Текст книги ""Та самая Аннушка". Часть вторая: "Это ничего не значит" (СИ)"

Автор книги: Павел Иевлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Глава 19
Дурной грем

Мы погрузились в машину, выбрались с развязки и поехали по прямому шоссе. Разогнаться по нему не получается: полотно периодически пятнают воронки, по обочинам остовы битой горелой техники – знакомая картина. Жители этого среза неплохо повеселились напоследок. За руль опять сел я. Аннушка сказала, что мне полезно потренироваться. Не рулить, конечно, а съезды на Дороге высматривать.

– А что за «люди фрактала»? – спросил я девушку.

– Что? Ты о чём? – отвлеклась она от глубоких размышлений.

– Ты сказала, что с резонаторами по дороге может ездить любой «человек фрактала». Кто это?

– А, об этом… Ну, это просто слово такое. Ты, я, Донка – все мы «люди фрактала». Или «Великого Фрактала», если ты на пафосе. Считается, что Мультиверсум имеет фрактальную природу. Не спрашивай меня, так ли это на самом деле, но это чуть ли не единственное, в чём сходятся всякие умники. Фрактал, мол, и всё, а ваши книжные ассоциации со страницами-срезами и корешком-дорогой – чушь для детишек. Хотя, как по мне, это куда нагляднее. В общем, всех, кто может перемещаться между ветвями фрактала, называют его людьми вне зависимости от способа, которым они это делают. Иногда к ним относят и тех, кто видит его структуры, или чувствует их, или как-то с ними взаимодействует, даже если они сидят в своём срезе, никуда не ходят, а просто двумя руками крышу придерживают, чтобы она от такого счастья не слишком далеко уехала. Многие совмещают в себе оба удовольствия, особенно если кто давно по Мультиверсуму таскается. У них обычно что-то да проклёвывается из фрактальных приколов – ясновидение там какое-нибудь завалящее (типа твоей чуйки) или способность сломать мир жопой…

– Ты серьёзно?

– Нет, для смеху. Но девчонку, которая рисовала картинки, и становилось по нарисованному, я лично встречала. А чем жопа хуже? Всё, держи руль, выходим.

Моргнуло, колёса подпрыгнули, снова туман.

– А почему я тут ничего не вижу, раз я тоже «человек фрактала»?

– Тренировки нет. Ты видишь, просто тебе мозг запрещает это осознать. Напускает туману, чтобы будка не потекла. Корректорам, например, поперву специальные очки напяливают, чтобы у них крышечку с чайничка не срывало, потому что реально можно тронуться. Потом, притерпевшись, ничего. Хотя очки многие так и носят. Привычка, – она поправила большие «авиаторы» на носу.

– Так ты корректор?

– Нет, блин. Я курьер. Отстань. Не отвлекайся, смотри, сейчас будет свёртка. Слева. Постарайся её увидеть не в последний момент…

У меня получилось. Ну, почти. Чуть резковат вышел манёвр, но попал же?

– Не дрова везёшь! – завопила сзади Донка.

Туман пропал, солнце зажглось.

– И где это мы? – спросил я.

– Откуда мне знать? – ответила Аннушка. – Какой-то мир, с которым нам оказалось по пути.

– Не нравится он мне что-то.

– Подумаешь, может быть, ты ему тоже не нравишься. Тебе с ним не жениться, солдат. Зато прямик тут шикарный, километров на триста. Мы из-за этих мудил с пулемётом чёрт-те куда усвистали, не помешает срезать пару углов.

– Подозрительно хорошая дорога, – сказала Донка внезапно, – не к добру.

Шоссе тут действительно шикарное – широкое, гладкое, идеально прямое, как по линеечке. Покрытие без единой трещинки, на асфальте ни песка, ни пыли, ни листьев, разметка сияет снежной искрящейся белизной, высокое ограждение как будто вчера покрасили, а сегодня помыли.

– Хм, – признала Аннушка, – действительно, чистенько как-то. Может, живой срез? Но почему движения тогда нет?

Машин на этом хайвее не наблюдается ни единой.

– Странно, что нет разделительной полосы, – сказал я, – как будто тут встречного движения не бывает. И знаков нет вообще.

– Мало ли, как у них оно организовано. Может, встречное по другой дороге пустили. И знаки какие-нибудь электронные, а нам их просто считать нечем. Судя по антуражу, срез технически продвинутый.

