Текст книги "Калевала"

Автор книги: Павел Крусанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

33. Смерть Куллерво

Снарядился Куллерво для сражения, взял дома сверкающий клинок и наточил острие у копья. Но сурово смотрели на него отец и брат с сестрою – не могли они простить ему позорного злодейства, – и только мать принялась упрашивать Куллерво не ходить на Унтамо войной, ибо тот, кто сгоряча рвется в битву, находит там смерть от железа.

– Будь как будет, – ответил ей Куллерво. – Не хочу я умирать за работой или в постели – хочу я пасть в битве под звон мечей! Хочу себе славной смерти!

– Если падешь ты на поле брани, кто же будет защитой старому отцу и бедной матери? – спросила сына старушка. – Кто поможет в несчастье сестре и брату?

– Раз уж положено отцу закончить дни у своих сетей – значит, умрет он при неводах, – ответил Куллерво. – Если уготовано тебе, матушка, скончаться в грязном хлеву – то все равно от судьбы не спрячешься. Заказано брату истомиться в поле за плугом – так и случится. И ничего уж не изменишь, коли суждено сестре умереть за стиркой.

Перед тем как покинуть дом, оглядел Куллерво родню, простился и спросил: заплачет ли кто из них, когда услышит, что умер он и выбыл навсегда из рода?

– Нет, не заплачу я о тебе, – ответил седой Калерво. – Приживу я другого сына – уж он не в пример тебе выйдет умом и честью.

– И я не заплачу, – ответил брат, – любой другой будет мне ближе тебя.

– Не пролью я по тебе и слезинки, – ответила сестра, – не пожалею о таком брате.

– Что ж, – сказал горько Куллерво, – не буду я и по вам плакать, если узнаю, что вы умерли. А соскучусь по родне, устрою себе отца из камня, брата из клена, сестру из травы и глины – от них мне больше будет тепла и заботы. Неужто и ты, матушка, носившая меня во чреве, не найдешь слез для сына, как услышишь, что нет меня больше на свете?

– Не знаешь ты сердца матери, – сказала старая. – Горько я заплачу, если умрешь ты, сынок, залью всю избу и двор слезами – оледенится от них зимою снег, а летом повянут травы.

С тем и ушел на войну Куллерво. По лесам, полянам и болотам, по пескам, лугам и жнивью спешил Куллерво на бой, по пути трубя в свой рог и оглашая дали зовом к битве. Долго шел он, и вот однажды по следам догнала его ласточка, что жила под стрехой отцовской хижины. Принесла она Куллерво весть о смерти отца, сестры с братом и бедной матери, прося воротиться домой, чтоб не пропустить похорон родимых. Ни о ком не пожалел Куллерво, только всплакнул о матери, что родила его в муках и стелила ему в доме чистую постель, но все равно не повернул назад.

– Пусть без меня обмоют ей тело, – сказал ласточке Куллерво, – пусть без меня оденут в полотно и с горьким плачем опустят в лоно Калмы. Не могу я возвратиться – еще не наказан мною Унтамо, не сражен еще злобный противник.

Скрепя сердце пошел дважды осиротевший Куллерво дальше, трубя в свой рог и вызывая Унтамо на битву. Придя же в земли врага, воззвал он к Укко и попросил могучего бога дать его мечу такую силу, чтобы смог Куллерво один устоять против сотни мужей. И вложил Укко в его клинок разящую силу, и мечом своим истребил беглый раб весь род Унтамо, а избы его обратил в пепел, так что остались в селении лишь камни от печей да одинокая рябина у забора.

Тогда только повернул Куллерво к отцовским полям и поспешил в родную сторону. Думал он дорогой, что, может, ошиблась ласточка, может, обманула его касатка по наущению матушки, не желавшей пускать сына на битву? Но, придя к отцовскому мысу, нашел Куллерво дом пустым – никто не вышел его обнять, никто руки ему не подал. Протянул он ладонь к углям в очаге – но остыли угли, и понял Куллерво, что нет больше на свете его матушки. Приложил он руку к печи – но холодны были ее камни, и понял нерадивый сын, что скончался его седой отец. Окинул Куллерво избу взглядом – нет, не метен в доме пол, значит, в земле уже покоится проворная сестра. Вышел он на пристань, – но нет на катках лодки, стало быть, окончил свои дни и брат его. Нашел Куллерво на дворе лишь отцовского черного пса и зарыдал горько о своем сиротстве.

