Текст книги "Музыка джунглей"

Автор книги: Павел Марушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

«Бумм! Бумм!» – последовали ещё два удара. Плот вздрагивал, словно живой, вода плескалась о края. Удары вдруг сменились странным звуком – что-то там, под днищем, поскрипывало и пощёлкивало.

– Верёвки слабеют!!! – тонко и яростно завопил вдруг Пыха, первым заметивший неладное. – Он верёвки рвёт!!!

Действительно, армадилл, поняв, видимо, что опрокинуть плот не так-то просто, теперь растопырил свои острые, как бритва, чешуи и гигантской фрезой вращался под днищем плота, тёрся о скользкие брёвна – и, конечно, задевал связывающие их верёвки.

– Спокойно! Без паники! – твердым голосом приказал Большой Папа. – Вязали мы на совесть, так сразу ему не порвать. Давайте-ка все на соседние плоты; женщины и дети – первые.

Спокойный тон Папы и его уверенный вид подействовали на остальных как нельзя лучше. Смоукеры потихоньку отступали с опасного места, торопливо, но без паники перетаскивали свои пожитки и грузы. Внезапно скрежет прекратился, чтобы возобновиться через минуту – но уже в другом месте. Люди с оханьем шарахнулись обратно.

– Он ведь прекрасно понимает, как до нас добраться! – в сердцах бросил Свистоль. – Неужели эта тварь разумнее, чем я думал?

– Вряд ли, – возразил Папа. – Но вы забыли одну вещь. Армадиллов специально создавали для войны. А значит, уж что-что, а суда они умеют топить любые – и большие, и маленькие. Это, скорее всего, запечатлено на уровне инстинктов.

«Как они могут так спокойно стоять и рассуждать, когда от смерти нас всех отделяют лишь несколько полуразрезанных верёвок?! – смятенно подумал Пыха. – Неужели же эти двое во много раз храбрее нас всех, вместе взятых, – или они просто слеплены из другого теста? А я… Неужели я такой трус?»

Пыха метнулся под навес, выхватил ножик и стал лихорадочно перерезать полоску коры, которой крепилась одна из длинных жердей настила крыши. Выдернув её, он всё так же поспешно примотал к одному концу пучок хвороста – и, подпалив его от очага, шагнул к борту и наклонил огонь к самой воде. Некоторое время ничего не происходило. Мутная, жёлтовато-зелёная толща просвечивала сантиметров на двадцать-тридцать вглубь; острое зрение смоукера уловило в освещенном пятне движение мельчайших водорослей и личинок, несомых течением. Вдруг из-под плота на миг высунулась длинная бурая тень – и мощные челюсти, разорвав речную гладь, жамкнули по тонкой жердине. Факел ткнулся в воду и с шипением погас. Пыха, не выпустивший вовремя свой конец, стукнулся коленями о палубу – так силён был рывок.

– Нье нравится! – сказал Джро, вдруг появившись рядом.

Лицо стибка было абсолютно бесстрастным, но усилившийся акцент выдавал волнение. В руках Джро сжимал исходящий паром глиняный горшок, держа его, чтобы не обжечь руки, через два клочка сена.

– Оки, смоки. Запали ещё один тачлайт. Но дьержи его более выше.

Пыха не заставил себя упрашивать. Выдернув жердь, он соорудил на её конце целое гнездо из сена и хвороста и поджег его. На этот раз ждать пришлось дольше. Джро осторожно подался к краю плота. Пыха предостерегающе вскрикнул – и в этот самый миг армадилл вынырнул, но не под факелом, а у самого борта, в двух шагах от стибка!

– Зетс ю фо Нит, мазафака! [11]11
  Это тебе за Нита, нехорошее существо! (пиджин)


[Закрыть] – заорал Джро и метнул горшок прямо в раскрытую пасть монстра.

Челюсти армадилла лязгнули, смыкаясь. Джро едва успел отдёрнуть руки – ещё чуть-чуть, и он остался бы без пальцев. Река всколыхнулась. Предводитель стибков повалился спиной на палубу; а за бортом в это время творилось что-то невероятное! Вода вспучивалась и кипела, клочья белой пены выплёскивались на брёвна. Рептилия билась, свиваясь в кольца и судорожно распрямляясь, топорщила чешую, металась из стороны в сторону – и, наконец, со страшной скоростью, оставляя за собой буруны, понеслась прочь от плотов.

