Текст книги "Можайский — 4: Чулицкий и другие (СИ)"
Автор книги: Павел Саксонов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
«Ну и что?» – удивился такой постановке вопроса профессор.
Я спохватился. Действительно: ну и что? Разве Молжанинов должен был непременно одного и того же человека на почту посылать?
«В той бандероли содержались сухие реактивы для ухода за специфической оптической линзой проектора. Семен Яковлевич обязался высылать новые порции с определенной периодичностью: срок годности у этих реактивов невелик, поэтому сделать существенный заблаговременный запас их невозможно».
И снова я был разочарован.
– Но имя-то, имя! – все же решил попытаться я. – Имя отправителя вас не удивило?
Павел Александрович буквально расплылся в улыбке:
«Отправительницы, хотите вы сказать!»
– Да!
«Акулины Олимпиевны?»
– Ее самой!
«Нет, не удивило».
Зато удивился я:
– Похоже, Павел Александрович, вы эту барышню знаете!
Профессор тут же согласился:
«Эта, как вы говорите, барышня – медицинская сестра на добровольных началах. Работает из благотворительных соображений. В частности, насколько мне известно, в Обуховской больнице. Но для меня важнее то, что Акулина Олимпиевна – давнишняя знакомица Семена Яковлевича и не раз и не два выполняла различные его поручения по части всяческих добрых дел».
Я вздохнул:
– Да уж, добрых…
Впрочем, как вы понимаете, господа, я еще ничего конкретного об этой девице не знал, за исключением того, что она играла какую-то роль и при Кальберге, выступив в качестве лица, убедившего Некрасова-младшего в «подлинности» трупа его якобы сгоревшего в пожаре дядюшки.
– А Кальберга вы знаете? – спросил я.
«Это того, который барон?»
– Именно.
«Доводилось встречать».
– Не вместе ли с Акулиной Олимпиевной?
«И с нею в том числе. Но я опять не понимаю: что в этом странного? Молжанинов и Кальберг, если я, конечно, ничего не путаю, давние приятели и даже деловые партнеры! Почему же Акулине Олимпиевне…»
– Хорошо, хорошо! – перебил я профессора, решив, что с этой стороны ничего разузнать не получится. – Остается письмо.
«Мальчик…»
– Нет-нет! – я отмахнулся от «мальчика». – Не это письмо, а другое. Полученное вами раньше: с наложенной ценностью. Помните?
И вновь подобревший было Павел Александрович стал настороженным, что выразилось во вновь отяжелевшем взгляде и нервных движениях руки, пальцы которой собрали в пригоршню спускавшиеся с затылка на воротник волосы.
«Это – конфиденциальное письмо», – сухо ответил он, не добавив ничего больше.
Я настаивал:
– В расследуемом мною деле нет ничего конфиденциального. Вам придется рассказать.
«Уверяю вас, милостивый государь, – профессор явно решил не сдаваться без боя, – если бы я полагал, что это письмо имеет хоть какое-то отношение к вашему делу и может пролить на его обстоятельства хоть какой-то свет, я, разумеется, сию же секунду…»
– Позвольте мне решать, что может, а что не может оказать мне содействие!
«Вы не имеете права…»
– Ошибаетесь, – перебил я профессора и самым вульгарным образом наставил на него указательный палец. – Не только право имею, но и прямую обязанность. Вопрос лишь в том, где именно – здесь или в моем кабинете – я как реализую данное мне законом право, так и выполню им же возложенную на меня обязанность!
Павел Александрович отшатнулся, вжавшись спиной в спинку стула. Его лицо пошло пятнами гнева:
«Милостивый государь! – воскликнул он. – Что вы себе позволяете! Я жаловаться на вас буду! Я – …»
Я снова решительно его перебил:
– Мне хорошо известно, кто вы и что вы, Павел Александрович: мыслимое ли дело, чтобы я этого не знал? И жаловаться вы, разумеется, вольны. Однако…
И тут я запнулся. В голове у меня словно шутиха разорвалась – настолько внезапно и одновременно отчетливо возникла в ней и сформировалась кое-какая мысль. Эта мысль поражала своими простотой и очевидностью: оставалось удивляться только, что до сих пор я проходил мимо нее, хотя она буквально бросалась в глаза и уже давно должна была привлечь внимание.
