Текст книги "Искатель. 2000. Выпуск №6"
Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль
Соавторы: Николай Казаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
1
То, что Людмила Станиславовна врет, Мишин понял сразу.
После предыдущих встреч с Баранчеевой, а они происходили в офисе ее фирмы, у Мишина сложилось о ней представление как о женщине властной, жесткой, решительной, но одновременно настолько трепетно любящей своего единственного избалованного, непутевого сына, что на первый взгляд было просто удивительно, как в этой царственной особе уживаются эти две половинки. Когда Людмила Станиславовна говорила о своем Альберте, то казалось, что рассказывает она не о восемнадцатилетнем защитнике Родины, а о восьмилетнем шалуне, решившем в очередной раз разыграть свою любимую мамочку…
– Увы, у меня ничего нового… – в какой уже раз притворно вздохнула она и по слогам повторила: – Ни-че-го.
Врет же ведь, врет!… Но смысл?
Он чувствовал, что ее так и распирает от какой-то тайны, которую она не собиралась ему открывать. В этот момент она была похожа на маленькую девочку, случайно подсмотревшую, где мальчики делают тайнички, и не спешившую об этом рассказать своим подружкам, а обдумывающую, как бы посмотреть, что в них находится.
Никудышная из вас актриса, Людмила Станиславовна, подумал Мишин, все ваши чувства написаны на лице.
Но легче от этого не становилось…
Что она может скрывать? Что?
И Максима неожиданно осенило: кроме как информацию о том, что ее сын жив-здоров, скрывать ей больше нечего!
Какая еще может быть для матери радость в этой ситуации?! А говорить ничего не хочет. Неужели потому, что знает о его преступлениях? И покрывает его?
Спокойно, спокойно, остудил себя Мишин, пока это только догадки.
– Вы уже обратились в детективное агентство?
– Пока еще нет. Я надеюсь, что, как и в первый раз, Альберт погуляет и вернется. – И добавила: – На десятые сутки.
– Они истекают завтра, – как бы между прочим замерил Максим.
– Спасибо, я помню.
Мишину показалось, что последняя фраза прозвучала с интонациями «Спасибо, до свидания!». И в подтверждение того, что их малосодержательная беседа подошла к концу, Людмила Станиславовна встала и, тяжело переставляя ноги, прошлась по комнате.
Максим продолжал сидеть. Свой уход он считал пока преждевременным.
– Людмила Станиславовна, а вы от сына никогда не слышали фамилии Пущин и Лазарев?
– Это кто еще такие? Товарищи Альберта по училищу?
Максим покачал головой.
– А кто же? – еще больше удивилась она, словно, кроме училищных друзей, никаких других у ее сына и быть не могло.
– Ну не слышали, значит, не слышали… – Мишин пожал плечами.
– Нет уж вы мне скажите, кто эти люди! – Она выпятила нижнюю губу и стала похожа на маленькую обиженную девочку. Но в голосе звучал начальственный металл.
– А о Шлеме и Зубре вы тоже никогда не слышали?
– Может, вы перестанете говорить загадками? – Металла в голосе заметно прибавилось. – Не забывайте, что мой сын пропал, и мне важно знать любую информацию, касающуюся моего ребенка!
Переигрывает, явно переигрывает, подумал Мишин и неторопливо встал с кресла. А впрочем… Ведь и на самом деле может их не знать.
– Зубр и Шлем – одни из городских неформальных лидеров.
– Альберт никогда не был связан с дурными компаниями, – отрезала она, но почти сразу, словно до нее дошло что-то очень важное, спросила: – А что вы этим хотите сказать?
– Несколько дней назад их нашли мертвыми, – ровным голосом произнес Максим, глядя ей прямо в глаза.
Кровь отхлынула от лица Баранчеевой, оно стало неестественно светлым, почти белым, руки мелко затряслись, взгляд забегал по стенам, переместился на потолок, затем спустился на ковер, замер на носках ее красивых, вышитых бисером домашних тапочек, она несколько раз сглотнула и с трудом выдавила:
– Вы думаете, он имеет к этому отношение?
