Текст книги "Калевала"

Автор книги: Павел Крусанов

25. Лемминкяйнен убивает хозяина Похьолы

Миновал Ахти свирепые пасти всех смертей и прибыл невредимым ко двору старухи Лоухи, откуда вчера только увез Ильмаринен в Калевалу невесту. Пренебрег Кауко наставлениями матери не дразнить мужей Сариолы, распахнул двери дома и без приглашения вошел в горницу, так что закачался под ним липовый пол и загудели еловые стены.

– Пусть здравствует тот, кто рад мне в этом доме! – сказал веселый Лемминкяйнен. – Не найдется ли здесь овса для моего коня и доброго пива для гостя?

Но ответил угрюмо из угла хозяин Похьолы:

– Насыпали бы твоему коню овса, если б вошел ты, как должно – ждал бы у двери, рядом с котлом, когда тебе войти позволят.

Обозлился Ахти на такой прием и тряхнул гневно черными кудрями:

– Пусть Лемпо у дверей, рядом с закопченным котлом, дожидается! Отец мой никогда не стоял у порога в этом доме: всегда имел он здесь для коня стойло, для себя – место на скамье, для рукавиц – угол и для слуг своих – избу! Отчего же мне нет места, раз бывало оно прежде отцу?

С теми словами прошел Лемминкяйнен к столу и, сев на край сосновой скамьи, отчего прогнулась она и затрещала, сказал:

– Видно, пришел я некстати, раз не подносят здесь гостю пиво.

– Не гостем ты смотришь, Лемминкяйнен, – ответила старуха Лоухи, – ищешь ты здесь ссоры! Чтоб тебе приехать вчера или явиться завтра, – а сегодня не поспел солод для пива, не замешано тесто для хлеба и еще не готово мясо.

Обозлившись пуще прежнего, сказал Ахти с кривой ухмылкой:

– Значит, окончилась пирушка? Значит, съедены уже все угощения, выпито пиво и мед и убрана уже посуда? Ну так слушай, длиннозубая Лоухи! По-собачьи ты справила свадьбу: созвала убогих и бедных, пригласила навоз и отбросы – всякую созвала сволочь, а меня не пригласила! Знай же – не будь я Лемминкяйнен, если не подадут мне сейчас после дальней дороги кувшин пива и котел со свининой!

Велела тогда злая Лоухи рабыне, что скребла в доме котлы и мыла ковши и ложки, подать удалому Ахти угощение по чину. Тут же поставила рабыня на стол перед Лемминкяйненом котел с объедками– с костями, рыбьими головами, ботвой и коркой хлеба – и кувшин дрянного пива.

– Если муж ты стоящий, – сказала она, – разом до дна осушишь кувшин.

Но прежде чем выпить, заглянул, как велела ему мать, Лемминкяйнен в кувшин и увидел, что копошатся на дне его гадюки, черви и лягушки. Пригрозил он рабыне еще до вечера спровадить ее в Маналу за такое пиво, а сам достал из поясного кошелька удильный крючок, запустил его в кувшин и, выловив оттуда всех змей, червей и лягушек, растоптал их на полу каблуками. Потом, от жажды, выпил удалой Ахти брагу и сказал:

– Дрянной стал напиток – пиво! Набралось оно в этом доме сраму! Видно, нежеланный я гость, раз не подали мне лучшего питья и не зарезали для меня барана.

– Нечего дому пенять, – ответил на это хозяин Похьолы, – если явился в него незваным.

– Званый гость хорош, – сказал веселый Лемминкяйнен, – а незваный – дороже. Слушай, похьоланец, дай-ка мне еще с дороги пива, да получше прежнего!

Рассвирепел тут хозяин Похьолы и создал колдовством пруд у ног дерзкого Ахти.

– Вот тебе водица, – рявкнул он, – хлебай, сколько хочешь!