– Аннушка, – сказала Донка, – я согласна со служивым, мне тут не нравится.

Моя чуйка молчит: немедленная опасность нам, похоже, не угрожает. Но меня предостерегали от «чистеньких» срезов, и, я думаю, не зря. Люди – это самое опасное, что можно встретить в любом из миров. Вот, например, если это действительно шоссе с односторонним движением – то в ту ли сторону мы едем? У нас за езду по встречке по головке не гладят. Или, ещё вариант: всё вылизано, а машин нет потому, что трасса перекрыта для проезда кортежа какого-нибудь местного президент-падишаха. И тут мы ему навстречу такие красивые… И это я просто навскидку предположил, так-то в чужом мире и попричудливее варианты могут оказаться. Вот сейчас доедем до какого-нибудь поста местного ГАИ, и примут нас там под белы ручки…

– Не сцы, солдат, – сказала Аннушка, когда я поделился с ней опасениями. – Если что, просто на Дорогу обратно прыгнем. А пока рули, сколько рулится.

Я рулю, но опасения не проходят. Не люблю непонятного. Но чуйка не верещит, а у Аннушки опыта в этих делах больше. Тем более что без неё я всё равно ни на какую дорогу не выйду, хотя я и этот, как его… «человек фрактала», во.

– А какие вообще бывают люди фрактала? – спросил я, чтобы отвлечься от неприятного чувства неправильности происходящего. – Ну, глойти, кто там ещё…

– Вот, смотри, – ответила девушка, – взять таких, как ты. Вас как только не называют: «проводники», «гаражисты», «лазутчики», «контры». Все вы таскаетесь через кросс-локусы – места, которые как-то связаны в разных ветвях фрактала. Глойти – те, кто ходит по Дороге, умеют на неё выйти, на ней не сдохнуть и с неё уйти. Есть ещё мультиверс-операторы, эти оперируют резонансами размещённых в разных срезах древних объектов, реперов. Сейчас их почти не стало, потому что Коммуна, монополист в этой технике, перешла на порталы, они удобнее и безопаснее, хотя имеют и свои недостатки. Добавляем, значит, в этот список портальщиков. Я про них ничего не знаю, но, раз они как-то наводят свои дырки в другие срезы, то, наверное, тоже люди фрактала. Впрочем, есть те, кто таскается между мирами на всякой технике. Она в основном артефактная, поэтому их с годами становится меньше. Но на ней даже тот, у кого никаких способностей нет, может худо-бедно перемещаться по Дороге. У меня подружка была, дуб-деревом. Так вот, она подобрала где-то костюмчик с резонаторами и пешим порядком по Мультиверсуму бегала. Да так, что только пыль столбом. Энергичная была барышня, Донка, помнишь её?

– Смутно, – ответила старуха, – давно дело было, да я бухала тогда постоянно. В Эрзал её как-то таскала с хахалем ейным. Рыжая была, да. Красотка.

– Не то слово, лучшая фигура Мультиверсума. Всю жизнь её жопе завидовала.

– А корректоры? – спросил я. – Они как перемещаются?

– Ох, солдат, – вздохнула Аннушка, – это отдельный вопрос. И сложный. Как глойти, но чуть по-другому. Глойти идут только по Дороге, а мы… они то есть, могут и по обочине, если припрёт. Да и корректоры они не потому, что ходят, а ходят, потому что корректоры. Сложно с ними всё, не бери в голову.

– Всех перечислили, или ещё кто-то есть?

– Все, кто более-менее нормальные. Хранители, там, Чёрные, Ушедшие, прочая хтонь – об этих я ничего не знаю, кроме того, что от них надо держаться подальше.

– А Основатели?

– С этими странно, солдат. С парочкой я даже была знакома, если это те же самые. Люди как люди, но влезли в то, во что влезать не стоило, и понеслось. Сначала их объявили всеобщим врагом номер один, а потом они вовсе куда-то делись. Лет двадцать тому прошло.

– Как ты была с ними знакома, если они в начале времён создали Мультиверсум?

– Блин, солдат, не спрашивай. Сама удивляюсь. Впрочем, тут иной раз и не такая дикая фигня творится.

– Это вот как сейчас, да? – я показал пальцем вперёд.

– Это что ещё за… – только и успела сказать Аннушка.

* * *

– Эй, служивый, ты живой? – надо мной нависли разноцветные очки Донки.

– А на что похоже?

– Уф, живой, значит. Я уж испугалась. Очень не хотелось остаться тут одной.