– Получилось! – выдохнул Пыха.

Джро Кейкссер слегка улыбнулся и показал сложенное из большого и указательного пальцев колечко. Смоукер уже знал, что у стибков этим жестом принято сопровождать самые удачные шутки.

– Да, не по нраву кипяточек-то пришёлся! – злорадно пропел Грибок.

Вокруг уже толпились смоукеры и соплеменники Джро, и каждый старался воздать героям должное.

– Это быль нье просто кипьяток! – торжественно объявил какой-то стибок. – Это отвар самого жгучего пьерца, какой только у нас быль!

Слова его встретили взрывом всеобщего ликования.

Весь следующий день ушёл на починку плотов. Спустя час после рассвета плотогоны заметили справа широкую песчаную косу и причалили к ней. Уставшие люди (за ночь так никто и не сомкнул глаз) принялись за работу. Армадилл здорово потрепал один из смоукеровских плотов и слегка повредил плот стиб. Кое-кто из смоукеров заговорил о днёвке; однако Свистоль был непреклонен.

– В джунглях больше опасностей, чем на реке, – в сотый, наверное, раз повторял он. – Как только закончим ремонт и пополним запасы дров, путешествие продолжится.

* * *

– Всё было бы просто замечательно, старина, но ты упускаешь из виду одну вещь: нам предстоит меряться силами с профессиональными музыкантами, к тому же без репетиций. Извини, конечно, но, по-моему, это малость легкомысленно, – ворчал Громила.

– Всё будет в лучшем виде, Гро. Я тебя уверяю, – рассеянно отвечал Иннот.

Он валялся на диванчике, закинув руки за голову, и, казалось, витал мыслями где-то очень далеко.

– Мы их сделаем, вот увидишь.

– Да каким образом?! – начал сердиться Громила. – Вернись с неба на землю, пожалуйста!

– Я и так на земле, – в подтверждение своих слов Иннот похлопал по диванной обивке. – Трудно представить себе существо более приземлённое, чем человек, который валяется на диване с литром пива в пузе. Кстати, знаешь, чем джанги отличается от остальной музыки?

– Ну и чем же?

– Для него главное не профессионализм, а… – Иннот на мгновение запнулся. – Страсть. Огонь. Ритм. Умение зажечь слушателя, заставить его забыть, что он сидит, например, в прокуренном кабаке и из окна несёт горячим асфальтом. И тогда вместо несвежей рубашки он ощутит на груди жар ночного костра, и ноги его сами пустятся в пляс, а в руке почудится тяжесть верного охотничьего копья… Знаешь, почему большинство музыкальных корифеев так не любят джанги? Да как раз потому, что они виртуозно владеют инструментами, могут сыграть тебе всё, что захочешь, повторить любую мелодию – а настоящего огня в них нет.

– Да, старина, тебе бы стихи писать, – неловко ухмыльнулся Громила. – Белые. Ну и скажи на милость, как ты всего этого собираешься добиться от конкурсной комиссии?

– Я войду в роль, – сказал Иннот. – Так и знай, старина: завтра я войду в роль, и войду в неё здорово. Прошу тебя об одном: не заражай своим пессимизмом Джихад и Кактуса. Они почти поверили, что у нас получится. А это, считай, половина успеха.

Громила вздохнул:

– Ладно, это твоё шоу, парень. Постараюсь его не испортить.

– Ты мне только дай начать, старина, – улыбнулся Иннот. – Только дай начать.

Он укрылся одеялом и вскоре засопел.

– Ты не рано баиньки собрался-то? – удивился Громила.

Иннот не ответил. Он уже спал. Громила вздохнул и нижней конечностью подтянул к себе очередную упаковку с пивом. Может быть, чтобы увидеть приземлённого человека, и достаточно залить в него литр бэбилонского тёмного, подумал он; но для обезьянца-горри нужно куда как больше.

А Иннот уже брёл по затопленному городу своих снов. Проделав недолгий путь, он очутился в знакомой квартире, где его с улыбкой поприветствовал Дворнике.

Старейший персонажик восседал в потёртом кожаном кресле и, побрякивая спицами, что-то вязал.

– Ты что делаешь? – удивился каюкер.

– Вяжу носки, – невозмутимо ответил Дворнике. – Очень хорошее дело. Медитативное… Хочешь, научу? Это несложно.

