Текст книги ""Та самая Аннушка". Часть вторая: "Это ничего не значит" (СИ)"

Автор книги: Павел Иевлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Глава 24
Когда мне было семнадцать…

Дом у Аннушки не очень большой – двухэтажный особняк из камня и дерева, стоящий на берегу не особо приветливого моря. Но даже для двоих места более чем достаточно. Гостиная с камином, спальня, на втором этаже огромная библиотека, забитая книгами. Электричество есть, я не стал спрашивать, откуда оно берётся, но в доме тепло. Застеклённая галерея второго этажа открывает вид на пустынный морской берег, усеянный валунами. Пейзаж в серо-голубых тонах кому-то показался бы мрачноватым, но не мне.

– Нравится, солдат? – спросила Аннушка.

– Очень, – признался я. – Даже лучше, чем я себе представлял.

– Тогда пошли. Ты ещё не видел ванную. И бар.

Потом мы сидели на застеклённой террасе, ловили тепло редкого тут солнца, пили виски, коллекция которого занимает большую часть подвала. Я любовался девушкой, которая не спешила одеваться, и думал, что это, похоже, лучший день в моей непутёвой жизни.

– Слушай, – спросил я, – а как всё началось?

– Началось что?

– Ты. Как началась Аннушка? Как вышло, что ты тут, а не там, где родилась и, наверное, выросла?

– Зачем тебе это, солдат?

– Хочу знать.

– Ты, правда, что ли, в меня втрескался? – спросила она безнадёжным тоном.

– Наглухо. Я бы упал перед тобой на колени и попросил руки, но ты всё равно не согласишься, да и кольца у меня нет. Так что это тебя ни к чему не обязывает. Подумаешь, ещё один влюблённый мужик. Их у тебя, наверное, сотня была. Или две.

– Не буду врать, что это не так, – кивнула Аннушка. – И замуж звали, и в любви признавались. Я всех посылала и тебя послала бы тоже, так что ты правильно не стал делать предложений. Правда, ты первый, кого я пустила к себе домой.

– Но это, разумеется, ничего не значит?

– Разумеется. Стечение обстоятельств. Но я выпила много отличного виски, а после хорошего секса у меня бывает сентиментальное настроение. Так что, если хочешь, могу рассказать.

– Очень хочу.

– Это ничего не значит, помнишь? Я не буду твоей женщиной, солдат.

– Как скажешь, Аннушка.

– Тогда слушай.

* * *

…Как всё началось? Ну, мне было семнадцать. Это многое объясняет, верно? Универсальный ответ на любой вопрос: «Мне было семнадцать». Всем нам однажды было семнадцать.

Мама умерла, я осталась с отцом. У меня было к нему множество претензий, но все они, если честно, сводились к одной: «Почему ты не мама?». Отец и сам не знал, как жить без неё. Мамы ужасно не хватало мне, но ещё больше – ему. И я никак не упрощала ему жизнь, в глубине души считая виноватым. Человек, который мог починить всё, не смог починить мне маму, я наказывала его за это каждый день, и он не выдержал.

Однажды, вернувшись с работы, он сел и сказал: «Аннушка, нам надо поговорить».

– Не называй меня «Аннушкой»! – взвилась я. – Меня зовут Анита, мог бы запомнить!

Аннушкой меня называл только он, и запрещать это было одним из моих «наказаний».

– Я продал мастерскую, – сказал он тогда, – больше не могу. Разучился улыбаться клиентам. Собирайся, мы уезжаем.

– Куда? Зачем? Какого чёрта? Как же школа? – на эти вопросы он не ответил.

У отца было хобби – автоспорт. Весь день чинил чужие тачки, а вечерами возился с «Чёртом» – своей гоночной машиной. На полке в гостиной всегда была куча кубков, но я не интересовалась, за что они. Мне было семнадцать, я думала о себе.

В тот вечер всё изменилось – оказалось, что он продал не только мастерскую, но и дом. У нас был прекрасный дом!

«В нём всё напоминает о ней».

