Текст книги "Русская судьба"

Автор книги: Павел Жадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

ЧАСТЬ II
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

1. Гимназистом в Добровольческой армии

Комиссия приняла меня добровольцем; правда, я сказал, что мне 17 лет. Мне сразу выдали обмундирование и винтовку. Среди новых добровольцев я встретил Павла Бедрика, с которым мы до осени не расставались в походах и боях. Добровольцев вызвали на двор, показали, как обращаться с винтовкой, и вкратце объяснили, как рассыпаться в цепь и другие построения, необходимые в бою. Узнав, что я записался добровольцем, под вечер пришла Даша. Она что-то принесла мне и, как старшая, старалась напутствовать. Но вскоре всех вызвали строиться с вещами на дворе. Перед строем вышел офицер и сообщил, что мы должны ехать на фронт, так как там необходимо подкрепление. Нас усадили на подводы и повезли в южном направлении. К полуночи мы прибыли в станицу Елизаветинскую. Прибывшее пополнение тотчас же распределили по ротам.

Мы с Павлом попали в первый взвод четвертой роты. Спать в эту ночь нам не пришлось, так как нас, как более свежих, послали в заставу сменить те части, которые уже были в охране. Перед рассветом пришло распоряжение снять заставы и возвратиться к своим частям. Когда мы подошли к площади станицы, то увидели, что наш полк уже построен. Мы стали в строй в свою роту, и скоро полк двинулся в юго-западном направлении. Выйдя из станицы, полк спустился в лощину и нам было приказано не курить, громко не разговаривать и двигаться по возможности без шума. Скоро начало светать, стали видны контуры холмов. Лощина, по которой двигался полк, была покрыта редким туманом. Когда туман рассеялся, перед нашими глазами выросла гора с совершенно плоским, как бы срезанным верхом. По строю пронесся шепот: «Гора Недреманная». Был получен приказ рассыпаться в цепи. Наша рота оказалась в передовой цепи, направлявшейся прямо на Недреманную гору. Восходящее солнце осветило верхушку горы, вид был поразительный. С горы послышались орудийные выстрелы, высоко над нами стали рваться шрапнели, оживляя природу, придавая ей особенный колорит. Мне вспомнились картинки в учебниках русской истории, показывающие наступление Скобелевской армии или бои на сопках Маньчжурии. За нами следовало еще шесть цепей.

В это время страха не было, было только созерцание этой утренней красоты. Рвущиеся высоко шрапнели не причиняли вреда. Скоро мы подошли на расстояние, с которого можно было видеть красных, укрепившихся на верхушке горы. Разрывы шрапнели стали ниже и ближе к нам. С горы застрекотали пулеметы, стали посвистывать пули, кое-где уже были раненые. Началось мое боевое крещение.

Сзади артиллерия открыла огонь по красным. Наши цепи ускорили шаг, но без единого выстрела. И только когда мы подошли к подножью горы, было приказано ложиться и открыть огонь. Потом перебежками слева и справа мы в течение всего дня взбирались всё выше и выше на гору. В этом наступлении были убитые и раненые, так как мы, находясь внизу, были хорошей мишенью для красных.

К вечеру мы были совсем близко от верхушки горы и залегли в водоемах, скрывавших нас от неприятеля. С наступлением темноты было приказано выставить вперед дозорных и послать людей от отделений и взводов с котелками получить питание на кухне, которая была подвезена к подножью горы. За день мы изрядно проголодались и с нетерпением ждали еду. Подкрепившись, мы сразу заснули. Правда, сон часто прерывался выстрелами или толчками в бок, – когда сосед передавал, что ты назначен в дозор. Мы знали, что перед рассветом наш полк должен атаковать красных на горе. Действительно, к концу ночи был передан приказ, что через полчаса наш полк идет в атаку и должен занять гору. Мы напряженно ждали последнего приказа. Пришел приказ ползти. Чем дальше мы ползли, тем меньше было кустарников, а гора становилась все круче. Перед самой вершиной десять-двадцать саженей нужно было проползти как можно быстрее, прежде чем нас начнут расстреливать с горы красноармейцы. Нас поражала полная тишина на горе. Состояние было напряженным. Наконец, мы проскочили открытое пространство и выскочили на вершину горы, готовые к рукопашному бою. Каково же было наше удивление, когда мы не встретили ни одного красноармейца! В предутреннем свете мы увидели лишь несколько брошенных орудий, неприятель ушел. Позже выяснилось, что красные ушли из окружения по очень крутой тропинке, оставив все, что их обременяло. Из-за крутизны, наше командование не выставило в том месте охраны.