– Добрая моя матушка! – воскликнул он. – Зачем оставила ты сына на этой земле? Уже никогда не услышу я от тебя слова, ибо давно ты в утробе Калмы, а я теперь стою на твоем теле!

Но тут пробудилась во гробе мать и сказала из могилы:

– Черный пес тебе остался, чтоб ходил ты с ним в лес на охоту. Отправляйся за дальнюю дубраву и ищи себе охотой пропитание.

Пошел Куллерво с собакой в лес, миновал темную чащу и вскоре вышел невзначай к той роще на песчаном побережье, к тому ужасному месту, где обесчестил он родную сестру. Не взошла на том песке трава и не расцвели цветы – проклято вовек осталось это место. Нахлынул вновь на Куллерво тяжкий позор содеянного преступления, достал он из ножен острый меч и спросил его скорбно: не хочет ли клинок отведать грешного мяса и напиться преступной крови? Понял меч желание хозяина, учуял его мысли и сказал в ответ:

– Отчего же не отведать мне грешного мяса и не напиться преступной крови, если пронзал я безгрешных и пил кровь неповинных?

Не мешкая, воткнул Куллерво меч рукоятью в землю и бросился грудью на острие – навстречу желанной смерти. Тут и нашел свою кончину бесстрашный Куллерво, тут и погиб на собственном мече злосчастный герой.

Дошло о том известие до старого Вяйнемёйнена, и сурово заповедал вещий песнопевец не давать детей на воспитание людям безрассудным, которые дурно малюток нянчат и должно не пестуют, ибо выйдет то дитя глупым и не достигнет мудрости мужа, хоть окрепнет сильным телом и с годами украсится сединою.

34. Ильмаринен выковывает себе жену из серебра и золота

Ранним утром и в полдень, вечером и бессонной ночью оплакивал Ильмаринен свою жену, погибшую красу земли и моря. Забросил он в угол молот и забыл о еде: одно лишь помнил – непрестанно вздыхать и причитать об утрате:

– Как жить мне теперь? Во сне и наяву только она царит в моих думах! Уже не жду я, как прежде, ночи, а поутру не жаль мне вставать, тьма иль свет – все равно мне: всякий миг тоскую я по желанной!

Три месяца изводился кузнец – осунулся, избороздили лицо его от горя морщины, – а на четвертый решил Ильмаринен сделать себе из золота и серебра новую жену. Добыл он на морском дне золото, отыскал в глубинах серебро, тридцать возов дров пережег на угли и подступил в кузнице к горнилу. Положил Ильмаринен уголь в горнило, снес туда же золото и серебро, запалил огонь и поставил рабов качать могучие мехи. Голые по пояс, принялись рабы раздувать огонь, а Ильмаринен знай ворочает в горне угли. Но не шел из углей жар – нерадивой была работа рабов, – и тогда сам кузнец взялся за мехи: качнул раз, качнул другой, а после третьего заглянул на дно горнила и увидел, что вышла из огня овца: одна кудряшка у нее золотая, другая серебряная – залюбовались все дивной овечкой, но недоволен остался мастер.

– Эта игрушка лишь волку на радость! – сказал Ильмаринен. – А я ради новой жены стараюсь!

Бросил он овцу обратно в огонь, добавил в горн золота и серебра и вновь приставил к мехам рабов. Но как ни качали рабы, слаб был жар в горниле, и тогда снова пришлось раздувать мехи самому Ильмаринену. Качнул богатырь три раза, и выбежал из огня в кузницу жеребчик: грива у него золотая, голова серебряная – все на него с восторгом смотрят, и только один Ильмаринен не рад.

– Медведю эта игрушка на потеху! – сказал кузнец. – Не того я хочу!

Кинул Ильмаринен жеребенка в горнило, добавил еще меру золота и меру серебра и опять велел рабам раздувать усердно мехи. Что есть мочи качали воздух рабы, но не шло у них дело – и опять вынужден был кузнец сам встать у мехов. Качнул он раз, другой, а на третий раз поднялась над дном горнила дева с чудным тонким станом, серебряным лицом и золотыми волосами. Всех, кто был в кузне, обуял страх при виде такого дива, и только Ильмаринен остался доволен.

Схватив инструменты, принялся кузнец трудиться над изваянием – день и ночь ковал он без отдыха: изготовил деве ноги и руки, выковал уши. смастерил искусно уста и как живые сделал глаза. Всем хороша получилась красавица, но не могла она ступить, не могла обнять рукою, не слышала она ласковых слов Ильмаринена, молчали ее уста и не было в глазах блеска страсти.