Загнали «Чёрта» на прицеп трейлера и поехали. Стартовала «Великая цепь» – многоэтапный чемпионат, который отец решил выиграть.

Я кричала. Я ругалась. Я не разговаривала с ним неделю. Я устраивала протесты и делала глупости. Он терпел.

И я привыкла.

Привыкла жить на колёсах, кочевать по парк-стоянкам, просыпаться под прогрев моторов, засыпать под споры о турбинах, не думать ни о чём, кроме завтрашнего старта, визжать от переполняющего адреналина, вопить «Закрывайся!» или «Вваливай!», прыгая на отбойнике трассы.

Мы не выиграли в тот год. Даже в тройку не вошли. Но пятая позиция принесла спонсоров, мы обклеили «Чёрта» рекламой, у нас появились деньги на прокачку, и на второй сезон мы вышли подготовленными. Вышли вдвоём.

«Великая цепь» включала раллийные этапы, где нужен штурман. Я надела комбинезон и шлем. «Лево три, прямо триста, право четыре, лево пять сразу…» Одним глазом на планшет, другим на трассу, третьим – на штурманский пульт. Нет третьего глаза? Не волнует, ты штурман. Справляйся. Голос ровный, нервы в кулак – в ралли машину ведёшь ты. «Пилот – это просто обезьяна с наездником» – говорят раллисты. У меня хорошо получалось. Раллийные этапы мы прошли лучше, чем кольцевые и кроссовые, так что третье место в сезоне отмечали, как мою победу. Шампанское на подиуме было моим первым алкоголем и, выпив его, я сказала: «Хочу себе руль!»

Спонсоры были к нам благосклонны, и отец купил мне «Чертёнка» – маленькую и забавную с виду, но резвую и злую «зажигалку» юниорского класса. Вместе довели его до ума, и на первом же этапе я «привезла золото». Мы таскали на прицепе две машины, мы болели друг за друга на личных зачётах, мы были «голос и руки» на общих этапах. Наверное, именно тогда мы по-настоящему стали семьёй. Была ли я счастлива? Мне казалось, что нет, что чего-то не хватает. Отцовской чуткости, влюблённого в меня принца, давления наддува, конечно же, мамы, а также другой формы носа – мой мне категорически не нравился почему-то.

Лучшее время моей жизни.

Семнадцатый день рождения пришёлся на середину третьего сезона. Я шла первой в юниорском зачёте, наш экипаж – вторым в основном. Всё было отлично – шансы на золото выглядели реальными. Даже второе место принесло бы нам достаточно призовых, чтобы спокойно пережить межсезонье. Уехать на юг, к тёплому морю, отдыхать и тренироваться, купаться, готовить машины и сдавать заочно экзамены в школе. Но… Любой спортсмен знает – есть первое место и все остальные. Разница между вторым и десятым меньше, чем между вторым и первым. Быть лучшими гонщиками – совсем не то же самое, что быть почти лучшими. Никто не помнит вторых.

Мы знали, что достойны. Знали, что можем. Вопрос был только «повезёт или нет». Поломка машины, плохая стартовая позиция, неловкий придурок, навалившийся на тебя в повороте – даже лучший пилот не застрахован от случайностей.

Но тревожило меня не это. Тревожил отец.

Обычно подросток не знает о своих родителях почти ничего. Они для него данность, досадный ограничитель, отвлекающий фактор. Интересоваться их жизнью незачем, ведь они были всегда и пребудут вовеки. Мать умирала от рака два года, а я заметила неладное, только когда она не вернулась однажды из больницы. Ну да, мама иногда болеет, что такого? Все иногда болеют. Но с отцом мы были команда. Жили в крошечном трейлере, где не разойтись в коридоре, становились почти одним человеком на трассе. И то, что после финиша отец не сразу выбирается из машины, что у него иногда дрожат руки, что на утренних пробежках он больше не может угнаться за мной, хотя ещё недавно я не могла за ним, – это меня пугало.

