Текст книги "Гнилые холмы (СИ)"

Автор книги: Павел Серяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Часть III
Подношения

Глава 1

1  

Бой начался стремительно. Старший из парней Горста, задыхаясь, отскочил от вооруженного серпом дурака.

В прежние дни Аарон с легкостью мог намотать на нож потроха сотни таких вахлаков. Что изменилось?

Он сам растерял сноровку, или же вахлак, от которого разило хуже, чем от твоего козла, был лучше подготовлен? Ни один удар Аарона не достиг цели. Боевой нож, прежде служивший ему верой и правдой, теперь был бесполезной стальной щепкой в руках неумехи.

Аарон приложил ладонь к кровоточащей щеке. «Когда он успел?» – подумал он и, сплюнув кровь, отправил на землю осколок зуба.

– А ты отчаянный,– прогнусавил рыбак с тавром Ланге на шее, – но ты лишь волчатник, не знающий ничего о своей матушке.

Гнилозубый не отличался прытью. Его движения были предсказуемы и глупы. От ударов он уходил шагом назад  и всякий раз, спотыкаясь, по одной лишь известной Отцу Переправы причине не падал навзничь, сохранял равновесие и наносил ответные удары ржавым серпом. Удары, большая часть которых не годилась даже на то, чтобы толково срезать рожь. Серп вспарывал воздух вновь и вновь, но отбивать эти удары становилось каждый раз все сложнее.

– Еще не уразумел,а волчатник?

Рыбак отскочил назад. На сей раз ловко и почти по-кошачьи. Взгляд больных желтушных глаз был весел, полон задора. Такой взгляд бывает у простофиль, которых ярморочный зазывала уговорил сыграть в кости и дал возможность выиграть пару-тройку конов. Наивный азарт и вера в собственный успех.

Увы, Аарон не был ярморочным зазывалой, и в поддавки с гнилозубой паскудой он не играл.

В прежние дни Аарон с легкостью вышибал дерьмо из подобных идиотов, но сейчас кровавые пятна росли на рубахе верзилы, а не его противника.

– Видал, Вша?

Мальчик со страхом смотрел на происходящее и всякий раз, когда сталь встречала сталь, закрывал глаза.

Старший из людей Горста убрал нож за пояс и выхватил меч. О том, как лихо Аарон обращается с этим оружием, прежде шептались в военных лагерях, а пару раз он подтверждал свое мастерство на ристалище.

– Сестры шепчут, что твой дружок услышал шепот Хозяйки, – гнилозубый облизал губы и сплюнул, – он, сталбыть, лучше, чем ты. Слыхал, Вша? Сталбыть, ентого она от любви своей отлучила.

Мальчик согласно кивнул. Он не бежал восвояси, не звал на помощь. В силе Сестер убедился весь Подлесок. Если Возлюбленная, Покинутая и Скорбящая берут кого-то под свою защиту, значит тому ничто не угрожает. Если кто-то навлекает на себя их гнев – горе тому человеку. В этом жители Подлеска тоже убедились сполна. Никто не хотел ослушаться и пойти по стопам их старосты. Никто не желал оказаться вместе со старостой в гроте, ибо всякий слышит, как воет от боли и ужаса человек, посмевший записать имя Хозяйки. Имя богини, подарившей сиротам свою любовь и заботу.

Если бы Матушка не разочаровалась в выжлятнике, то ожившие тени помешали бы Яценти напасть на него. Не позволили бы пролить кровь. Вместо этого тени плясали вокруг Яценти и путали зрение верзилы, защищая своего слугу от смертоносных ударов.

В висках Аарона стучала кровь. По лезвию меча на вытоптанную осоку стекала кровь. Его кровь. Смрад, преследующий их группу от самого Подлеска, усилился, и тошнота стала нестерпимой. Аарон не понимал происходящего, но лишь многолетняя муштра не давала ему потерять хладнокровие.

Секутор встал в стойку и приготовился убивать неожиданно серьезного противника.

– Ты все никак не уймешься… Гузно ты неутертое.  Вот если Ансгар…

– Прекращай треп, – гаркнул Аарон и бросился на Яценти.

Удар подобный этому невозможно отразить серпом. От такого удара гнилозубого мог спасти лишь щит, да и то, заблокировав выпад старшего из людей Горста, гнилозубый мог бы на долгое время забыть о своей руке. Щит бы выдержал удар, а вот кости… Кости умеют ломаться в самый неподходящий момент.