– Стала бы ты совсем хороша, – сказал изваянию мастер, – если б имела душу и голос.

Отнес он деву из злата и серебра на свою постель, заправленную шелком, и положил на пуховую перину и покойные подушки, а сам отправился топить баню. Приготовил Ильмаринен мыло, связал новый веник, принес воды три кадки и напустил погуще пару. Вдоволь напарился кузнец, омыл с тела золотой нагар и лег на пуховую перину под одеяло и медвежью шкуру – спать со своей золотою женой. Но вскоре почувствовал Ильмаринен, что исходит от изваяния страшный холод, что коченеет уже его бок, которым прижался он к своей новой супруге, – понял тут кузнец, что не годна ему такая жена, и решил отвезти ее Вяйнемёйнену, чтобы стала она старцу подругой и скрасила его дни.

До утра отогревался Ильмаринен на печке, а после отвез деву в Вяйнёлу к дому вещего песнопевца.

– Вот тебе, Вяйнемёйнен, красотка, – сказал Ильмаринен старцу. – Не будет она с тобой болтлива и не будет надувать щеки от обиды.

Оглядел Вяйнемёйнен изваяние и спросил кузнеца:

– Зачем привез ты ко мне этого золотого истукана?

– Привез я тебе в подарок жену, – ответил Ильмаринен, – чтобы скрасила она твои дни.

– Кузнец, милый друг мой, – сказал рунопевец, – брось в огонь эту деву и накуй из нее украшений и кубков или отвези куклу, как диковинку, к немцам – пусть там любит ее богатый и сватается к ней знатный! Что до меня, то негоже мне брать в жены не живую деву, а игрушку из серебра и злата,

И запретил Вяйнемёйнен грядущим поколениям склоняться перед золотом и серебром, не велел подрастающим героям сватать такую деву, ибо блеск у золота холодный, а серебро дышит в душу морозом.

35. Ильмаринен едет свататься в Похьолу

Разломал Ильмаринен изваяние из серебра и золота, бросил его до лучших времен в горнило, а сам запряг коня в расписные сани и отправился в Похьолу сватать у Лоухи вторую дочь.

За три дня добрался кузнец в туманную Сариолу. Встретила его на дворе старуха Лоухи и принялась выспрашивать: как живется ее дочери с мужем в доме у свекрови? Хороша ли она как хозяйка и как невестка? Но, поникнув головой, сказал Ильмаринен в ответ:

– Не спрашивай ты больше о дочери – умерла она лютой смертью от волчьих клыков и медвежьих когтей. Зарыли уже красавицу в землю под серебряные травы, и теперь пришел я за второй твоей дочкой: отпусти ее со мной, пусть займет она место сестры!

– Дурно я поступила прежде, что отдала тебе дочку – не для погибели я ее растила, не в пищу волкам и медведям! – сказала со злобой Лоухи. – Нет, не выдам я тебе вторую, чтобы смывала она с тебя сажу и вычесывала гарь из волос! Скорее брошу я родное дитя в пучину водопада – пусть пожрет ее страшным зевом налим Маны!

Скривил Ильмаринен от обиды рот, тряхнул курчавой головой и без приглашения вошел быстро в дом. Стояли в горнице на столе пышные хлебы, испеченные из муки, что намололо Сампо, полны были солонки солью, а сундуки – деньгами, но не помнила хозяйка Похьолы, чьим искусством была сделана изобильная мельница.

За столом сидела дочка Лоухи; увидев красотку, прямо к ней обратился кузнец:

– Выходи за меня, девица, займи место сестры, чтобы печь мне медовые хлебы и варить доброе пиво!

Но ребенок, что сидел на полу в горнице и играл с денежкой, испугался Ильмаринена и заплакал:

– Уходи от нашей двери – причинил ты уже горе дому! Сестрица, милая, не обольщайся женихом, не смотри на его стройные ноги и яркие уста – на самом деле волчьи у него зубы и медвежьи когти, а нож его жаждет крови и рад срезать невинные головы!

– Не пойду я за тебя, негодного, замуж! – сказала девица кузнецу. – Погубил ты мою сестру, можешь и меня извести. Заслуживаю я лучшего жениха – постатнее и с санями покраше, чтобы ехать в них к большим палатам, а не к кузнице, где чумазый муж будет раздувать угли!

