволим позорить наш полк грабежами, и потребовали возвратить все вещи добровольно, пригрозив, что иначе мы силой заставим его это сделать. Видя нашу решительность, Семенчук возвратил награбленное. Мы не огласили этот случай, но предупредили, что если подобное повторится, то доложим командиру.

Через два дня наш полк выступил в северо-западном направлении. Почти в непрерывных боях мы прошли Нежин, Ахтырку, Сумы и подошли к реке Сейм на линии Курск – Чернигов. За Сеймом, на стыке трех губерний, Черниговской, Курской и Орловской, природа стала резко меняться, а с нею и условия жизни крестьян. Почва становилась более песчаной, постройки в деревнях и селах меньше и беднее, чем на юге. Эта бедность особенно поражала в Орловской губернии. Дворы были пусты, не было необходимого инвентаря; одежда, обувь, избы – все поражало своим убожеством. Жители на юге, в надежде на лучшее будущее, доброжелательно относились к Добровольческой армии, хотя война всем надоела и всем хотелось спокойной жизни. В Орловской, Курской губерниях и в других областях к северу, куда продвигалась Добровольческая армия, крестьяне вначале присматривались к белым, как бы сравнивая их с ушедшими красными. Скоро они увидели, что белые менее требовательны, а иногда и деньги предлагают за еду и полученные услуги. Однако появление местных помещиков с требованиями к крестьянам возместить убытки за пользование их землей во время пребывания большевиков, пугало крестьян и отталкивало их от Белой армии.

Добровольческая армия успешно продвигалась в направлении Орел – Севск. Каждодневные бои и стычки с красными физически выматывали, но дух был крепкий. Добровольцы шли в бой с подъемом, успешно продвигались вперед. Росла надежда на скорую и полную победу. В конце августа и в начале сентября 1919 года мы вели бои в направлении Севска. Но неожиданно нашему полку было приказано грузиться на поезд.

4. Борьба с махновцами

После погрузки мы узнали, что нас перебрасывают далеко в тыл под Таганрог, где начали действовать партизанские отряды Махно. По прибытии туда были высланы офицерские разъезды в разных направлениях, чтобы выяснить расположение и силы махновцев.

Наш первый взвод первого эскадрона под командой ротмистра Радкевича вышел в северо-западном направлении. Около девяти часов утра мы подошли к большому селу. Встречный крестьянин сказал нам, что в селе расположены белые части. С дозорными впереди взвод осторожно двигался по широкой улице к центру села. Когда мы подошли к большой площади, мы увидели на другой ее стороне построенную развернутым фронтом кавалерию, примерно полк. На папахах некоторых всадников были белые повязки. Когда наши дозорные подъезжали к ним, в рядах кавалерии раздался крик, что-то задвигалось. Дозорные повернули лошадей и во весь карьер бросились в нашу сторону, делая знаки, чтоб мы уходили. Ротмистр Радкевич скомандовал: «Назад!», и взвод на рысях повернул в ту же улицу, из которой мы только что вышли.

Над нашими головами, из дома, который находился на углу этой улицы и главной площади села, застрочил пулемет. Пулеметчик взял прицел по головам всадников. Инстинктивно мы все легли на шеи лошадей и, пришпорив их, во весь карьер проскакивали смертоносное место. Выйдя из села, взвод рассыпался в лаву и стал обстреливать махновцев. Задача была выполнена: мы вошли в контакт с противником и примерно установили его силу. Ротмистр Радкевич послал двух курьеров с донесением в штаб полка. Наш взвод сдерживал махновских партизан, пока не подошел полк. Завязался короткий бой. Махновцы стали отходить. Мы преследовали их до темноты.

На следующий день картина повторилась: небольшая стычка с махновцами, которые, не принимая боя, уходили. Мы гонялись за ними в течение нескольких недель, стараясь окружить их или прижать к Азовскому морю. Для такой операции одного полка было недостаточно, а больше снимать с фронта командование не могло. Нам пришлось своими силами сдерживать махновцев, не давая им возможности прервать пути сообщения или занять важные пункты в районе Азовского моря.

