Текст книги "Гнилые холмы (СИ)"

Автор книги: Павел Серяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Рейн, пойди, поищи холодную и глянь, что с рыбой.

– Господин секутор?

Он не был слаб на желудок, не был брезглив, но смрад, который, судя по всему, не замечали его товарищи, проник к нему в ноздри и принялся хозяйничать в потрохах.

– Я в порядке. Вонь просто… – младший зажал ладонью рот и поборол очередной приступ тошноты, – …в порядке, – он украдкой заглянул в амбар и понял, что не желает спорить со старшим.

Солнечный свет, просачивающийся сквозь щели в стенах, дрожал от бесчисленного количества насекомых, наполнивших помещение.

– Иди, говорю, проверь рыбу, – Горст склонился над пучками травы. – Что это за растения, а, Аарон?

– Пес знает. На кой ляд он свинью так высоко подвесил?

– Чтоб кровь посильнее издохла, – ухмыльнулся Горст, – это как с висельниками вдоль дороги. Чем выше подвесишь, тем вернее умрут.

Аарон не оценил юмора.  Того парня на дороге повесили честь по чести, а толку не вышло.

Когда старший выжлятник вышел на улицу, его взгляд снова застыл на брошенном им же бурдюке.

– Думается мне, что варево разливали по мехам. Для чего только и о какой такой вони говорил сопляк?

– В некоторых избах страшно смердит, но здесь…

– Здесь совсем ничем не пахнет, – заключил Горст, – а ведь должно, – он провел пальцами по усам и, покачав головой, словно соглашаясь с собственными мыслями, закончил, – должно, но, сука, не пахнет.

– Страшно ото всего этого делается, господин секутор. Умом-то я понимаю, что это дело рук тронувшегося выродка, только шерсть все равно дыбом стоит.

– Даже спятивший человек – это всего лишь человек. Пойдем отсюда.

3  

Следы привели гончих к берегу.

Горст, пересчитав лодки, прикинул, долго ли человек сможет плыть против течения. Пришел к выводу, что если деревенские и уходили рекой, то либо на соседний берег, либо вниз по Хельге. Последнее казалось секутору до остервенения глупой затеей.

– Если бежать, то подальше от хозяина, – процедил мужчина. – Херня выходит.

На тропинку, заросшую крапивой, шатаясь, вышел Рейн. Его руки аккуратно сжимали нечто, покрытое сажей, и, лишь приглядевшись, Горст понял, что именно приволок его младший помощник. Аарон все это время безучастно смотрел куда-то вдаль. Погруженный в собственные мысли он силился вспомнить, когда же мог видеть сон, воспоминания о котором становились все более отчетливыми.

– Напиться или умереть, – прошептал он, но не был услышан.

– Рыба на месте. Просолена и ждет обоз от барона Ланге, – Рейна более не мутило, но место внезапной тошноты заняло щемящее чувство тревоги. Отчего-то Рейну вспомнилась покойная матушка, вспомнился отец, учивший его охоте. Младший из людей Горста не мог извлечь из закромов памяти ничего конкретного относительно родителей, и будь у него опыт в подобных вопросах, Рейн смекнул бы: его памятью вовсю заняты иные существа, которые извлекли её словно нечто материальное, подкололи иглами к бархату для изучения. Но ни у кого из секуторов и их современников подобного опыта не было.

Парень отмахнулся от тревожных мыслей, что от мух, и протянул свою находку старшему.

– Господин Горст, не нравится мне это.

– А кому нравится? – Горст кивнул на Аарона. – На этого глянь.

– Там у землянки… У холодной то бишь, я еще один костер нашел. Его, судя по всему, развели, чтоб от амбарной книги избавиться.

Старший поморщился и провел ладонью по обгоревшей кожаной обложке.

– Рейн, если ты хочешь от чего-либо избавиться – ты избавляешься. Много ли негорящих книг ты видел?

Если бы ситуация была менее напряженной, Рейн не преминул бы сообщить о том, что и книг, даже негорящих, он видел ничтожно мало, а эта амбарная была так и вовсе первой, которую ему довелось держать в руках. Вместо ответа он отрицательно покачал головой.