Смертельному удару предшествовал ложный выпад. Деревенский подгузок не должен был прочесть намерения Аарона, а если б и смог, не успел бы принять решение.

Меч должен был разрубить тощее тело мерзавца от правой ключицы до паха, но лишь едва коснулся плоти, высвободив наружу поток крови.

– Сука! Сука! Сука! – взвыл гнилозубый и выронил на землю свой ржавый серп. – Вша! Какого ляда ты встал?! Отгрызи этому сукиному сыну яйца! Вша!

Холодная, сотканная из утреннего тумана рука легла на плечо ребенка.

– Помоги брату, – прошептала Скорбящая.

– Подними этот камень, – добавила Покинутая.

– И ты не промахнешься.

Сестры благоухали сиренью, но в уголке сознания мальчишки все еще жило воспоминание об их настоящем запахе. Воспоминание о смраде, который источают Сестры и их колдовство. Вша повиновался, и прежде, чем брошенный сопляком камень рассек лоб старшего из людей Горста, Аарон увидел стоящего на коленях рыбака. Увидел разрубленную надвое кисть. «Но почему я рассек левую ладонь? – недоумевал верзила. – Как его клятая лапа оказалась на месте ключицы?».

Аарон вспомнил движения гада, вспомнил его спонтанные рывки из стороны в сторону, и то, как нелепо этот деревенский ублюдок размахивает своими бледными, покрытыми язвами конечностями.

Удар вышиб Аарона из равновесия. Земля сильно ударила его тело, и на мгновение он различил замершие рядом с гнилозубым тени. В затылок врезались осколки глиняного кувшина.

– Он мне руку оттяпал! Сука! – выл Яценти. – Вша, давай тряпку скорее. Кровь, чтоб ей, все льется. Сука, быстре-е-е!

Мальчик послушно стянул с себя рубаху.

Звук рвущейся ткани привел выжлятника в чувства. Аарон попытался открыть глаза, приподнялся. Он так и не выпустил из рук меча. Голова гудела и раскалывалась так сильно, будто над ним поработал экзекутор, но никак не деревенский дурак со своим сопливым подручным. Аарон вытер кровь и на мгновение увидел поднимающегося с земли Яценти.

По щекам выродка текли слезы. Аарон увидел мальчишку, рвущего на лоскуты ткани грязную рубаху.

Кровь снова застила глаза, но прежде выжлятник увидел движущийся по дуге серп.

– Убью! – прохрипел гнилозубый. Он был уверен, что завершит затянувшуюся драку одним точным ударом.

Голос ублюдка растерял нотки нездорового веселья. На смену веселью пришла истерика.

Уже не видя противника, Аарон попытался отбить клятый серп. Тщетно. Удар пришелся в левый бок волчатника. Затрещала и лопнула кожаная куртка. Укол острой боли. Гнилозубый потянул оружие на себя, и впившаяся в плоть сталь поползла к животу.

Думать и рассуждать не было ни времени, ни возможности, ибо сейчас враг был на расстоянии вытянутой руки, и иного шанса поквитаться у Аарона попросту не будет.

Свободной рукой старший из людей Горста наугад схватил выродка за сальные патлы и потянул к себе. Аарон замахнулся и огрел вахлака яблоком меча. Затем еще раз.

– Мои жубы, – прохрипел вахлак. – Помоги, Шша!

Враг рухнул на землю. Треклятый серп наконец-то оставил ребра в покое.

Выжлятник вцепился в глотку противника. Смрад ударил в ноздри и заставил закашляться.

– Бей! Бей его, Вша! – шепот сразу трех голосов звучал из камышовых зарослей из-под примятой осоки.

Казалось, что даже парящие в небе чайки кричали:  «Бей! Бей! Бей!»

Выжлятник раздавил кадык гнилозубого, рукавом вытер залитые кровью глаза и увидел стоящего над ним мальчишку. Аарон увидел булыжник, который сопляк задрал над своей головой. Увидел тварей, которые теперь не считали необходимым скрываться от его взора.

Это случилось быстро.

– Порадуй Матушку, – прошептала Возлюбленная.

– Порадуй нас, – добавила Скорбящая.