8 октября 1919 года я заболел: высокая температура, головокружение и общая слабость. Полковой фельдшер посоветовал командиру эскадрона отправить меня в больницу в Ростов. Мне очень не хотелось в больницу. В Ростове я почувствовал себя лучше и решил проехать домой в Ставрополь, чтобы подлечиться и вернуться в полк. По-видимому, Господь указал мне этот путь; если бы я остался в Ростове, неизвестно, что бы со мной было. По приезде в Ставрополь я снова почувствовал слабость; по-видимому, и температура была повышена. Но на радостях от встречи с родителями, сестрами и братом я забыл о болезни. Отец предложил мне сходить к портному заказать костюм. У портного мне стало нехорошо, но я переборол слабость, решив, что устал от двухсуточной поездки. Я сказал отцу, что пройду в рощу освежиться, а, вернувшись, лягу отдыхать. Семья наша жила в то время у О.К.Озерова на 3-й Александровской улице, в одном квартале от рощи. Я помню, как дошел туда, дальнейшее покрыто мраком.

Оказывается, когда я упал, мимо проходила женщина, знавшая всю нашу семью. Они уложили меня в экипаж и привезли домой. Вызванный врач установил сыпной тиф и меня перевезли в больницу. В течение двух недель я был в полубредовом состоянии. По словам врачей, тиф у меня был в сильной форме, и они не надеялись, что я выживу. Только в начале декабря меня, совершенно обессилевшего, привезли домой. Через месяц я поправился и стал выяснять, где находится мой полк.

Добровольческая армия к этому времени была в катастрофическом положении. Ростов, куда меня в октябре направляли в военную больницу, был сдан, армия отошла за Дон. Огромные конные соединения Буденного вели наступление от Азовского моря до Ставропольской губернии, угрожая всему Кавказу. Обескровленная Добровольческая армия, потеряв большую часть своего состава, снаряжения и боевых припасов, отходила к Черному морю. Никто не знал, где какая часть находится.

5. Бои на Северном Кавказе

Знакомые офицеры советовали мне вступить в любую из воинских частей, формировавшихся в Ставрополе. Я познакомился с полковником Тимченко, который формировал Третью северо-кавказскую стрелковую роту. Он предложил мне, как кавалеристу, создать команду конной связи при роте. Так как лошадей не было, решено было принимать добровольцев со своей лошадью и седлом. Через две недели в команду вступило 25 человек. Большинство были моими родственниками, друзьями и приятелями (Иван Жадан, Сергей Степаненко, Василий Дмитриев и другие). Не теряя времени, я стал заниматься со своей командой кавалерийскими построениями, применяющимися в боях.

К концу января 1920 года красные продолжали теснить Добровольческую армию и заняли часть Ставропольской губернии. Наша Третья северо-кавказская рота пополнялась добровольцами, в большинстве учащимися местных гимназий в возрасте 15–16 лет, и насчитывала уже около 150 человек. Четыре унтер-офицера Самурского полка усиленно готовили добровольцев, учили, как обращаться с винтовкой, рассыпаться в цепь, строить каре для отражения кавалерийской атаки. Нужно было спешить, так как красные приближались к Ставрополю.

В ночь с 19 на 20 февраля нашей роте было приказано занять позицию около бойни на северо-восточной окраине Ставрополя. Морозную ночь мы провели почти без сна, ожидая наступления красных, но до утра все было тихо. Потом мы получили сообщение, что красные задержаны нашими частями верстах в двадцати от Ставрополя. Роту сняли из окопов и разместили в помещениях бойни, чтоб дать людям возможность поесть и отдохнуть. Я отпросился у полковника Тимченко на два часа повидать семью, вместе с двоюродным братом Иваном Жаданом и Сергеем Степаненко. Дома нас встретили радостно. Мать накормила до отвала, сестры и братишка Шура старались нам чем-нибудь услужить. Отец позаботился, чтобы снабдить нас всем необходимым в походе, главное, деньгами. Два часа пролетели быстро, нужно было уезжать. Расставание в этот раз было особенно грустным. Всех охватило тоскливое предчувствие. Вся семья стояла на балконе, пока мы, махнув в последний раз рукой, не скрылись за поворотом. Это было мое последнее свидание с семьей. В момент расставания теплилась надежда на встречу, не верилось, не хотелось верить, что это навсегда. Увы, надежда не сбылась. Миллионы русских людей были разъединены и разбросаны по всему миру, унося в сердцах горе и неизгладимую боль от потери близких. По российской земле, пропитанной кровью и слезами, шли тираны, покорявшие слабость людскую жестокостью и насилием.