– Спасибо, может, как-нибудь в другой раз. Слушай, мне срочно нужен Сол Кумарозо.

Дворнике рассмеялся.

– Старине Кумарозо даже после смерти не дают покоя! Вот что значит быть знаменитостью! Ладно, сейчас я его позову. – Дворнике отложил вязание и встал. – Ты и сам, конечно, можешь это сделать – но, боюсь, после того как ты увидишь, что за мир придумал для себя Сол, ты так и проснёшься с раскрытым от изумления ртом. Этот парень совершенно сумасшедший!

Он вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Иннот успел лишь заметить длинный, уходящий во тьму коридор с множеством дверей. «Вероятно, за каждой такой дверью находится чей-нибудь мир, – подумал он. – И когда-нибудь одна из них будет вести в мой». Невольно каюкер поёжился.

– Здорово, старина! Какие проблемы? – весело поприветствовал его Кумарозо.

Звезда джанги был одет всё в то же яркое пончо; глаза весело поблескивали сквозь розовые очки.

– У меня действительно проблема, Сол. Завтра я с друзьями буду выступать перед отборочной комиссией джанги-фестиваля, и нам во что бы то ни стало надо выиграть.

– Решил начать музыкальную карьеру? – изумился Сол. – А как же каюкинг?

– Да нет, дело не в этом. – И Иннот вкратце изложил причины, побудившие его прийти.

– Вот что, это дело непростое. Пойдём-ка прогуляемся и обсудим, – предложил Сол.

В руке его внезапно материализовался огромный «косяк». Потянуло умат-кумаром.

Они вышли на лестничную площадку, и там Кумарозо неожиданно повернул наверх.

– С крыши вид лучше, – пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Иннота.

– Слушай, а почему это Дворнике сказал, что твой личный мир совершенно сумасшедший? Что в нём такого? – полюбопытствовал каюкер, взбираясь вслед за ним.

Кумарозо расхохотался:

– Это мой-то мир сумасшедший?! Видел бы ты его мир! Нет, ну надо же! Ай да Дворнике! Я бы с удовольствием показал тебе, что у меня и как, но ты ведь, насколько я понял, сейчас пришёл по делу? – Сол выбрался сквозь чердачный люк на крышу и, глубоко затянувшись, предложил: – Присаживайся.

Иннот в недоумении огляделся. Сесть, собственно говоря, было не на что – кругом громоздились только крашенные суриком жестяные скаты и кирпичные трубы. Кумарозо между тем с удобством расположился прямо в воздухе, в полуметре над крышей, скрестив ноги, точно факир.

– Это же всё не более, чем сон, – он обвёл рукой мёртвый город. – Но если тебе так уж нужно нечто материальное… – Сол глубоко затянулся и вдруг выдохнул в направлении Иннота чудовищно густую струю кумарного дыма.

Клубящееся облако почти мгновенно приняло очертания роскошного, с гнутыми ножками дивана.

– Устраивайся!

С некоторым опасением Иннот пощупал обивку. Она была мягкой, словно пух, но вполне материальной. Каюкер осторожно сел и достал из кармана свою трубочку. «А почему бы мне не попробовать»? – подумал он и представил, что вместо горлодёристой махорки только что набил её ароматнейшим табаком – вроде того, которым его угощал Хлю при первой их встрече. Он осторожно затянулся… Да! Получилось!

Музыкант снисходительно поглядывал на него.

– Значит, так, старина. Во-первых, должен тебя огорчить: профессионализм всё-таки играет роль в искусстве джанги, причём немаловажную. И второе: нельзя лабать хорошую музыку, просто собрав компанию приятелей, которые и инструменты-то держали в руках предки знают когда. Разумеется, где-нибудь в джунглях, у костра, всё это будет прикольно и весело. Но когда ты окажешься перед отборочной комиссией фестиваля… Извини, такой номер не пройдёт.

– Я-то надеялся, ты чему-нибудь научишь меня по-быстрому, – огорчился Иннот. – Или хоть подскажешь, что делать.

– Увы! Понимаешь, какая штука… – Кумарозо помолчал. – На самом-то деле и ты, и я, и прочие персонажики – это всё один и тот же человек. Но судьбы у нас совершенно непохожие, и занимались мы все по жизни разными вещами. Разумеется, ты можешь играть джанги, причём безо всяких подсказок с моей стороны. Его ритмы в твоей крови. Но вот, как говорят музыканты, зажигать… Надо сбить себе о струны все пальцы и оттрубить не один концерт, прежде чем это начнёт получаться.