– Закончи то, что начал Яценти, – поддержала сестер Покинутая.

Вша был готов совершить убийство ради Хозяйки. Был готов отомстить за брата, которого прежде ненавидел.

«Не хочу умирать, – подумал Аарон. Измотанный боем он смог лишь убрать руки с липкой глотки поверженного врага и горько ухмыльнуться. Ребенок не был способен на жалость и милосердие, а если бы и был – твари, стоящие позади него, не дали бы парнишке бросить начатое, – не хочу, но когда меня о чем-то спрашивали?»

Это случилось быстро. Мужчина, привыкший биться до последнего, бился в предшествующих смерти конвульсиях.

Сопляку не хватило сил оборвать жизнь выжлятника одним хлестким ударом.

– Закончи начатое, – хором произнесли Сестры, – прояви уважение.

Вша наклонился, дабы поднять с земли испачканный кровью камень, и замер. Не такой он представлял любовь Хозяйки. Не так он представлял последствия «благородных дел», о коих совсем недавно рассказывал старик Вит. Вша не хотел смотреть на человека, из груди которого прямо сейчас доносится сдавленный стон. Не хотел видеть налившихся кровью глаз. Вшу воротило от вида пробитой головы, от слипшихся, испачканных кровью волос, которых едва коснулась седина. Мальчишка схватил камень, и тот, будто пойманная в болоте лягушка, выскользнул из дрожащих рук.

Вша закончил начатое.

2  

Выбравшись из леса, Рейн в последнюю очередь думал о том, как выглядит, и в каком состоянии его одежда. Его преследовало чувство, словно нечто коснулось его разума и сводило с ума. Так бывает, когда по зиме начинают ныть зубы.

Он привязал коня к ведущей в Ивы арке и, обругав нерасторопного старика, который, очевидно, был здесь за старосту, решил было сам пойти тому навстречу. Младший из выжлятников сделал лишь один единственный шаг и замер. Учение Горста дало о себе знать, и испытанный в пролеске ужас не смог взять верх над побоями, муштрой и давлением, которым Рейн со стороны своего старшого подвергался систематически. «Каждый из этих людей видал тебя в овраге, – говорил Рейну его наставник, – каждый из них видит в тебе убийцу их родни и друзей, и именно поэтому гончие не работают по одному».

Старуха выбежала из избы и, схватив внука за ухо, потащила его в дом. Рейн приметил это. Парень приметил и то, с каким спокойствием на него смотрит группа деревенских мужиков. Смотрят так, словно знают, что делать, и чувствуют за собой силу. «Приходя в деревню, оглядывайся по сторонам. Ты не можешь знать, о чем шепчутся эти выродки за твоей спиной, – учил Рейна Горст, – но вот, что ты знать обязан: даже самый преданный пес может отгрызть хозяину руку, а у страха срок жизни не в пример короче». Рейн отвязал уздцы от столба и поправил съехавшие в сторону ножны.

Так бывает, когда, приметив одну крохотную ложь, вытягиваешь наружу целый ком обмана. Теперь он не думал ни о чем, кроме идущего к нему старика, ни о чем, кроме стоящих в тени амбара мужиков. Младший секутор не спрашивал себя, отчего вдруг деревенские попрятались по домам. Ивы всеми силами пытались произвести впечатление обычной  Оддландской деревни, но данное состояние Ивами было утрачено.

– Господин выжлятник, – обратился к Рейну староста, – чего ради пожаловали?

Рейн выставил перед собой руку и прорычал:

– Всяко не с тобой обжиматься. Стой, где стоишь.

Лешек стянул с плешивой башки шапку и по-халдейски улыбнулся.

– Ваша лошадка устала, да и Вам вода бы не повредила.

– Обойдусь. Я здесь, чтобы поговорить.

– Так задавайте, господин выжлятник, – старик перехватил направление взгляда своего собеседника и кивнул. – Вы не глядите на моих ребят, господин выжлятник. Люди напуганы, а с тех пор, как мужики бежали из Подлеска, – старик выдохнул и горько покачал головой, – собака его разбери, откуда теперь беда придет.