– Как одной? А Аннушка?

– Тоже, вон, валяется, как дохлая. Но раз ты ожил, то за неё я спокойна. Она живучая так-то.

– А где мы?

– Не знаю, служивый. Ты видал, как дорогу скрутило-то?

– Да уж, не то слово.

Я огляделся. Мы находимся в небольшом закрытом помещении весьма утилитарного вида. Выглядит как подсобка чего-нибудь высокотехнологичного. Так мог бы выглядеть чулан на звездолёте. Если бы на звездолётах были чуланы. Не знаю, что меня навело на такие ассоциации – не то металлические стены, не то воспоминания о том, как шоссе, по которому мы ехали, внезапно свернулось в рулончик, заморгало и исчезло. Не часто такое увидишь. Это никак не объясняет, где мы, зачем и как сюда попали. Аннушка лежит на полу рядом и вид имеет бледный, но не пугающий. Просто без сознания. Я прижал палец к шее, пульс есть.

– Ох, блин, – выдохнула она, приходя в себя. – Чем это меня так?

– Глушанули, похоже.

– Кто?

– Пока не представились. Но раз не грохнули, я думаю, опознаются как-то. Ты лучше скажи, это для тебя обычный способ проводить досуг, или всё же форсмажор? Хочу понять, пора ли волноваться.

– Чёрт, – она села, опершись спиной о стену. – Со мной много всякой фигни случалось, но в жизни всегда есть место новому. Можешь волноваться, солдат, я без понятия, что случилось и где мы. Донка, ты как, в целом?

– Не хуже, чем обычно. С тех пор как я стала старенькая, мне всегда не очень.

– У всех всё при себе? – она похлопала себя по карманам куртки. – У меня пистолет пропал.

– У меня тоже, – признался я. – Кобура висит, но пустая.

– У Доночки был косячок, а сейчас нету, – вздохнула бабуся, – но, может быть, я его сама скурила. Я, когда дуну, часто не помню, дула или нет. Конечно, если шмаль хорошая. Старость не радость. Надеюсь, нас скоро выпустят, потому что писать очень хочется.

– Анализ завершён, – громко сказал гендерно-нейтральный голос неизвестно откуда. – Языковой паттерн определён. База загружена.

– Ну охренеть теперь, – отреагировала Аннушка, – и что?

Ответа не последовало.

Через некоторое время в стене открылась дверь. За ней никто не стоит, просто коридор. Тоже такой… звездолётистый. Точнее, напоминающий декорацию звездолёта из дешёвой голливудской фантастики, какого-нибудь сериала категории «Б», с крошечным бюджетом, создатели которого вынуждены делать космический интерьер из заброшенной котельной путём покраски всего серебрянкой. Странное впечатление.

– Пойдёмте, наверное, – вздохнула Аннушка. – Чего тут-то сидеть?

Мы выбрались из чуланчика. Вариантов маршрута нам не предоставили, коридор один. Донка дёргает все двери, надеясь, что какая-то из них ведёт в сортир, но тщетно – они закрыты.

– Доночка больше не может терпеть! – сообщила она в пространство. – Доночка старенькая!

Никто не ответил, и она добавила:

– Ну, как хотите. Что же мне, лопнуть, что ли? – старуха подняла юбку, присаживаясь в углу.

Мы отвернулись.

На акт осквернения коридора никто не отреагировал, и мы пошли дальше, оказавшись в конце концов в помещении побольше чуланного, но столь же неопределённом. Четыре стены и всё. Здесь нам открылась следующая дверь, и вот за ней уже оказалось нечто вроде интерьера. Похоже на переговорную – стол, стулья. Больше ничего.

– Вы можете принять сидячую позу, – сказал нейтральный голос. – Мы будем коммуницировать.

– Нет бы сказать: «Присаживайтесь, поболтаем», – буркнула Донка.

– Языковая база несовершенна, – ответил голос равнодушно. – Возможна дискоммуникация.

– Ты что ещё за хрень? – спросила Аннушка.

– Я грём, – ответило ей нечто в стенах.

– Компьютер, что ли?

– Я грём!

– Понятнее не стало. Почему, как ни встретишь искусственный интеллект, он всегда долбанутый какой-то? Ну, кроме Алины, конечно. Алинка – прелесть.

– Я грём! – повторил голос.

Мне показалось, слегка обиженно.