– Дождь мог костер потушить, – предположил Рейн.

– Час от часу не легче, – буркнул Аарон, наконец повернувшись к товарищам.

Старший секутор аккуратно открыл книгу. Перелистывая уцелевшие страницы, он нашел заложенную между ними веточку и облизал губы.

– Закладка? – прошептал он и, не вникая в сведения о количестве заготовленных бочек, фактах рождения и прочих ценных для деревенского старосты знаний, но бесполезных для секуторов, добрался до записей, не тронутых огнем. Горст задержал взгляд на нацарапанной углем закорючке, но особого интереса она не вызвала.

– Вот оно как, – спустя какое-то время произнес он, – во-о-от оно что.

Горст обладал весьма ценным навыком, похвастаться которым мог далеко не каждый из верноподданных короля Нортмара, а здесь, в Оддланде, умение читать делало его чуть ли не первым человеком. Горст никогда не рассказывал, как и по какой причине он оказался на Земле Одда Бауэра, а на просьбы рассказать что ни то о себе не реагировал. Однажды Аарон поделился с Рейном своими соображениями на сей счет. Если верить догадкам верзилы, Горст выходил ни то сотрудником тайной канцелярии, ни то беглым монахом. Если рассудить, то старший из выжлятников мог быть и тем, и другим сразу. Сейчас прошлое не имело никакого значения, но настоящее под гнетом прочитанного могло круто изменить ситуацию.

Старший выжлятник аккуратно закрыл книгу и возвратил её Рейну.

– В мою седельную сумку спрячь. Обмотай во что-нибудь. И коня моего заодно сюда приведи. Нечего ему траву обжирать.

– Понял, господин секутор, – равнодушно ответил Рейн и зашагал прочь, в кои-то веки не жалуясь на роль принеси-проваливай парня.

Горст и хмурый, как грозовая туча, Аарон проводили парня взглядом и, лишь удостоверившись в том, что тот не может их подслушать, заговорили.

– Аарон, – старший указал на противоположный берег реки, – приглядись вон к тем камышовым зарослям. Что ты видишь?

– Камыш примят.

– А теперь скажи мне, сколько тут лодок?

– Две.

– В Подлеске было четыре лодки. На одной наследивший повсюду выродок переплыл реку и бежал в поля. Как пить дать, в камышах он спрятал лодку. Там, – Горст махнул рукой в сторону уходящих за горизонт полей, – если я не ошибаюсь, баронство Возняка.

– Рейн же ворон там видел, – заметил Аарон, – как раз в той стороне.

– Это еще ничего не значит, – Горст вновь пригладил усы. Это нервное движение Аарон наблюдал нечасто. Не всякое дело заставляло старшего нервничать. – Положим, на другой лодке уплыли деревенские.

– Или люди Возняка уволокли их на свои земли.

– Или так. Хорошо если так, но тут тоже вопрос. В амбарной книге указано точное количество живших здесь смердов и знаешь, на одной лодке всех не перетащишь. Может кого-то и увели, а остальные в лесу скрываются?

На дороге появился Рейн. Младший из секуторов вел под уздцы черного коня.

– Хер его, сука, поймешь, что тут происходит, – заключил Горст. – Допустим, тот, кто был здесь до нас, знает больше. Допустим, это он взял лодку и переплыл реку. Его надо допросить. Этим я займусь. Предположим, что голытьба все побросала и пошла вверх по течению. Во-он туда, – он кивнул в сторону утопающего в камышах берега, – туда пойдешь ты. Без фанатизма, без глупостей. Пройдись, погляди на следы. Как начнет смеркаться, возвращайся в Подлесок. Встречаемся в доме старосты. Если к утру не вернусь, отправляйтесь к барону и докладывайте о том, что так, мол, и так... – Горст сморщился. – Вонь-то, сука, какая!

«Наконец-то и этому нос разложило», – подумал подошедший к товарищам Рейн, а вслух сказал:

– Здесь все смердит, что твоя красильня. Потом свыкнешься, и вроде перестает. Ваш конь, господин Горст, – он протянул поводья предводителю, и тот, не раздумывая, вырвал их из рук подчиненного.

– Что ты, сука, лыбишься?