Рассердился Ильмаринен на эти слова, схватил девицу в охапку и выбежал опрометью, словно метель, из дома. На дворе бросил он девицу в расписные сани и погнал коня, одной рукой держа вожжи, а другой обхватив добычу. Возмутилась девица дерзостью кузнеца и, страшась горькой жизни в мужнином доме, воскликнула:

– Если сейчас ты меня не отпустишь, то разобью я ногами сани!

– Окованы железом мои сани, – ответил на это Ильмаринен, – не разбить их тебе ногами.

Заплакала бедная девица, заломила руки и сказала постылому жениху:

– Если не отпустишь меня, то обращусь я рыбой и сигом уйду под волны!

– Не скроешься ты от меня, красавица, в волнах, – ответил Ильмаринен, – щукой пущусь я за тобой в погоню. Знай, нигде не найдешь ты спасения: побежишь в лес горностаем – настигну я тебя выдрой, взмоешь жаворонком в облака – помчусь за тобой орлом.

Стала тогда несчастная девица изводить Ильмаринена обидными речами – вот пересек саням дорогу заячий след, а девица горько вздохнула и со слезами сказала:

– Беда мне, злая досталась мне доля! Уж лучше сосватал бы меня заяц, а не кузнец увез под мятою полостью – покрасивей будет косой, да и рот его милее для поцелуев!

Опустил Ильмаринен глаза и закусил губу, но ничего не ответил, только подстегнул коня вожжами. А тут как раз зафыркал вислоухий на лисий след, и вновь запричитала дева:

– Горе мне, бедной! Лучше б ехать мне в санях с лисом, а не с кузнецом оставаться – жилось бы мне с лисом лучше, да и морда лисья краше лица суженого!

Стерпел Ильмаринен и эту обиду; но вскоре испугался конь, заржал у волчьего следа, и, вздохнув, опять загоревала девица:

– Злосчастная моя жизнь! Милее мне быть с волком, что всегда только в землю смотрит, чем сидеть в санях с кузнецом, – приятней для меня грубый волчий мех, чем волосы суженого, да и ласки дикого зверя отрадней!

Побелели щеки Ильмаринена, однако снес он и эти слова.

По пути домой остановился кузнец на ночлег в чужой деревне. Усталый с дороги, тотчас уснул Ильмаринен, а девица, которую похитил он себе в жены, отдалась на том ночлеге первому встречному и вместе с ним смеялась над спящим мужем. Утром застал Ильмаринен красотку за блудом и, вспомнив все, что накопилось у него в душе на эту вредную девицу, не пожелал себе такой жены.

Решил кузнец в наказание зачаровать невесту и обратить ее в лесного зверя или быструю рыбу, но, подумав, понял, что если отправит он ее в лес, то перепугается в нем все зверье, а если пустит в воду, то сбегут из глубин рыбы. И тогда взялся Ильмаринен за острый меч, чтобы покончить с дурною девицей, – однако, угадав его желание, так сказал клинок:

– Не для того я откован, чтобы губить слабых женщин и воевать с беззащитными.

Тогда пропел Ильмаринен сильные заклятия и обратил девицу в чайку, чтобы скакала она по утесам, носилась в непогоду над побережьем и выкликала свои дурные речи.

И с поникшею головой поехал кузнец к отчим полям один.

По пути встретил Ильмаринен вещего Вяйнемёйнена, и спросил рунопевец:

– Отчего ты печален, кузнец Ильмаринен? Вижу, едешь ты с севера – плохо, значит, поживает туманная Похьола?

– Отчего же ей, Похьоле, плохо жить? – ответил кузнец. – Неустанно мелет там Сампо, звонко шумит его крышка: один день мелет для пропитания, другой – для продажи, а третий – для пирушки. Сладко живется в Похьоле, раз есть там Сампо! Где стоит эта мельница, в тех краях всегда будут достаток и благо!

– А где оставил ты супругу? – спросил Вяйнемёйнен. – Отчего возвратился один, без жены?

– Оказалась девица дрянной, – сказал Ильмаринен, понурясь. – Обратил я ее в морскую чайку, и теперь она кричит на утесы и бранится с волнами.

36. Герои Калевалы отправляются в Похьолу за Сампо

Мудрый старец Вяйнемёйнен, узнав, как славно живется мрачной Похьоле с Сампо, сговорился с Ильмариненом отправиться в Сариолу и забрать у старухи Лоухи из медной скалы чудную мельницу, чтобы впредь одаривала она своими благами осиянную землю Калевалы.