– Не теленок я, чтобы лакать из лужи воду, – сказал Лемминкяйнен и начал сам в ответ чародействовать.

Напел он заклинанием златорогого быка в горнице, и без остатка выпил тот бык всю воду из колдовского пруда. Тогда создал долговязый хозяин Похьолы волка, чтобы зарезал он быка, но веселый Ахти тут же обернул быка изворотливый зайцем, чтобы не дался он в зубы волку; тогда превратил похьоланец волка в жадную собаку из тех, что в рощах загоняют зайцев, но Лемминкяйнен косого обернул рыжей белкой, чтобы прыгала она по стропилам и дразнила пса; тогда создал хозяин Похьолы из собаки желтую куницу и пустил ее за белкой по балкам, но Лемминкяйнен напел вместо белки бурую лису, и уж теперь она погнала златогрудую куницу; тогда заклял хозяин Похьолы куницу в курицу, чтобы летела она по полу и не давалась в пасть лисице, но ловкий Ахти вмиг обернул лису когтистым ястребом, и настиг ястреб курицу, обогнав колдовство свирепого похьоланца.

– Не будет у нас пира, пока не поубавится в доме гостей! – взревел от ярости хозяин Похьолы. – Убирайся отсюда, паршивый юнец! Прочь иди, тварь, к своей дрянной околице!

– Даже никудышный герой не позволит, чтобы погнали его из-за стола! – ответил гордо Лемминкяйнен.

Тут не выдержал хозяин Похьолы неуемной дерзости гостя и рванул со стены свой блистающий меч.

– Давай померимся мечами, Островитянин, давай посмотрим, за чьим клинком стоит удача!

– Что ж, – сказал удалой Ахти, – отец мой, бывало, храбро мечами мерился – не перевелся в сыне его род!

Обнажил он свой сияющий клинок, положил его рядом с мечом хозяина Похьолы, и оказалось лезвие похьоланца длиннее на полногтя – так вышло, что первый удар уступил Лемминкяйнен хозяину дома. Напал тот яростно на Ахти, осыпал могучими ударами, но как ни метил в героя, а ловкий Кауко всякий раз успевал увернуться – только изрубил хозяин Похьолы мечом потолочные балки да расщепил дубовый стол.

– В чем согрешили балки? Чем тебя стол обидел? – усмехнулся веселый Лемминкяйнен. – Пойдем-ка лучше, горячий северянин, во двор – здесь нам женщины мешают и дом, чего доброго, разнесем в щепки. На дворе же места нам будет больше, да и кровь на снегу куда красивей!

Выйдя из дома, растянули они на дворе коровью шкуру и оба на нее встали.

– Если твой клинок длиннее, – сказал удалой Ахти, – так воспользуйся им еще раз, прежде чем простишься с белым светом!

И вновь ударил похьоланец, и другой раз, и третий, но никак ему было не попасть в соперника – ни одной царапины не получил от его меча ловкий Ахти. Так разил впустую хозяин Похьолы воздух, пока не решил Лемминкяйнен, что настал теперь его черед, – уже сыпались искры с клинка Островитянина, так хотелось ему вступить в битву. Один только раз взмахнул мечом Ахти, и полетела голова с плеч хозяина Похьолы, точно срезали серпом колос, точно сразили стрелой тетерку на ветке.

Сотни столбов стояли вокруг двора старухи Лоухи, сотни черепов были насажены на них, и лишь один был свободен. Берег этот кол хозяин Похьолы для молодого Лемминкяйнена, а вышло, что Ахти насадил на него голову похьоланца.

Вернулся в дом беспечный Лемминкяйнен, чтобы смыть с рук кровь свирепого хозяина, но, узнав о смерти мужа, взбесилась старуха Лоухи, закричала в голос и созвала со всех сторон могучих мужей с мечами на погибель дерзкого Кауко. Понял тут Ахти, что совершил он злодейство в чужой земле, что настала пора ему убираться из Сариолы, что не по силам ему одному биться с сотнями богатырей, – понял, что закончился для него веселый пир в гостеприимной Похьоле.