– А что, если ты просто подменишь меня на денёк, а?

Кумарозо аж поперхнулся:

– Подменить?!

– Ну да. Только на завтра!

Сол снял очки и протёр их.

– Оригинальное предложение! Знаешь, такого мы до сих пор не практиковали… – Он задумался, потом вдруг улыбнулся: – А что! Мне эта идея даже нравится – отдохнуть денёк от всемогущества! Но учти – я парень своевольный! Твои друзья на меня не обидятся, ежели что?

– Я предупредил их, что для пользы дела, так сказать, войду в образ, – ухмыльнулся каюкер. – Так что любое моё, в смысле твоё, чудачество просто спишут на это. Ну как, по рукам?

– По рукам! Кстати, как вы называетесь? Уже придумали?

– «Киллинг очестра»! – гордо сказал Иннот.

– Забавно! А ты знаешь, что моя группа называлась «Смуфинг очестра»? Очень похоже.

– Нет, я не знал. А что значит слово «смуфинг»?

– «Smoothing» на пиджине – «сглаженный», или «плавный».

– «Сглаженный оркестр»? Странное название!

– Ничего странного. Видел бы ты, сколько умат-кумара выкуривалось перед каждым концертом! Мы и по струнам-то попадали с трудом, настолько всё было сглаженно и размыто…

* * *

Морш де Камбюрадо открыл маленьким серебряным ключиком палисандровую шкатулку, достал из неё толстую сигару и с наслаждением понюхал. Восхитительная вещь! На месте наших олухов-законодателей, подумал он, я бы лучше запретил не умат-кумар, а табак. Во-первых, такое замечательное зелье просто обязано быть незаконным и запретным. Во-вторых, всё незаконное и запретное в Биг Бэби тут же расцветает пышным цветом. Майор представил себе, как посланный на чёрный рынок дворецкий покупает из-под полы некоего абстрактно-вёрткого господина упаковку сигар. Да, всё было бы намного проще… Те, что лежали в шкатулке, привёз ему знакомый телевизионщик – привёз из какой-то всеми предками забытой лесной деревеньки. Вот до чего дошло! Какие-то куки делают столь замечательные вещи, а в Бэби достать их практически невозможно.

Де Камбюрадо ещё раз с наслаждением вдохнул тонкий, отдающий ванилью аромат и с сожалением положил сигару обратно. Время насладиться ею ещё не приспело. Он взял со стола колокольчик и позвонил. Тотчас высокая резная дверь приоткрылась, и в кабинет проскользнул секретарь – молодой павиан, племянник.

– Ждёт? – чуть шевельнув уголками губ, спросил де Камбюрадо.

– Ждёт, – подтвердил секретарь.

Майор с некоторым сомнением взглянул на его рубашку. Нет, рубашка была как рубашка – светло-серая, весьма скромного покроя. Но вот материал… «Может быть, сказать ему, что атласный шелк – удел дешевых сутенёров? Да нет, не стоит. Я и так затюкал парня. Однако же, стоит признать, с тех пор как я принял участие в его судьбе, у мальчишки определённо появился лоск. Ещё годик-другой, и можно будет выводить его в свет».

– Потоми ещё минут пять, потом впускай, – разрешил он.

Секретарь молча склонил голову и испарился. Тонкие холёные пальцы майора начали легонько постукивать по краю стола. Заметив это, де Камбюрадо поспешно убрал ладонь. Не хватает ещё, чтобы пройдоха прочёл его мышечные реакции! А ведь может и прочесть, причём запросто… Парень явно неглуп, хотя и малость безумен – как, впрочем, большинство обитателей этого города. «А ты?» – спросил себя майор и усмехнулся. Действительно, можно ли назвать безумцем обезьянца, задумавшего то, что задумал он? Поверившего бесплотному голосу в телефонной трубке – голосу, навек изменившему его судьбу? Поверившего, что это и есть тот самый долгожданный шанс? Но если это действительно так… Если дело выгорит – он невольно сжал кулаки, – то тогда!..

Зазвонил телефон. Майор вздрогнул всем телом. Рука судорожно рванулась к трубке. Усилием воли заставив себя сосчитать до десяти, де Камбюрадо поднял её.