– С тобой всё в порядке? – спрашивала я.

– Все нормально, Аннушка, – отвечал он, – просто устал.

У него все было просто: «Просто, наверное, погода», «Просто не выспался», «Просто голова закружилась».

– Иди к врачам, отец! – говорила я.

– Толку от них, – отмахивался он, – возраст медицина не лечит.

– Тебе всего сорок пять! Эй, ты у меня один остался, помнишь?

– Я прохожу предстартовый медосмотр на каждом этапе, – напоминал он.

Но на медосмотре врач разве что давление померит, а чаще просто спросит: «Всё в порядке? Жалоб нет?» – как будто у кого-то бывают перед стартом жалобы.

– Отец, ты меня пугаешь, – злилась я. – Сходи уже в чёртову больницу!

– Ладно, ладно, – смеялся он в ответ, – вот откатаем сезон, лягу на обследование. Только чтобы тебя успокоить. А сейчас натягивай комбез и вперёд, на тренировку!

К финалу подошли хорошо – юниорский кубок я брала по очкам железно. А вот в основном зачёте предстоял тяжёлый бой – тройка лидеров шла плотно, всё решал последний этап. Ралли-кросс, без штурмана, я могла на это только смотреть.

Квалификацию отец откатал хорошо. Стартовый пелетон ставится по ней, он оказался в первом ряду, это небольшое, но важное преимущество. «Чёрт» отлично давил на прямых, стартовый участок проходил, не дав другим шанса, а значит, в первом повороте оказывался один, на идеальной траектории. Отрыв, который останется только удерживать до последнего круга. В «четвертушках» отец выиграл свои заезды, но основной претендент выиграл свои тоже. Теперь они шли вровень по очкам этапа, но отец уступал по очкам серии. Ему нужно было не просто обойти прошлогоднего чемпиона, но обойти его минимум на две позиции. Задача выглядела почти нереальной, дядя Саша был хорош. Как пилот он, может быть, немного уступал отцу, но у него была лучше машина – лидеры не знают отказа у спонсоров. В целом, это уравнивало шансы, но две позиции есть две позиции. И тут нам повезло – в «половинках» у него разбортовалось колесо в повороте, не удержал машину, вылетел с трассы и, как говорят гонщики, «сделал уши», то есть перевернулся на крышу. Каркас и ремни не дали ему пострадать, но машина была разбита. Второй полуфинал смотрел с контрольной вышки, рядом со мной.

– Что с отцом, Анита? – спросил он у меня.

– Вы о чём, дядя Саша?

На трассе они были соперниками, но вне её друзьями.

– Едет как будто через силу. Смотри, как вошёл в поворот!

– Правильно вошёл, – не согласилась я, – аккуратно.

– Вот именно. Обычно он распрягает шире, не закрываясь на входе, а сейчас осторожничает, смотри!

– Ну да, – признала я, – может, машину бережёт для финального?

– Знаешь, – сказал дядя Саша, – он бережёт машину, а ты береги его. Я сошёл, так что буду болеть за него в финале, мы же не хотим, чтобы кубок взял Заблонски?

Заблонски в том году был третьим претендентом.

– Ну вот, – торжествующе сказала я, когда финишёр махнул флагом, – отец пришёл первым, а вы говорили!

– Я в нём не сомневался, но всё же… Смотри, он не выходит из машины. Давай-ка бегом в парк-стоянку.

– Что-то мне как-то нехорошо, Аннушка, – сказал отец. – Может, погода…

– Погода отличная, пап, – ответила я нарочито бодрым тоном, – хватайся за шею, я помогу вылезти.

Подоспел дядя Саша, вместе мы отвели отца в трейлер и уложили на кровать. Он был бледным и дышал с трудом.

– К врачу тебе надо, Ваник, – сказал дядя Саша. – Хреново выглядишь.

– После финала, – ответил отец так тихо, что я еле расслышала. – Один заезд, мне остался всего один заезд.

– Угробишь ты себя.