– Много ли ваших учеников из последних выпусков поступило в университет? – спросил я к немалому удивлению Висковатова.
Павел Александрович, по логике нашего столкновения не ожидавший ничего подобного, посмотрел на меня даже не с удивлением, как я только что сказал, а в полной растерянности:
«В университет?» – переспросил он, полагая, вероятно, что слух ему изменил. – А это-то тут причем?»
– Даже не так, профессор: сколько из них получают стипендии?
«Все», – машинально ответил Висковатов, по-прежнему не понимая, чем вызвана столь резкая смена темы.
– Все – это сколько?
«Двенадцать».
– А стипендии кто им выплачивает? Городская управа? Министерство народного образования? Кто?
Павел Александрович обескуражено покачал головой:
«Нет. К сожалению, стипендиатов такого рода среди моих выпускников совсем немного».
– Но стипендии, тем не менее, они получают?
«Да. Иначе туго бы им пришлось!»
– Так кто же их платит?
«Семен Яковлевич».
– Молжанинов!
«Да».
– А в период обучения в училище?
«Тоже».
– И плату он вносит?
«Вносит».
– А еще какие расходы он покрывает?
Павел Александрович ненадолго задумался, прикидывая что-то в уме, а потом ответил перечислением:
«Завтраки и обеды; квартира: самого училища и моя; учебные пособия: бумага, печать; канцелярские принадлежности; надбавки к жалованию учащим и доплаты квартирными [59]59
59 То есть на съем жилья.
[Закрыть]; экскурсионные расходы: железные дороги, пароходства…»
– У вас бывают экскурсии по воде? – не удержался я.
«Отчего же, – кивнул Висковатов, сохраняя полную серьезность, – конечно, бывают. В минувшем, например, году…»
– Хорошо, хорошо! – я попросил вернуться к списку расходов. – Очень хорошо, но продолжайте, прошу вас [60]60
60 Как видно, сам по себе тот факт, что учащихся училища вывозили на различные экскурсии, Михаила Фроловича ничуть не удивил. В этом и впрямь ничего удивительного не было, так как в практику всех без исключения «младших» и «средних» учебных заведений входило обеспечение учеников и такого вида образовательными программами. В частных заведениях оплату, как правило, производили родители и благотворители, а в городских – Управа, ежегодно ассигновавшая на эти цели довольно значительные средства, а также – через членов своей постоянной комиссии по народному образованию – входившая в сношения с владельцами и управляющими различных предприятий в целях получения скидок: на проездные билеты, на билеты для посещения выставок, представлений и т. п. Скидки, например, предоставляла Приморская железная дорога, а тот же, не раз уже упоминавшийся, цирк Чинизелли устраивал для детей из училищ и вовсе бесплатные представления. Известен факт «клеймения позором» дирекции Финляндской железной дороги, отказавшей Управе в скидках на билеты, и, напротив, факты весьма почетной признательности тем, кто в таких вопросах шел Управе навстречу и не скупился.
[Закрыть]!
«Что еще? – Павел Александрович пожал плечами. – Да вот хотя бы: буквально месяц назад мы получили нумерованный тираж Гоголя. Не всё же математикой ограничиваться!»
– Недешево обошелся?
«Ну, как… составителю – тысяча с чем-то; художнику – несколько сот; бумага – по семь рублей за стопу; набор – по двенадцать рублей за лист [61]61
61 «Авторский».
[Закрыть]; печать текста – по полтора рубля за тысячу оттисков; рисунки – по три. Еще переплет и что-то по мелочи. Пожалуй, что и недешево».
– Можно взглянуть?
Павел Александрович поднялся со стула, подошел к книжному шкафу и достал экземпляр.
Экземпляр поражал великолепием: шагрень [62]62
62 Кожа.
[Закрыть], веленевая бумага, прекрасные иллюстрации… Текст был отпечатан крупно, без скупости на объеме, поэтому том получился особенно толстым, увесистым.