– Слушаю.

– Груз «Аквамарин-34» доставлен, сэр, – грубый голос гориллоида прозвучал как музыка для слуха майора.

– Замечательно, Алекс. Отправляйтесь в казарму и ждите дальнейших указаний. И чтобы в город – ни ногой! Считайте, я перевёл команду на военное положение. Отвечаете за всех, понятно?

– Так точно, сэр!

Майор положил трубку и снова взялся за колокольчик. Пожалуй, теперь пора.

На пороге возник плюгавый человечек. Он стеснительно ухмылялся и тискал в руках пыльную кепчонку. Майор развернулся в кресле, с интересом изучая помятое личико. Вот ведь тоже, «вершина эволюции»! Строгий костюм майора резко контрастировал с грязноватым пончо посетителя. А всё же именно его, а не меня продвинули бы по службе при всех прочих равных, подумал майор. Все мои однокашники уже получили генералов – лишь двое, я слышал, полковники; а я до сих пор… А ведь я шел первым на курсе, господа! Первым! Единственный обезьянец в «Тотал Копф», это вам не под мышками искаться… Проклятые антиприматы.

– Ну и что у нас новенького? – с любопытством спросил он.

– Означенный фигурант, судя по всему, собирает команду, – доложил плюгавый. – На сегодняшний день в неё входят четыре человека, включая его самого. Двоих мне удалось проверить – это некие Иннот и Кактус, профессиональные каюкеры. Девицу, которая с ними, зовут Джихад. Кто она такая – пока что установить не удалось.

Майор поморщился. Что за суконный филёрский язык у этого типа! «Означенный фигурант», надо же! Но – профессионал, профессионал, тут ничего не скажешь.

– Это всё?

– Они купили барабан, – хихикнул соглядатай.

Морш позволил своей левой брови чуть приподняться:

– Барабан?

– Да, и здоровенный!

– Любопытно, – скучным голосом произнёс де Камбюрадо. – Это всё?

Плюгавый совсем засмущался, вроде бы даже стал ниже ростом.

– В таком случае продолжайте наблюдение. Как только будет что-нибудь новенькое – сразу ко мне. – Он позвонил:

– Проводите…

«Не то у парня, пожалуй, достанет наглости присвоить какую-нибудь безделицу или чиркнуть гвоздиком по лакированной двери». Разумеется, на самом деле он так не думал. Плюгавый всё-таки был специалистом, причём высококлассным. Вполне возможно, что и обтёрханный вид – всего лишь часть его личины, нечто вроде шапки-невидимки. Однако лучше предусмотреть всё. Итак, если сказанное Старой Контрой правда, то он в двух шагах от богатства. Большой барабан, хм-м… Любопытно, зачем он им? Майор попытался представить, как можно использовать такую вещь. Разве что как тару для чего-нибудь достаточно объёмистого; вот и всё, пожалуй… Он решительно оборвал эти мысли. Не нервничать, не суетиться – вот что сейчас главное. Ждать. А как только наступит момент – перехватить инициативу. Конечно, репутация каюкера была зловещей, однако против взвода гориллоидов-спецназовцев он вряд ли выстоит. Или всё же?.. Да нет, усмехнулся де Камбюрадо. Можно сколько угодно превозносить мастерство всяких экзотических рукопашных школ, но по сравнению с двухметровыми горри вся эта публика выглядит несерьёзно. Пожалуй, у меня на руках одни козыри… Он откинулся на спинку кресла. В кабинете царили полумрак и прохлада. Ну что же, господа… Значит, я, служивший этому городу верой и правдой всю свою жизнь, получаю в результате отставку в чине майора и грошовую пенсию? И только потому, что давным-давно какой-то Великий мерзавец пожалел для моих предков магической силы, так и не сделав их людьми, оставив всего-навсего разумными животными? Замечательно, замечательно. Так и думайте, господа, до поры до времени. До того самого мига, как я погружу руки по локоть в пиратское золото.

* * *

Утром Громила заглянул в ванную и обнаружил там внимательно изучающего свою физиономию приятеля.

– А, это ты, – барственно приветствовал его Иннот. – Где здесь поблизости есть хорошая парикмахерская?