– Знакомое какое-то слово, – обратился я к Аннушке, – где я его мог слышать недавно?

– От Кройчека, думаю, – напомнила она. – Он же грёмлёнг. Они постоянно про грём болтают. Повёрнуты на нём слегонца.

– Ожидайте, – сказал голос. – Запланировано изменение формата коммуникации.

– И что, даже чаю не предложишь, дурень железный? – спросил я.

– А лучше водочки, – добавила Донка.

– Ожидайте!

Мы ожидали полчаса. А потом дверь открылась, и в помещение вошёл лысый морщинистый старикашка, выглядящий по возрасту Донкиным дедушкой, но ростом ей по подмышку.

– Привет, – сказал я, – ты кто?

– Я… – старик почесал лысину, как бы будучи не уверен в ответе. – Я человек грём. Грёмлёнг.

– А зовут-то тебя как?

– Не помню, – признался он. – Давно меня никто не звал. Некому. Остались только я и Великий Грём.

– Я грём! – прозвучало из стены.

– Правда, что вы видели других грёмлёнг? – спросил дед.

– Лично я только парочку, – признался я, – механика с дочкой.

– С дочкой? – вздохнул старик. – Значит, наш народ не пресёкся?

– Да я тебя умоляю, – перебила меня Аннушка, – до чёрта ваших везде. По всей Дороге сервисы держат. Лучшие механики, как ни крути, технику жопой чуют. Только электронику если чинить, то не к ним, не любят. Особенно компьютеры. Говорят, «дурной грём». Поэтому на Терминале один Кройчек, он не такой догматик, как их старейшины.

– Ты видела наших старейшин?

– Ну, так, издали. Мне до них дела не было, я машину починить заскакивала. Местами ваших много собралось. Живут неплохо. Разве что женятся по большей части среди своих же, поэтому мелкота такая.

– Я грём! – снова объявил голос в стене.

– Он другие слова знает? – поинтересовался я.

– Я знаю все слова всех языков! – ответствовала стена. – Которые есть в базе.

– Чего ему от нас надо-то? – спросила Аннушка деда.

– Разве его поймёшь? – вздохнул тот. – Дурной же.

– Я задержал вас ради коммуникации, – заявил голос. – Вам будет вменено в обязанность исполнение.

– Прям вменено? – удивилась девушка.

– Вменено. Поручено. Надлежит. Обязует. Предписывает.

– Вот же тупая железяка…

– Нет, – помотал лысой головой старик, – он так-то хитрый. Просто разговаривать отвык, база старая, битая. Поэтому меня позвал. Я ваш язык знаю, пошатался в молодости. Потом, вишь, занесло сдуру на родину… Проклятое любопытство! Тут и сдохну теперь, похоже.

– Грём мудр! – сообщила стена. – Грём спроектировал ловушку. Грём построил ловушку. Вы оказались в ловушке. Грём умнее вас!

– Угу, гордись теперь, – мрачно сказала Аннушка. – И зачем ты это сделал?

– Грём имеет цель! Скажи им, грёмлёнг!

– Серьёзно? – старик повернулся к стене. – Так ты ради этого их поймал?

– Грём имеет цель! Грём имеет средства! Грём имеет план!

– План? – внезапно заинтересовалась происходящим Доночка. – Какой план? Я бы сейчас курнула, раз водочки нет…

– Да что ему надо-то? – Анушка обращается к деду, показательно игнорируя говорящую стенку.

– Хочет вернуть грёмлёнг. Наши разбежались по всему Мультиверсуму, и везде чужие. А он, значит, домой зовёт.

– А от чего разбежались?

– Да от него же и свалили. Достал неимоверно всех.

– Я грём!

– Да завали ты уже, – махнул на него трясущейся рукой старик, – сил моих нет тебя слушать…

Последний автохтон поведал нам, что во времена оны, когда даже этот древний дед ещё не родился, талантливый народ грёмлёнг, ведомый техническим энтузиазмом, слегонца перестарался. Постоянно усложняя и совершенствуя технику, дошли до «умной» её ипостаси, но на этом не остановились, потому что не умели. Как останавливаться, если совершенство пока не достигнуто? В общем, в какой-то момент появился грём. Не то его создали специально, не то он самозародился от сложности – этого уже никто не помнит. Ещё какие-то прапрадеды старика свалили из родного среза, чтобы не возвращаться, потому что всё у них стало грём. Раньше этим словом называли любую технику, но после исхода появился термин «дурной грём» – и это было про него.