– Ерунда. Мне даже не надо быть первым, после твоего схода я беру по очкам, если войду в тройку. Прокачусь вполпедали, пусть Заблонски выиграет, всё равно кубок мой. Сейчас отлежусь, всё будет нормально.

– Точно не надо врача, пап?

– Ни в коем случае! Ты же знаешь, какие они перестраховщики! Не допустят к старту и привет, пролетим мимо золота. Не волнуйся, у меня такое уже было, всегда проходит. Просто жарко, устал, сейчас полежу и встану…

Время шло, но лучше отцу не становилось. До старта оставался час, и даже мне было понятно, что выехать он не сможет, хотя сам отец был полон решимости.

– Я шёл к этому всю жизнь, – говорил он, и от того, каким слабым был голос, у меня сердце сжималось, – мы с тобой, Аннушка, шли. Вместе.

– К чёрту, – отвечала я. – В следующем сезоне возьмём.

– Нет, – улыбался он, – в следующий раз Сашка не сойдёт. Давай вы меня как-нибудь усадите в кресло, я аккуратно – бодаться ни с кем не буду, прокачусь как на тренировке…

– У меня есть идея получше, – сказал внезапно дядя Саша. – Пусть Анита проедет за тебя. Вы почти одного роста, комбезы в один цвет, опустит стекло шлема – никто и не заметит. Ты тренировал её на «Чёрте», я знаю. Это, конечно, совсем не спортивно, но уж больно я не хочу отдавать золото этому пижону Заблонски. Что скажешь, Анита, сможешь приехать в тройке?

– Вообще не вопрос, – согласилась я. – Там кроме Заблонски никто не тащит. Пропущу его, сяду на хвост и буду висеть до финиша. Я справлюсь, пап! Но у меня свой заезд через пятнадцать минут…

– Ты всё равно берёшь по очкам, – напомнил дядя Саша, – сходи на первом круге.

Я бодро стартовала в своём финале, выиграв полкруга за круг, а затем бросила газ и покатилась в парк стоянку, периодически подёргивая педалью, чтобы это выглядело как отказ свечи в моторе. Доехав, заглушила двигатель, забежала в трейлер, кинула свой шлем, напялила отцовский – он мне был велик, но мой другого цвета, – и опустила тонированное стекло. Всё, теперь я Ваник, а не Анита. На один заезд.

– Как он, дядь Саша?

– Уснул. Но мне не нравится, как он дышит. Так что давай, дуй на старт, и вот что я тебе скажу: не рискуй, не бодайся, чёрт с ним, с подиумом. Как только финишируешь – сразу катись сюда, вызовем врача. Пусть судьи думают, что его после финиша накрыло. Стресс, усталость, все поймут.

* * *

На старте меня охватила паника: куда я лезу? Финал «Великой цепи», вокруг лучшие из лучших, а тут я, пилот-юниор, на папиной машине, которую водила только на тренировках. Она впятеро мощнее моего «Чёртика», она совсем иначе управляется, тут совсем другие скорости. А потом вздохнула-выдохнула – и успокоилась. Будь что будет. Не стану сливать заезд. Разложу машину – так тому и быть, но не бороться за первое место я не могу. Отец поймёт, он поступил бы так же. Поэтому на старте наступила на педаль от души, выжав из турбины на прямике всё, и в поворот вошла первой. Ха! Жаль, папа не видит, как Заблонски глотает мою пыль!

Жёсткой борьбой меня было не удивить – наоборот, в юниорском классе бодаются куда злее, чем во взрослом, подростки безбашенные и бесстрашные. Но вот держать тяжёлую мощную машину было тяжело – мне просто не хватало силы в руках. Я летела на кураже и адреналине, рискуя больше, чем стоило бы, но мне везло – Заблонски ошибся на втором круге, его занесло, и, хотя он вернулся на трассу, но уже далеко отставал от меня. Вся борьба развернулась там, среди основного пелетона, я летела первой и думала только «не ошибиться, не ошибиться…». Это было чудо – но я не ошиблась ни разу. Прописывала повороты по идеальной кривой, открывала дроссель на прямиках, и даже удивилась, когда финишёр бешено замахал флагом – как, уже всё? И только когда во мне перестала петь турбина, я вспомнила, из-за чего это.