Рейн не ответил, но и идиотская ухмылка исчезла с его лица.

Горст просунул мысок сапога в стремя и ловко вскочил в седло.

– До вечера, девки.

– Господин секутор, – Аарон отступил на несколько шагов назад, – с Рейном как быть?

– Пусть полы подметет, похлебку сварит, – старший секутор направил коня в реку. – Аарон, головой думай! – гаркнул Горст. – Рейн, седлай коня и давай в Ивы. Спроси насчет местных, но языком особо не трепи. Узнай, не проплывала ли вниз по реке лодка. Остальное тебе твой дружок объяснит.

Горст пришпорил коня, и тот ринулся в воду, неся на себе своего ездока. Верховой старшего выжлятника был завидным приобретением. Сильный, выносливый конь, еще в прошлом году принадлежавший оддландскому рыцарю. Горст нарек коня Задирой, но глядя на то, как лихо этот кобылин сын справляется с течением, Аарон произнес:

– Мерина бы не Задирой назвать, а Щукой или, скажем, Плотвой.

– Плотва хорошее имя, – отозвался Рейн, – а вот тебя бы не Аароном назвать, а Дубиной.

– Кончай зубоскалить, щенок. Слышал, что главный велел?

– Угу.

– Как стемнеет, встретимся в доме у старосты.

Рейн вспомнил обваренных кур, следы на вытоптанной траве, ужасный амбар и оглушительное жужжание мух.

– Мутит еще?

– Не так, как от твоей матушки.

– Про свою лучше расскажи, – ухмыльнулся Аарон, – твоя-то курва была хоть куда!

Не каждый понимал их с Рейном шуток, многие полагали, что именно они станут причиной поножовщины, но на деле все обстояло несколько иначе. Тема матерей для выжлятников не была болезненной, ибо матерей своих ни Аарон, ни Рейн не помнили.

Глава 2

1  

Рейн, не отрываясь, следил за переправой Горста. Он не желал наставнику зла, но с радостью посмотрел бы на то, как лопаются ремни, и Горст вместе с седлом отдается на милость течению Хельги. Если бы Задира не справился с течением… Эти мысли Рейн отогнал прочь. Он бы зашелся хохотом, глядя на вымокшего Горста, но вот коня парню было бы искренне жаль.

Копыта Задиры коснулись илистого дна, конь захрапел и, сминая камыши, выбрался на берег.

– Лодка! – прокричал секутор. – Здесь лодка!

Аарон махнул старшему рукой в знак того, что услышал.

– Кто бы сомневался, – произнес верзила.

– Как всегда прав.

– Рейн.

– А?

Аарона что-то тревожило. Он успел расчесать щеки так, что густая растительность уже не могла спрятать покраснений. Нечто занимало Аарона сильнее, чем работа.

– Ты просто прими. Он опытнее, умнее нас с тобой. Не насмехайся над его правотой. Он говорит, мы делаем.

– Ты первый начал.

– Однажды он спасет тебе жизнь. Может уже спасал.  Может статься так, что на этом самом берегу, может прямо на этом самом месте Горст протянет тебе руку помощи.

– Главное, чтоб ноги здесь не протянул… Аарон, твою мамашу, – Рейна не на шутку волновал потерянный взгляд напарника, – ты уже скучаешь по усатому козлу?

– Он говорит, мы делаем, – повторил Аарон свою мысль, – он принимает решения взвешенно, руководствуясь опытом.

Аарон переминался с ноги на ногу, а потом положил свою массивную ладонь на яблоко меча и вновь уставился на узкий, поросший камышами берег, на крутой спуск к воде, вдоль которого ему предстоит идти.

– Кто знает, что было бы, если б…

– Если б у бабки были яйца, она была бы дедом, – перебил Рейн.

– Горст тогда велел тебе не лезть на того мужика.

«Горст думает, что я не смогу постоять за себя. Думает, что я сопляк, которого можно огреть прутом по лицу. По-хорошему… По-хорошему, ему бы рожу за такие фортели разбить», – хотел было ответить Рейн, но промолчал. Аарон доносил Горсту на Рейна. В этом почти не было сомнений. Когда на ярмарке Рейн стащил со стола лавочника стеклянные бусы, Горст узнал об этом. Когда Рейн ущипнул за задницу молоденькую служанку Дидерика, мать его, Ланге и предложил той пошалить, Горст узнал и это.