Рейн замер. Дело было отнюдь не в том, что старик принялся отвечать на еще незаданный вопрос. Не в том, что старая паскуда изображала страх, но не испытывала этого чувства. Отнюдь не в этом. По-осеннему прохладный ветер сменил направление, и со стороны клятого амбара, со стороны мужичья, каждого из которых следовало выпороть лишь за то, что те не отводят от секутора своих глаз, потянуло кислятиной. Слабый запах, еще не обретший силу, не превратившийся в зловоние, исходил из того амбара.

– Вас интересуют мужики, что третьего дня по реке сплавились… Вы же их ищете?

– Не твое собачье дело, – гаркнул Рейн и лишь потом понял, что потерял контроль над голосом. – Не твоего ума дело, – повторил он.

Мерзкая собачья улыбка под седыми усами. Взгляд с хитрецой. Лешек говорил медленно, словно повторяя за кем-то:

– Вам амбарку показать? Так смотрите на нее, господин секутор. Мы там порося закололи. К празднику готовимся.

Младший из людей Горста чувствовал, что над ним издеваются. Рейн сделал шаг вперед и наградил старика звонкой пощечиной. Не раздумывая, ударил старосту в грудь, и, стоило тому согнуться в три погибели, выхватил меч, и направил его на группу деревенских.

– Стоять, курвино племя!

Только сейчас Рейн увидел в руках мужичья цепы да веревки.

– Стоять! – прорычал он и был уверен, что его услышали.

– Браты! – вскрикнул староста и поднял к небу руку. – Зибор!

Один из деревенских вышел вперед. Он был безоружен, или так только казалось.

– Отец?! – прокричал он. – Вяжем суку?

Рейн схватил Лешека за волосы и приставил к его горлу лезвие.

– Ты еще не понимаешь, – откашлялся старик, – ты яришься, а не разумеешь одного.

Рейн промолчал.

– Ты токмо одно знай. Пока ты Хозяйке не враг, у тебя и в Ивах врагов нету.

– Что ты несешь?!

– Тебе бы с Витом погутарить, да занят он. Позже приходи. Завтра по утру мы праздновать начнем и к любви хозяйской приобщимся. Приходи. Тебе тут рады будут, а покамест проваливай. Парням моим остыть надо.

Рейн поглядел на деревенскую арку.

– На всех не хватит, – прошептал он, – мы вас, сук, по очереди на ней вздернем.

– Ваша воля, – староста улыбнулся, – а пока нам надо приготовлениями заняться, а вам обдумать о том, принять хозяйскую любовь или разделить участь дружков. Уезжайте пока, господин секутор. Вам тут до появления Вита быть опасно.

– Я вернусь не один, – Рейн убрал меч в ножны и пинком оттолкнул от себя Лешека, – тогда ты мне и расскажешь, сука седая, и про беглецов из Подлеска, и про Вита, про амбар и про все на свете расскажешь. Понял меня? Вернусь не утром, затемно вернусь. Это я тебе обещаю.

Лешек вытер кровь, сочащуюся из разбитой губы. Попытался подняться на ноги. Старик глядел на прекрасных дев в дымных одеждах, и те одобрительно кивали ему.

– Ты славный человек, – прошептала Покинутая.

– Ты правильно все сказал, – согласилась Возлюбленная.

– Ты достоен любви Матушки. Она позволит вам сотворить у себя  Холм. Мы скажем, как, и ты сам принесешь первую жертву. Мы сами выберем и приведем тебе агнца.

3 

Когда Лешек отворил двери амбара, он улыбался.

– Этот выжлятник не враг нам, – произнес староста. – Он покамест не разумеет, что ближе нас и роднее ему на всем белом свете и нет никого.

Мужчины пристально глядели на предводителя. Не каждый из них понимал, что происходит, но каждый верил проповедям Вита и ждал грядущих перемен с содроганием сердца. В тот день, когда старый проповедник вернулся из пролеска и объявил о скором избавлении от лживой власти Отца Переправы, над своими душами все без исключения жители Ив почувствовали присутствие чего-то великого, доброго и заочно любящего каждого из них. Ни одна служба, ни один церковный праздник не приносил в их изможденные рабским бытием умы той благодати, какую дарили речи старика, сотворившего в пролеске Холм.

– Дедушка Лешек, – обратился к старику мальчишка с изувеченной кистью, – а руку мою исцелить получится?

– Ежи. Кто позволил тебе прийти сюда?