26. Лемминкяйнен поспешно возвращается домой

Страшась поплатиться за свое злодеяние, выбежал Ахти на двор старухи Лоухи, огляделся, но нет нигде ни коня его, ни саней – только камень лежит на краю двора да растет рядом ива. А по всему селению уже стоит гул, сверкают яростно из-за ограды глаза и доносится отовсюду бряцание мечей. Чтобы спастись от верной смерти, обернулся Лемминкяйнен орлом и взмыл ввысь. Там, обжегшись о солнце, взмолился Ахти к Укко, благому властителю, чтобы нагнал он в небо облаков, скрыл синее в туманах, дабы под их защитой, незримым, смог он воротиться на родной остров.

Достигнув отчей земли, вернул себе Лемминкяйнен человеческий облик и пошел с печалью в сердце, с лицом мрачнее тучи к дому любимой матери. Увидела мать сына, погруженного в тяжкую думу, и поспешила ему навстречу.

– Отчего вернулся ты мрачным из Похьолы? – спросила она Лемминкяйнена. – Или обнесли тебя чашей на свадьбе? Так возьми отцовскую чашу, что добыл он когда-то в битве, и наполни ее веселым пивом.

Если б обнесли меня чашей, – ответил Ахти, – проучил бы я хозяина и не дал бы спуску гостям, чтобы знали, как встречать героя.

– В чем же твоя печаль? – вновь спросила мать. – Или конь твой тебя опозорил, невзначай осрамил гнедой? Так купи себе другого – хватит у нас на это серебра и злата.

– Эх, матушка, – вздохнул печально Ахти, – если б осрамился я с конем, так перепортил бы я коней хозяйских, да и лошадей гостей не пощадил бы.

– Уж не посмеялись ли над тобой в Похьоле девицы и женщины? Так и им в ответ можно отплатить насмешкой.

– Если б посмеялись надо мной девицы, – сказал Лемминкяйнен, – осмеял бы и я их, сколько б их в Похьоле ни было.

– Что же тогда с тобой случилось? – удивилась мать. – Может, без меры ты съел и выпил, и снились тебе дурные сны?

– Пусть бабы снов пугаются, – ответил мрачно Ахти. – Лучше собери мне, матушка, муки в дорогу да насыпь мешочек соли – должен оставить я отчий дом и скрыться, потому что точат на меня враги мечи и вострят копья.

Растревожилась мать и стала выспрашивать: кто грозит ему войною? И тогда рассказал Лемминкяйнен все как было – что вышел у него спор и поединок с хозяином Похьолы, что убил он в бою похьоланца, а теперь, желая отметить за пролитую кровь, весь север идет на него войной. Запричитала старушка от такой вести:

– Ведь запрещала я тебе ездить в Сариолу! Останься ты дома с женою да с матерью, обошлось бы без войны, без кровавой распри! Но куда ж тебе теперь деваться? Где укрыться, чтобы не сняли северяне с твоих плеч голову?

– Сам я не знаю, где найти убежище, – сказал Лемминкяйнен. – Может, ты подскажешь?

– Не легкое это дело, – задумалась мать. – Станешь ты можжевельником на холме – могут срезать тебя на посох, раскинешься березой в роще – захотят срубить тебя на дрова, сядешь ольхой в ольшанике – так выжгут ольшаник под пашню, обернешься ягодой – сорвут тебя девицы в оловянных украшениях, превратишься в щуку или сига – выловит тебя рыбак сетью, убежишь в лес медведем или волком – настигнет тебя копье охотника…

– Сам я знаю дурные места, где отыщет меня злая судьба, – перебил Лемминкяйнен мать. – Ты меня носила и молоком кормила, а теперь за горло схватила меня беда – лишусь я завтра головы, если не услышу от тебя, где мне от смерти укрыться!