– Людмила Станиславовна, пока рано делать какие-либо окончательные выводы…
Мишин говорил, а сам думал о том, на какой узкой полоске между правдой и неправдой ему приходится балансировать. То, что Баранчеева ему врала, еще не говорит о том, что он тоже имеет право на ложь.
Но и лжи-то пока никакой не было, остудил он себя. Я сказал ей абсолютную правду. Пущин и Лазарев, эти Зубр и Шлем, убиты. А то, что она усмотрела в этом связь со своим сыном…
А ведь усмотрела же!
– И вы думаете, что мой Альберт имеет к этому какое-то отношение? – повторила она и быстро на него взглянула. – У вас есть факты?
– Людмила Станиславовна…
– Вы не ответили на мой вопрос!
Максим понял, что она начинает оправляться от потрясения, первая волна шока отступает, и ее голос снова приобретает жесткость. Она напоминала Мишину самку, готовую пойти на все ради защиты своего детеныша.
И Максим решил сделать хитрый ход.
– Людмила Станиславовна, вы преувеличиваете мою роль во всем этом деле. Я не более чем исполнитель мелких поручений… Просто мне показалось, что я чем-то смогу вам помочь. Как матери. – Последнюю фразу он специально выделил голосом. А потом заговорил тихо и вкрадчиво: – Мы же с вами делаем одно общее дело. И мне тоже очень хочется, чтобы с Альбертом было все в порядке. И он не оказался замешанным ни в каком грязном деле…
– Боюсь, что мы с вами опоздали… – Впервые в ее голосе прозвучали нотки обреченности.
– Людмила Станиславовна, никогда не поздно Альберту еще чем-то помочь. Если бы вы были со мной до конца откровенной… Может тогда, общими усилиями… Мы никогда не должны терять надежды… Только в тесном союзе с вами мы можем чего-то достичь… Командование училища так надеется на вас…
Максим говорил какие-то общие слова, которые постороннему человеку могли показаться ничего не значащими. Но он изо всех сил старался вложить в них особый смысл, который – он так на это надеялся – был бы понятен этой раздираемой противоречиями женщине.
Он в упор смотрел на Людмилу Станиславовну и чувствовал, что в ее душе происходит ожесточенная борьба между желанием что-то рассказать и стремлением продолжать все скрывать.
Видя ее смятение, Максим с напором продолжил:
– Людмила Станиславовна, ваше положение в городе… Ваш авторитет… Ваши связи, в конце концов… Прошу вас, не усугубляйте положение… Общественное мнение – вещь очень капризная… Не мне вас учить… Я просто хочу помочь вам и Альберту… Еще же совсем не поздно…
– Все, все, подождите! – резко оборвала она.
«Вот и договорился!… – промелькнула мысль у Максима. – Сейчас меня будут выставлять…»
И совсем другим тоном Баранчеева продолжила:
– Подождите минуточку!
В ее голосе совсем не осталось начальственных ноток. И перед собой Максим увидел бесконечно уставшую, запутавшуюся в проблемах стареющую женщину, которую мало кто любит в этой сумасшедшей жизни и которая наконец-таки отважилась на решительный шаг.
– Я сейчас…
2
«Мама, я попал в неприятную историю. Возможно, об этом уже говорит весь город. Поверь, в этом не только моя вина. Мне бы очень не хотелось тебя расстраивать, но так уж вышло.
Мне необходимо на время скрыться. Прошу тебя, если ты меня любишь, не ищи меня и никому не говори про эту записку.
ЭТО В МОИХ ИНТЕРЕСАХ!!!
Мама, мне нужны деньги. Много. Не менее пятидесяти тысяч долларов. Наличными. Можно и больше. Эти деньги мне должны помочь ВЫЖИТЬ. Потом я тебе все объясню.
В среду ты должна с деньгами сесть на электричку, которая отправляется с Северного вокзала в 21.50. Стой в последнем тамбуре последнего вагона. Ты должна быть одна!
Умоляю, никому не говори про записку.
Люблю, обнимаю, целую.
Твой сын Альберт».
Мишин еще раз перечитал записку, аккуратно свернул ее по линии сгиба и положил на журнальный столик.
Она была написана угловатым подростковым почерком на листке, вырванном из тетрадки в клетку. Было заметно, что человек, который ее писал, старался. Никаких помарок. Внизу стояла витиеватая подпись. Молодым людям часто кажется, чем замысловатей подпись, тем большую солидность она им придает.