– Как он, дядь Саш? – влетела я в трейлер, отбрасывая в угол шлем. – Я пришла первой! Первой! Я обошла Заблонски!

Тут я увидела его лицо, и всё во мне оборвалось.

– Он умер, Анита.

Мой мир рухнул.

* * *

Потом были врачи, запоздалая суета, крики, беготня, бессмысленные слова ненужного сочувствия… Мне было всё равно. Сидела на полу трейлера и даже не плакала. Я словно умерла вместе с ним.

Дядя Саша настоял, чтобы я вышла на награждение: «Он бы хотел этого, девочка». Его жена хлопотала вокруг меня, пытаясь напоить какими-то успокоительными каплями, но я отмахивалась – во мне и так все замёрзло в тот момент.

Если кто-то из судей и догадался, что с нашей победой нечисто, то вслух этого никто не сказал. Я стояла на подиуме и послушно наклонила голову, когда мне на шею повесили сразу три золотые медали – мою юниорскую, мою штурманскую и отцовскую пилотскую. Он всё-таки стал лучшим гонщиком страны. Посмертно.

– Тебе, девочка, ещё жить, – шептал дядя Саша, – призовые пригодятся. Эту победу запомнят, когда в следующем сезоне поедешь во взрослой, сразу появятся спонсоры. Мы с женой поможем, можешь пожить пока у нас, наши дети выросли, дом пустой…

Я механически кивала, внутри меня был сплошной лёд. И только когда все закончилось, я вернулась в опустевший трейлер, села на его кровать, уставилась в стену – лёд лопнул. Я поняла – это я виновата. Он умирал, пока я выигрывала. Эти медали – плата за его жизнь. Я могла бы не ехать, вызвать врача, его бы спасли… Да, он сам попросил, но какого чёрта я послушалась? Я не слушалась его тысячу раз, я была жутко своевольным подростком, почему именно сейчас?

Потому что это было именно то, чего мне хотелось.

Я мечтала выиграть «Великую цепь». И вот я это сделала, а он умер. Из-за меня. Из-за моих идиотских амбиций. Из-за моего чудовищного эгоизма. Можно сказать, я его убила.

Только когда в трейлер ворвались дядя Саша с женой, я осознала, что кричу в голос и разбиваю руки, колотя ими в стену.

– Анита, боже мой, что с твоими глазами? – спросил он, когда меня напоили успокоительным, перевязали и умыли.

Я подошла к зеркалу – вместо моих серо-зелёных на меня смотрели яркие синие. Таких не бывает.

А ночью всё это перестало иметь значение, потому что упали бомбы.

* * *

О том, что однажды будет война, говорили все. Бормотал телевизор, писали газеты, трепались на парк-стоянке механики. Мне было плевать. Скучная взрослая фигня, которую надо перетерпеть, пока на радио пройдут новости и начнётся музыка. Гонки проходили за городом, и, когда над ним поднялся гриб атомного взрыва, на парк-стоянке только подпрыгнули на рессорах трейлеры. От взрывной волны и излучения защитили холмы, с которых мы потом смотрели, как оседает пыль над руинами. Руинами, в которых осталось тело моего отца – его увезли в городской морг на вскрытие. Так что даже похорон у него не было. Наверное, я единственная восприняла бомбы как должное. Мой мир умер с отцом, пусть горит всё остальное.

Радио не работало, никто не знал, что делать дальше, но все сошлись на том, что надо уезжать. Загнали машины на тралы, прицепили их к трейлерам, и караван тронулся по единственному уцелевшему шоссе, прочь от города.

Я не помню, с кем была война. Сначала мне было неинтересно, а потом неважно. Я не знаю, что с ними стало, но, поскольку нас никто не захватил, скорее всего, они тоже своё получили. Когда нет газет, телевизора и радио, мир сжимается до масштабов дневного перехода, а что там дальше – да какая разница? Это слишком далеко, чтобы иметь значение.