– Есть, пожалуй, такое место, где можно переждать беду, – припомнила мать. – Не бывает там ни споров, ни раздоров, и меч туда не заходит. Но, прежде чем расскажу тебе о нем, поклянись мне вечной клятвой, что десять лет не будешь ты рваться в битву, как бы ни разгоралась в тебе кровь и как бы ни пожелал ты добыть мечом серебра и злата.

И поклялся Лемминкяйнен своими ранами, полученными прежде в сражениях, что десять лет не пойдет он своею волей на битву и первым не обнажит меча. После этого велела мать плыть Лемминкяйнену на отцовском челноке, помнящем дорогу, за девятое море к малому острову, где в прежние дни укрывался его отец: тогда целый год гремела здесь война, а он жил там, беды не зная, и проводил в веселье время. Велела мать скрываться Ахти на острове два года и лишь на третий воротиться к родительскому очагу.

27. Лемминкяйнен отправляется на веселый остров, а вернувшись, находит свой дом сожженным

Сложил Лемминкяйнен в лодку запасы – мешок муки, соль, кадку масла, чтобы хватило его на год, да свинины на два года, – простился с рощами, оставив их рысям, простился с полями, доверив их лосям, простился с лугами, поручив их краснолапым гусям, простился с матерью, велев ей сказать злому племени из Похьолы, что уж год минул, как ушел он из дома, поклонился двору, жене Кюлликки и сестре Айникки и с тем столкнул лодку с обитых медью катков, поднял парус и сел у кормила править.

Быстро заскользил по глади челнок, но удалому Ахти и этого мало – упросил он ветер сильнее надуть его парус, чтобы, как чайка, полетела лодка вдаль, к безымянному острову. И так три месяца гнал ветер челн Лемминкяйнена за девять море по открытому течению вод, пока не увидел он берег желанного прибежища.

На мысе у моря поджидали милых девицы: кто – отца родного, кто – брата, кто – жениха. Подогнал Лемминкяйнен лодку к тому мысу и спросил девиц:

– Есть ли на этом острове местечко, где может странник вытащить лодку и поставить ее на сухие бревна?

– Готовы здесь катки для гостей и полон пристанями берег – будь с тобой хоть сотня лодок, всем бы нашлось место, – ответили девицы.

Вытащил веселый Лемминкяйнен челнок на берег, поставил его на катки и опять спросил девиц:

– А есть ли здесь убежище, где мог бы странник переждать лихое время и укрыться от беды, что пришла на его землю?

– Много есть здесь просторных домов, – ответили девицы, – где примут и укроют странника, будь с ним еще хоть сотня мужей. Вот только нет здесь места, где мог бы ты подсечь лес и приготовить землю к пашне – поделен уже весь остров, размерены все поляны, розданы по жребию рощи и у всякого луга есть хозяин.

– Не беда, – сказал веселый Лемминкяйнен. – А скажите-ка, где здесь поют у вас песни? Уже тают на устах моих слова и лежат на языке долгие напевы!

Повели девицы удалого Ахти по рощам и полянам, где обычно играли они в свои игры и водили хороводы. Там завел Лемминкяйнен для отрады им песни, и появились вокруг рябины и дубы, а на них – кукушки: как начнут кукушки кликать, так капают с их клювов золотые горошины, как всплеснут крыльями – сыплется на землю серебро. Обратил Ахти на радость девицам песок в жемчуг, камни – в самоцветы, а на деревьях напел золотые и красные цветы. Потом сделал он колодец с резной крышкой, а на нем – ковшик, чтобы пили здесь юноши и омывали лица женщины. Потом устроил он заклинаниями на полянах пруды, а на них – золотых уток с серебряными клювами и лапами из меди.

Удивились девицы чаровным песням Лемминкяйнена, а Кауко сказал им:

– Спел бы я еще лучше, если б сидел за столом под крышей. Коли не найдется тут гостеприимного дома, то заберу я назад все свои заклятия.