Я вздохнул не без зависти: нам, в бытность мою гимназистом, такие не дарили!
– Что-то еще?
Павел Александрович поставил книгу обратно в шкаф:
«Ученическая форма, обувка…»
– В какую приблизительно сумму обходится всё это за год?
«Понятия не имею».
– Как же так? Разве не вы составляете ведомость?
Павел Александрович покачал головой:
«Нет, не я».
– У вас есть специальный служащий? Могу я с ним поговорить?
Опять отрицание:
«Такого служащего у нас нет».
– Но кто же ведет учет такого рода расходам?
«Сам Семен Яковлевич».
Я прищурился:
– Лично?
«Он или кто-то из его секретарей. Какая разница?»
– Но не вы?
«Не мы».
– И как же так вышло?
«Очень просто». – Павел Александрович развел руками. – «Поначалу, когда Семен Яковлевич изъявил желание оказывать нам поддержку, я действительно направлял ему что-то вроде списка пожеланий, но вскоре он попросил меня не беспокоиться».
– То есть?
«В самом прямом смысле: не беспокоиться. Не отвлекаться на эти заботы. С тех пор все нужды учитываются им и он же их оплачивает, исходя из собственной сметы».
– Вас это не удивило?
«Почему это должно было меня удивить?»
– Ну как же: не вам ли виднее, в чем именно нуждаются училище, учащие, ученики?
Отрицание:
«Семен Яковлевич – не новичок в такого рода деятельности».
– Стало быть, претензий у вас нет?
«Никаких. Мы получаем даже больше того, что я намечал, когда лично составлял списки!»
– И деньги через вас не проходят?
«Нет, конечно».
– Но какие-то бумаги вы все же подписываете?
«Разумеется».
– Какие?
«Подтверждающие, что те или иные блага были нам действительно предоставлены. Какие же еще?»
– И вы ни разу не обратили внимания на суммы?
«Никакие суммы в них не значатся. Мы же не деньги получаем, а готовую, так сказать, продукцию!»
– Вот теперь, – удовлетворенно улыбнулся я, – многое прояснилось!
Павел Александрович моей улыбкой не удовлетворился:
«Но к чему вы всё это спрашивали?»
– Неважно. Для вас. Но вы мне очень помогли. И в знак признательности…
«Минутку!» – перебил меня Висковатов. – «Объяснитесь все-таки!»
– Ну, будь по вашему…
Я вкратце поведал о своих соображениях. Павел Александрович сначала протестовал, но затем сдался и стал мрачнее тучи:
«Какой ужас!» – прошептал он. – «Какой позор!»
– Не отчаивайтесь, – попытался его успокоить я, – в этом нет вашей личной вины, пусть даже ситуация и в самом деле неприятная.
«Куда уж хуже…»
– Могло, могло быть и хуже… Но давайте вернемся к письмам.
Павел Александрович посмотрел на меня почти затравленно:
«Ко всем?» – спросил он безнадежно.
Я кивнул:
– Да, Павел Александрович. Ко всем. Вы же сами видите: ничего не поделать. Всё одно к одному…
Висковатов тоже кивнул, на этот раз соглашаясь:
«Увы!»
– Итак…
«То письмо, о котором вы говорили, – начал признаваться он, – с наложенной ценностью, было ничем иным, как утвержденным актом бесплатного проезда по Николаевской железной дороге в период между несколькими датами: мы – руководство училища – собирались вывезти учеников на несколько экскурсий – в Тверь и в Москву. К акту была приложена записка…»
– Очень хорошо, что вы об этом не забыли, – удовлетворенно сказал я, памятуя о словах управляющего почтовым отделом. – На почте никакого акта не помнят, тогда как рукописный листок запомнили очень хорошо: не каждый день ценным отправлением нарекают несколько строк на обычной бумаге.
«Если желаете, – ответил Павел Александрович, – я покажу вам эту записку».
– И акт, пожалуйста.