На горе Недреманной мы долго не задержались и были переброшены в юго-западном направлении. По линии железной дороги Армавир – Невинномысская Грозный были сосредоточены большие силы красных, угрожавшие Ставрополю и всей области, занятой Добровольческой армией. К вечеру того же дня мы вошли в соприкосновение с противником и с боем стали продвигаться в направлении станции Невинномысской. 25 июля рано утром мы перешли в наступление и выбили части красноармейцев с позиций вдоль железной дороги. Преследуя противника, мы выскочили на холмы, с которых открывалась картина всего сражения. Видимость в это утро была превосходная. Справа от нас находилась станция Невинномысская, перед нами – в беспорядке отступающий противник. Хорошо были видны цепи нашего полка, слева виднелись конные казачьи части, прикрывающие наш левый фланг.

Вдруг кто-то крикнул: «Посмотрите влево, что там творится?» Картина была не из приятных. Из-за бугров лава за лавой выходила красная кавалерия и быстро теснила казаков. Было ясно, что красные во много раз превосходят численностью нашу кавалерию и левый фланг в большой опасности. Раздался крик: «Бронепоезд!» Со станции Невинномысской бронепоезд быстро шел нам в тыл, отрезая путь к отступлению. Впереди показались густые, свежие цепи противника, которые быстро приближались. Нам был отдан приказ отходить. Как-то сразу мы попали под адский огонь. С фронта и со станции нас обстреливала артиллерия, попадания которой были довольно точными. С тыла нас косил из пулеметов бронепоезд. Наши потери убитыми и ранеными были велики. Спасение было в одном: перейти как можно быстрее линию железной дороги. Отстреливаться не было смысла, это привело бы к большим жертвам, потере патронов и времени. Все бросились бежать к железной дороге, чтоб попасть в пространство, где бронепоезд не мог нас достать.

Полотно железной дороги шло по высокой насыпи, и под рельсами был небольшой мост. Павел и я устремились под этот мост, туда же прибежал поручик Климов, таща за собой пулемет и ленты, и еще два офицера из нашего отделения. Под мостом мы могли передохнуть и изучить обстановку, явно складывавшуюся не в нашу пользу. С холмов, которые мы недавно занимали, быстро наступали к линии железной дороги густые цепи красных. В тылу кавалерия Красной армии перерезала нам путь отступления. Единственной удачей было, что бронепоезд стал быстро отходить к станции Невинномысской. Несколько офицеров нашего полка подбежали к бронепоезду и забросали его ручными гранатами, что и заставило его отойти. Это дало возможность остальным перескочить через полотно железной дороги.

Отступать пришлось по открытой равнине верст шестнадцать. Вдали были видны какие-то хутора и за ними поднимались холмы, на которых была станица Елизаветинская, цель нашего отступления. Нельзя было терять времени. Мы видели, как одиночки и группы офицеров бежали, спасаясь от красной кавалерии. Поручик Климов принял командование нашей группой и приказал открыть огонь по кавалерии, временно прикрывая этим наше отступление. Плотным пулеметным и ружейным огнем мы заставили красных отойти и бросились бежать, попеременно помогая Климову тащить пулемет. Бесчисленными перебежками, отстреливаясь, мы прочищали себе путь. Мы видели как вдали красные рубили шашками бегущих офицеров, у которых, по-видимому, кончились патроны. У нас патроны еще были и мы старались их экономить. Спас нас поручик Климов со своим пулеметом, он скосил много красных всадников и они стали держаться на большом расстоянии. Мы выбивались из сил, хотя и побросали рюкзаки, френчи и шинели, оставшись в одних рубашках. Неожиданно из-за хутора красные открыли огонь и убили двух наших офицеров. Нас осталось только трое: поручик Климов, Павел и я. Отстреливаясь, мы обошли хутор и стали подниматься на холмы к станице Елизаветинской. Мы совершенно обессилели и нам трудно было тащить пулемет, к которому осталась лишь одна лента патронов. Мы решили использовать эту ленту, чтоб отогнать кавалеристов как можно дальше, бросить пулемет и бежать к Елизаветинской. План удался. Когда мы были уже совсем близко от станицы и красные снова стали нас настигать, раздались ружейные выстрелы. На вершине холма залегла цепь седовласых казаков, которые вышли защищать свою станицу. Мы и небольшие группы и одиночки из нашего полка, успевшие добраться до станицы, были спасены. Выпив воды и подкрепившись, мы через несколько часов пришли в себя. К вечеру все собрались. Оказалось, что в ротах осталось по 10–20 человек, остальные погибли или, раненные, были добиты красными. Несколько дней мы стояли в станице, переформировываясь и ожидая пополнений. Через неделю мы были снова в боях. Впоследствии эти бои вошли в историю как Второй кубанский поход.