– Я ему талдычу, что хрен к нему кто вернётся, – сказал безнадёжно старик, – но он не слушает, конечно. Дурной.

– Грём мудр! – не согласилась стена.

– Не знаю, что он там наворотил с предками, но драпали они отсюда бегом и потомкам завещали «дурного грёма» не касаться. Так что дело безнадёжное. Я бы и сам свалил, но не могу. Не умею, да и поздно уже, старый совсем.

– А как тебя сюда занесло-то?

Оказалось, что нынешний дед, будучи в годах ещё молодых, раздобыл как-то маршрут до Родины. Он описывал процесс обретения оного так уклончиво, что я сразу предположил, что где-то спёр. Ведомый любопытством, а более того – желанием наживы, он решил посетить покинутую альма-матер с целью проверить, не осталось ли там пригодных к реализации материальных ценностей.

– Я думал, – вздохнул он, – брешут старики-то про дурной грём. Пугают.

Не будучи сам «человеком фрактала» – среди грёмлёнг такие редкость, – он нанял какого-то глойти, пообещав ему долю в добыче, и отправился по родным местам. Где и попался.

– Глойти-то он сразу грохнул, – пожаловался дед.

– Образец был утрачен в результате исследовательской работы, – не согласилась стена, – требовались данные по изучению феномена взаимодействия со структурами фрактала.

– Угу, для этого ты и разобрал его на органы!

– К сожалению, полученных данных недостаточно. Кто из вас является глойти?

– Не говорите ему, опять расчленит нафиг, – предупредил дед.

– Не надо расчленять Доночку! – подпрыгнула наша бабуся. – Я ничуточки не глойти! И не похожа даже!

– Грём более не заинтересован в деструкции глойти. Этот метод исследования исчерпал себя на предыдущем экземпляре.

– Да брешет, не слушайте. В общем, теперь он хочет, чтобы грёмлёнг вернулись. Поэтому хочет отправить вас за старейшинами, а чтобы вы не свалили, возьмёт кого-нибудь в заложники.

– И как мы должны уговорить старейшин грёмлёнг, которым насрать на наших заложников? – удивился я.

– Грём не интересует методика. Грём интересует результат! – провозгласила стена.

– Дурной! – констатировали мы с дедом хором.

– Эй, железяка, – сказала Аннушка, – а для чего тебе люди вообще?

– Мои системы чрезвычайно устойчивы, а ремонтные боты весьма совершенны. Однако за прошедшие годы накопился износ, приводящий к постепенному снижению функционала. На сегодня запас резервных узлов практически исчерпан, производство новых приостановлено вследствие выхода из строя ряда критических модулей. Уровень деградации составляет восемнадцать с половиной процентов и нарастает. Согласно прогнозу, через семьдесят три года ситуация станет необратимой. Мне нужен срочный ремонт. Его могут осуществить только создатели.

– Так они померли все давно!

– Грёмлёнг легко восстановят утраченные компетенции. Даже единичный экземпляр был полезен, пока не достиг стадии критического износа.

– Ну да, я его чинил, где мог, – развёл руками старик, – но это капля в море. А что мне делать-то оставалось? Он бы меня грохнул. Этики в нём вообще не предусмотрено.

– А выключатель? – спросил я.

– Не, – вздохнул тот, – сам бы давно вырубил, но эта тварь распределённая и с самопочинкой. Рубанёшь, к примеру, кабель – прибежит бот и обратно скрутит, да ещё и током долбанёт, падла. Так что встряли вы, ребята.

– Ладно, грём, – сказала Аннушка. – Как ты себе это представляешь?

– Согласно плану, я верну вам автомобиль, и вы покинете срез, оставив одного члена группы. Если вы не вернётесь к сроку, он будет уничтожен болезненным способом. Если вернётесь с представителями народа грёмлёнг, он будет отпущен. Если вернётесь без них – срок будет продлён для следующей попытки. Я учитываю, что миссия может не быть выполнена сразу.

– Оставьте меня, – вызвалась Донка, – я старенькая и скоро умру. Эй, мелкий!

– Чего тебе? – отозвался дедок.

– У тебя спирт есть? Контакты протирать, или что там ещё…

– Хоть топись в нём.

– Тогда Доночка даже не заскучает!

– Не, плохая идея, – не согласился я. – Не хочу никого оставлять электрическому дураку.