– Всякий дом примет тебя с радостью, – сказали восхищенные девицы, – лишь бы только не пропали твои песни.

Так и пошел по деревням веселый Лемминкяйнен, перебираясь из дома в дом, и где ни появлялся, там тотчас чародейством уставлял стол полными блюдами, свининой, маслом и кружками с пивом и медом. Стал он желанным для длиннокосых дев: везде ему был готов ночлег, куда ни повернет он голову – там ждет его поцелуй. Много было на острове деревень, но мало осталось там женщин, с которыми бы он не поразвлекся: сотни вдов огулял он, сотни девиц обольстил, и так три лета жил на острове в веселье, спеша в поздний час под очередной кров на радость девицам и на отраду вдовам.

Не порадовал Лемминкяйнен лишь одну старую деву, не найдя для себя в ней прелести, – уж задумывался он о дороге к родному дому, как пришла к нему старуха-девица с такими словами:

– Милый красавчик Кауко! Если ты меня не уластишь, то устрою я так, что застигнет тебя на обратном пути буря и разобьет твою лодку!

Но не пошел Ахти на забаву к той усохшей деве. А когда однажды ночью решил он навестить на прощание своих шалуний, то увидел в окнах мужей, что оттачивали топоры и мечи на погибель беспечного Кауко, – это старая дева открыла им глаза, как с дочерьми их, невестами и сестрами в свою усладу жил три года Лемминкяйнен. Понял тут Кауко, что на горе ему взойдет завтра солнце, и, не обняв на прощание милых девиц, поспешил к своей лодке. Вышел он к пристани, а лодка его уже сожжена – стал челн кучей золы и пепла.

Увидев, что не оставляют его беды, принялся Лемминкяйнен, соберя все свое искусство и мудрость, мастерить новую лодку, но как ни торопился, а едва-едва поспел к утру. Столкнул Ахти новый челн на волны и так заклял его:

 
– Как пузырь, скачи по гребням,
Как кувшинка, по теченью!
Пусть три перышка орлиных
И два черных от вороны
Станут челноку ветрилом,
Пусть тугой поймают ветер
Для суденышка худого!
 

Сел Лемминкяйнен у кормы и поник головой от печали, что не смеет больше оставаться здесь на радость кудрявым девицам и веселым вдовам. Тут на ранней зорьке вышли к берегу девы, увидели в лодке Ахти и заплакали на мысу от горя:

– Отчего ты покидаешь нас, Лемминкяйнен? Или мало тебе здесь женщин? Или стыдливы они с тобою?

– Нет, не стыдливы здесь девы, – ответил им с печалью Ахти, – сотни женщин мог я здесь брать, но запала в сердце мужей на меня обида, да и пора мне плыть к родному берегу, к земляничным полянам и лесным малинникам.

Тут наполнил ветер парус Лемминкяйнена, и поскакал челнок по волнам, а вослед ему несся девичий плач с мыса, покуда не скрылся берег из вида. Горевал и Ахти, видя, как тает на горизонте славный остров, – не о лугах и рощах печалился он: жалел молодой Кауко оставленных пылких дев, шаловливых своих подружек…

Быстро скользил с попутным ветром челнок по морю, но на третий день нагнала его внезапно буря, что послала ему вослед обойденная Ахти старуха-девица, – и разорвали хищные ветры борта у лодки, и подхватили Лемминяйнена пенные гребни. Но не утонул Ахти, богатырь из рыбацкого рода, не сломали его волны: день и ночь что есть силы плыл он по шумному морю и наконец увидел на западе землю. Ступив на берег, отыскал изнуренный герой неподалеку дом – там хозяйка пекла хлебы, а дочери дружно месили тесто.