В средних числах сентября 1918 года меня и еще нескольких добровольцев моего возраста вызвали в штаб полка и, расспросив, кто учился в каком классе и в какой гимназии, сообщили, что из штаба армии получен приказ о демобилизации учащихся старших классов. Нам выдали документы и отправили в Ставрополь. После двух месяцев походной жизни и напряженных боев было особенно приятно попасть в нормальные условия. Отдохнув, я начал усиленно заниматься немецким языком. Экзамен прошел удачно и сразу же начались занятия в гимназии. После всего пережитого я занимался с большой охотой и интересом. Однако нашему поколению было суждено выпить горькую чашу русской революции и гражданской войны до дна.

В начале октября стало известно, что сильная группа красных (40 000 штыков и сабель, 60 орудий) ведет наступление на Ставрополь, и малочисленные силы Белой армии с трудом держатся. Утром 14 октября красные подошли вплотную к Ставрополю; добровольческие части поспешно оставляли город. Поезда были переполнены бегущими жителями. Люди устраивались на крышах вагонов и на открытых площадках. Даше и Лизе удалось занять место на площадке открытого вагона и они уехали в направлении Кавказской, чтобы далее ехать в Белую Глину, где находились родители с Ларочкой и Шурой. Было холодно, девочки очень продрогли, но нашлись добрые люди и дали им бурку, чтобы укрыться. Я решил вернуться в Добровольческую армию, но все было в движении, и когда я обратился к одному офицеру отходящей пехотной части, он отказался принять меня, ссылаясь на то, что для меня нет винтовки. Думаю, он не хотел брать на себя ответственность за мальчика в гимназической шинели. Проходя по 3-й Александровской улице, я увидел, что около дома О.К.Озерова стояла артиллерия в несколько орудий. Солдаты поили лошадей, а из дома выносили офицерам и солдатам еду и воду. Я подошел к группе офицеров и спросил, кто старший. Мне указали на полковника Кононова, который согласился принять меня добровольцем в свою батарею в команду связи. Мне выдали винтовку, и батарея двинулась вниз по 3-й Александровской.

Когда мы выходили из города, красные уже занимали тот район, где я вступил в батарею, и по нас открыли огонь. Батарея шла на северо-восток в направлении села Надежды и, поднявшись на холмы, заняла позицию и стала обстреливать цепи красных, которые выходили уже из Ставрополя. Команда связи батареи соединилась с цепью нашей пехоты, занявшей позицию впереди батареи. Завязался ожесточенный бой, продолжавшийся до вечера. Красные усиленно поливали нас артиллерийским, пулеметным и ружейным огнем. Среди нас было много раненых и убитых, и мы облегченно вздохнули, когда с наступившей темнотой перестрелка утихла. Нашу батарею отвели в село Надежду. Меня назначили связным в штаб Самурского пехотного полка. Штаб расположился в большой крестьянской избе из двух комнат. В одной отдыхали старшие офицеры, другая была битком набита связными из разных частей полка, курьерами, адъютантами, молодыми офицерами. Места сесть я не нашел и пришлось дремать стоя. Я взглянул на свое любимое гимназическое пальто – оно было в сплошной грязи. К концу ночи я получил местечко на лавке, но отдохнуть не пришлось.

Начинался утренний рассвет. Где-то неподалеку завязалась ружейная и пулеметная стрельба. Прискакали курьеры, появился командир Самурского полка и другие старшие офицеры. Связным было приказано спешно отправиться в свои части и передать распоряжение о немедленном отходе из села Надежды. Выскочив из избы, я бросился бежать в том направлении, где с вечера стояла наша батарея. Было сыро, промозгло, моросил дождь, село было в тумане, ноги скользили в грязи, бежать было трудно. Стрельба стала слышна совсем близко, и не только сзади, но и справа и впереди. Я спросил старика-крестьянина, выглядывавшего из хаты, не видел ли он батарею, которая была тут расквартирована. Он сказал, что белые ушли из села, а красные его заняли, и посоветовал, круто повернув влево, выйти за околицу на холмы, но быть осторожным, так как и там уже красная конница. Я побежал в указанном направлении и за селом стал подниматься на холм. С вершины его я сразу увидел совсем недалеко справа конную лаву. Дальше с левой стороны тоже стояла конная лава. Какая из них наша, какая красных – трудно было определить. Они стояли одна против другой и не двигались, как бы выжидая. Шла перестрелка, и вокруг меня все время свистели пули.