– Да в двух шагах, – хмыкнул удивлённый Громила. – «Шарм эль Шик», ты же каждый раз, идя ко мне, проходишь мимо! Что, решил в кои-то веки подстричься?

– Надо навести концертный лоск, – деловито ответил Иннот. – И тебе тоже советую. – Он внимательно оглядел обезьянца с головы до пят. – Пожалуй, да. Тебе придётся сделать завивку.

– Что?!! – завопил на весь дом Громила. – Завивку?!! Мне – завивку?!!

– Ну да, – пожал плечами Иннот. – Чем более импозантно будут выглядеть члены моей группы, тем лучше. Кстати, где остальные?

– Завивку?!!

Иннот поморщился:

– Только не надо криков, умоляю. Это шоу, понимаешь? Зрелище. Как карнавал. Ты должен выглядеть большим и страшным горри; а завивка увеличивает объем. Давай, собирайся, время не ждёт.

К своему собственному удивлению, Громила подчинился и поплёлся вслед за Иннотом, бормоча под нос ругательства и проклиная тот момент, когда он согласился на эту авантюру.

– Заодно надо купить подходящую одежду. В этих тряпках нас просто не заметят.

Когда Джихад и Кактус, о чём-то весело споря, переступили порог Громилиной квартиры, челюсти у обоих отвисли. Громила, весь в мелких кудряшках, словно пудель, действительно казался раза в полтора больше, чем был на самом деле. Обезьянец угрюмо сидел в обнимку с гигантским барабаном и постукивал пальцами по перепонке. Иннота просто нельзя было узнать – свою роскошную рыжую шевелюру он обесцветил и заплёл в многочисленные косички. Короткие и толстые, они свисали ему на плечи. Одеяние каюкера составляло какое-то немыслимое ядовито-жёлтое пончо, расшитое оранжевыми, белыми и изумрудно-зелёными узорами. Узенькие розовые очки-пенсне завершали ансамбль.

– Ничего не говорите, – сдавленно рыкнул Громила и, скорчив зверскую рожу, прижал толстый палец к губам. – Никаких комментариев. Даже не вздумайте!

– О духи предков! – ахнул Кактус.

– Так, сестрёнка, чёлку обязательно надо покрасить в какой-нибудь другой цвет. Лучше всего в медовый. Быстренько беги в парикмахерскую. Теперь ты… – Иннот задумчиво обошёл онемевшего от удивления Кактуса. – На тебе слишком много одежды. Ты у нас будешь самым голым членом группы. Оставь небольшую набедренную повязку, а кожу мы тебе сейчас разрисуем. У тебя будет псевдоним… Дай-ка подумать… «Мистер Аллигатор».

– Ни за что!!! – завопил пришедший в себя Кактус, весьма трепетно относившийся к своим нарядам.

– Лучше не спорь. Делай всё, как он говорит, – предупредил Громила.

– Да, Кактус, ты попа-ал… – протянула Джихад.

Иннот немедленно обернулся к ней:

– Ты ещё здесь? Это хорошо. Я вот подумал: может, лучше не в медовый, а в медно-красный?..

Джихад словно ветром сдуло. Когда она вернулась (к слову, сама весьма довольная новой причёской), Кактус был укрощен, покорно лежал, закатив глаза, на тахте и наигрывал что-то очень жалобное на губной гармонике. Иннот с видом изувера-профессора склонился над ним, сосредоточенно водя кисточкой по Кактусовому животу. Коробка театрального грима валялась тут же.

– Наклеить, что ли, парочку фальшивых племенных шрамов? – задумчиво вопрошал Иннот.

Кактус не ответил, но гармошка заныла ещё жалобней.

– Ладно, нет так нет. Со мной вообще очень легко договориться, вы заметили?

– Ага. Если тебе не перечить и всё делать, как ты говоришь, – откликнулся Громила.

– Точно. Ну, я думаю, по улицам нам в таком виде ходить не стоит, поэтому через полчаса сюда подъедет крытый фургон. А пока предлагаю немножко расслабиться. – Иннот порылся в своём саквояже и достал мешочек. – Последние остатки кумара. Давайте угощаться.

– Мы похожи на кучку безумных куки! – простонал Кактус, принимая здоровенный «косяк». – Духи предков, Иннот! Да после такой дозы я только и смогу, что тупо хихикать, сидя где-нибудь в уголке!