Рассказал Лемминкяйнен доброй хозяйке, как день и ночь добирался он вплавь до берега через свирепое море, и попросил ее накормить и напоить усталого путника. Сжалилась над Кауко хозяйка – принесла масло и зажарила свинину, поставила на стол кувшин с пивом, чтобы вернулись к богатырю силы, а после дала ему лодку, на которой смог бы добраться Ахти до родных мест.

Вскоре прибыл Лемминкяйнен к милому берегу: увидел он острова и проливы, увидел отеческую пристань и одну из своих старых лодок, узнал сосны на пригорке и ели на холмах, но не увидел он своего дома – где стояли когда-то стены, там заветвилась черемуха, где был двор, там поднялись молодые ели, где виднелся прежде сруб колодца, там пророс можжевельник. Поднялся Ахти по берегу, где играл и прыгал в детстве, подошел к сожженному дому и горько заплакал на старом пепелище по родным – по тем, кого оставил здесь три года назад.

– Голубка моя, матушка, ты носила и вскормила меня! – зарыдал Лемминкяйнен. – А теперь прахом стало твое тело: в головах у тебя выросли ели, в ногах – можжевельник, у рук – ветлы! Вот награда мне, глупцу, вот мне, неразумному, воздаяние! Незачем было мне ездить в Похьолу, за черту туманной земли, не надо мне было брать с собой оружие и мерить с хозяевами мечи! За это погиб весь мой род и лежит теперь убитой мать!

Долго горевал Лемминкяйнен, долго бродил по заросшему двору и наконец заметил едва видный след в траве, едва приметную тропинку. Пойдя по этому следу, вышел Ахти к лесу и там, в глубине, в тенистой чаще, отыскал под скалой незаметную избушку, а в избушке увидел свою седовласую мать. Всем сердцем обрадовался Лемминкяйнен и прижал старушку к груди.

– Жива, родная! – воскликнул Ахти. – А я думал, что ты убита, и все слезы уже выплакал!

– Укрылась я в тайном месте, когда, ища тебя, злополучного, пришли с войною люди Похьолы, – сказала Лемминкяйнену мать. – Но сожгли они наш дом, опустошили двор, зарубили секирами жену твою Кюлликки и сестру Айникки!

Обнял крепче Лемминкяйнен матушку и сказал:

– Хватит горевать – выстрою я новый дом, лучше прежнего, и сумею отомстить племени Лемпо в Похьоле! Печальные были вести матери, но не такой был нрав у Кауко, чтобы отдаться без остатка горю.

– Долго же скитался ты у чужих дверей на далеком острове, – сказала мать. – Расскажи, сынок: как жилось тебе там?

– Хорошо мне там было, – ответил веселый Ахти, – мед там стекал по елям, молоко текло из сосен, из плетней сочилось масло, а по жердям струилось пиво! Остался бы я и дольше, да начали бояться мужи за женщин и девиц – будто бы терпели они от меня охальство, будто бы ходил я к ним по ночам. А я от них знай только бегал: боялся я тамошних женщин, как волк свиней боится, как ястреб боится кур! Пришлось воротиться, чтобы не навлечь напрасной кары.

28. Лемминкяйнен пытается отомстить людям Похьолы

Поставил Лемминкяйнен новую избу – не такую просторную, как отцовская, но на двоих им с матерью впору, – отстроил амбар и двор, выжег лесок под пашню и, окончив дела, стал томиться местью за свой изведенный род. Как-то утром на зорьке вышел он к лодочной пристани и услышал, как стонет уключинами его старый челн о том, что приходится ему лежать и сохнуть на катках вместо того, чтобы сойти на волны и отправиться с Ахти на войну добывать богатство и славу. Хлопнул Лемминкяйнен лодку по борту расшитой рукавицей и усмехнулся:

– Не горюй, сосновая, увидишь ты еще не раз сражение!