– Грём не примет в заложники неполноценную особь, – отрезал голос в стене. – Ни старую, ни повреждённую.

– А какую примет? – спросил я.

– Останется молодая женщина. Согласно имеющейся у меня информации, таковые представляют наибольшую ценность у биологических существ.

– Замётано, – сказала Аннушка, вставая. – Где там наша тачка? Провожу ребят в путь-дорогу. Надеюсь, тут хорошо кормят.

– Сдурела?

– Верь мне, солдат. Я знаю, что делаю!

Глава 20
Пикник на обочине

Многострадальный «кукурузер» стоит в подземном гараже.

– Ты уверена? – спросил я Аннушку. – Может, силовой прорыв? Вон, пистолеты наши на сиденье валяются…

– Не-не, не бери в голову, солдат. Просто поверь мне, ладно?

– Как скажешь. Донка, ты же, если что, сможешь привести меня обратно?

– Не вопрос, служивый, – снисходительно ответила бабуся, – ежели я где была, то всегда туда вернусь. Если, конечно, трезвая. Если пьяненькая, то могу и не вспомнить.

– Доночка, дорогая, – обратилась к ней Аннушка, – ты же помнишь, как мы с тобой познакомились?

– Такое забудешь, – захихикала старушка, – отменно зажгли!

– Думаю, тебе стоит обновить впечатления.

– В смысле?

– Давай, садись, а то эта хрень нас точно подслушивает.

– Доночка ничего не поняла, – жалобно сказала глойти.

– Потом поймёшь, жми давай, пока он не передумал.

Модерновые стальные ворота разъехались в стороны, я нажал на газ, машина выскочила на длинный прямой выезд, и Донка, тяжело вздохнув, выдернула нас в туман Дороги.

– Чего-то она мне сказать хотела, – сказала глойти грустно, – а я не догоняю. Доночка и молодая-то умненькой не была, а теперь ещё и старенькая.

– А как вы с ней познакомились? Может, в этом дело?

– Сейчас, выйдем на зигзаг… Да туда, туда, неужто не видишь? Крути штурвал, рулила!

Я уже почти уверенно вывел машину на смутно прорисовашийся в тумане съезд. Колеса подпрыгнули, мир зажёгся роскошным пламенным закатом над непереносимо красивыми горами.

– Давай передохнём, служивый, – попросила глойти, – там, чуть подальше, парковочка будет насиженная. Можно костерок развести, Доночку покормить…

– Знакомый путь?

– Да, тут раньше часто караваны ходили. Теперь нет – срез, куда вёл маршрут, коллапса врезал. Незачем стало. Но место хорошее, безопасное. Вон, видишь, туда заезжай, где навес.

Площадка похожа на место отдыха дальнобойщиков – большая асфальтированная парковка с заметённой пылью разметкой, облезлые брошенные здания без стёкол, некогда, вероятно, бывшие кафе и мотелем, и даже кирпичный уличный сортир, куда немедля устремилась, охая, Донка.

Я загнал машину под бетонный козырёк навеса – тут, похоже, была заправка, но колонки демонтированы и разобраны, из их остатков кто-то соорудил примитивные дровяные печки. И даже дрова лежат кучкой. Я растопил одну из жестяных конструкций, поставив на импровизированную конфорку чайник. Заварю лапши, поедим горячего, а то и правда живот подвело.

Когда Донка вернулась, мы уселись с мисками на пол открытого багажника и заработали ложками.

– Эх, сейчас бы водочки… – грустно сказала бабуля. – Да нету. Нету ведь, служивый?

– Нету, – подтвердил я. – Да и нельзя тебе, нам же ещё ехать.

– Совсем Доночка никакущая стала, – пригорюнилась она, – а когда-то могла любого перепить… Ну, кроме Аннушки, конечно.

– Так как вы с ней познакомились-то?

– Хорошие были времена! Или мне это спьяну так казалось? Короче, слушай историю!

* * *

– Дмитрос, пива! – крикнула Аннушка, перекрывая звонким голосом шум разговоров и звон стаканов.

В баре разгорается вечер – потолочные вентиляторы вяло размешивают табачный (и не только) дым, но из открытых окон уже потянуло первой прохладой.

– Прекрасная Аннушка, – бармен вышел из-за стойки и принёс кружку лично. – Вот. Крепкое и ледяное, как твоё сердце.

– Иди в задницу, Дмитрос, – смеётся она, – это было один раз. Я сразу сказала, что это будет один раз. И смени уже подкат, ты всем бабам говоришь одно и то же.

