Текст книги "Календарь Морзе (СИ)"
Автор книги: Павел Иевлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Так, – распорядился я сурово, – умойся, прочисти нос, приведи себя в порядок и, ради бога, не гнусавь так! Студия на тебе, я вернусь к шестичасовому эфиру. И боже упаси тебя какой-нибудь косяк опять упороть! Я тебя тогда не то что на девице, я тебя на обоих братьях Марамоевых лично поженю! Понял?
– Да, Антон, все понял! – Чото мелко закивал, почти кланяясь. – Клянусь, всё будет отлично!
Я многозначительно погрозил ему пальцем и вышел.
На шестичасовом вечернем эфире у нас был научный директор Института Общефизических Проблем (ИОП), профессор, академик Мара́кс. Профессор оказался огненно рыж, бородат, горбонос и уныл. Лицо его обрамляли ярко-оранжевые не то пейсы, не то бакенбарды, отчего он напоминал грустного ирландского хасида-лепрекона. Когда я вернулся, он уже сидел в студии, листая что-то на планшете.
В коридоре меня перехватил Чото.
– Ну что, Антон, что?
– Ну, как что? – пожал плечами я. – Надень костюм… Есть у тебя костюм, чудило?
– Есть, – послушно кивнул мой ассистент.
– Так вот, – продолжил я, – надень костюм, купи букет и иди свататься.
– Но… – на него было жалко смотреть.
– Букет купи подешевле, все равно выбрасывать… И… – задумался я, – знаешь, что… Розы лучше не бери.
– Почему? – спросил окончательно растерявшийся Чото.
– Там шипы, – сказал я веско. – Зачем создавать лишнюю работу проктологу?
– Ну, Анто-о-он… Как же так?
– Чото, ты мне доверяешь?
– Ну… Да… В принципе.
– Либо доверяешь, либо сам решай свои матримониальные проблемы, – я развернулся и пошел по коридору, насвистывая марш Мендельсона.
– Доверяю, Антон, как родной мамочке! – догнал меня Чото.
– Тогда костюм, букет – и вперед. Все будет… ну, не то чтобы хорошо, но лучше, чем ты думаешь. Вали, меня профессор ждет.
Чото вздохнул, закатил здоровый глаз, изобразил половиной лица последовательно отрицание, торг, гнев, депрессию, принятие – и свалил, наконец.
– Добрый вечер, дорогие, не очень дорогие и совсем низкобюджетные радиослушатели! С вами Радио Морзе и Антон Эшерский с передачей «Антонов огонь». Если бы сегодня было не тринадцатое, а двенадцатое, и не июля, а апреля, то мы бы отмечали День космонавтики. Это, скажу я вам, необычайно круто. Ну, то, что вообще существует космонавтика. Люди садятся на бочку с керосином, поджигают – и летят черт знает куда, в темный ледяной вакуум. Это одна из очень немногих вещей, которые оправдывают существование нашего, довольно неприятного во многих отношениях вида, перед Мирозданием. Именно это – готовность взлететь к небесам на струе огня, чтобы просто посмотреть, что там такое.
Поэтому на любого, кто скажет: «Нафиг нам этот космос, тут что ли проблем мало? Лучше бы на эти деньги мне сортир плиткой обложили…» – я смотрю с жалостью и презрением. Эти люди не просто живут зря, они еще и хотят, чтобы зря жили все остальные. А у нас в гостях профессор, академик, астроном, математик, специалист по физике космоса – Сергей Давидович Маракс! Здравствуйте, Сергей Давидович!
– Здравствуйте, Антон, – ответил мне профессор довольно мрачно, видимо предчувствуя первый вопрос. Ему, надо полагать, весь мозг уже вынесли этим вопросом, но медиа имеют свои законы, а законы эти имеют нас.
– Сергей Давидович, давайте сразу покончим с неприятной частью интервью – скажите честно, это не вы?
– Это не мы, – ответил академик, страдая лицом. – Мы в институте решаем, по большей части, теоретические проблемы космической и общей физики, у нас нет никаких сверхвозможностей, реакторов, коллайдеров, порталов в иные миры, свертывателей пространства-времени и прочих фантастических устройств. Проводимые нами эксперименты никак не могли стать причиной.