– Теперь вы все знаете, – нарушила начавшую затягиваться паузу Людмила Станиславовна. – Не знаю, почему я это сделала… Я не выполнила просьбу сына… Он меня теперь не простит… – Она говорила тихим бесцветным голосом. – Но я это сделала… Раз уж вы многое знаете и подозреваете моего сына в… – она надолго задумалась, – и участии в чем-то противоправном… Может, вы и правы, совместными усилиями мы сможем ему помочь гораздо лучше и быстрее. Я найму лучших адвокатов… Я не пожалею никаких денег… Боже мой, Альберт, что же ты наделал!… – Она неожиданно встрепенулась. – Впрочем, я бы никогда так не поступила, если бы не одно «но».
Мишин слушал ее не перебивая. Баранчеева покачала головой, взяла записку, развернула ее и снова положила на стол.
– Все дело еще и в ней. Она мне сразу не понравилась.
– Там что-то не так?
Людмила Станиславовна грустно усмехнулась.
– Многое… – И быстро заговорила: – После того, как у меня прошла эйфория, я стала анализировать эту записку, и мне начали приходить мысли, что с сыном что-то не так. – И, перехватив недоуменный взгляд Мишина, пояснила: – Я имею в виду не его… противоправный поступок, а само ее написание.
– И что же вас смутило?
– Может, конечно, я и избаловала своего сына, но я всегда знала ему цену. Альберт никогда не смог бы написать такой грамотной записки…
– Вы хотите сказать, что писал не он? Что это не его почерк?
– Почерк-то его, и писал он, я в этом абсолютно не сомневаюсь. Но вы обратите внимание, как написано. – Она подчеркнула слово «как». – Мало того, что почти без ошибок, но, главное, совсем без помарок!
– Вы хотите этим сказать… – снова начал Мишин, но Баранчеева его сразу перебила:
– Я хочу сказать, что он явно несколько раз ее переписывал.
– Но зачем? – искренне удивился Максим.
– Вот и я думаю – зачем? Альберт редко писал мне письма, а тем более записки, а если и писал, то это было что-то невообразимое. Мысли путались, строчки налезали друг на друга, миллион ошибок, сплошные зачеркивания, исправления…
– А может, он специально ее переписал, чтобы у вас не возникло никаких двусмысленностей в толковании текста? Ведь разговор идет о больших деньгах и о его дальнейшей судьбе…
– Может, конечно, и так, но меня смущает еще и другое.
– Что именно?
– Он назначил мне встречу в электричке, – многозначительно произнесла Баранчеева.
– Вы видите в этом что-то странное? Вас смутило место, время или что-то еще?
– Все! И место, и время… – И добавила: – Но больше, конечно, место.
– В этом есть что-то необычное?
– Он знает, что я никогда не езжу в электричках… Не думайте, это не прихоть богатой женщины. Я родилась и выросла в деревне, поэтому, если надо, могу ездить и на лошади, и на телеге… Дело в другом. И Альберт прекрасно знает мою историю.
Людмила Станиславовна задумалась и неторопливо начала рассказывать.
– Это случилось в день окончания института. Нам вручили дипломы, и после небольшого банкета мы с подружкой довольно поздно возвращались домой. Перед самым городом вышли в тамбур. Подружка закурила, а я просто стояла рядом. Вдруг появились пьяные парни и стали приставать – девочки, давайте познакомимся, ну и так далее. А подружка на банкете вдрызг разругалась со своим женихом. Можете представить, какое у нее было настроение?! Она этих ребят и отшила. Очень резко. Матом. Одному из них это не понравилось, и он достал нож и пырнул ее… Потом выяснилось, что он буквально накануне вернулся из тюрьмы и с дружками отмечал свое возвращение… А подружка моя умерла… – Людмила Станиславовна сделала паузу. – Я… Знаете, так часто бывает, когда мать пытается внушить ребенку какую-то мысль… Я воспитывала Альберта одна… Альберт был поздним ребенком. Он родился, когда мне было за тридцать. Я стремилась от всего его уберечь, застраховать. А уж как просила Альберта не ездить по вечерам в электричках! А если уж приходится ехать, то не выходить в тамбур… – Она тяжело вздохнула. – Я понимаю, что это мой комплекс… И тут он мне назначает встречу не только в вечерней электричке, но еще и в тамбуре…
– А может, он таким образом хочет вас о чем-то предупредить?