Все города, до которых мы смогли добраться, оказались уничтожены. Мы искали топливо и еду, превратившись в первый кочевой клан. Машины, механики, лучшие на свете водители и успешный организатор, которым оказался дядя Саша. Отставной военный, он знал, где раздобыть оружие, как организовать охрану и устроить налёт.

Через год «Гонщиков» знали все, и я была правой рукой атамана.

Сменила гоночный комбинезон на клёпаную кожу, прикрыла синие глаза тёмными очками и гоняла на «Чёрте», только пыль столбом. Разведка, перевозка людей и грузов, а главное – доставка сообщений, что было спасением в мире, где из-за взбесившейся ионосферы перестало работать радио. Так пилот-юниор Аннушка стала курьером Пустошей.

У нас было много хороших водителей, но меня ценили за безбашенность и бесстрашность. Я ничего не боялась, потому что сошла с ума ещё до того, как упали бомбы. В тот момент, когда осознала, что из-за меня умер отец. Тогда жизнь моя закончилась, и я лишь нетерпеливо ждала смерти. Безумный подросток и рухнувший мир – мы были созданы друг для друга.

Возможно, я так и прожила бы яркую, но короткую жизнь пустынного рейдера, но оказалось, что бомбы – это только начало. Их было слишком много, и в нашем мире что-то капитально сломалось. Первая послевоенная зима была просто холодной – снег, мороз, ветер. Мы привыкли к тёплому климату, так что метели пережили с трудом. Надеялись, что следующий год будет лучше, но вышло наоборот – первый снег выпал уже в октябре. Совет клана решил уходить на юг, потому что стало понятно – второй такой зимы нам не пережить. Мы катились к югу, переход за переходом, холода наступали нам на пятки. По всем приметам зима обещала быть лютой. Каждый клан старался забраться поближе к экватору, надеясь, что хотя бы там будет тепло, но места в тёплых краях на всех не хватило. Земля, ресурсы, еда, топливо – всё было в дефиците, и за всё приходилось драться. Люди, и без того сильно прореженные войной, сошлись в новой схватке всех против всех, и я увидела много такого, о чём не хочется вспоминать. Ту зиму называли «кровавой», «голодной», «злой», а для многих она стала последней.

Мы выжили, хотя клан сократился на треть в людях и наполовину в технике. Но даже на южных землях царил холод, а там, откуда мы приехали, снег не сошёл и к лету. У фермеров погиб весь урожай, довоенные запасы консервов подходили к концу, бензин из хранилищ вычерпали весь, а сделать новый было не из чего – нефтяные месторождения остались севернее. Никто не знал, что делать дальше. Все переживали об этом, но не я – для меня всеобщая гибель представлялась логичным финалом. Да, я была совершенно безумна тогда, но и мир вокруг был таким же.

И вот однажды, когда я сидела у ночного костра, дожидаясь, когда наступит утро и можно будет ехать дальше, к нему подъехала незнакомая пожилая женщина на мотоцикле. Предложила поделиться едой и разделить ночлег, и я согласилась. Она подсела к огню, сняла очки, и я увидела, что её глаза такие же невозможно синие, как мои.

– Да, – сказала она, – не удивляйся. Мы с тобой одной природы. Я тоже была фокусом коллапса.

Она рассказала, что миров много, что они связаны Дорогой, и что некоторые из них внезапно входят в коллапс – катастрофу, влекущую за собой гибель всех людей. Почему так бывает, никто не знает точно. Когда коллапс случился, исследовать его уже некому. У всех коллапсов есть общая черта – они имеют фокус в каком-то человеке. Как правило, это ребёнок или подросток, переживший большую личную трагедию. Его можно узнать по кобальтово-синим глазам, и он обычно остаётся в живых до самого конца, будучи свидетелем, жертвой и катализатором процесса.