Мы вернулась вовремя. Только что был получен приказ занять позицию в окопах. Красная конница приближалась. Рота притаилась в напряженном ожидании, не слышно было ни одного выстрела. Значит, выдерживают характер, подпускают противника ближе, чтоб неожиданно смять его. Вдруг из окопов раздался залп. Красные приостановились, хотя среди них не было заметно потерь. Раздался второй, более стройный залп. Красные остановились и стали стрелять по окопам. После третьего нашего залпа наступила довольно продолжительная тишина. Внезапно красная конница пошла в атаку на правый фланг наших окопов. Юные добровольцы стали выскакивать из окопов и бежать к зданиям бойни. Взводные унтер-офицеры бежали им наперерез, приказывая рассыпаться в цепь и возвращаться в окопы. Но, охваченные паникой, потерявшие всякое чувство дисциплины, юные добровольцы продолжали бежать, не обращая внимания на взводных. Красные быстро их настигали. Положение становилось критическим. Полковник Тимченко, с ужасом наблюдавший происходящее, обратился к нашей команде с мольбой: «Спасите мальчиков!»

Все мы сознавали серьезность положения. Коротко объяснив задание, я скомандовал: «Команда, по коням, садись, шашки вон, в атаку марш, марш!» Наша команда вылетела из-за прикрытия и, рассыпаясь в широкую лаву и, минуя бегущих нам навстречу мальчиков, с громким криком бросилась в атаку на противника. Неожиданность нашего появления и решительность натиска смутили красных. Сперва они остановились, потом стали поворачивать лошадей и отходить. Мы преследовали их не дальше версты, чтоб не отрываться от своих частей.

Позже мы получили приказ отходить, оставив Ставрополь, и занять позиции по холмам западнее города. Когда мы проходили по главной улице, я не выдержал и, пришпорив коня, проскочил короткий квартал на 3-ю Александровскую. Мне удалось увидеть прильнувшие к оконным стеклам лица родных мне людей. Махнув рукой, я ускакал к своей команде. Мы заняли указанные нам позиции, но уже к вечеру был приказ отходить в направлении Армавира. К ночи мы вошли в большую станицу. Роту разместили в школе, команду связи – в ближайших казачьих домах.

Через некоторое время меня вызвал полковник Тимченко и сказал, что в роте среди юнцов ведутся усиленные разговоры о том, чтобы вернуться в Ставрополь. Полковник попросил меня побеседовать с мальчиками, объяснить им, что с нашей стороны никто не станет их задерживать, но указать на опасность, которая грозит им, если они попадут к большевикам.

Никто из юнцов не ложился спать. Все возбужденно взвешивали доводы за и против возвращения в Ставрополь. Меня они считали за своего, поэтому разговоры не прекратились, и те и другие обращались ко мне за поддержкой их доводов. Внимательно выслушав обе стороны, я попросил слова. Встав на скамейку, чтоб лучше всех видеть, я сказал, что ни полковник Тимченко, ни высшее командование, не будут препятствовать желающим возвратиться в Ставрополь. Я посоветовал ребятам серьезно обдумать этот шаг, так как он может стоить им жизни. Тем, кто определенно решил возвратиться, я посоветовал непременно надеть штатскую одежду и ни в коем случае не говорить, что они были в Добровольческой армии. Каждый должен придумать свою историю при возвращении в город. В ту ночь ушло десять мальчиков. Мы никогда не узнали, что с ними случилось.

Мы отступали в направлении Армавира, куда пришли в конце февраля. Рота разместилась в школе, а наша команда по частным дворам, где можно было поставить лошадей. Я и еще несколько человек остановились во дворе похоронного бюро. Хозяин указал нам, где поставить лошадей, дал для них корм и сказал, что мы можем спать в мастерской, где делались гробы. Мы заняли несколько готовых гробов – чем не кровать! Стружки использовали вместо матрасов. Я отправился к хозяину, чтоб купить у него что-нибудь из еды. Довольно неохотно он пообещал продать немного хлеба и какого-то соленого мяса. Тут кто-то из команды назвал меня по фамилии. «Как зовут вашего отца?» – спросил хозяин. Я сказал. «А дядю – Никитой Ивановичем» подхватил он. – «Дорогой мой, ты бы мне раньше об этом сказал! Ведь твой отец и дядя Никита – мои друзья». Я сказал, что со мной Ваня Жадан и Сергей Степаненко. «Зови их всех сюда» – воскликнул он и велел жене готовить ужин. Нас сытно накормили и уложили спать в постели, а не в гробы. Но отдых продолжался недолго. Утром мы должны были выступить в направлении Туапсе. Нас снова сытно накормили, снабдили продуктами и проводили, как родных.