Словно не услышав его вопроса, Баранчеева добавила:
– И еще одно. Он никогда не говорил и не писал про свою любовь ко мне…
Людмила Станиславовна закрыла ладонями лицо и заплакала.
Глава восьмая
1
Формально проверить, могли ли Сизов и Баранчеев уйти в самоволку, Мишину было достаточно просто. Он пригласил в курсовую канцелярию заместителя командира взвода младшего сержанта Курлянского и попросил достать рабочую тетрадь, в которой тот, согласно распоряжению начальника училища, отмечал всех отлучающихся в любое время, кроме свободного. Такая практика возникла не так давно и называлась ужесточением контроля за перемещениями подчиненных.
Курлянский вытащил из полевой сумки толстую тетрадь.
– Какое число вас интересует?
– Двадцать первое.
– А время?
– Самоподготовка. – И уточнил: – С семнадцати до двадцати часов двадцати минут.
– Так, смотрим… Баранчеев. Был отпущен мною в санчасть. К зубному врачу. Сизов… Так, Сизов во время самоподготовки занимался в пятом корпусе в читальном зале. С моего разрешения.
– А они точно были в тех местах, куда отпрашивались? Ты не проверял? – на всякий случай спросил Мишин, хотя заранее был уверен в ответе.
– Товарищ старший лейтенант, – протянул Курлянский, – да если я всех буду проверять, то у меня времени на учебу совсем не останется.
Все становится на свои места, размышлял Максим, отпустив замкомвзвода, главное – официально отпроситься. А там уж шуруй куда хочешь!
2
Я накинул куртку, выключил свет и собирался уходить, но зазвонил телефон.
– Редакция, слушаю вас!
В трубке послышался испуганный девичий голос:
– Ой! Здрасьте… А тут ваш телефон написан…
– Здрасьте, здрасьте. А тут – это где?
– В газете.
– И в этом есть что-то странное?
– А я думала, что это телефон военного училища.
– Училища? – Я сел в кресло и включил настольную лампу. – А при чем здесь училище?
– Нет, правда как-то странно… – вместо ответа задумчиво произнесла девушка. – Сообщают о розыске курсантов, а отвечает телефон редакции.
– Так вы по поводу Баранчеева и Сизова?
– Да. – И сразу себя поправила: – То есть я по поводу только Сизова. Баранчеева я не знаю…
– У вас есть информация, где он находится?
– Откуда ж я это могу знать-то? – искренне удивилась девушка.
– Подождите, а что вы тогда хотите сообщить?
– Да я вообще-то ничего не хотела сообщать. Я у вас хотела спросить – он не отыскался? Я так волнуюсь… – Мне показалось, что она всхлипнула.
– А вы ему кем приходитесь?
– Я… Мы жениться собирались… В августе… А тут такое… – Она снова всхлипнула. – Так он еще не появился?
– А вы когда его последний раз видели?
– На позапрошлой неделе. Я лежала в больнице, и он приходил навещать. Потом я получила направление на обследование в Москву. Десять дней меня в городе не было. Сегодня вернулась, и мне на глаза попалась ваша газета с сообщением, что они пропали… – Девушка надолго замолчала, а потом неожиданно выдала: – Это я во всем виновата!…
3
Она расплакалась. Я еще раз убедился, что нет глупее и неблагодарнее занятия, чем успокаивать девушек по телефону. Но я своего добился, она перестала реветь и, только продолжая шмыгать носом, рассказала свою историю.
Так же, как и Сизов, она воспитывалась в детском доме. В больницу попала полтора месяца назад. Сделали операцию. Врачи обещали скорое выздоровление, но потом заявили, что требуется повторная, гораздо более серьезная. И стоит она громадных денег – около тысячи долларов. Но для начала нужно обследоваться в Москве.