– А потом оказалось, что он нож при себе имел. Если Горст говорит, – Аарон в третий раз озвучил свою мысль, но сколько тот прокрутил её про себя, Рейн не смел даже и предположить, – мы делаем, – верзила почесал ногтями щеку.

Тут-то до Рейна и дошло. Верзила городит весь этот вздор лишь затем, чтобы убедить себя в верности поставленной задачи.

– Ты совершенно прав, – бодро, даже слишком бодро выпалил он, и, подойдя ближе, младший из людей секутора Горста похлопал здоровяка по плечу.  – Горст говорит, а мы, что твои псы, послушно делаем.

– Так я о чем и толкую! Надо – значит, надо. Даже если не хочется или… – поднявшийся ветер заглушил слова Аарона, но ни порыв ветра, ни шум камыша, ни шелест сетей не помешали Рейну услышать слова человека, который, как казалось младшему из людей Горста, был способен рассмеяться, глядя в лицо опасности, расцеловать смерть в её смрадную пасть, при этом не почувствовав даже чего-то отдаленно напоминающего страх.

«Или, если страх берет», – мысленно он повторил слова Аарона, будто пробуя их на вкус.

Вкус у сказанного был кислым, как испорченное молоко, как застарелый пот, как смрад, коим пропитан Подлесок.

Страх заразителен. Аарон понял, что на сей раз перегнул палку, и зашелся фальшивым, как нависшее над деревней спокойствие, смехом.

– Сучонок, – гаркнул он, – я же шучу. Седлай свою кобылу и вали в Ивы. Готов спорить на кружку круто сваренного пива в лучшей корчме Кальтеграда, что на своих двоих дойду отсюда и до заката, а потом вернусь обратно и сделаю это раньше тебя.

– Аарон.

– Чего тебе?

Холодный пот приклеил рубаху Рейна к спине.

– О чем вы шептались, спровадив меня?

– О твоей мамашке, само собой.

Теперь Аарон хлопнул Рейна по плечу и решил, что пойдет по незнакомому ему берегу и вернется обратно с каменным сердцем. Решил, что пройдет путь, который он уже проходил в своем сне. Во сне, что вспомнился ему при обходе подлесских изб. В том сне Аарона убили, но взаправду он никому не даст забрать себя, даже если Угольный Берег отправит за ним своих самых страшных паскуд.

– С нами Отец Переправы, парень, – улыбнулся он, – не обмочи штаны, не посрами Горста.

– Пошел ты.

– И ты иди, парень.

Не прощаясь, они разошлись в разные стороны.

2   

Идя вдоль поросшего травой берега, Аарон цеплялся взглядом за все, что может выдать присутствие человека. Притоптанный муравейник с отпечатком подошвы сапога, сорванную с куста ветку. Он жадно втягивал воздух, стараясь различить в нем запах гари, но костром здесь и не пахло. Оставив Подлесок далеко позади себя, он наконец смог отделаться и от страха, вызываемого давно позабытым сновидением.

Выжлятник зашел уже достаточно далеко, чтобы понять одну простую истину: люди из рыбацкой деревни не проходили здесь, и успех миссии, как ему теперь казалось, зависел от Горста, при условии, что люди, принадлежащие барону Ланге, были уведены к барону Возняку или же ушли к нему по своей воле. «Но кому хватит духу бежать от Ланге? – подумал Аарон. – Всякий в Оддланде знает о крутом нраве этого человека».