В тот же день мы отправились по железной дороге в горы, чтобы очистить путь от зеленых. В районе Майкопа наш Третий Корниловский полк занял позиции справа и слева от железной дороги и стал медленно продвигаться вперед, прочищая прилегающие районы от скрывающихся там дезертиров и зеленых. Каждый день мы сталкивались с зелеными и теснили их в горы. 15 марта полк был переименован в Сводно-добровольческий. В это время мы вели ожесточенные бои с большими группами зеленых, занимавшими узкие проходы в горах, по которым проходила Туапсинская железная дорога.

Особенно трудный бой был у горы Индюк, где зеленые с занимаемых ими высот, с двух сторон, сильным ружейным, пулеметным и даже орудийным огнем задержали нас на несколько дней. По полученным от местных жителей сведениям, единственная возможность сбить зеленых была обойти их с противоположной стороны, где подступы на гору Индюк более пологие и открытые. На основании этих данных в штабе полка разработали план, по которому пехотные части с наступлением темноты должны перейти в форсированное наступление по горным тропинкам с двух сторон железной дороги. А наша команда конной связи должна быстро проскочить в тыл к зеленым. Операция прошла удачно. В самый разгар обстрела боковых тропинок мы проскочили смертоносную зону и вышли на другую сторону горы Индюк. В ту же ночь, поднявшись по пологой части горы на лошадях, мы спешились и атаковали орудие, из которого нас обстреливали зеленые. Нападение было столь неожиданным, что зеленые в панике побросали оружие и рассыпались по горам. Многие были взяты в плен нашими пехотинцами. В результате этих и предыдущих боев я был произведен в младшие унтер-офицеры и представлен к производству в подпоручики. Почти месяц, с 1 по 26 марта, наш полк очищал от зеленых районы, прилегающие к Туапсинской дороге, обеспечивая свободное продвижение транспортов Добровольческой армии. 26 марта мы прибыли в Туапсе для отправки в Крым.

Тут я встретил офицера, который знал меня по походам нашей кавалерийской дивизии в 1919 году. Он командовал запасным эскадроном Девятого сводного полка и в тот день грузил эскадрон на маленький пароход для эвакуации в Крым. Я очень обрадовался встрече, так как это давало мне возможность возвратиться в мой кавалерийский полк, и предложил Ване Жадану и Сереже Степаненко также в него поступить, на что они охотно согласились. Реакция полковника Тимченко на просьбу отпустить нас троих была поначалу отрицательной, но потом он согласился и оформил наш уход. Он понимал, что рано или поздно я уйду в кавалерию, а Ваня и Сережа, эвакуируясь со Сводно-добровольческим пехотным полком, должны были бы оставить в Туапсе своих лошадей. Эвакуируясь со мной, они забирали и лошадей. В тот же день, 26 марта 1920 года, мы погрузились на пароход, который взял курс на Феодосию.

6. Наступление Врангеля

За четыре дня до нашего отбытия из Туапсе генерал Деникин передал командование Вооруженными силами Юга России генералу Врангелю, который начал энергично переформировывать оставшиеся войска. В Феодосии мы узнали, что Девятая кавалерийская дивизия, в которой состоял наш Девятый уланский Бугский полк, сведена в Шестой кавалерийский полк в составе Второй кавалерийской дивизии. Полк состоял из трех дивизионов: киевских гусар, казанских драгун и бугских улан. После двухдневного пребывания в обозе, получив новое обмундирование и оружие, мы погрузились на поезд и были переброшены в полк. Еще в обозе Ваня Жадан был назначен в гусарский Киевский дивизион, Сережа Степаненко в Бугский уланский. Сергей был в одном взводе со мной вплоть до эвакуации из Крыма и потом в Галлиполи. Весь апрель и до 24 мая 1920 года наш полк был расквартирован около Перекопа. До середины мая монотонная жизнь ничем не нарушалась. Ежедневно проводились строевые и теоретические занятия. К этому времени все отпускники возвратились и отпусков больше никому не давали. Было приказано привести оружие в полную исправность. Эскадроны были снабжены полным комплектом боевых патронов и пулеметных лент. Чувствовалось, что мы готовимся к чему-то серьезному, хотя никто не знал ничего определенного.