– А какие эксперименты вы проводили? – спросил я. – Ну, если это не очень секретно, конечно…
– Да какие секреты? – загрустил профессор. – Никаких секретов у нас нет… Двенадцатого июля мы, например, проводили эксперименты, проверяющие нарушение неравенств Белла. Тесты в режиме реального времени, в ходе которых измерялась поляризация запутанных фотонов…
– А можно как-то… не знаю, попроще, что ли, изложить? Боюсь, что некоторые наши радиослушатели могут не вполне отчетливо представлять себе, чему именно не равны неравенства Белла, и в чем запутались эти фотоны.
– Ну, сильно упрощая, – ученый закатил глаза, показывая, как его унижает такая необходимость, – мы использовали дальние астрономические источники в роли квантовых генераторов случайных чисел, чтобы подтвердить нарушение принципа локального реализма.
– И что не так с нашим реализмом?
– По крайней мере в пределах Млечного Пути локальный реализм нарушен, это можно считать доказанным.
– Все ещё не очень понятно, – признался я.
Профессор раздраженно поморщился.
– Локальный реализм является предположением, что все объекты обладают объективно существующими значениями своих параметров и характеристик, – он выделил «объективно существующими» голосом так, как будто это было что-то мерзкое и нелепое. – Эйнштейн иллюстрировал это следующим примером: «Луна не исчезает с неба, даже если её никто не наблюдает». Однако проведенные эксперименты опровергают это предположение.
– Исчезает? – удивился я.
– Вопрос лишен смысла, – пожал плечами профессор. – Ведь наблюдать это некому. Результаты какого-либо измерения не существуют до проведения измерения, хотя это не обязательно означает, что они создаются наблюдателем. Свойство Луны быть наблюдаемой на небе может быть диспозиционным.
Посмотрев в мои стеклянные глаза, он добавил:
– Луна имеет тенденцию быть наблюдаемой в небе, но это не значит, что она такова в текущей реальности, – чем ввел меня в окончательный мозговой ступор.
– Так, – сдался я, – давайте перейдем к более прикладным результатам ваших исследований. Ведь это вы доказали, что у нас всегда тринадцатое июля?
– Это результат элементарных астрономических наблюдений, – отмахнулся ученый. – Их мог проделать любой школьник с телескопом. Точки восхода и заката, фаза луны, расположение звезд…
– Школьник с телескопом сейчас встречается куда реже школьника с «Айфоном»… – вставил я.
– Безусловно, – подтвердил профессор. – Но встретившись, эти два школьника, не аннигилировали бы, как протон с антипротоном, а согласились бы друг с другом. У вас есть смартфон?
– Да, – немного удивился я.
– Какое число он показывает?
– Тринадцатое июля.
– То есть констатирует астрономический факт, хотя не имеет средств наблюдения за небом, так?
– Ну… Да.
– И откуда он это знает?
– Э…
– Помогу вам, – усмехнулся профессор. – Ваш телефон получает информацию о дате и времени от сотового оператора. Но, если отключить его от сети, то и в автономном режиме он покажет то же самое. Более того, даже механические часы с календарем, – он продемонстрировал какой-то дорогой с виду хронометр на правой руке, – ровно в полночь, игнорируя все законы элементарной механики, переведут свои диски с цифрами с тринадцатого на тринадцатое.
– И как же это объясняет современная наука?
– Никак. Современная наука это никак не объясняет. Потому что это невозможно.
– Но ведь у вас, наверное, есть какие-то гипотезы, предположения…
– Разумеется, – профессор пожал худыми плечами, – сколько ученых, столько и гипотез…
– Ну хоть что-то скажите, – попросил я. – Лично вам какая гипотеза наиболее симпатична?
– Скажите, Антон, – неожиданно понизив голос, спросил он меня, – а сколько тринадцатых июля вы прожили?
– Ну… Знаете… Не могу сказать точно, – признался я.
– Тем не менее, вы совершенно уверены, что вчера было другое тринадцатое июля, который вы прожили, совершая какие-то поступки и действия, последствия которых можно наблюдать в сегодняшнем тринадцатом июля, хотя этот тот же самый день, так?