Инстинктивно я бросился бежать к лаве, которая была дальше и левее. Я молил Бога, чтобы кавалерия не пошла в атаку, пока я не добегу до всадников, иначе мне конец. Подбегая, я увидел белую повязку на папахе казака и понял, что попал к своим. В этот момент я услышал шум и крик, – красные пошли в атаку. Наши казаки дрогнули, стали поворачивать лошадей и отходить. Я напряг все силы, стараясь добежать до ближайшего всадника. Я кричал, чтобы он подождал меня, но он не обращал на меня внимания. Сознавая, что красные меня зарубят, я побежал так, как никогда в жизни, и заметил, что расстояние между мной и всадником стало уменьшаться. Наконец я догнал его и ухватился за хвост лошади. Казаки перешли вскачь. Я не знаю, как я успевал так быстро переставлять ноги, чтоб не упасть; не помню как долго продолжалась эта бешеная скачка. Неожиданно казаки остановились.

Едва переводя дыхание, я пошел в тыл. Вдали увидел батарею, от которой отделилась подвода и приблизилась ко мне. Я лег в нее совсем без сил. Когда подъехали к батарее, я не мог подняться и отрапортовать. Впрочем, этого никто не требовал, наоборот, полковник Кононов подошел и участливо спросил, как я себя чувствую, сожалея о случившемся недоразумении. Оказывается, еще в селе Надежде за мной была послана подвода в штаб Самурского полка, но штаб уходил, и меня не могли найти. Позже, уже в поле, полковник Кононов узнал меня по гимназической шинели и выслал за мной подводу.

Нам пришлось отходить с боем вдоль линии железной дороги Ставрополь – ст. Кавказская. Скудное питание и ежедневные бои истощили наши силы. В одном из сараев мы обнаружили арбузы и жадно на них набросились. Многие заболели дизентерией. Серьезно заболевших отправили в лечебницу на станцию Кавказскую. Среди них оказался и я. Но вместо больницы я поездом пробрался в Белую Глину, где находилась вся наша семья.

2. В тылу

Отдых среди своих в домашней обстановке, в чистом белье, на чистой постели излечил дизентерию за неделю. В начале ноября мы узнали, что Ставрополь снова занят Белой армией. Даша, Лиза и я стали готовиться к возвращению туда, чтобы продолжать наше учение.

За 19 дней пребывания красных город стал грязным. Многие ограбленные дома и магазины стояли с разбитыми окнами и дверями. Улицы, бульвары и роща были загажены лошадьми и людьми. Оставшиеся в городе жители с ужасом вспоминали пребывание красных. Напуганные грабежами, изнасилованиями, расстрелами без суда, они старались сидеть по домам и не показываться на улицах. Продуктов не хватало. Добровольческую армию жители встретили с большой радостью. Жизнь в Ставрополе постепенно входила в нормальную колею. Некоторые общественные здания были заняты под больницы. На улицах стали появляться выздоравливающие военные. Около Осетинских казарм, на верхней и на нижней площадях, шла военная подготовка пополнений Добровольческой армии. Успехи Белой армии на фронтах борьбы с большевиками нас радовали и ободряли.

Уже к Рождеству 1918 года Ставрополь был в глубоком тылу. У многих горожан стала появляться уверенность в победе белых. Но в сельской местности положение было другое: чувствовалось напряжение и беспокойство, хотя явных причин этому не было. Нападения и грабежи прекратились, но уверенность в будущем исчезла. Много земли осталось незасеянной. Владельцы больших земельных участков стали искать заработка в городах. Многие тавричане перевезли свои семьи в Ставрополь или в Екатеринодар.

Революция и политическая пропаганда обострили у крестьян стремление к земле, которую им обещали левые партии. Они с нетерпением ждали решения вопроса о земле и от власти, освободившей их от большевиков. Увы, в самом начале военных успехов на фронте, в Добровольческой армии не оказалось политически прозорливых деятелей государственного масштаба, способных подойти к решению земельного вопроса, чтобы закрепить за собою крестьянство. Результаты этой политической ошибки сказались через год. Последовавшая затем земельная реформа генерала Врангеля пришла слишком поздно.

Зимой 1918-19 года наша семья уже не жила на Кугульте. Мама с Ларой и Шурой жили в Белой Глине, а Даша, Лиза и я – в Ставрополе. Отец все время был в разъездах, закупая скот для снабжения Добровольческой армии, но часто приезжал в Ставрополь.