Мальчик виновато опустил голову, он не знал, как сообщить о том, что стоило пришельцу покинуть Ивы, в его дом явились ангелы, которых обычно малюют на стенах храмов и церквей. Он не знал, как сообщить о том, что ангелы взяли его за руку и привели к амбару, и просто последовал совету. Сказал то, что ему было велено сказать и не более того.

– Дедушка Лешек. Я агнец, которого вы ждете.

Лешек встал на одно колено и прижал к груди мальчишку.

– Бать, – нахмурился Зибор. – Бать. Ты чего, бать?

По щекам старика текли слезы. Дрожащий от ужаса и позднего осознания происходящего старик прошептал: "Беги из деревни, сынок. Беги и никогда не возвращайся в Ивы", – он готов был поклясться всем на свете, что именно это он и собирался сказать, но слыша звук собственного голоса пришел в отчаяние:

– Ежи. Я обещаю. Завтра к полудню твоя рука будет исцелена.

– Не делай так больше, – зло бросила Скорбящая.

– Иначе ты... – продолжила за сестрой Возлюбленная.

– Разгневаешь Матушку, – завершила за сестер Покинутая.

4  

Тыльной стороной ладони Вит вытер со лба пот.

– Ну, что, сынок, – сказал он и, откупорив первый бурдюк, огляделся по сторонам, – благоухает сок материнский. Не устану вдыхать.

Старик отхлебнул и поморщился. Проглотить варево даже он был не в силах. Сестры смогли исправить его убогое человеческое восприятие, но вот желудок… Желудку соврать пока не выходило.

– Не достоин я вкушать сей напиток. А, Горст. Ты-то напьешься сполна. Завидую тебе…

Свет закатного солнца вспорол линию горизонта. Надвигающаяся ночь несла с собой уже не летнюю прохладу, а настоящий холод.

– Чего притих, а, выжлятник?

Вит вылил в чрево колодца смрадную жижу и аккуратно положил бурдюк на землю. Сестры нашептали старику о том, что один из выжлятников не смог принять предложение Матушки. Сестры говорили, что некто Аарон явился на зов с оружием в руках. Вит знал, что позади него находится человек, не достойный любви Царицы. Человек, годный лишь на то, чтобы принести себя в жертву и дать сему Холму смысл.

Горст не отрывал глаз от пламени костра. Казалось, что он просидел вот так, не шевелясь, весь день. Старший секутор не испытывал страха, он уже принял свою судьбу и был согласен с тем, что с заходом солнца он предстанет пред той, кого называют Матушкой, Царицей, но чаще Хозяйкой. В какой-то степени Горст даже был счастлив, ибо его существование наконец обрело смысл.

Если бы только мужчина мог взглянуть на себя со стороны, если бы мог заглушить хор голосов, поселившихся в его голове, и наконец услышать хрип собственного разума, то он увидел бы себя, сидящего у огня на обдуваемом холодным ветром холме посреди клятого поля. Он увидел бы вымазанного глиной старика с безумными ледяными глазами. Если бы сознанию Горста хватило сил перекричать тварей, нареченных Возлюбленной, Покинутой и Скорбящей, то он услышал бы хрип: «Беги, сука! Тебя же запорят как барана на праздник!».

– Ты хочешь стать частью великого дела? – прошептала Покинутая.

– Хочу, – ответил Горст.

– Ты же хочешь остаться в памяти людей человеком, но не хладнокровным зверем? – задала вопрос Возлюбленная.

– Не думал об этом, – грустно заметил Горст, – но да, хочу.

– А предстать перед той, кому вы обязаны всем, и припасть к вскормившей ваш род груди? Ты хочешь? – спросила Горста Скорбящая.

– Да, – ответил выжлятник, – все хотят.

Вит слушал внимательно и улыбался, облизывая потрескавшиеся губы.

– Податлив, что щеночек, а, Сестры?

Твари вылупили на Вита яркие, полные злобы глаза, и тот понял, что мешать им не следует. Мальчишку, которого Вит отправил в колодец в том пролеске, надо было лишь подтолкнуть. Сердце ребенка не чурается чужой любви, но вот Горст, видимо, был слеплен из иной глины. За разум волчатника нужно было повоевать. Вит понимал – держать таких людей при себе опасно. Никогда не знаешь, насколько хватит их веры и верности. Что говорить, если старому проповеднику, презревшему учение Отца Переправы, узревшему своими собственными глазами Угольный Берег и его владычицу, хватило полдня, чтобы осознать это, то Хозяйке не нужно было о том и думать. Та, кто подарил людям их природу, знала, из чего сотканы ее дети, и могла отделить зерна от плевел.