– Ты хочешь сказать, это я во всём виновата? – спросила я её, ничуть не удивившись.

Убив своего отца, я была готова принять на себя вину за что угодно.

– Нет, – ответила она, – ты симптом, а не болезнь. Но если тебя убрать из этого мира, то он может постепенно исцелиться. А если оставить, опустеет окончательно.

– Ты хочешь меня убить?

– Нет, тогда процесс только ускорится. Но я могу забрать тебя с собой.

– А что будет с остальными? С кланом, с дядей Сашей? С Чёртом? – я похлопала по борту свою машину.

– У них появится шанс.

– Они выживут?

– Я не знаю, – покачала головой женщина, – здесь всё зашло очень далеко. Ты пойдёшь со мной?

– Нет, – отказалась я.

Я сразу ей поверила – в женщине было что-то необычайно убедительное. Я просто не хотела. Не видела смысла жить дальше. Все и правда зашло слишком далеко. Мы все сдохнем? Ну и прекрасно. Мои синие глаза закроются последними? Хорошо, я хочу видеть, как это случится. Я не верю, что могу спасти мир, но даже если и так – я не хочу этого делать. Пусть катится в чёртову задницу вместе со мной.

– Проваливай, старуха, пока я не прострелила тебе синеглазую башку.

Я достала пистолет, и под его прицелом ночная гостья встала, завела мотоцикл и уехала.

Вернулась она через неделю и пошла не ко мне, а к главе клана.

– Эта дама хочет тебя нанять, – сказал мне дядя Саша.

– На кой чёрт я ей сдалась?

– Срочная доставка.

– У меня не грузовик.

– Груз небольшой.

– Она мне не нравится, пусть возьмёт другого курьера.

– Она хочет только тебя.

– Какого чёрта?

– Тебе не всё равно? Она платит топливом. И это много топлива. Анита, ты знаешь, в каком положении наш клан…

– Он не в положении, он в жопе, – перебила его я. – Ладно, куда ехать?

– Она покажет.

– Она что, едет со мной?

– Такова цена.

– Ненавижу тебя.

– Я тоже тебя люблю, Анита. Не задерживайся, возвращайся быстрей, погода портится. Боюсь, в этом году зима наступит ещё раньше…

– Что тебе от меня надо, синеглазая старуха?

– Просто доставка. Это ведь твоя работа, синеглазая девчонка?

– Да, я курьер. Но, если бы не топливо для клана, я бы вышвырнула тебя из машины на ходу.

– Значит, придётся меня терпеть.

– Чего ты хочешь на самом деле?

– Кое-что тебе показать.

– Меня не переубедить.

– Я попробую. Это последняя попытка, обещаю.

Мы ехали трое суток, ночевали в пустошах, и каждый вечер женщина рассказывала мне про Дорогу, про Мультиверсум и про корректоров – таких, как она. Людей, которые спасают миры.

– Это дети, напуганные, растерянные, травмированные, пережившие страшные личные трагедии.

– Я не ребёнок.

– И не взрослая. Ты застыла в моменте, который тебя травмировал, и отказываешься жить дальше.

– Мне незачем жить дальше.

– Я надеюсь дать тебе повод.

Дорога, по которой мы ехали, свернула в сторону гор и закончилась возле большого противоатомного убежища. Их много настроили перед войной, но они никого не спасли – люди сгорели прямо в городах, не успев туда добраться. Запасы еды, топлива и медикаментов давно выгребли, а жить в бетонных пещерах никому не хотелось, поэтому подземные строения остались памятником бессмысленно потраченным ресурсам.

Но не здесь.

Возле ржавых стальных ворот кто-то разбил огородик, дымила жестяной трубой самодельная печка, на ней стоял котелок.

– Пойдём, – сказала мне женщина. – Отнесём груз.

Мы вытащили из кузова большой, но не тяжёлый ящик, взялись с двух сторон за ручки и понесли его внутрь. И первое, что я увидела, пройдя взрывостойкую гермодверь, – дети.