Висковатов подошел к столу и вынул из ящика сложенный втрое стандартный лист писчей бумаги и то, что с отдаления можно было принять за конверт с наклеенными марками.
«Держите».
– Я принял и то, и другое. Конверт на деле и оказался тем самым актом: не удивительно, что Борис Семенович, управляющий, ничего о нем не сказал. В непонятных, но, впрочем, уже и неважных целях его сложили в виде конверта лицевой стороной наружу и по такому назначению использовали. Записка же гласила следующее…
Чулицкий достал из кармана памятную книжку и зачитал:
Павел Александрович!
Пересылаю Вам разрешение Дирекции Николаевской железной дороги на бесплатный проезд в Тверь и в Москву и обратно для группы Ваших учеников. Разрешение, изволите видеть, действительно для проезда в Тверь между седьмым и одиннадцатым; для проезда в Москву из Твери – между восьмым и тринадцатым; для проезда в Петербург из Москвы – между четырнадцатым и шестнадцатым. О размещении в Москве я также договорился.
Одна небольшая просьба: примите, пожалуйста, от моего секретаря посылку для его родственника в Твери – человек этот встретит Вас на вокзале. В посылке – оранжерейные персики, отправить их почтой невозможно. Правила-с!
Ваш С.Я.М.
– Вот так, господа!
– От седьмого до одиннадцатого… – прошептал Кирилов. – И шестнадцатого – в Петербург… А восемнадцатого…
– Да.
Можайский:
– Хитрые сволочи!
Гесс:
– Не так всё просто, Юрий Михайлович.
Чулицкий:
– Совершенно верно: не так всё просто.
Можайский:
– Я уже понял, что с самим Молжаниновым всё далеко не просто. А вот идея – проста. И цинична настолько, что это уму непостижимо! Передавать взрывчатку с детьми! Как шоколадку какую! Удивительно, что никто не погиб… персики! Оранжерейные! – Его сиятельство цедил слова сквозь зубы, его страшные глаза сузились до щелочек, но их улыбка полыхала сквозь эти щелочки подобно ацетиленовым горелкам. – А если бы сопровождающие не досмотрели? А если бы мальчишки вскрыли коробку? Вы представляете, господа, чем это могло закончиться?
Перед моим мысленным взором встала картина взорванного тогда полотна и сошедшего с рельс состава, по чистой случайности оказавшегося маневровым: диспетчер пустил его перед московским экспрессом, давая возможность убрать от подъездов к станции несколько отцепленных от других поездов пустых пассажирских вагонов. Террористы ошиблись, приведя свою мину в действие. И только эта ошибка спасла десятки, а возможно, и сотни ни в чем не повинных людей от неминуемой смерти!
По спине побежали мурашки. А если бы, как говорил Можайский, бомба случайно взорвалась в вагоне?
– А мы-то гадали, как они ухитрились всё это привезти!
Способ воистину был сатанинским!
– Можете себе представить, – между тем, продолжил Чулицкий, – какой эффект произвела на меня эта записка! Я то перечитывал ее, не веря своим глазам, то в упор смотрел на Павла Александровича. Висковатов выглядел обеспокоенным, но до него подлинный смысл адресованного ему послания и того, что он – собственными своими руками – натворил, все еще не дошел. «Неужели вы ничего не понимаете?» – тогда воскликнул я и посмотрел Павлу Александровичу в глаза.
Он, однако, не понял:
«Нет. Да что с вами?»
– Даты! Даты сличите!
«А что с ними не так?»
– Вы ездили на экскурсии?
«Конечно».
– Посылку с «персиками» вам дали?
«Да».
– Вы ее передали… э… родственнику молжаниновского секретаря?
«Разумеется».
– А коробку в пути вскрывали?
«Нет. Зачем?»
– Да хотя бы затем, чтобы убедиться: действительно ли в ней персики были!
Вот теперь Павел Александрович побледнел, а в его взгляде заплескался ужас:
«Так это были не персики?» – промямлил он. – «А что?»
Я вздохнул:
– Вы ведь знаете о попытке подрыва московского экспресса?