В одном рыжебородый  был прав, Барон Дидерик Ланге принадлежал к той породе людей, которая не умеет прощать ошибок, а тем более предательства. Старик Ланге имел буйный нрав и трех сыновей, из которых лишь одному посчастливилось остаться в усадьбе отца и рассчитывать на наследство. Его старший сын, Витольд Ланге, был хорош на полях ратной славы, но не сдержан в выпивке и к тому же прослыл известным распутником. За удаль и отвагу Витольду прощалось многое, но однажды, пребывая в изрядном подпитии, молодой баронет увел на скачки любимого отцовского рысака, где тот подвернул ногу. Наутро, явившись ко двору без коня и в грязи, Витольд был выпорот на глазах у слуг и сослан в Нортмар. Более на землях Одда Бауэра никто о нем не слышал. Младший сын барона, Гавел Ланге, служил оруженосцем у самого герцога Бауэра и после славной сечи на границе Нортмара и Белореченского княжества вернулся к отцу хромым калекой. В Гавеле отец души не чаял и на пирах бахвалился тем, что его отпрыск, как в старые добрые времена, пролил кровь под знаменами Бауэров, служба при которых научила парня держать язык за зубами и, не раздумывая, повиноваться воле старших. Существование Альфреда, среднего из сыновей барона, до сих пор считается кляксой на славной родословной Ланге. Поговаривают, именно поговаривают, ибо правды не знает никто, что старик самолично застукал своего отпрыска с конюхом и собственноручно забил насмерть обоих. Барон – суровый человек, и суров он в первую очередь к себе, а уже потом ко всем остальным. Он легко записывает людей во враги и теряет к ним всякую жалость. Людей, сослуживших ему славную службу, он щедро одаривает, а за воровство не рубит рук, как то принято, а отправляет на свидание к одноногой суке, то бишь на виселицу.

Когда Горст получил заказ на поимку беглого рыбака, Рейн обрадовался, ведь дело представлялось им плевым. Всякий сведущий в секуторских делах знает, что своим людям Ланге не вешает на шеи кольца с именем хозяина, а клеймит.

– Еще мой отец говорил, кольцо с шеи можно снять, а вот хорошее тавро содрать можно лишь вместе с кожей, – любит повторять Дидерик, и этот его подход значительно упрощает работу оддландским секуторам.

Аарон остановился и, задержав дыхание, привстал на колено. Он не славился особой зоркостью, но без ошибок определил, что в этом месте некто притоптал осоку. Речь не идет о тропинке, этот некто прошел здесь лишь раз.

«Кто-то вышел к воде», – сообразил Аарон и, оглядевшись, понял, что этот некто спустился на берег со стороны поросшей кустами возвышенности.

Под громкий крик чаек Аарону пришлось выбрать, в какую сторону идти. К воде или от воды. По-хорошему нужно осмотреть все, но теперь свой сон он трактовал как предзнаменование и знал, что готовиться следует к худшему. Рейн частенько отпускал шутки в сторону его легковерности, но суеверный человек – не дурак, суеверный человек – осторожный человек.

В реке по-прежнему плескалась рыба. Он уже собирался направиться в сторону возвышенности, чтобы с неё осмотреть за одно и берег, как вдруг услышал позади себя шепот. Ни плеск воды, ни шум камышей и ни дыхание ветра. Именно шепот.

Поганое чувство. Словно он уже видел это место, будто был здесь, и, проложив путь сквозь осоку, потом через непроглядную стену камыша, однажды он уже выходил к воде. Однажды он уже пережил все это. «Тебе дан выбор, – прозвучало у него в голове, – хорошо подумай».

Если бы Аарон оглянулся назад, то увидел бы, что прямо сейчас он отбрасывает не одну, а сразу четыре тени, и три из них медленно, подобно змеям, движутся вокруг его шеи.

Аарон вытер со лба испарину и пошел на шепот, как на зов, но теперь в иной роли. Во сне Аарон стал безвольной жертвой, тупой марионеткой, принявшей предложение и горько за то поплатившейся.

Едва уловимый смрад вновь вплелся в пропитанный сыростью и запахами тины воздух. Вновь проник в нутро выжлятника. Сон и явь наложились друг на друга, как две части полотна, изукрашенного топорным шитьем, изуродованного жестоким сюжетом.

Сокрытая зарослями камыша, у самой воды, его ждала женщина с волосами цвета осенней листвы, с рогами, выглядывающим из-за её плечей угольно-черным полумесяцем.  Ждала во сне или ждёт сейчас? Сон и явь наложились друг на друга, но Аарон больше не задавался вопросом, для чего пробирается к воде, не обращал внимания на усиливающийся смрад.  В одном он был уверен на все сто – в хорошо заточенной стали.