В кланах к тому времени почти не было детей. Они не выживали, умирая от жары, холода, болезней, антисанитарии, тягот кочевой жизни и недостатка нормальной еды. Я не задумывалась над этим, я тогда вообще мало задумывалась, живя эмоциями и моментом.

– Откуда столько мелких? – спросила я женщину.

– Здесь принимают детей из всех кланов. Лечат, кормят, растят, учат. В пустошах им не выжить, а тут есть шанс.

– Но зачем?

– Чтобы жизнь не прекратилась.

В ящике оказались продукты, медикаменты, сладости – я аж слюной закапала. Уже год не видела шоколада.

– Спасибо, – сказала высокая светловолосая женщина. – Вы нам очень помогли. Мы делаем, что можем, но кланы сами бедствуют, им не до детей. Раньше с нами делились едой, а теперь боимся, как бы не отняли последнее. Вы первые, кто что-то привёз за неделю. И единственные, кто привёз лекарства. Я уж думала, их вовсе не осталось. Увы, многие дети болеют, и нам почти нечем их лечить.

– Я привезу ещё, – сказала нанявшая меня старуха. – Напишите, что вам нужно в первую очередь. А пока пусть кто-нибудь покажет ваше убежище девочке. Ей будет интересно.

Я понимала, чего она хочет добиться, но не стала отказываться. Я была не только курьером, но и разведчиком клана, а информация всегда может пригодиться. Чумазый мальчишка лет десяти повёл меня вглубь бункера, важно показывая:

– Вот тут у нас склад, тут кухня, тут больничка, тут загон для малышни…

Я шла, кивала, и думала, что место неплохое, и если в пустошах станет совсем паршиво, то клан сможет сколько-то продержаться тут. Широкие ворота позволят загнать технику, вход легко оборонять от врагов, в глубине будет не так холодно, как снаружи… Вот только куда девать столько нахлебников?

– А вот это моё

любимое место! – сказал пацан. – Заходи!

В большом сумрачном помещении застеленный чем-то мягким пол, и бросившиеся нам навстречу неловкие смешные мохнатые комки.

– Смотри, какие щенята! – закричал мальчишка, пытаясь обнять их всех разом.

А я смотрела и думала, что скоро зима. И холод. И голод. И однажды вот этот пацан съест похлёбку из этих щенков. Или умрёт. И это что-то для меня изменило, хотя я до сих пор не могу сказать, почему.

– Ты не ценишь свою жизнь, – сказала мне синеглазая старуха. – Твоё право. Но у всего есть цена, и я готова её заплатить.

– Но что ты дашь взамен? – удивилась я. – И кому?

– Много жизней за одну. Все эти дети выживут, если ты уедешь со мной.

– Ты врёшь, – покачала головой я. – Даже если коллапс прекратится, им не продержаться. У них нет еды. Нет оружия. Нет топлива. Первый же клан, который сюда доберётся, выкинет их на мороз. И это в лучшем случае. Потому что про некоторых ходят совсем уже дурные слухи.

– Если ты согласишься, я найму «Гонщиков» на их защиту. Топливо. Еда. Медикаменты. Патроны. Они перезимуют спокойно, а следующая зима уже не будет такой страшной.

– И всё это за то, чтобы я согласилась не умирать? Почему?

– Потому что только из таких, как ты, получаются такие, как я. Ты согласна?

– Два условия.

– Какие?

– Первое – мы уедем на моём «Чёрте». Ни за что его не брошу.

– А второе?

– Можно мне взять себе щеночка? Ну, пожалуйста!

* * *

– Так ты взяла щеночка?

– Ага. Назвала Джукром. Тот ещё бегемот потом вымахал. Десять лет со мной катался везде. Потом постарел, доживал тут. На берегу его могила.

– А ты?

– Что я? Моей могилы на берегу нет, разумеется.

– Новую собаку не завела?

– Нет. Стараюсь больше не обзаводиться привязанностями.

– Почему?

– Надоело хоронить их, солдат.