Пошел Ахти к матери и сказал ей, что настала пора собираться ему на битву, что владеет его помыслами одна только месть, и все его заботы лишь о том, как бы поскорее истребить негодный народ Похьолы. Пробовала мать и на этот раз сдержать Лемминкяйнена, говорила, что не время теперь сражаться с Похьолой – обернется ему затея гибелью или бесславным бегством, но вновь не послушался удалой Ахти: решил он твердо идти в поход и разорить злые селения Сариолы.

В подмогу себе, чтобы с копьем и мечом встал рядом в битве, задумал Лемминкяйнен позвать смелого Куру, бывалого товарища по битвам Тиэру. Отправился Ахти в селение Тиэры и, войдя к нему на двор, увидел у окна отца его, что вырезал для копий древки, у амбара – мать, сбивающую в кадке масло, у ворот – братьев, что сколачивали дружно сани, а у мостков – сестер, стирающих пестрые платки, – не видно было только богатыря Куры. Тогда сказал громко Лемминкяйнен:

– Тиэра, друг мой! Помнишь ли ты былое время, как ходили мы с тобой вместе в сражения? Много мы прошли деревень, и были в каждой десятки изб, а в них – по десятку героев, и ни один из тех героев не спасся, всех мы победили в битве! То-то славная нам досталась добыча!

Но ответил от окна отец:

– Нет, не время Тиэре поднимать копье и идти в бой. Но сказала с порога амбара мать:

– Ударил уже Кура по рукам – решил жениться и ввести в дом хозяйку.

Но усмехнулись у калитки братья:

– Некогда ему – только он невесту приглядел, еще и грудей ее не трогал.

Но прыснули с мостков сестры:

– Куда ж идти ему от нецелованной?

А сам Кура, лежавший в доме на печи, как услышал голос Ахти, так соскочил вниз – на скамье обулся, у двери надел пояс, в сенях застегнул – и на дворе, уже с копьем в руке, подошел к Лемминкяйнену. Огромное было копье у Тиэра – вонзил он его на сажень в глинистую землю рядом с копьем Ахти, и понял Лемминкяйнен, что есть у него верный товарищ, с которым пойдет он теперь вместе сражаться.

На следующий день спустили герои челнок на воду и направили его быстрый нос на север, в море Похьолы.

Тем временем старуха Лоухи ворожбой прознала о сборах молодого Лемминкяйнена и вызвала на помощь в Сариолу ужасный мороз, чтобы сковал он намертво морскую зыбь и погубил врагов, идущих войной на села Похьолы.

– Ступай и заморозь лодку Ахти на просторе моря, – велела дрянному Лоухи. – Заморозь и самого Лемминкяйнена с товарищем, чтобы сгинул он, стал ледяною глыбой и не освободился бы, пока ты жив или пока сама я не захочу его избавить!

Послушался хозяйки Похьолы мороз и пошел леденить море. А пока влачился он до берега по земле Сариолы, покусал листья деревьев, проморозил до дна озера и реки, застудил цветы и украл семена у трав. День шел мороз до моря, а как добрался – заморозил берег, но не сковал морских течений. Лишь в третью ночь, набравшись дерзости, простерся он бесстыдно в открытое море и стал сполна морозить. Заледенил он море коркой вглубь на рост лося и сковал во льдах челнок Кауко. Хотел посланец Лоухи заморозить в страшных льдинах и самого Ахти – тронул пальцы на его руках и стал уже до ног добираться, – но рассердился тут удалой Лемминкяйнен, схватил крепко злого и начал заклятие:

 
– Сын дрянной дрянного рода,
Ты не смей людей морозить!
Прочь от матерью рожденных!
Без того тебе есть дело —
Ты морозь трясины, долы,
Скалы дикие и камни,
У воды морозь ты иву,
В роще расщепи осину,
Облупи кору с березы,
Расколи большие сосны,
Но не тронь людскую кожу —
Тело от жены рожденных!
Если дел тебе не хватит,
То заткни пучине глотку,
Усмири ее безумство —
Иматра пусть укротится,
Льдом немым Вуокса станет!
 