– До начала конкурса ещё целых два с половиной часа, – откликнулся Иннот. – Успеешь прийти в себя. Налетайте, ребята, налетайте! Почувствуйте благодать великого Джа!

– Ну вот, стоило купить растафарианский барабан, как лучший кореш спятил и ударился в религию, – ухмыльнулся Громила, щёлкая зажигалкой.

* * *

– Очень хорошо, достаточно, благодарю вас, – сказал председатель комиссии. – Следующие, пожалуйста!

– Но мы ведь только начали! – возмущённо воскликнул барабанщик.

– Мы вас вполне понимаем, – устало улыбнулся председатель. – Я прошу следующий коллектив!

Что-то сквозь зубы ворча, человек из племени керопашки одарил комиссию злобным взглядом и поплёлся к двери, на ходу вынимая из носа толстое золотое кольцо. Его братья потянулись следом. У самых дверей последний резко обернулся и, сложным образом переплетя пальцы, изобразил знак Висящего Удава, предвещающий всяческие неудачи увидевшему его. Председатель комиссии благодушно отмахнулся. Если бы все проклятия отвергнутых музыкантов имели хоть какую-то силу, он был бы уже мёртв, причём неоднократно.

– Кто там у нас на очереди? – спросил он секретаршу.

– Некие «Киллинг очестра», – ответила та, сверившись с бумагами.

– Ну, давайте, – председатель откинулся в кресле. – Посмотрим, насколько они «киллинг».

В этот момент двери содрогнулись. Громила не рассчитал – барабан стоило затаскивать боком. Сверху посыпалась извёстка. Многочисленные любители халявы, охочие до бесплатных зрелищ, оживились.

Следом за Громилой шествовала Джихад. Челюсти Перегниды висели у неё на шее на цепочке. Кактус глупо ухмылялся – крепчайший умат-кумар, вопреки словам Иннота, и не думал выветриваться из головы, и «мистер Аллигатор» воспринимал действительность очень размыто.

Друзья устроились на маленькой сцене. Галёрка приветствовала их появление радостным свистом. Председатель комиссии строго посмотрел на хулиганов поверх очков. Ну конечно, студенты! Кто же ещё!

Солист шагнул вперёд. В зубах его дымилась здоровенная, в два залома, «козья нога», распространяя вокруг кумарные ароматы. Брови председателя полезли на лоб. Он знал, конечно, что музыканты балуются «травкой», зачастую даже перед самым выступлением; но кумарить во время работы – это уж слишком! Он уже было открыл рот, собираясь указать юному нахалу на дверь, как тот, садистски ухмыльнувшись, взял аккорд на своём банджо.

Духи предков, что за звуки издавал сей потрёпанный инструмент! Наверняка все кошки в радиусе трёх кварталов сейчас шипели и выгибали спины, настолько пронзительно и противно это было! А звучание аккорда всё длилось и длилось, заставляя голову вжиматься в плечи и вызывая боль в зубах. На миг председателю комиссии показалось, что между пальцами солиста пляшут сиреневые искры. К вою банджо присоединился не менее противный стон губной гармоники, такой же однотонный и протяжный. Сквозь него возникло и стало усиливаться злобное поклацывание – девица сняла с шеи свои «кастаньеты» и теперь щёлкала ими. Председатель комиссии вскочил, не в силах больше терпеть такое издевательство – и в этот самый миг между пальцами Кумарозо родилась мелодия. Двухметровый обезьянец ухнул и обрушил свои огромные волосатые кулаки на барабан, и тот загудел, запел, заставляя сердце судорожно сжиматься, пульсируя в одном с ним ритме. А мелодия всё росла, ширилась, разливалась сотнями мелких ручейков – и вновь соединялась в реку, могучую, набухшую тугими мускулами струй. Она неслась сквозь город, сметая ветхие дома, кружила водовороты в лабиринтах улиц, пенной стеной врывалась на площади! И она не была чистой, эта музыка-вода; о нет! Грязь и хрипы слышались в каждом её извиве; треск огня, пожирающего джунгли; вой ночных чудищ и крики сражения! Барабанщик разошёлся вовсю. Он лупил в свой барабан руками, ногами и головой; он рассыпал сухие дроби, впечатываясь костяшками пальцев в деревянные бока, и со звоном обрушивал ладони на тугую кожаную перепонку; и солист вторил ему гортанными выкриками и многоголосицей до предела натянутых струн. Члены комиссии сидели как зачарованные и не замечали, что ноги их уже давно живут собственной жизнью, дёргаясь и притопывая в такт. Кактус извивался, стискивая маленькую облезлую губную гармонику то так, то эдак, то нависал над ней, то выгибался назад, запрокидывая голову и посылая пронзительные трели к потолку. А музыка всё гремела и гремела.