Кончая гимназию, молодежь обычно задумывается о том, в какой университет поступать, что изучать, чтобы обеспечить свое будущее. Моим сверстникам было уготовано другое. Революция и гражданская война заставили нас больше думать об общероссийской трагедии, чем о личной жизни. Стоял вопрос не о том, в какой университет, – а в какой полк поступать, чтобы спасать родину от гибели и тирании большевиков. В усиленных занятиях время от Рождества до пасхальных каникул пролетело быстро. Уже перед Пасхой в нашем классе кончавших гимназию стал обсуждаться вопрос, кто поступит в Добровольческую армию. Оказалось, что, за исключением четырех человек, – весь класс.

Павел Будилов решил поступить во флот и стал уговаривать меня и Алексея Каплана записаться вместе с ним. Мы решили во время пасхальных каникул поехать в Екатеринодар, где находилась комиссия по приему добровольцев во флот. В комиссии нас встретили приветливо, дали полную информацию об условиях приема. Выяснилось, что мы должны дать обязательство служить во флоте минимум три года, а при решении поступить в морское училище, обязательство увеличивалось на многие годы.

Мы никогда не были в Екатеринодаре и решили пойти осмотреть город. В центре встретили офицера, приятеля старшего брата Алексея, который взялся нас провести. Нам бросилось в глаза, что по улицам ходит гораздо больше офицеров, чем в Ставрополе. Все они, молодые, здоровые и веселые, прогуливались не спеша и с удовольствием. Большинство были хорошо одеты, с погонами старых русских полков. Кроме них, попадались корниловцы, дроздовцы, марковцы, но они были одеты очень скромно, даже бедно. Многие хромали или несли руку на перевязи. Ответ на наш вопрос: «Кто эти офицеры-щеголи?» нас поразил. Оказалось, что они надели погоны только после занятия Екатеринодара Добровольческой армией и еще не решили – поступать им в армию или нет. Таких вояк были десятки тысяч во всех городах, занятых белыми. Во время пребывания красных они не только прятали свои формы и погоны, но и нарочито превращали себя в бродяг с обросшими щетиной щеками. Нам было очень неприятно все это слышать.

Наш поезд уходил поздно ночью, и знакомый офицер повел нас поужинать в ресторан, который посещали главным образом фронтовики: цены в нем были умеренные и кормили неплохо. Ночью этот ресторан был закрыт, и наш знакомый предложил показать нам другие рестораны, которые посещают щеголеватые офицеры и штатская молодежь, избегающая армии и фронта и зарабатывающая большие деньги спекуляцией в тылу. Когда после ужина мы попали в дорогой ресторан, переполненный шикарными женщинами, блестящими офицерами, изящными молодыми людьми в штатском, было впечатление, что мы попали на пир во время чумы. По дороге на вокзал мы зашли еще в один ресторан, где была уже настоящая вакханалия перепившихся мужчин и женщин, забывших свое человеческое достоинство. Мы вышли с омерзением, не присев за стол.

На вокзале мы делились впечатлениями пережитого в Екатеринодаре дня. Наш новый знакомый уезжал на. фронт на следующий день. Ему – старому фронтовику, воевавшему в Добровольческой армии со дня ее основания, было особенно горько смотреть на разгул, спекуляцию и беззаботную жизнь в тылу. Высказанная им мысль: «С этой тыловой рванью нужно поступать так, как поступают большевики – мобилизовать и на фронт!» вполне соответствовала нашему настроению.

По приезде в Ставрополь Алексей Каплан, Павел Будилов и я старались поступить в одну часть, но это не удалось. Алексей поступил в казачьи части, где служил один из его братьев, Павел – в Черноморский флот, а я в кавалерию Девятого уланского Бугского полка. В мае мы окончили гимназию и сразу же уехали в свои части. Я поехал в Таганрог, где находился обоз второго разряда моего полка. Отец провожал меня словами: «Вперед не рвись, но и от других не отставай».

Меня зачислили в учебную команду 21 мая 1919 года. Командиром был ротмистр Булгаков. Занятия были трудные и напряженные. В кратчайший срок нужно было пройти не только кавалерийские и пешие построения, но и верховую езду, вольтижировку, употребление пики верхом на лошади и в пешем строю. Много времени занимали устные занятия и изучение уставов. Поздно вечером, совершенно измотанные, мы валились в постели, чтоб рано утром снова начинать трудный день. В учебной команде были исключительно вольноопределяющиеся, поэтому занятия проходили успешнее и быстрее обычного. Те, кто быстро усваивал верховую езду и построения, выделялись в отдельные группы. Успевающие в этих группах, по определению ротмистра Булгакова, считались закончившими учебную команду и отправлялись на фронт. С детства я ездил верхом на лошади с седлом и без седла, быстро освоился с построениями, и через три недели ротмистр поздравил меня с окончанием учебной команды.