И рассказал Лемминкяйнен происхождение мороза. Родился он в Сариоле, под стылыми избами туманной страны. Род его – от отца, что был злодеем, и от бесстыдной матери, блудницы Хийси. Кто вскормил мороз? Мать его была без грудей и о молоке не знала – вскормили его змеи своими пухлыми сосцами. Кто растил мороз? Буря его качала и баюкал северный ветер на дурной болотной воде меж ветел. От пестунов своих перенял мальчик дрянные нравы и стал злокозненным ребенком – летом жил он под заборами, таскался по кустарникам, купался в трясинах, а зимой трещал в елях, гудел в березах и бушевал в ольшаниках. Вырос он злым и жестоким, и теперь нет для него большей радости, чем снять цветы у вереска, заморозить деревья и травы, сковать говорливые реки, выровнять снегом поляны, покусать сосну или расщепить осину.

– Больно ты стал заносчив, – сказал морозу Лемминкяйнен. – Видно, хочешь ты теперь, чтобы отнялись мои ноги и закоченели руки? Уходи немедля в Сариолу, а как достигнешь родины, студи там котлы и в очагах угли, студи руки женщин в вязком тесте и младенцев на груди у жён, морозь молоко в овечьем вымени и жеребенка во чреве кобылицы! А если сам не уйдешь, то пошлю я тебя заклятием к кузнецу Ильмаринену в горнило или в печь к лету, чтобы навеки ты там остался и никогда оттуда не вышел, покуда сам я тебе не дам волю!

Почуял мороз беду и взмолился о пощаде.

– Давай так сговоримся, – сказал он удалому Ахти, – пока сияет месяц, вредить больше друг другу не будем, а коли услышишь ты, что веду я себя дурно, то толкай меня в горнило к Ильмаринену или в печь к лету, чтобы никогда я назад не вышел!

И отступил мороз от героя.

Оставил Лемминкяйнен лодку во льдах и пошел вместе с Тиэрой к берегу. Три дня брели они по ровной ледяной глади, пока не вышли к неведомой земле, заросшей дремучим лесом, где не видно было вокруг ни людей, ни жилища. Вошли герои по незнакомому пути в лес и сказал товарищу Ахти:

– Нет нам удачи в этом походе – боюсь, будем мы вечно странствовать по здешним чащам.

– И мне кажется, что ждет нас здесь беда, – ответил Кура. – С войной пришли мы в Похьолу – вот и погибнем в этих негодных местах на неведомых тропах. Расклюют вороны наши тела, выпьют кровь и растащут кости по скалам – так никогда и не узнает мать, где осталось тело сына!

Долго ходили они по стылым лесам, и наконец сказал усталому Тиэре веселый Лемминкяйнен:

– Нельзя нам здесь гибнуть – заскорбят без меня по селам девицы, перестанут играть на полянах и зальют слезами подушки. Нет тут пока против нас чародейства, не чувствую я чужих заклятий, от которых могли бы мы сгинуть в этих чащах. А если и начнут колдовать здесь кудесники, так пусть обратятся их чары на их же жилища – пусть друг друга и детей своих изводят! Отец мой прежде никогда колдунам не кланялся, никогда не чтил сынов лапландских – скажу и я теперь так, как он, бывало, говаривал:

 
– Защити, великий Укко,
Огради, властитель мира,
Охрани своею силой
От кудесников коварных,
От колдуний, злобных мыслью,
От злокозней бородатых,
От злословья безбородых!
Будь заступником при бедах,
Сделай так, чтоб я не сбился
На путях твоих преславных, —
Укажи дорогу к дому!
 

После этого заклинания усталый Лемминкяйнен сделал из забот и скорби рысистых коней, сделал седла им из тайных бедствий, изготовил из печальных дней узду – и поехали они с Тиэрой на этих конях тяжелым шагом к дому. Так бесславно закончился поход Ахти на Похьолу.