Зрители давно уже перестали быть зрителями – они ухали в такт, хлопали в ладоши, громко отбивали завораживающий ритм ногами, разом сбросив с плеч гнёт цивилизации, целиком и полностью отдавшись горячим и тёмным порывам сидящего внутри зверя.

Находящиеся в зале не сразу сообразили, что всё закончилось. Солист опустил руки и закрыл глаза, тяжело дыша; мял горло зеленокожий разрисованный дикарь; девица, морщась, встряхивала кисть руки. Лишь гориллоид-барабанщик всё не мог успокоиться, разбрасывая по залу гулкие дроби. Наконец всё стихло.

Председатель комиссии дрожащей рукой нашарил носовой платок и вытер лоб. Спина его была мокрой от пота. Остальные ошеломленно жмурились, переглядывались, трясли головами. Секретарше потребовалось хорошенько откашляться, прежде чем она смогла вызвать следующих исполнителей.

– Духи предков, что это такое было, Иннот? – неуверенно спросил Громила, когда друзья вывалились на улицу. – Или я попросту обкурился умат-кумаром?

– Тогда мы, наверное, все обкурились, – покачала головой Джихад. – Потому что я тоже в первый раз такое почувствовала. А бедняга Кактус до сих пор не может прийти в себя.

Кактус действительно присел в тени на корточки и покачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками.

– Ты случайно не бормотолог, Иннот? – продолжала допытываться Джихад. – Может, расскажешь нам, как ты это сделал?

Иннот аккуратно снял пижонское розовое пенсне и протёр стёкла полой своего пончо.

– Всё это джанги, – ответил он.

* * *

Река разливалась всё шире и шире. Всё чаще навстречу путешественникам попадались подмытые водою деревья – и хорошо всем знакомые бородавчатые сосны, и регендали, и вовсе невиданные – с толстыми короткими стволами и неопрятной, спутавшейся массой ветвей. Эти последние, к немалому удивлению Свистоля и Большого Папы, вовсе не думали умирать: сквозь грубую кору прорастали бледные розовато-белёсые корешки, бахромой колыхавшиеся в воде, а ветки задирались кверху, нахально зеленели и выпускали стрелки побегов. Кое-где эти растения образовывали островки, даже целые плавучие рощи – и какое-то зверьё шныряло там, под покровом зелени, попискивало, перекликалось тонкими голосами.

«Чего только не бывает на свете!» – с восторгом думал Пыха. Молодой смоукер, пожалуй единственный из всех, смотрел в будущее оптимистично. Осторожно расспросив Джро о Вавилонском житье-бытье, он составил для себя чёткий план: обустроиться на месте, подкопить немножко денег – и снять где-нибудь небольшую комнатушку для двоих… Для них с Кастрацией.

Девушка, казалось, была очарована молодым смоукером. Не раз Пыха тяжело вздыхал, думая о невозможности уединения и проклиная потоп – и одновременно радуясь ему, ибо не отправься смоукеры в путь, он не встретил бы её. Была у Пыхи и ещё одна мечта – найти верного товарища, бесследно пропавшего месяц тому назад. Пыха мельком видел странного паренька, с которым накануне беседовал его друг. И хотя Свистоль на прямой вопрос ответил, горестно покачав головой, что оба, скорее всего, сгинули в джунглях, Пыха продолжал надеяться.

Дожди теперь лили почти каждый день. Вёслами никто не грёб: да и зачем? Течение на стрежне оставалось довольно сильным и само несло тяжелые неуклюжие плоты в нужном направлении. Смоукеры в основном сидели под навесами, задумчиво покуривая и вспоминая былые деньки. Для стибков столь благостного способа проводить время не существовало. Всё чаще до смоукеров долетали с их плота звуки ссор и разгневанные вопли: застарелая привычка стибков прикалываться друг над другом в таком ограниченном пространстве грозила закончиться плохо. Как-то вечером маленький плот подтянули поближе, и Джро перепрыгнул к смоукерам.