– Я решила от операции отказаться. Ведь денег-то нет! Думала: съезжу, обследуюсь, вернусь и скажу Володе, что все нормально. А там будь что будет! Но перед самым отъездом нервы не выдержали. И я все рассказала. Он меня отругал и заявил, что деньги найдет… Я его пыталась отговорить – деньги-то, может, и можно занять, но вот отдавать-то как?! Тогда он мне сказал, что у них во взводе есть курсант, у которого богатая мамаша, и у самого денег немерено. Что с ним можно договориться. И, пусть даже под проценты, занять нужную сумму. А отдавать… А отдавать, говорит, это не твое дело! Сказал, я мужик, я придумаю, как выкрутиться из этой ситуации…
Под конец разговора, когда девушка совсем успокоилась, я выяснил ее фамилию, адрес и на всякий случай попросил, если Володя объявится, обязательно об этом сообщить или мне, или в училище. Но лучше мне. Проще будет объяснять. Ведь мы уже знакомы.
Я повесил трубку и подумал, что шансов получить от нее информацию практически нет никаких…
Глава девятая1
Свой доклад на утреннем совещании о происшествиях и преступлениях за ночь дежуривший по отделу Дворецкий начал с убийства в наркологическом стационаре. Жертвой стала молодая пациентка, накануне поступившая на лечение.
– Дожили! В больницах стали убивать! – Начальник отдела нервно прохаживался по узкому проходу между столами сотрудников. – И как это произошло?
– Никто ничего не видел и не слышал. Шум подняла ее соседка, когда палата была уже полна дыма.
– Дыма? – Лицо полковника Завьялова вытянулось.
– Да. Все из палаты выскочили в коридор, началась паника – Пожар! Пожар! А когда стали тушить, то выяснилось, что горит, точнее тлеет, постель этой девушки. – Дворецкий заглянул в блокнот. – Сидоровой Марины. Медсестра скинула с нее одеяло, а там два пулевых ранения в области сердца.
– Знакомое сочетание – выстрелы и поджог…
– Предвечный уже изучает пули, но, думаю, и так все понятно.
– Да-а, – протянул Завьялов. – Это у нас уже четвертая жертва одного и того же пистолета?
– Четвертая, Степан Петрович, четвертая…
2
Григория Ивановича Кравцова, главного врача наркологического стационара, Дворецкий застал в его кабинете. Он сидел за столом и что-то быстро записывал. Увидев Дворецкого, с которым они были знакомы, Кравцов встал и протянул руку.
– У нас все в шоке. – И неожиданно спросил: – Убийца – кто-то из своих?
– То есть? – не понял Дворецкий.
– Я имею в виду, из пациентов? Из тех, кто сейчас лежит в стационаре?
– А вы думаете, к вам сложно попасть постороннему?
– Через приемное отделение никто не проходил. Это совершенно точно. Там всегда находятся и врач, и медсестра.
– А окна, другие входы?
– На окнах первого этажа везде решетки. А вот входы… – Кравцов покачал головой. – В общем-то, да. Есть двери, которые легко открыть снаружи… Значит, чужак?
– Григорий Иванович, следствие только началось…
– Понимаю, понимаю… Готов ответить на любые вопросы!
– Сидорова поступила к вам вчера. Так? – (Главврач кивнул.) – Она сама пришла?
– Да что вы! Ее доставила «скорая». Такие сами не приходят. Тем более в таком состоянии. Передозировка. Еще бы чуть-чуть – и все. Еле откачали.
– А вы не знаете, когда Сидорова пришла в себя, она ничего не говорила?
– Об этом лучше спросить у врача реанимации. Или у медсестер.
3
– Она как чувствовала, что ее должны убить. – Медсестра, с которой разговаривал Дворецкий, курила и длинным холеным пальцем нервно стряхивала пепел в жестянку, стоящую на подоконнике. У нее были длинные стройные ноги, смазливая мордашка, и Дворецкого отвлекал глубокий вырез на ее халате. – Нам долго с ней пришлось возиться. И только она пришла в себя, сразу начала просить, чтобы ее куда-нибудь спрятали. Представляете? Она так и сказала: «Спрячьте меня! Они и здесь меня найдут! И убьют!»
– А почему вы не вызвали милицию?
– Шутите? – Она вскинула тонкую бровь. – Это же просто бред у нее начался! Они почти все бредят, когда очухаются. И если всегда вызывать милицию… У нас и времени-то на другие дела не останется.