– Только трудно нам будет добыть Сампо, – сказал Ильмаринен, – не отдаст его добром Лоухи, а само оно сокрыто за девятью замками, да к тому же пустило вглубь корни: один ушел в землю, другой зацепился за берег моря, а третий крепко обвил утес.

– Ничего, – ответил мудрый Вяйнемёйнен, – возьмем мы большой корабль, чтобы было куда погрузить Сампо, а там похитим его из недр горы – из-за всех девяти замочков!

– Безопасней нам будет отправиться сушей, – возразил песнопевцу кузнец. – В море может буря разбить лодку, и тогда придется нам грести руками. Нет уж, пусть лучше смерть спешит по волнам!

– По суше путь безопасней, – сказал вещий старец, – но извилистей и дольше. А по равнине вод, с южным ветром в парусе, напрямик бы мы плыли в лодке… Но пусть будет, как ты хочешь – поедем кругом по прибрежью. Только попрошу я тебя, Ильмаринен, выковать мне сначала огневой клинок, чтобы разогнал я им народ Похьолы, рассеял врагов, если не отдадут нам добром Сампо, – не должно мне быть безоружным в суровой Сариоле, в стылых ее деревнях.

Отправился Ильмаринен, великий кузнец, к своему горну, бросил на огонь железо, кинул одну пригоршню золота, а другую – серебра и велел рабам раздувать пламя. Взялись рабы за мехи, и вскоре стало в горниле железо как тесто, серебро как вода и сияющей волной заструилось золото. Явился в мыслях мастера дивный меч с золотой рукояткой – вынул он из пламени металл и, положив на наковальню, принялся стучать веселым молотом, выковывая для Вяйнемёйнена клинок, какой ему хотелось. Вскоре заглянул песнопевец в кузницу посмотреть на меч, взял его в руки, и пришелся огневой клинок как раз по нему – да и украсил кузнец на славу оружие мужа: на острие клинка сияет месяц, посередине светит солнце, а на рукояти рассыпаны звезды. Искусно украсил Ильмаринен и ножны: внизу ржет жеребчик, наверху выгнул спину котенок, а посередине лает собака.

Выйдя из кузницы, стал Вяйнемёйнен рубить мечом железный утес и отсекать от него глыбы.

– Клинком этим, – воскликнул радостно богатырский старец, – мог бы я расколоть твердые горы и рассечь на части скалы!

Изготовив оружие Вяйнемёйнену, выковал Ильмаринен и себе достойную броню – для защиты от бед и чтобы крепче стоять в битве. Надел он железную рубашку, застегнул на бедрах стальной пояс, а тут уже и рунопевец подвел к кузнице желтогривых скакунов. Оседлали герои статных боевых коней и поскакали по берегу. Но недалеко они отъехали, как услышали с пристани на взморье плач и стоны.

– Похоже, это девица рыдает, – сказал мудрый Вяйнемёйнен. – Давай-ка узнаем, в чем дело?

Подъехали герои ближе и увидели: то не девица рыдает у моря, а плачет и стонет печально большая крепкая лодка.

– Что плачешь ты, дощатая? – направив коня с пшеничной гривой к борту лодки, спросил Вяйнемёйнен. – Или грубо ты сработана? Или тяжелы твои ключины?

– Хочу я сойти в море со смоленых катков, как девушка хочет из дома уйти к милому мужу, – ответила лодка. – Оттого я и горюю, оттого и плачу, чтобы скорее спустили меня на воду. Строили меня лодкою военной, должно мне было стать кораблем для битвы и возить на дне сокровища, а на войне ни разу мне бывать не довелось и не пришлось за добычей плавать! Другие лодки, пусть они меня и хуже, не раз уже бывали в битве и привозили на дне богатства, а я, хоть из отличных досок сделана и обита для крепости медью, гнию здесь на катках, и руль мой видит лишь земляных червей, мачта служит для птиц гнездилищем, а по дну, вместо добычи, прыгают лягушки! Уж лучше б осталась я горной елью и стройной сосною: сейчас скакала бы по мне белка и играл у корней озорной пес!

– Не плачь, дощатая! – успокоил лодку вещий старец. – Скоро уже отправишься ты на битву. Скажи мне только: искусно ли ты сработана? Сможешь ли сама сойти с катков в море, чтобы ни рукой, ни плечом тебя никто и не тронул?