«Д-да…»
– Так вот: для следствия самой большой загадкой явился вопрос – как террористам удалось доставить взрывчатку на место минирования?
«В-вы… п-полагаете…»
– Уверен.
Павел Александрович схватился за голову:
«Что же теперь будет?»
– Где у вас телефон? – вместо ответа на заданный мне вопрос сам спросил я.
Висковатов махнул рукой.
Я подошел к аппарату и попросил соединить меня с Зволянским [63]63
63 Сергеем Эрастовичем, директором Департамента полиции.
[Закрыть]. Однако на месте Сергея Эрастовича не оказалось, и тогда я продиктовал записку, которую секретарь обязался незамедлительно вручить, едва увидит начальника.
«Что же теперь будет?» – снова спросил Висковатов, как только я повесил трубку на рычаг.
– Будем работать, – на этот раз ответил я, но с ответом ошибся: Павла Александровича интересовало другое.
«Вы же не думаете, что я – соучастник?»
– Ах, вот вы о чем… – я пожал плечами: предположить в заслуженном профессоре террориста было и впрямь затруднительно. – Нет, не думаю.
«Но меня…»
– Вас, конечно, еще раз обо всем опросят, но вряд ли что-то большее.
Павел Александрович в унынии повесил голову.
Я немного помолчал, а потом задал вопрос касательно последнего письма – доставленного мальчишкой от Ильи Борисовича:
– Вернемся, однако, к нашим баранам: где вчерашнее письмо?
И снова Павел Александрович подошел к ящику стола:
«Вот».
Я взял бумагу и прочитал:
Павел Александрович! Здравствуйте! Вы, вероятно, меня не помните, однако мы с Вами встречались у Семена Яковлевича. Я даже имел случай поинтересоваться Вашим мнением на предмет подлинности одного из автографов Михаила Юрьевича [64]64
64 Лермонтова.
[Закрыть], волею судеб у меня оказавшегося. Полагаю, Вы получили этот автограф почтой…
Я прервался и вопросительно посмотрел на профессора:
«Получил», – подтвердил он.
… месяц назад, – продолжил я чтение, – от анонима. Теперь Вы понимаете, что этим анонимом был я, а движим я был понимаем того, что мелкий частный любитель вроде меня – не лучшее лицо для хранения, не говоря уже об изучении, такого рода документов.
Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, я нахожусь проездом в столице, следуя из своего имения за границу. Буквально пару часов назад я сошел с поезда и теперь, устроившись в гостинице, хотел бы повидаться с Вами, чтобы лично передать Вам еще один автограф поэта: он обнаружился в моей библиотеке.
Понимаю, что час уже неприемный, но выбора у меня, боюсь, и нет: уже завтра рано утром я выезжаю в Париж. Именно поэтому я взял на себя смелость явиться к Вам вслед за этим письмом, не дожидаясь подтверждения.
С искренним уважением, Некрасов И.Б.
Далее следовал размашистый росчерк, но он меня не заинтересовал.
– В каком часу Илья Борисович пришел и где он сейчас? – строго спросил я.
«Он так и не появился», – ответил профессор.
– Не появился?
«Нет», – подтвердил профессор. – «Я ждал его до полуночи. Признаюсь, сгорая от любопытства. Видите ли, и первый автограф был подлинным и чрезвычайно интересным, и второй обещал оказаться таким же. Но…»
– Но?
«Увы! – вздохнул профессор и сокрушенно покачал головой. – Время шло, а Илья Борисович всё не являлся. Около полуночи я отправился спать, решив, что какие-то более неотложные дела помешали ему. Впрочем, у меня оставалась надежда получить автограф по почте – как и тот, который Илья Борисович переслал мне раньше».
– А дальше?
«Дальше наступило утро. С ним – работа. А потом появились вы».
Я подошел к окну, выходившему во внутренний двор, и встал подле него. Вниз я не смотрел или, что будет точнее, мой взгляд рассеянно блуждал от флигеля к флигелю, по крышам, по укрытой истоптанным снегом мостовой… А затем я очнулся: во дворе истошно кричали.