– Ну… Как-то так, да… Хотя звучит, как полнейший дурдом.
– Скажите, если я сейчас разобью эту чашку, – профессор показал на мою любимую кружку из «Старбакса», – будет ли она целой, когда вы придете на утренний эфир?
– Нет, конечно! – я на всякий случай отодвинул посуду подальше. – Вы же ее разобьете!
– А если я разобью ее после вашего ухода, и вы не будете знать об этом?
– А какая разница? – не понял я.
– Вот именно, – непонятно ответил ученый. – Какая разница? И как только мы поймем, какая именно, это и будет ответом…
– Послушайте, – начал раздражаться я. – Кружка либо разбита, либо нет!
– Шрёдингер бы с вами не согласился… Состояние кружки есть волновая функция, которая сколлапсирует только следующим утром. А если следующее утро будет предыдущим?
– Шрёдингер – это у которого что-то случилось с котом? – блеснул я своей научной эрудицией.
– Да, – засмеялся профессор, – случилось. Или не случилось. Одно из двух.
Он подался ко мне, забыв про микрофон, и заговорил неожиданно горячо и нервно:
– Аристотель писал, что во времени всегда есть некоторое «прежде» и некоторое отличное от него «после». Именно в силу изменений мы распознаем различные, не совпадающие друг с другом «теперь». А если нет изменений, есть ли время? Видите ли, Антон, мы не знаем, есть ли время где-то, кроме как в нас, не является ли оно свойством наблюдателя, а не наблюдаемого? Не существует никакого времени на фундаментальном уровне… Так ли неправы были Юнг и Паули, сказавшие, что законы физики и сознания должны рассматриваться как взаимодополняющие? Можно ли считать весь мир одним большим эффектом декогеренции?
Если вы мечтали увидеть безумного ученого из комиксов, вам надо было поменяться со мной в этот момент в студии. Впрочем, отпустило профессора так же быстро. Он откинулся назад на спинку стула, успокоился, лицо его озарила добрая улыбка.
– Вот о чем надо думать, Антон, – сказал он почти весело, – вот о чем…
– Если я буду о таком думать, у меня башка лопнет, – сказал я честно. – Оставлю эти размышления вам, ученым.
– Итак, в студии у нас был Сергей Давидович Маракс, человек настолько умный, что это просто пугает. Кстати, если бы сегодня было двадцать пятое ноября, мы бы праздновали День теории относительности – именно в этот день в 1915 году Альберт Эйнштейн представил доклад на заседании Королевской академии наук Пруссии. Я не уверен, что именно было в том докладе, но с тех пор нельзя просто сказать человеку «ты мудак», а надо непременно указать, в какой системе координат и по сравнению с чем. Потому что все относительно…
Пока я прощался с профессором, в аппаратную из коридора буквально впорхнул Чото. На нем был мятый грязный костюм, под вторым глазом появился многообещающий бланш. В одной его руке был букет неопределённого состава, наводящий на мысли, что им кого-то били по роже, во второй – бутылка шампанского, открытая и почти пустая, а на исцарапанном лице – улыбка абсолютно счастливого человека. Он делал мне из-за стекла многообещающие жесты любви, признательности и намерения ноги мыть и воду пить.
Надо полагать, сработало.
– А у вас в Институте люди не пропадали? – спросил я у профессора на прощанье.
Тот остановился, повернулся, пристально посмотрел мне в глаза и тихо сказал:
– Если вы обдумаете то, что я вам только что говорил, то поймете, что люди исчезать не могут, – он так выделили голосом это «люди», что в полутемном коридоре прозвучало зловеще.
Профессор удалился, а я вернулся в студию.
– Как ты это сделал, Антон?!! – завопил Чото, когда я зашел. – Как?
Он кружился по аппаратной в подобии танца, размахивая бутылкой, и порывался увлечь с собой и меня. Я отстранился, но он этого не заметил.
– Йохохо, я свободен! Я свааабодееен! Словно птица в небесаааах! – заорал он дурным голосом на мотив Кипелова. – Я свааабодееен! Словно… Словно…
– Словно жопа в огурцах, – подсказал я. – Это ты с бутылки шипучки такой счастливый?