Он закрыл глаза и увидел венок из горящих осенним пламенем листьев, увидел тонкие пальцы, едва касающиеся водной глади. Память детально обрисовала ему незнакомку. На мощной шее Аарона выступили вены. Он знал, чем кончился тот сон, не помня, как давно он его видел и видел ли его вообще. Женщина была у воды тогда, она находится у воды сейчас. Ждет его.

Аарон знал, что её платье расшито не так, как принято в Нортмаре, не так, как женщины Оддланда обычно украшают одежду. Выжлятник знал, что женщина подобно древним жрецам выкрасила в алый половину лица, и знал, что никогда прежде не видел и более никогда не увидит украшений затейливее тех, что носила и носит незнакомка.

Верзила зажмурился и вновь увидел женщину. Она не смотрела на него, но знала, что он рядом. Между ними была связь, и человек секутора Горста видел её в былом кошмаре.

Никто прежде не сталкивался с колдовством. Никто не бывает готов к встрече с ним. Те, кто пойдет этой дорогой после Горста и его людей, научатся ставить под сомнения собственные воспоминания и отделять правду ото лжи, но сейчас каждый выжлятник шел навстречу собственной погибели и не осознавал одного: все решения уже приняты без их согласия, все кости брошены на стол и агнцев для заклания определили без ведома самих агнцев.

Женщина гладила воду черными, как сажа, пальцами и все нашептывала слова незнакомой Аарону песни.

С её тонких губ не сходила усмешка.

– Подойди ближе, – прошептала она низким голосом, – тебя мучит жажда, так напейся вдоволь из моей реки. Прими мою любовь, и я дам тебе то, чего ты так сильно жаждешь. О твоём преступлении забудут, Пауль. Тебе не понадобится скрываться от прошлого. Или прими смерть от рук тех, кто принял меня, мою власть и мою любовь. Что выберешь?

Из-за голенища сапога выжлятник извлек нож. Он не привык чего-то бояться, а если до такого доходило, не имел привычки отступать.

Медленно и почти беззвучно Аарон пробирался вглубь зарослей. От воды тянуло илом и сыростью, а её плеск становился громче. Выжлятник аккуратно перешагнул глиняный кувшин, не сомневаясь, что здесь его оставила та женщина с тонкими и, как лед, холодными пальцами. «Хорошо, что заметил», – подумал Аарон и пошел дальше, а кувшин, присыпанный сорванной осокой, так и остался лежать позади него.

Сквозь камыши он увидел её. Сидящую у воды, напевающую свои песни. Все это Аарон уже видел и знал, что будет дальше.

– Что же ты прячешься? – спросила женщина. – Ты хорошо подумал над ответом? У тебя было достаточно времени.

Человек секутора перехватил рукоять ножа поудобнее и ринулся на незнакомку. Однажды она уже утопила его в Серебряной Реке. Аарон не привык бояться, и тем, кто его напугал, он никогда не давал спуску.

Кричали чайки. Нависшее над землями Дидерика Ланге солнце клонилось к закату. Аарон стоял в воде, и его сапоги увязли в иле по самую щиколотку. Смрад резал глаза.   Аарон не обнаружил никого кроме утки со свернутой шеей, по мокрым перьям которой вовсю ползали насекомые.

– Сука, – произнес он, – что происходит?

За спиной Аарона в непроглядных зарослях камыша с характерным хрустом проломился прикрытый осокой кувшин.

3  

Тридцать шесть лет Горст топтал землю и жадно втягивал ноздрями воздух Нортмара, а затем и Оддланда. На тридцать седьмом году жизни секутор имел в своем распоряжении грамоту с оттиском перстня Одда Бауэра, сорок крон, хранившихся в банке Кальтеграда, седло, меч и двух ослов в подчинении. О последних он говорил всякий раз, стоило кружке пива угодить к нему в руки, а ослиной моче, по ошибке принимаемой в Оддланде за пиво, покрыть пеной его усы. За глаза он клеймил Аарона и Рейна ослами, ишаками, а иной раз и хуже, но считал ли он своих людей столь никчемными?