Через закрытое окно невозможно было различить, что именно кричал человек, выбежавший из уводившей в подвал пристройки. Но был он явно взволнован, даже потрясен, и так размахивал руками, что они вот-вот, казалось, могли оторваться от туловища.
Я, повозившись, распахнул окно:
«Убили! Убили!» – вопил человек.
– Вы его знаете? – спросил я у тут же подскочившего к окну и вставшего рядом со мной Висковатова.
«Захар!» – воскликнул он. – «Наш кладовщик!»
Висковатов, подвинув меня, высунулся в окно и тоже закричал, что есть мочи:
«Захар! Захар! Что случилось?»
Кладовщик на мгновение замер, а потом задрал голову и заорал в ответ:
«Убили, ваше превосходительство, убили!»
«Кого убили? Где?»
«В подвале! Барин! Весь в крови! Лежит! Горло – от уха до уха!»
Толкаясь, мы – Висковатов и я – ринулись к выходу из кабинета. Сбежали по лестнице. Выскочили во двор. Захар припустился с нами, и мы – уже втроем – буквально слетели в слабо освещенный подвал.
В первое мгновение я ничего не увидел, но Захар тут же рывком повернул меня в нужную сторону, и я очутился прямо над распростертым телом.
«Илья Борисович!» – Висковатов отшатнулся.
Я склонился к телу. Горло Ильи Борисовича и впрямь оказалось разверстым от уха до уха. Кровью были залиты пальто и пол. Руки окоченели совершенно, что прямо указывало на время убийства: не позднее минувшей ночи; вернее – позднего вечера.
– Получается, он был уже мертв, когда вы его ждали!
«Но как же так? Кто его убил?»
– Кто-то и почему-то очень не хотел видеть его живым. Почему, я полагаю, понятно. А вот кто…
Висковатов жадно прислушивался к моему бормотанию:
«Кто?» – спросил он, едва я запнулся.
– Только два варианта: Кальберг или Молжанинов. Возможно, не лично, а руками своих людей, но сути это не меняет!
Висковатов побрел прочь из подвала. Я же задержался у тела Ильи Борисовича и тщательно ощупал карманы его пальто и сюртука. Во внутреннем кармане сюртука я и нашел искомое…
Чулицкий замолчал.
– Что нашли? – выпалил я.
– Предсмертную записку.
– Как – предсмертную? – я опешил. – Он что же, сам покончил с собой?
– Конечно же, нет, – поморщился Чулицкий. – Но он предвидел возможность такого поворота. Вероятно, его насторожило то, что на вокзале его никто не встретил, хотя встречу назначил. Очевидно, ему что-то должны были передать. Во всяком случае, таким, похоже, был уговор на случай явной опасности и необходимости бежать. И вот, убедившись в том, что его обманули, хотя и предупредили, он понял: предупредили его всего лишь затем, чтобы его не схватила полиция – заводилам не было резона позволить ему разговориться. Но коли так, то следующий шаг совершенно ясен: убийство самого Ильи Борисовича.
– Так что же в записке?
Чулицкий перевернул несколько листов памятной книжки и прочитал:
В собственные руки Его Превосходительству генерал-лейтенанту Самойлову [65]65
65 Судя по чину и имени-отчеству, заместителю шефа жандармов и его чиновнику по особым поручениям. Непосредственным шефом во время описываемых событий был Сипягин, которому буквально через считанные недели суждено было погибнуть при взрыве бомбы, доставленной ему эсером-террористом Балмашевым.
[Закрыть].
Александр Александрович!
Если эта записка дошла до Вас, значит, нам более не суждено увидеться: меня убили. Но последнюю службу я Вам все-таки сослужу. Известное Вам лицо вошло в сношения с посольством. Инструкции получены. Заварушка началась!
Некрасов
В гостиной воцарилась тишина.
–
Поддержать автора можно переводом любой суммы на любой из кошельков:
в системе Яндекс. деньги– 410011091853782
в системе WebMoney– R361475204874
Z312553969315
E407406578366
в системе RBK Money (RuPay) – RU923276360
Вопросы, пожелания? – paulsaxon собака yandex.ru