– Костру нужны поленья, Горст, – прошептал Вит, – великая честь принести в эту землю немного Материнской любви, даже ценой собственной жизни.

– Когда ты сделал свой первый шаг, – шептала Возлюбленная, – куда ты хотел пойти?

– Туда, где меня не достанет голод, – ответил Горст, – туда, где я буду нужен.

– И куда ты пошел? – спросила Скорбящая. – Легка ли была твоя поступь?

– Пошел вперед, не оглядываясь.

– Блуждающий впотьмах мальчик, – сжалилась над ним Покинутая, – озарил ли твой путь Отец Переправы? Помог ли он тебе или был глух к твоим мольбам?

– Я не молился Отцу Переправы.

– Отвечай честно, Горст. Не смей лгать. Ты просил своего божка о помощи, но его гнилое сердце не дрогнуло, – голоса ведьм слились в один, – ты хотел пойти на свет, но ступал лишь во мрак. Легко ли тебе было идти? Ты шел по луговым травам, или же ты был вынужден ступать по углям?

Горст поджал под себя ноги и понял, что не чувствует боли. Стопа, поврежденная в далеком прошлом, не болела. Оглянувшись через плечо, выжлятник увидел замершего позади Вита. Старик подслушивал, но как он мог? Как мог безобразный выродок услышать его собственные мысли? Его ли это были мысли, и почему для ответа на них он всякий раз раскрывал рот?

– Я шел по углям, – ответил Горст, и одобрительные вздохи подсказали секутору, что внутри собственного черепа сознание, именуемое Горстом, не одиноко, – но сейчас я иду по луговым травам.

Вит расправился с последним бурдюком, и в тот самый момент, когда солнце отступило за линию горизонта, Сестры обратились к старику:

– Нужно действовать. Дальнейшие уговоры могут лишь навредить.

– Встань с земли, сынок.

Вит протянул секутору руку, но тот поднялся без его помощи.

– Тебе нужно ответить на один единственный вопрос, – произнес старик, по-отечески улыбнувшись, – хочешь ли ты стать частью Её любви и подарить этому месту смысл?

– Смысл?

– Да, Горст. Смысл. Ты подаришь Холму жизнь, а после сюда придут и другие. Так было с Эвженом и его родными.

– Эвжен?

Горст говорил медленно, будто сквозь пелену еще не отступившего сна.

– Да, мальчишка, который принес вторую жертву и пустил Хозяйку в пролесок. Благодаря этому мальчишке Подлесок и Ивы скоро будут озарены любовью Царицы, её щедростью.

– Как славно, – пробубнил секутор себе под нос, – как же это хорошо.

– Жаль, что тебе предстоит наблюдать за этим с Угольного Берега.

– Жаль.

– Но ты будешь ближе к Царице, а это уже что-то, да значит.

Старший выжлятник положил руку на плечо Вита и сдвинул его в сторону так, словно старик пригородил ему узкий проход. Из наспех вырытого колодца неспешно пульсирующими волнами лился бледный, почти что лунный свет.

– Подойди ближе, секутор. Царица хочет показать тебе золотой серп.

Горст сделал шаг к смердящей гнилью яме. Он больше не слышал этой омерзительной вони. Наоборот, кажется, теперь он различал аромат парного молока с едва уловимыми вкраплениями цветущей сирени. У самого края он увидел прекрасных женщин. Сложно было сказать, появились ли они там лишь сейчас или все это время находились там и ждали.

– Подойди ближе, – улыбнувшись, произнесла Возлюбленная.

Горст никогда не слышал голоса прекраснее, чем у нее.

– Мы заждались тебя, – прошептала Скорбящая.

Горст никогда не видел более выразительных глаз.

– Ты устал, но твой путь окончен, – почти нараспев молвила Покинутая.

От звука этого голоса по телу секутора пробежала дрожь, и он понял, его путь подошел к концу. Горст почувствовал облегчение и нечто близкое к религиозному экстазу. Если бы он чаще проводил время в церквях и храмах Отца Переправы, то мог бы четче обозначить свои мысли.