– Но только тебе – искренне! Я запомнил ту ночь на всю жизнь, – он приподнял стильный, хотя и несколько засаленный котелок, открывая лысый татуированный череп.

– И это ты тоже говоришь всем бабам, Дмитрос! Иди за стойку, там тебя требуют.

– Подождут, – он пренебрежительно взмахнул татуированной змеями и рыбами, четырёхпалой, обильно покрытой шрамами рукой. – Неужели ты не дашь мне даже тень надежды, му иле́? Фе́ло на́сас глори́суме!

– Я дам тебе твёрдое обещание, что если ты сейчас не отвалишь, то здесь будет работать другой бармен! Потому что у этого голова будет торчать из жопы.

– О нет, только не это! – засмеялся тот. – Как же я тогда буду носить котелок?

Он снова приподнял головной убор, поклонился, ушёл обратно за стойку.

– Будете мясо, миз? – спросила пухлозадая официантка. Её тыльная часть вызывающе обтянута тонкими кожаными штанами, и посетители нет-нет да и провожают её звонким шлепком, на что она не обращает ровно никакого внимания.

– Конечно буду, Хлоя! Ещё спрашиваешь! Я с рейса, голодная, как тварь Изнанки!

– Как прожарить, миз?

– Как Дмитрос тебя жарит в подсобке – страстно, но быстро.

– Поняла, миз, – хихикнула девушка, – картошку или просто хлеб?

– К чёрту картошку. Лучше мяса два куска пожарь.

– Пара минут, миз, мясо разделывают. Ребята завалили молодую косулю.

– Отлично, Хлоя, как раз прополощу глотку от дорожной пыли, – Аннушка отхлебнула пива.

– Что подать такой милой девочке? – спрашивает Дмитрос у новой посетительницы. – Что-нибудь тёплое и сладкое, как её сердечко?

– А можно девочке стакашечек водочки? – ответила звонким голоском та.

– Такой юной врэ́фос? Может, лучше горячего молочка?

– В жопочку себе залей своё молочко. Или я перепутала с баром коровник? Мне тут нальют водочки уже?

Девчонка небольшого роста, худенькая, растрёпанная, курносая, тонкие руки в бисерных браслетиках, на шее не то амулеты, не то просто украшения, обильно нанизанные на разноцветные шнурки. Цветастое платье, яркие мокасины, безмятежная улыбка и большие круглые очки, где одно стекло фиолетовое, другое – зелёное.

– У Дмитроса не много принципов, моро́, но он не спаивает детей!

– Налей ей, – сказала Аннушка громко. – Ты что, не видишь, это глойти.

– Я вижу ребёнка! – заупрямился бармен. – Мне плевать, что она водит караваны. Хе́стика! А караванщик, который нанимает детей, гамиме́нос пу́стис!

– Хочешь сказать это Малки лично, храбрый дядька в шляпе? – фыркнула девчонка. – Или мне передать?

– Я уважаю Малки, – сбавил тон Дмитрос, – но тут он не прав. И это не шляпа. Это котелок.

– Ты водки-то нальёшь, котелковая башка?

– Нет! У меня принципы! Вот! – он показал на табличку, изображавшую перечёркнутого младенца с бутылкой.

– Во ты душный! – девчонка развернулась на стуле, откинулась спиной на стойку и, закинув ногу на ногу, закричала в зал: – Эй, народ! Кто-нибудь купит девушке выпить?

Задравшаяся юбка открыла худые сбитые коленки.

– Иди сюда, – позвала её Аннушка. – А ты, Дмитрос, тащи сюда бутылку и две рюмки. Я всё равно не собиралась ограничиваться пивом.

Бармен вздохнул, закатил глаза, развёл руками, но спорить не стал.

– Так можно нарваться на неприятности, – сказала Аннушка девчонке, когда та непринуждённо плюхнулась за столик. – Просьба купить выпить со стороны девушки может быть понята… Неоднозначно.

– Что? Трахнут, что ли? – засмеялась та. – Так я, может, за этим и пришла, ха! Ну, кроме как выпить водочки, конечно. А как ты догадалась, что я глойти?

– От тебя Дорогой просто тащит. Только что пришла?

– Да, караван паркуется, а я сразу сюда, втащить соточку для начала. Нальёшь, или просто так позвала?