– И все говорят, что их хотят убить? – ввернул Дворецкий.
– Ну не все… – Она глубоко затянулась. – Но бывает. А эта как в воду глядела.
– И о чем она еще бредила?
– О какой-то вроде машине сожженной. Об очищении огнем, что ли. Чушь какая-то! И все повторяла: «Я боюсь, я боюсь! Мне страшно! Они уже ищут меня!» В общем, вкололи мы ей успокоительное. – И неожиданно медсестра заключила: – Спрятали…
4
По адресу Марины Сидоровой, который Дворецкий выяснил в приемном отделении, дверь неухоженного частного дома ему открыла не старая еще женщина в дырявой, замызганной кофте и драных тапках. Даже беглого взгляда на нее было достаточно, чтобы заключить – пьет.
– Тебе чего, красавчик? – Она поскребла грязными ногтями рыхлый нос, покрытый тонкими синими прожилками.
Дворецкий показал удостоверение.
– Ого! – протянула она. – И какие такие пути-дороги тебя привели?
– Марина Сидорова здесь живет?
Дворецкому показалось, что она облегченно выдохнула.
– Живет-то здесь, да только опоздал ты, красавчик.
Вчера «скорая» ее забрала. Так что шуруй-ка ты в больницу со своими вопросами-допросами.
– «Скорая»? А что с ней такое случилось?
– А такое с ней и случилось, что нечего гадость всякую по венам пускать. Вот и допускалась!
– А она наркоманкой, что ли, была? – Дворецкий изобразил удивление.
– Наркоманкой-куртизанкой… – И поняв, что сказала что-то не то, быстро себя поправила: – Не! Мужики-то к ней не особо шастали.
– А вы ей кем приходитесь?
– Я-то – соседкой-домоседкой. – И охотно пояснила: – Братец мой жил во второй половине этого дома-хорома. А как помер прошлой весной, так я и решила: чего дому стоять-пустовать, лучше сдам его квартирантам-аспирантам. А чего? – с вызовом спросила она. – Есть у меня такое право! Моя собственность, чего хочу, то и ворочу!
– Она одна здесь жила?
– Да по-всякому… Она ж детдомовская, девочка-припевочка. Я и денег-то с нее почти не брала. Так, бутылочку-другую мне поставит, и – спасибо-на-здоровье.
– Так «скорую» вы вызывали?
– С чего бы это вдруг? У нее ж был какой-то хахаль-махаль. Вот он и вызвал.
– Так он с ней живет, этот хахаль-то?
– А я знаю?! Может, и с ней. У нас входы-выходы-то разные. Я не слежу, кто к ней шастает. А вчера гляжу – Бог ты мой Исус-Христос – «скорая» подъехала к дому. Я на улицу. Мама родная, зима холодная – Маринку на носилках выносят. Бледная как смерть… Не-е, не белая – синяя! Во! Я к врачу. Говорю, мне, как матери-героине, вы можете сказать, что случилось? А она мне так с пренебрежением, мол, следить лучше надо за дочкой, чтоб не росла наркоманкой. Скажите спасибо дочкиному приятелю, что «скорую» вызвал. А тут он подскочил, хахаль этот махаль. Спрашивает, жить-то будет? А она ему – будем стараться… Вот тебе и все дочки-матери до копейки.
– И больше хахаль не появлялся?
– А мне кажется, больше и не появится.
– Это почему?
– Ругались они последний день очень сильно. Спорили о чем-то. Если у меня в половине никто не шумит-кричит, то слышно, что творится в соседней. Слов-то, правда, не разберешь, а так, эти… – она сделала неопределенный жест рукой, – интонации-прокламации.
– И из-за этого вы решили, что он больше не появится?
– Не только. Уже поздно вечером гляжу, машина к дому подъезжает.
– Какая машина?
– Какая-какая – легковая! Думал, грузовик, что ль?
– А модель?
– А они у меня все на одну модель! И хахаль из машины выходит и шмыг в дом. А я думаю, чего это тебе, заразе, там надо? Выхожу со своей половины, аккуратненько подхожу к окнам – а они низенько так, заглядываю, а он, смотрю, все вверх дном в комнате перевернул. Ищет чего-то. Ну, думаю, зараза ты заразная, девку свою до больницы довел да еще и обворовать хочешь?!. Хотела ему в окно постучать, а потом решила, не моего это ума-разума дело.