Выжлятник заглянул в колодец и увидел, как тот наполняется искрящейся серебряной водой. Увидел отражение золотого месяца на зеркальной, благоухающей молоком и сиренью глади.

– Воды Серебряной Реки, – голоса Сестер вновь слились в один чарующий голос. – Царица предлагает тебе испить из её реки. Утоли жажду.

Горст почувствовал прикосновение между лопаток. Должно быть, старик готовился подтолкнуть его.

– Прими любовь Царицы.

– Прими, – повторил за Сестрами Вит.

Горст не знал, что ответить. Не знал, стоит ли вообще что-то говорить. Его зачаровала серебряная вода, зачаровало отражение золотого месяца, но лишь одна мысль не давала Горсту покоя: «Почему не болит клятая нога?»

– Пора, сынок, – равнодушно процедил Вит, – приносишь ли ты себя в жертву Царице Угольного Берега? Согласен ли ты отдать жизнь в пользу Царицы? Хочешь ли ты стать частью чего-то большего?

– Пошли Вы на хер, траханные шарлатаны, – процедил старший выжлятник. – Ты и твои потаскухи умеете заставить плясать под свою дудку, но по доброй воле я топиться не стану.

Глаза ведьм вспыхнули желтыми огнями, а серебряная вода, дошедшая до краев колодца, предстала перед жертвой тем, чем являлась на самом деле – варевом, произведенным в Подлеске.

То, что произошло потом, было очевидной для Горста развязкой. Вит, видимо, тоже готовился к чему-то подобному, иначе объяснить наличие у старика гарроты было попросту невозможно.

– Дурак, – процедил сквозь одышку некогда проповедник, а ныне убийца, – тебе дали шанс.

Стальная нить врезалась в шею Горста и тут же порвала высокий, плотно застегнутый воротник рубахи. Вопреки ожиданиям старика, секутор не оказывал должного сопротивления. Вит, должно быть, решил, что покорность волчатника – дело рук Сестер, и был как никогда уверен в себе.

Гаррота соскочила, врезалась в кожу почти под самым подбородком выжлятника. Теплая кровь испоганила остатки порванной рубахи. Выжлятник захрипел и обмяк.

– Быстро же ты кончился, сынок, – Вит огляделся по сторонам. Сестер поблизости не было. Никогда прежде он не убивал людей способом городских головорезов и потому решил оставить орудие обмотанным вокруг шеи убитого.

– Сестры? Сестры, нам все еще нужна жертва, и чем скорее, тем лучше. Ведь так?

Ответа не последовало. Вит собрал волю в кулак и озвучил мысли, о которых Возлюбленная, Покинутая и Скорбящая, должно быть, знали и сами.

– Если иных способов нет, то я готов принести в жертву себя.

Ответа вновь не последовало. Ходя по холму взад-вперед, старик вдруг подумал: «А по какой причине гаррота вдруг съехала кверху, если должна была намертво вцепиться в позвоночник?».

Прежде, чем получить ответ на незаданный вопрос, Вит испуганно взвыл:

– Сестры!!!

Но ответа не последовало. Сестер не было на том холме, ибо у них появилось дело поважнее, чем казнь не оправдавшего ожиданий выжлятника.

Заметки виконта Августа Рохау (Путешествие в Оддланд)

 О брошенных селениях, о местах обезлюдивших

После событий этих дней старожилы будут судачить, дескать в тех краях близ пролеска жизни зародиться не суждено. Будут говорить, что близ выгоревшего дотла леса и земля отравлена, и вода мертва. С той осени пройдет достаточно времени, но хибары, оставшиеся от Подлеска и Ив, так и не будут заселены. Поселенцы Оддланда – суеверный народ, и никакими кнутами нельзя загнать человека в жилище покойника. Дидерик Ланге, стоит отметить, пытался, но всякий раз барону приходилось нанимать выжлятников. Всякий раз крестьян сгоняли к ничейным избам, и всякий раз те пускались в бега. Вновь и вновь. Люди говорили, что с Холмов по ночам доносится замогильный шепот, считали петлю на Кретчетовом поле лучшей участью.

Так мне сказали серые братья Рябицкого монастыря, и покуда тайна исчезновения первых жителей тех деревень не раскрыта, возможно и я, живи тогда, предпочел бы погибель.

И сколько их, деревень таких, в Оддланде...