– Антон, друг! – кинулся меня обнимать Чото. – Я пьян от счастья! Ты спас меня! Я твой должник навеки!
Когда костюмный Чото уныло, нога за ногу, приплелся к дому семьи Марамоевых, держа в одной руке букет, а в другой – бутылку шампанского, дверь ему открыл старший брат будущей невесты. Он сделал шаг наружу, плотно прикрыл за собой дверь, почему-то быстро оглянулся вокруг, взял потенциального жениха мощной рукой за грудки и тихо сказал:
– Уходи отсюда. Никогда не приходи больше.
– А как же…
– Сестра моя как звать забудь, понял?
Чото, не веря своему счастью, замер.
– Чего-то с левой у него удар сильно хуже поставлен… – оценил я новый фингал ассистента.
– А это и не он! – весело сообщил мой соведущий.
– Никакой свататься не будет, – добавил бородатый горец.
Обалдевший от внезапной эйфории освобождения Чото потерял голову и ляпнул:
– Да я же и не хотел вовсе!
– Ах, ты не хотел, бид аудал77
(чечен.) Тупой мудак.
[Закрыть]?!! – распахнулась за спиной старшего Марамоева дверь.
Слезы поверх макияжа оставили на внешности девицы Марамоевой такие же следы, какие оставляет сошедший с гор селевой поток, но крепость рук от этого не пострадала.
– Не хотел?!! – кричала она, колотя бывшего любовника букетом по морде. – Аузунга чичайм!88
(чечен.) В рот тебе насру!
[Закрыть]
– Хьо суна кел ву!99
(чечен.) Да насрать мне на тебя!
[Закрыть] – выплюнула она, наконец, и, развернувшись, гордо ушла в дом.
Чото с расцарапанной мордой и подбитым глазом сидел на дорожке и глупо улыбался.
– Так я пойду? – спросил он осторожно.
– Уходи, – подтвердил брат. – Еще раз увижу здесь – плохо тебе будет!
И мой ассистент, подобрав зачем-то букет, пошел прочь. Походка его чем дальше, тем больше напоминала танец удачной охоты в исполнении гурона, познавшего счастье огненной воды, чему поспособствовала и бутылка шампанского, которую он, захлёбываясь и пуская носом пену, выпил прямо на ходу. Вот так, приплясывая и чуть не плача от счастья, он и вернулся на работу. Хорошо, что Кешью его не видел – непременно бы решил, что это я спаиваю молодежь.
– Как ты это сделал, Антон? – снова спросил Чото.
– «Во многия знания – многия печали», как сказал бы наш недавний гость, – внушительно ответил я. – Лучше тебе этого не знать.
– Как скажешь! – ему было все равно, он был счастлив.
Глава 6
– Доброе утро! С вами Радио Морзе и Антон Эшерский. Если бы сегодня было двадцать второе, к примеру, мая – это был бы Международный день биологического разнообразия.
Сравнивая утконоса, жирафа и садовый хрен, нельзя не удивляться, какими причудливыми путями природа достигает своей цели. В день биологического разнообразия человеку полагается беспокоиться о сокращении числа видов. Не давать природе стирать свои постыдные ошибки, фиксировать их со всей старательностью, а главное – бороться за тех, кого человечество, не глядя, стоптало на пути своего развития.
Вот, например, обыкновенная лобковая вошь сегодня переживает серьезнейший популяционный кризис – коварно вброшенная в общество порнорежиссерами мода на бритый пах нанесла невосполнимый ущерб среде обитания этого уникального вида. Вперед, защитник биологического разнообразия! Создай сам свой заповедник! Ваш личный вклад в спасение вида будет по достоинству оценен будущими поколениями, а у нас в студии сегодня снова неагент Малдер, с сенсационными заявлениями, ужасающими разоблачениями и свежими вестями от Космического Разума!
– Привет, Малдер! – сказал я фамильярно, пока наш спец по тарелочкам пытался сообразить, при чем тут лобковая вошь (ни при чем), и не было ли это оскорбительным намеком в его адрес (было). – Как дела в глубинах Космоса? Как поживают зеленые братья по разуму?