– Как его зовут, вы не знаете?
– А меня с ним никто и не знакомил! Я в чужую жизнь не лезу. С кем хошь – с тем живи. Что хошь – то и пей. А не хошь пить – по вене пускай. Во! Каждый живет в меру своей… этой… как ее?…
Она вопросительно посмотрела на Дворецкого.
– Испорченности, – подсказал Юра.
5
Чем больше Дворецкий пытался разобраться в этом деле, тем меньше и меньше что-либо понимал. Получалось нагромождение разрозненных фактов. Или наоборот, все слишком стройно и гладко?
Он вернулся в отдел, заварил крепкий кофе, закурил и решил подвести хоть какие-то итоги.
Четыре трупа. Убиты из одного пистолета. Не исключено, что одним и тем же человеком. Трупы поджигали. Как там сказала медсестра из реанимации – очищение огнем? Если это на самом деле так, то убийства носят какой-то ритуальный характер. Хуже нет, чем иметь дело с какими-нибудь религиозными фанатами.
В деле фигурируют четыре человека – два парня и две девушки. Так заявил старичок. Но так ли это на самом деле? Может, их гораздо больше?
Два парня – это Баранчеев и Сизов? Допустим.
Сизову нужны деньги на лечение невесты. Хорошо. У Зубра и Шлема они их забрали. Судя по всему, много. Кочетову убили как свидетельницу. Боялись, что она расскажет, что с Зубром и Шлемом поехали девчонки.
Сизов позволил убить жену брата? Или просто не знал об этом, а ее застрелил Баранчеев? Или кто-то из девчонок? А пистолет у них один на всех?!
Так-так-так-так. Дворецкий затянулся. И Шлема с Зубром убивает кто-то из девчонок. Они же ехали на заднем сиденье. Они и заставили их свернуть в лес. Как? Под дулом пистолета. Они и сцепили их наручниками. Чтоб не разбежались в разные стороны. Выстрелили. А бензин принес тот, кто ехал следом на машине. Подожгли и скрылись.
У палатки стояла «Нива». У Баранчеева тоже «Нива». Это может быть простым совпадением. А может и не быть.
Стоп! А почему никто не поинтересовался, где машина Баранчеева? Может, она спокойно стоит у него в гараже, а мы тут копья ломаем?!
Дворецкий позвонил Людмиле Станиславовне и через несколько минут уже имел информацию о том, что она даже не знает, где ее сын держит машину. Может, на какой-нибудь стоянке. А может, снимает гараж. Она никогда не интересовалась.
Нормально… У богатых свои причуды.
Ладно. Идем дальше. Предположим, что так оно все и было: Сизов, Баранчеев и две девчонки – одна из них Сидорова? – выследили Шлема с Зубром, грабанули их, убили и трупы подожгли. А может, это никакой не ритуал, а просто стремление скрыть следы? Допустим. Потом кто-то из них убивает Кочетову и тоже заметает следы. А потом убивают Сидорову. Но ее-то зачем? Или она, как и Кочетова, стала представлять для них опасность? Почему она боялась, что ее и в больнице достанут и убьют?
Секундочку! Соседка-алкоголичка сказала, что она ругалась с хахалем. Может, у девчонки не выдержали нервы, и она решила пойти в милицию с повинной? Черт их поймет, этих наркоманов! Кто знает, что им может взбрести в голову? Полная непредсказуемость психики…
Ладно, она стала для них опасной, и ее решили убрать. Логично? Вполне.
И что мы имеем? А имеем мы троих преступников, спокойно расхаживающих по городу. Даже если считать, что двоих из них – Сизова и Баранчеева – мы знаем, легче не становится.
Где их искать-то? Или ждать новые трупы?
Стоп-стоп-стоп! Деньги Сизов добывал не просто так, а для невесты. Значит, каким-то образом он должен их ей передать. Но где гарантия, что, как только он появится, она сообщит в редакцию Николаеву?! Да нет такой гарантии. И быть не может. Она – детдомовская, Сизов – детдомовский, их ничто здесь не держит. С деньгами – с большими деньгами! – они могут уехать в любой город, сделать себе любые документы и спокойно жить до самой старости. И никто их никогда не найдет!…
А может, уже и уехали?