24 мая занятий не было и солдатам предложили хорошо отдохнуть. С темнотой полк двинулся в направлении Перекопа, соблюдая необходимую осторожность. Курить было запрещено. Примерно в полночь мы подошли к Перекопскому валу, где нам было приказано спешиться и была дана команда «вольно», что означало, что нам разрешено не только сесть, но даже прилечь на землю, не отпуская лошадей. Одни из солдат, привязав повод лошади к ноге или руке, сразу же заснули. Другие, кто стоя, кто сидя, перебрасывались словами о предстоящем наступлении, сознавая всю серьезность приближающегося события.

В три часа утра 25 мая 1920 года раздался выстрел из тяжелого орудия, и сразу же орудийные выстрелы загрохотали по всему Перекопскому фронту. Это был сигнал к наступлению. За Перекопским валом послышалась ружейная и пулеметная стрельба и удаляющийся гул танковых моторов. Началось наступление пехоты марковцев и корниловцев с сопровождающими их танками. Было приказано: «По коням!», «Садись!». Наша дивизия двинулась через вал и на рысях в боевом построении приготовилась к атаке на медленно отходящую Латышскую дивизию большевиков. Уже рассвело, и вдали были ясно видны цепи отходящего противника. Справа от нас наступление вели марковцы, где-то левее были корниловцы. На рысях мы быстро продвигались вперед, обошли горящий танк и находились на расстоянии ружейного выстрела от большевицких цепей. При виде конницы отступающие большевики ускорили шаг. Левее нас цепь бегом стала перестраиваться в каре, чтоб встретить кавалерию. Каре оказалось против третьего эскадрона, которым командовал ротмистр Гудим-Левкович. Раздалась громкая команда: «Шашки вон, пики к бою, в атаку марш, марш!». Наши эскадроны с криком «ура!» перешли в галоп и помчались на беспорядочно стреляющих и бегущих красных.

Вдруг слева раздался стройный ружейный залп, потом второй, и мы увидели, как каре латышей в упор расстреливало наш третий эскадрон. Гудим-Левкович, находясь впереди эскадрона, врезался в каре и мы увидели, как он был поднят на штыки латышами. В тот же миг третий эскадрон стал рубить шашками и колоть пиками латышей в каре. Им на помощь бросился второй эскадрон и через несколько минут ни одного латыша не осталось в живых. Третий эскадрон потерял двух офицеров и половину всадников. Наша Вторая конная дивизия генерала Морозова быстро продвигалась вперед и к вечеру уже была верстах в 15-ти на северо-запад от Перекопа.

После короткого отдыха в ночь с 25 на 26 мая дивизия была направлена на восток, в тыл красных, занимавших Первоконстантиновку и Владимировку. К полудню следующего дня красные оставили оба села, теснимые дроздовцами с запада, а нашей конной дивизией – с севера. Атакуя красных под Строгановкой, мы прижали их к Сивашу, где было взято много пленных, орудий и пулеметов.

Продвигаясь с боем, дивизия к вечеру 27 мая достигла хутора Бальтазаровского. 28 и 29 мая прошли в усиленных боях со свежими подкреплениями красных. 30 мая, в стремительной атаке, Корниловская дивизия и наша Вторая конная дивизия генерала Морозова разбили противника и заняли Каховку. Там мы захватили около 1500 пленных, обозы, орудия и пулеметы. Преследуя конницу большевиков, отступавшую на северо-восток, мы у деревни Любимовка на левом берегу Днепра снова захватили пленных и оружие. Вся первая половина июня прошла в ежедневных боях. Большевики подбрасывали все новые подкрепления. 17 июня наши части, под командой начальника Дроздовской дивизии генерала Витковского, их разбили в районе Щербакова. Затем, в ночь с 19 на 20 июня, наша дивизия была брошена в направлении Вальдгейма, в тыл армии Жлобы.