Малдер вчера (то есть, конечно, прошлым сегодня, но так привычнее) напросился на эфир, утверждая, что у него появились новые поразительные сведения, которые перевернут наши представления о происходящем. И он готов предоставить их нашему радио на правах эксклюзива за скромную сумму… На этих словах я обидно заржал и повесил трубку, но он тут же перезвонил и согласился, в знак уважения, только для нас, в виде исключения, перевернуть эти представления бесплатно. Эфир был свободен, Малдер забавен, и я согласился.
– Настал этот день! – пафосно сказал Малдер, привстав со стула, но я показал ему пальцем на микрофон, и он сел обратно. – День, которого мы так долго ждали!
Он пригладил рукой длинные сальные волосы, приосанился и продолжил:
– Представители Космического Разума, прибывшие к нам из глубин Вселенной, назначили своего полномочного посланника! – он надул щеки, закатил глаза и замолк.
– Дайте-ка угадаю… – сказал я. – Это вы?
Малдер зло покосился на меня – видимо, я своей репликой испортил величие момента.
– Да, Антон, – сказал он с торжеством в голосе. – Это именно я! И никто не скажет, что я этого не заслужил! Вы все смеялись, а я… Теперь все увидят!
Чото из-за стекла аппаратной подавал мне странные знаки – ткнул себя указательным пальцем в висок, нарисовал пальцем в воздухе крест и показал на телефон. К чему это? Пристрелить и закопать Малдера? Свежая, не лишенная определённой привлекательности идея. А звонить кому? Чото продолжал оживленную пантомиму, и я сообразил, что он имел в виду красный крест, а не могильный. Мой ассистент решил, что Малдер, наконец, окончательно тронулся, и пора вызывать скорую, пока он кусаться не начал.
Я убрал звук с микрофонов и запустил перебивкой тему из «Секретных материалов» – я ее всегда держу наготове, когда к нам Малдер приходит. Его надо иногда приводить в чувство.
– Вова, блядь! – сказал я с чувством. – И вот с этой херней ты пришел ко мне на эфир?
– Зови меня Малдер! – сверкнул глазами он.
– Да я тебя вообще больше не позову! С табуретки в парке вещать будешь!
– Ладно, ладно! – сдулся Посол Разума. – Антон, я клянусь, мне есть что сказать!
– Вова… Ну ты понял!
Я снова вывел звук на микрофоны.
– Итак, дорогие радиослушатели, оказывается, у нас в студии Посланник, посланный лично Космическим Разумом. Не всякий может похвастаться такой удачей! И куда же он вас послал, Малдер?
Неагент злобно сверкал на меня глазами, но сдерживался.
– Люди города! – сказал он торжественно. – Я уполномочен заявить, что пришельцы из Космоса сочли некоторых из вас достойными включения в великую Пангалактическую Цивилизацию. Для этой цели они наделили меня полномочиями Посланника, и теперь я буду принимать решение о вашей дальнейшей судьбе!
Малдер посмотрел на меня с таким торжеством, что я понял – не жрать мне из летающей посуды. Не вышел я рылом в Пангалактику.
– И за какие заслуги выдают галактический гринкард? – поинтересовался я максимально серьезным тоном. В конце концов, даже если гость передачи рехнулся в прямом эфире, это не повод ее останавливать. Шоу маст гоон.
– Только настоящие люди достойны великой судьбы! – гордо сказал Малдер. Он достал из кармана какую-то мелкую овальную штучку, навел на меня и нажал кнопку. На вид она была точь-в-точь как пульт от ворот и, возможно, им и являлась. Штучка мелодично блымкнула и моргнула зеленым.
Малдер почему-то очень удивился и тихо выругался – я, почувствовав, что что-то снова пошло не так, на всякий случай опять запустил перебивку. Он потряс свою машинку, постучал по ней пальцем, зачем-то пристально глядя на светодиод.
– Пацак или чатланин? – спросил я с интересом, но Малдер посмотрел на меня без понимания. Наверное, он не видел этот фильм. Он навел пульт на Чото, тот противно пискнул и моргнул красным.
– Ку! – не удержался я, страшно жалея, что у меня нет в базе музыки Гии Канчели1010
Композитор, написавший музыку к фильму «Кин-дза-дза»
[Закрыть]. – Гравицапа пол-кэцэ стоит!