Те, кто по своему скудоумию называли себя друзьями Горста, в один голос бы поклялись, мол да, так и так, и еще по-разному выходит, дескать секутор Горст, чтоб его матушке земля была медом, а вкушаемая в загробной жизни пища пухом, взял на работу болванов, ибо кто же в здравом уме согласится на такую работенку? Иное мнение было у людей, считавших Горста своим врагом. Известно, что не бывает ближе друга, чем враг, и о враге своем полагается знать столько же (а может и более того), сколько о себе самом. Для сведущих людей Горст был хорьком или же лисом, что проникает в курятник и душит там беззащитных, ослепленных ночным мороком кур, и что делать с хорью или же лисом, ни для кого не секрет. Враги секутора слушали байки его «друзей» и про себя, ухмыляясь, думали: «Если Аарон и Рейн такие бараны, то какого ляда Горст еще не целует землю, лежа в канаве?».

Те, кто наводил справки и покупал у нортмарских спекулянтов информацию, быстро приходили к выводу: Горст далеко не идиот, и людей себе он взял отнюдь не последних. Многие после получения заветной информации принимали решение прекратить поиски матерого выжлятника и проглотить обиду, многие, даже располагая фактами, не могли отследить секутора, хотя тот и никогда не прятался, а некоторые (из числа твердолобых болванов, для которых месть – отдельная форма фетиша) и по сей день лежат по лесам да болотам. Что же узнавали эти без меры любопытные люди? Лишь то, что никто и не думал скрывать.

Пауль Штейн был известен в Нортмаре, как Резчик с Седой кручи. Это прозвище редко упоминалось в песнях менестрелей, ибо сердца последних охочи до подвигов как ратных, так и куртуазных. По иронии судьбы кнехт Штейн посвятил свою жизнь именно ратному делу и, если бы не случай, произошедший на востоке Нортмара, глядишь, и имя его не было бы втоптано в грязь. Горст отыскал командира отряда ландскнехтов там, где никто бы не смог накинуть хомут на шею Пауля Штейна.

То было во время одной из многочисленных междоусобиц, нареченной современниками «Куриной возней». Войска герцога Адлера (на гербе его был изображен алый орел, летящий над белым полем) били ополчения и наймитов герцога Тауба (белый голубь над голубым полем). Отряд Пауля Штейна хитростью взял укрепления Адлеров на Седой круче и отчаянно пытался удержать, надеясь на подкрепление со стороны союзников. Говорят, что кнехтов Штейна пытались перевербовать, и принято считать, что сержанты Штейна убеждали своего войсководителя встать под знамена об алом орле. Поговаривают, что уговоры сержантов возымели успех, и ландскнехты сговорились отворить ворота да опустить мост с первыми лучами солнца. Утром осадившие замок войска не получили сигналов от подкупленных бойцов и штурмовали Седую кручу, не встретив никакого сопротивления. Ходит молва, мол Пауль Штейн собственноручно перерезал глотки всем ренегатам, и, дабы тем было не одиноко плыть по Серебряной Реке, Штейн отправил к Отцу Переправы и пленников.

Желающих вскрыть глотку дезертировавшему ландскнехту было не мало, но тот пребывал в добром здравии.

Горст подозревал, что у Пауля, который теперь звался Аароном и готовился стать самостоятельным Оддландским секутором, были подельники. Аарон молчал, предпочитая даже не думать о тех временах, когда его жалование за день было кратно трем неделям работы крестьянина в поле.

Секутор никогда не забывал, кем был его подельник, но сейчас его мысли были заняты иными материями. Он отогнал от себя воспоминания, как баба отгоняет со двора приблудившуюся кошку и, полоснув бока Задиры шпорами, пробурчал нечто нечленораздельное себе под нос. Стоило его ганзе заявиться в Подлесок, ступня, которую он стоптал еще в молодости на маршах, покрытая мозолями сука, перестала болеть. Было в отсутствии боли нечто ненормальное, нечто необъяснимое, а возможно даже ирреальное.