И что мы тогда имеем? А имеем мы единственную зацепку – записку Баранчеева к матери. Неужели он сам придет за деньгами?…
Дворецкий резко встал и прошелся по кабинету.
Нет, это не единственная зацепка! Можно еще и по-другому попытаться вытащить их на свет Божий! Как миленькие засуетятся! Ведь именно этого они больше всего боятся!
Юра накинул куртку и быстро спустился к машине. «Будем ловить на живца!» – он подмигнул себе в зеркало и и направился в редакцию городского радио.
6
Первое сообщение прозвучало на волнах УКВ-станции «Радио нашего города» в информационном блоке в шестнадцать часов тридцать минут.
«Кровавая трагедия разыгралась минувшей ночью в наркологическом стационаре. Неизвестный проник в палату, где находилась молодая пациентка, имя и фамилию которой мы вам по понятным причинам сообщить не можем, и выстрелил в нее из пистолета. К счастью, оба выстрела оказались не смертельными. А своевременно оказанная помощь и интенсивное лечение позволяют надеяться, что жертва, в настоящее время находящаяся в отделении реанимации этой же больницы, уже завтра сможет дать первые показания. По оперативным данным, она состоит в одной из городских преступных группировок и подозревается в совершении нескольких тяжких преступлений…»
Начальник отдела убавил громкость приемника и повернулся к Дворецкому:
– Неужели ты думаешь, что они опять сунутся в больницу?
– У них выбора нет. Если они хотели ее убрать, значит, она на самом деле много знала, и они боялись, что эта информация может попасть к нам. Поэтому постараются довести дело до конца.
– А вероятность, что они слушают радио?
– Это уже другой вопрос… Но, думаю, хоть кто-то из них да услышит. Или дома, Или в машине… Я попросил главного редактора, и это сообщение будут передавать каждые полчаса. Это во-первых. А во-вторых, и у нас выбор небольшой. Для начала попытаемся использовать этот шанс, а дальше будем ждать, кто придет на встречу с Баранчеевой.
– В больнице все предупреждены? Если эти парни хоть немного соображают, то могут просто-напросто позвонить и узнать. И тогда ваш план сразу рухнет…
– Сейчас там находятся Гладышев с Семеновым. Они взяли телефоны с определителем номера – поставят в приемном отделении и реанимации. И сами останутся дежурить до вечера…
– В ночь кто поедет?
– Я и Петренко. Возьмем еще усиление из управления. Человека три, думаю, хватит…
7
В комнате их было трое – два парня и девушка.
– Я тебе еще раз говорю – этого не может быть! – Парень в истертых джинсах и свитере, надетом на голое тело, заерзал на диване. – Ты мне не веришь?
– Верил. До сегодняшней ночи. – Второй был почти на голову выше его и гораздо шире в плечах. Неожиданно жестким голосом он спросил: – Бабу свою пожалел?
– Я…
– Молчи! Думал, я ничего не узнаю?
– Да я…
– Молчи, тебе сказал! А она бы нас не пожалела! Все бы выложила! Чуть бы на нее надавили, пару деньков без ширева подержали, и все бы как миленькая рассказала. Ты этого хочешь?
– Ну чего ты на самом-то деле?!
– Чего? А «скорую» зачем вызывал? Жалко стало? Лучше бы она дома от передозировки окочурилась! И все! И с тебя взятки гладки! Ты и при деньгах, и без обузы!
Парень тяжело вздохнул и начал убежденно говорить:
– Я тебе клянусь, не может этого быть! Я же видел, куда стреляю. Что я, совсем, что ли, без глаз?
– А я что – без ушей? Что я не слышал, как передали, что она жива осталась? И уже завтра – слышишь, завтра! – сможет дать первые показания! Ты этого хочешь? И еще – слушай сюда! – сказали, что она состоит в преступной группировке. Откуда они это могли узнать?
Парень замотал головой.
– Не знаешь? А я знаю! Значит, она уже успела им что-то рассказать! Или кому-то в палате!