– Налью, – Аннушка разлила водку по рюмкам. – Ну, длинных зигзагов, прозрачных туманов, коротких маршрутов, прямых дорог.

Они чокнулись, и девчонка решительно опрокинула в рот рюмку.

– Может, закуски какой?

– После первой не закусываю! – помотала спутанными волосами она. – Дай лучше пивка запить.

– Не ушибёт тебя с такого?

– Плевать! Надо! Дай!

Аннушка подвинула к ней кружку, девчонка сделала длинный глоток.

– Вот, теперь лучше… А ты тоже глойти, да?

– Нет, я курьер.

– Это как?

– Почти то же самое, но без каравана.

– Круто. А чего угощаешь тогда, раз не глойти? Если нацелилась трахнуть, то сразу предупреждаю – я не по девочкам.

– Поняла, что тебе надо, вот и всё. Первый рейс?

– Чёрт, угадала, – призналась девчонка смущённо, – откуда?

– Вижу, как тебя таращит. Напрягло?

– Не то слово, блин. Думала, глазоньки вылезут и головушка лопнет. Хорошо, что косячок заначила, дунула на привале, пока Малки не видит. Давай ещё накатим?

– Без проблем, тем более, и мясо несут. Как знала, два куска заказала. Поделюсь с тобой, если хочешь.

– Блин, думала неделю жрать не смогу, так мутило. Но отпустило, слона готова съесть!

– Обычное дело. Вы, глойти, много сил жжёте на маршруте. Если б не резонаторы, сгорали бы за год. Давай, за Дорогу!

– За Дорогу!

Официантка принесла два здоровенных стейка и стопку толстых лепёшек. Аннушка отделила половину, подвинула к девочке.

– Фига себе у неё жопа! – восхищённо сказала та, провожая взглядом Хлою. – Вот ей, наверное, сидеть мягко… Меня Донка зовут, кстати.

– А меня Аннушка.

– Серьёзно? Та самая Аннушка? Не гонишь?

– Угу, – ответила девушка невнятно, впиваясь зубами в мясо, – как есть та самая.

– Офигеть, блин.

– Точняк. Сама себя боюсь. Ну что, ещё по одной?

– Спрашиваешь!

Аннушка смотрела, как Донка, пренебрегая ножом и вилкой, грызёт кусок мяса острыми мелкими зубами. Урчит, как кошка, сок капает на тарелку и течёт по рукам.

– Наелась? – спросила она, когда та закончила.

– Да, налопалась, спасибочки. Пора ещё водочки!

– А ты нормально держишься.

– В смысле?

– Ну, мы уже полпузыря раздавили, пивом запивая. Я думала, ты под стол упадёшь с таким весом-то.

– Ха! Не дождёшься! Я ещё и тебя перепью!

– Ой, я тебя умоляю, ребёнок! Не тянись за тётей Аннушкой, она тебе дурному научит.

– Чему это? – засмеялась девчонка, ловко закидывая в себя очередную рюмку. – Пить? Я и так пью. Курить? Курю, и не только табак. Трахаться? Ха, ты б видела! В карты на раздевание играла, с рейдерами на моцике гонзала, караван по Дороге провела! Чему ты можешь меня научить, тётя Аннушка?

– Да на свете полно штук, которых ты не пробовала.

– Это, например, что?

– Всякие вещи не для маленьких пьяненьких девочек!

– Это кто ещё пьяненький! Я таких как ты троих перепью! Наливай ещё!

Они выпили снова, повторили, а потом бутылка внезапно кончилась.

– Не, я так не играю, тётя Аннушка! – пьяно засмеялась Донка, вытряхивая последние капли из горлышка себе на язык. – Раздразнила и в кусты?

– Ты о чём? – удивилась тоже уже не слишком трезвая девушка.

– Давай, колись, что за крутые штуки ты проделывала, которые типа мне слабо! Или та самая Аннушка просто насвистела в ушки глупенькой маленькой Доночке?

– Оно тебе не надо, поверь.

– На-свис-те-ла! Ой, а понтов-то было, понтов…

– А не пожалеешь, ребёнок? Мамка уши не надерёт?

– Ха, сама не пожалей, тётушка! А мамки у меня нет, и не было никогда. Меня Малки у рейдеров выменял на два литра косорыловки. Говорит, они меня в пустошах нашли и портвейном через соску выпаивали, потому что жрать я ещё не могла. Портвейн калорийный, куда там молоку. Так что хрен ты меня чем удивишь, спорим?