Старший выжлятник, пришпоривая коня, оставил позади себя берег Хельги, расплывающиеся очертания Подлеска и своих людей, коих называл ослами всякий раз, когда кружка пива попадала к нему в руки. Он не сводил глаз с дальнего холма, над которым, по мнению Рейна, кружили вороны. «Конные Возняка поймали беглецов раньше нас, – думал он, – придется срезать клейма с трупов». Смрад, который он ощутил всем своим нутром, покидая Подлесок, преследовал его. Так ему, во всяком случае, казалось. Было в этой вони нечто схожее с иным смрадом, который ему также довелось вдыхать, но в отличие от Аарона навеваемые воспоминания не тревожили Горста. В какой-то степени он вспоминал поля, устланные трупами, с трепетом. «На «добрых войнах» жертвы угодны Отцу Переправы», – так ему объяснили еще в молодости, и потому каждой срезанной с кудлатой башки язычника из Белореченских княжества косичкой Горст гордился.

Выжлятника тревожило лишь одно. Не так давно он стоял на берегу и беседовал с Аароном, не так давно в его внутренний диалог вклинились еще несколько голосов. Шепот, заставивший Горста обратить внимание на камышовые заросли, подсказавший, что в них спрятана одна из лодок. Старший выжлятник не делал выводов, основанных на догадках, но здесь, ткнув пальцем в небо, поймал нить, взял след и теперь шел по нему, зная, что не успеет вернуться в Подлесок затемно. Чувствовал, что на эту ночь у него другие планы, но увы не мог найти ответ, какие именно. Он никогда прежде не видел Аарона в таком состоянии, а раздрай Рейна…

Состояние Рейна тревожило его по-настоящему. Сын охотника, толком и не помнящий лица матери. Сын несчастного, приговоренного к подвешиванию за ребро. Преступление, которое мог совершить всякий человек, хоть раз повстречавшийся с голодом.

Горст выкупил Рейна, и то был не первый случай, когда секутор пользовался даденной ему самим Оддом Бауэром грамотой, но впервые он сделал это не ради собственной выгоды. Так он говорил самому себе и, разумеется, врал. Выкупить человека, приговоренного к каторге – то же самое, что подобрать полудохлую дворнягу и, выходив ее, оставить при себе.

Отец Рейна занимался браконьерством и за то был приговорен к долгой, полной мучений смерти на столбе близ принадлежащей его феодалу дубравы. Он учил сына бить без промаха, и пущенная Рейном стрела прошила сердце, подарив старому охотнику быструю смерть. Рейн не пытался сбежать н предпринимать отчаянные попытки сжечь тело родителя.

4  

Грай ворон смолк, стоило Горсту спешиться. Выжлятник привязал уздцы коня к торчащей из земли коряге.

– Жди, – коротко бросил он и, прежде чем подняться на холм, расшнуровал седельную сумку.

Сопляк не подвел его. Вода не добралась до найденной в кострище книги, но теперь Горст задумался над тем, что мог погубить столь ценный документ. «Вода могла запросто наполнить сумку до краев, и тогда, следуя закону подлости, самая ценная запись непременно бы погибла», – секутор хмыкнул в усы и обратился к коню:

– То, что не горит, можно утопить, а ведь эта запись, одна, сука, запись, освобождает нас от работы.

Если бы он обернулся к холму. Если бы его мысли не были прикованы к перепачканной сажей, но по удачному стечению обстоятельств не тронутой огнем странице, выжлятник увидел бы замерший на холме силуэт. Горсту бы пришлось щуриться, а слепящее солнце причинило бы глазам боль, но тем не менее он бы знал, что здесь, в сердце Оддланда, в отдалении от поселений как Возняка, так и Ланге, он не один.

Уверенность в том, что его парни найдут беглых (а беглых ли?) крестьян, угасала. От уверенности в том, что и он сам вернется в Подлесок, не осталось ни единого следа. «Книгу надо уничтожить, – подумал Горст, – все надо оставить как есть».

Руки секутора задрожали, и Задира, пристально наблюдавший за своим ездоком, принялся взрывать копытом землю. «Волнение и страх – зараза, и хуже них может быть только тиф, оспа и черная смерть», – так говорил Горсту не последний в его жизни человек.

– Книгу надо уничтожить. От книги больше вреда, нежели пользы, – произнес он и потянулся к только что зашнурованной сумке. – Мои ослы едва ли справятся с задачей, а потому все останется как есть.