– Не может мой обширный род ходить, не могут челны, мои братья, плавать, пока не спустят их на воду, пока руками не сдвинут с места, – ответила лодка.

– А если столкну тебя в воду, побежишь ли ты без весел, без рулевого у кормила и без ветра в парусах?

– Нет, – ответила Вяйнемёйнену лодка, – никто из моего рода не побежит по водам, если не будет гребцов за веслами, если праздным останется руль и не надуют ветры парус.

Обрадовался мудрый старец, что нет в лодке пустого бахвальства, и спросил напоследок:

– А поплывешь ли ты с гребцами на веслах, с кормчим у руля и с надутым парусом?

– Весь род мой мчится по морю, – сказала лодка, – если крепко держат руки весла, если правит кормчий рулем и если туго надут ветром парус!

Слез Вяйнемёйнен с лошади и пением спустил чудно изогнутый челн с катков на воду. Тихонько продолжил мудрый старец напевать свои чаровные руны, и появились в лодке на скамьях сильные молодцы, девушки в оловянных колечках и старые седые мужи. Больше сотни человек поместил Вяйнемёйнен в лодку, но ничуть она не осела и легки остались ее обводы. Сам вещий певец сел на корму у руля и велел челну в напутствие как пузырьку бежать по волнам, как лилии скользить по течению.

Взялись за весла старики, и хоть гребли усердно, но медленно убывал путь. Тогда посадил Вяйнемёйнен к веслам девушек, и принялись они прилежно за дело, но все равно еле-еле плыла по равнине моря лодка. Сели грести за девицами молодцы, сильно взялись за весла, но и у них не вышло разогнать челн на славу. Тут уж Ильмаринен сам вызвался грести – и побежала лодка, жадно поедая путь, лишь качались на ней скамейки, стонали рябиновые весла, лебедем пел нос да гоготали уключины. Вяйнемёйнен же, сидя на красной корме, направлял лодку крепким рулем.

В то время Ахти-Островитянин вышел на свой мысочек, на берег убогой бухты, и пригорюнился, что нет в его сетях рыбы, что не хватает им с матушкой хлеба, что почти пуст амбар и плохо ему, плуту, живется на свете. Возился Лемминкяйнен в печали с новой лодкой – взамен той, что осталась, скованная морозом, во льдах залива Похьолы, – уже устроил дно и почти возвел борта, как заметил вдруг зорким взглядом на море незнакомый челн. Тут крикнул он громко с мыса через просторы вод:

Чья это лодка? Чей корабль плывет по волнам?

Ответили ему с лодки девицы и молодцы:

– Что же ты за герой, если не знаешь лодки Вяйнёлы, не знаешь рулевого и гребца на веслах?

Пригляделся Лемминкяйнен и узнал отважного мужа у руля и славного мужа, что налег на весла.

– Знаю я рулевого и знаю гребца, – крикнул Ахти. – Старый Вяйнемёйнен правит лодкой, а на веслах сидит Ильмаринен. Куда плывете вы, герои?

– Правим мы по пенным волнам на холодный север, – ответил Вяйнемёйнен. – Хотим добыть себе Сампо в угрюмой Похьоле, захватить его пеструю крышку в недрах сариольской горы – пусть с мельницей этой придет изобилие в Калевалу.

Воскликнул тут повеселевший Лемминкяйнен:

– О мудрый Вяйнемёйнен! Возьми меня третьим героем, чтобы добыть в Похьоле Сампо и похитить его пеструю крышку! Еще верно послужит в битве мой меч, и руки эти еще послушны моим приказам!

Охотно пригласил Вяйнемёйнен молодца в лодку, с тем чтобы разделил Ахти с ними тяготы пути и славу подвигов. Подхватил веселый Лемминкяйнен брусья и доски, что готовил для своего челнока, и шагнул в подоспевшую лодку Вяйнёлы.

– Зачем принес ты эти брусья? – удивился Вяйнемёйнен. – Все брусочки и доски в моем челне уже на месте.

– Осторожность лодку не погубит, – ответил Ахти. – Бывает, что ломают свирепые бури у лодок в море брусья, а ветры отрывают доски.

– Учить ты меня будешь, нелепый, как делать лодки! – осадил Лемминкяйнена мудрый старец. – Для того и сделан у военного челна выгиб из железа, для того и обиты борта красной медью, чтобы не разбили лодку бури и не повредили ее ветры!