Чото за стеклом ржал, как ненормальный, но Малдер только тряс пульт и бормотал: «Не может быть!» Ну и сам дурак. Наконец он навел его на себя, нажал – снова приятный «блымк» и зеленый огонек. Малдер убрал пульт и задумался.
– Можно ознакомиться с верительными грамотами посланника? – я вернул в эфир микрофоны. – Мы, мол, нижеподписавшиеся пришельцы, поручаем нашему представителю, вышеупомянутому…
– Оставьте для пещерных людей эти атавизмы! – отмахнулся задумчивый как никогда неагент. – Вы еще паспорт у них проверьте!
– Ладно, как они хоть выглядят-то? – вздохнул я с досадой. Давно у меня не было такого дурацкого эфира. – Которые к нам прилетели? Серые пучеглазые, маленькие зеленые или рептилоиды с Нибиру?
– Да какая разница? – искренне удивился Малдер.
Наверное, ему действительно было всё равно. А я вот никогда не доверял рептилоидам. Репутация у них не очень…
Этот балаган хотелось побыстрее закончить. Не знаю, морочит Малдер нам голову или правда подвинулся невеликим своим умишком, но в студию он теперь попадет только через мой труп. Это уже не смешно.
– Сегодня! – возвестил меж тем Малдер. – Сегодня в десять часов вечера на площади Героев Литосферы их корабль примет на борт достойных! Мир перевернется для нас…
– …Поэтому крепче держитесь за свой диван! – прервал его я. Время эфира наконец вышло. Я снова пустил тему из Секретных Материалов и с облегчением выключил микрофон.
– Ну, Малдер, ты отжег сегодня… – сказал я устало. – Тебе может правда, врачу показаться?
– В десять часов! – сказал он упрямо. – В десять часов вечера на площади!
– И что будет? Приземлится блюдце, выйдет Принцесса Галактики о пяти сиськах и скажет: «Я так ждала тебя, Вова?»
– Увидишь! – Малдер встал и решительно направился к выходу.
– Знаешь, Вова… – окликнул я его. Он остановился и нетерпеливо посмотрел на меня. – Я не знаток дипломатического протокола при встрече инопланетных гостей, но на твоем месте я бы хоть голову что ли помыл…
Малдер оскорбленно развернулся и, выходя, попытался хлопнуть дверью – но доводчик помешал. Пришлось ему возмущенно топать ботинками по лестнице.
– Ну что же, будем ждать, пока к нам прилетят тарелки со счастьем, – сказал я в микрофон задумчиво. Какой-то у меня после этого эфира остался неприятный осадок. Я тряхнул головой и продолжил:
– «Международный день счастья» отмечают двадцатого марта. ООН своей резолюцией назначила эту дату, чтобы мы помнили слова классика: «Человек создан для счастья, как курица для полета!»
Кстати, та же ООН ввела в обращение и «Международный индекс счастья». С тех пор всех, кто не соответствуют этому индексу, считают врагом человечества и подвергают принудительному осчастливливанию очень болезненным и унизительным способом. Так что будьте счастливы и слушайте музыку на Радио Морзе!
Я запустил первый трек плейлиста, откинулся на стуле и задумался. Сходить, посмотреть, как Малдер опозорится? Или ну его? Как по мне, люди так упорно ждут инопланетян только для того, чтобы получить внешнее определение себя, созданное снаружи определяющей системы. Прилетят братья по разуму и, наконец, скажут нам: «Человек – …» Чтобы услышать в ответ: «Кто – …? Это мы-то – …? Да сам ты – …, мудило зеленое! Садись в свою тарелку и уйопывай на йух, хрен с ушами!»
Так произойдет чудо взаимной идентификации. Мы будем знать, что мы – …, а инопланетянин – что он хрен с ушами…
В кармане завибрировал телефон, пришлось выйти в коридор. Мне почти никогда не звонят голосом, и правильно делают – вдруг я в эфире, а звук забыл отключить? Номер был незнакомый.
– Внимательно! – сказал я, приняв звонок.
– Антон Эшерский? – голос в телефоне был женский, но какой-то казенный.
– У аппарата.
– Вам назначено на двенадцать ровно. Восьмой кабинет.
– Э?..
– С собой иметь документ, удостоверяющий личность.
– Зачем?
– Чтобы зарегистрироваться на проходной, разумеется! – раздраженно ответил голос.
– Проходной куда?
Голос сказал, куда, и я понял, что придется идти.
На улице Борцов с режимом, дом два, располагалась Око Государево – областное управление Службы безопасности, называемое в народе «серый дом». Наверное, потому что это был именно дом и именно серый. Больше в нем не было ничего примечательного, кроме боковой дверцы с табличкой «Прием граждан круглосуточно». Мне было не в дверцу, а в центральный вход, за массивными деревянными дверями которого располагался турникет и строгий дядя в форме.
– Мне в восьмой кабинет, – сказал я ему.
– Фамилия?
Я назвал фамилию.
– Паспорт!
Я показал паспорт. Форменный дядя записал меня в большую амбарную книгу и дал расписаться в книжке поменьше.
– Второй этаж направо. Не забудьте потом получить пропуск на выход.
Ну, по крайней мере он предполагает, что я отсюда выйду.
На двери кабинете не было никакой таблички, кроме небольшой бронзовой цифры восемь. Я деликатно постучал по толстой дубовой створке, но звук вышел настолько неубедительный, что прошлось просто толкнуть ее и войти.
– Можно?
– Заходите.
За массивным столом с несколькими телефонами и традиционной лампой зеленого стекла сидел мужчина в штатском. Ничего специфически «конторского» в его внешности не было – средних лет, первые робкие залысины по краям лба, атакующими клиньями окружающие поле будущей битвы с плешью, очки в тонкой стальной оправе, серый, слегка помятый костюм без галстука, лицо, скорее, приятное и, во всяком случае, неглупое. Располагающая внешность.
Столешница перед ним была пуста, за исключением единственной папки со скоросшивателем в обложке из бежевого картона. Как-то непривычно в наше время видеть стол без компьютера.
– Антон? – спросил он с утвердительной интонацией, заглянув в папку. – Присаживайтесь.
Я уселся на стул, оказавшись прямо напротив.
– Зовите меня Александр Анатольевич.
– И вы придете?
– В смысле? – он поднял глаза из папки.
– Обычного кого-то зовут для того, чтобы он пришел, – пояснил я.
– Нет, вряд ли, – ответил он, подумав. – Лучше вы к нам.
– Итак, – глаза его вернулись в папку, – Антон Эшерский, угу… родился, учился… служил… опять учился… работал… даже так? Хм… Интересная вы личность, Антон.
– Это запрещено?
– Ни в малейшей степени, – ответил предполагаемый Александр, он же, вероятно, Анатольевич.
– Ну что же, Антон, – вздохнул он, наконец, закрывая папку, – давайте побеседуем.
– С какой целью, позвольте поинтересоваться?
– Зачем люди обычно беседуют? Чтобы лучше узнать друг друга.
– Я, признаться, не собирался лучше вас узнавать.
– А вы и не узнаете, – обнадежил меня собеседник. – В силу моего служебного положения, это будет несколько односторонний процесс.
– Меня в чем-то обвиняют?
– Божеупаси! Вы, Антон, путаете – обвиняет прокуратура.
– Тогда подозревают?
– Не более, чем любого другого.
– Тогда зачем я здесь?
– Просто подошла ваша очередь, – улыбнулся мне Александр Анатольевич. – Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее, как прошел ваш самый первый день тринадцатого июля.
– Вы что, вообще всех так опрашиваете? – поразился я.
– А что вас так удивляет? – пожал плечами мой собеседник. – Что мы ищем причины? Это, простите, наша работа. Или что мы проводим для этого тотальный опрос? Разумеется, это не единственный метод, но и пренебрегать им тоже было бы, согласитесь, странно. Мы предполагаем, что в тот день произошло нечто, послужившее причиной дальнейших событий. Скорее всего, это происшествие не было замечено, или не показалось важным, или было неправильно интерпретировано. Тем не менее, один человек заметил это, другой – то… Вот так, постепенно, складывается, как из мелкой мозаики, полная картина того дня.
– Но это же прорву времени занимает!
– А спешить нам, Антон, как раз совершенно некуда! Итак?
