Текст книги "Записки солдата"

Автор книги: Павел Хадыка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Справа от нас на 100—120 километров впереди вела бои 4-я ударная армия. Она находилась под Демидово, Велижем, а передовые части даже недалеко от Витебска. Слева под Ярцево и Вязьмой в полуокружении дралась 39-я армия. В районе города Оленино была окружена крупная немецкая группировка войск.

По реке Обша немцы создали глубоко эшелонированную оборону. Они стремились не только удержать Белый, но и прорвать наши позиции, чтобы выйти на соединение с фашистской группировкой под Оленино. Весь зимний период под Белым шли тяжелые бои. Весной, во время распутицы, бои несколько ослабли.

Ощущался недостаток продовольствия. В апреле приходилось иногда выделять по 15—20 человек из батальона для сбора щавеля и молодой крапивы, чтобы приготовить щи.

Весна, как и зима, была очень тяжелой. Людской состав пополнялся мало. Вооружения и особенно боеприпасов недоставало. Дороги очень тяжелые. Наш полк был укомплектован только на половину. Но победы нас ободряли. За зиму полк прошел по прямой более 120 километров и весной сорок второго года стоял на границе с Белоруссией.

Нас очень часто перебрасывали с одного участка фронта на другой. Полк побывал в оперативном подчинении трех-четырех дивизий, а к концу мая его переименовали в 238-й стрелковый полк и закрепили за 186-й дивизией, которой командовал подполковник Михаил Иванович Никитин.

Весной 1942 года под Оленино я впервые наблюдал залповый огонь наших чудесных реактивных минометов, любовно прозванных в народе «катюшами». Да, это была совершенно новая артиллерия, не похожая на известную нам ствольную. И даже не похожая на немецкий шестиствольный миномет, часто попадавший к нам в качестве трофеев. Как-то ночью батарея «катюш» с участка обороны нашего полка произвела залп, а через некоторое время на позициях врага бушевал огненный вихрь. «Катюши» обладали большой маневренностью по фронту и могли наносить удары там, где их не ожидали немцы. Пришлось бывать и на местах, где разорвались реактивные снаряды. Все живое было уничтожено. Поражаемость исключительная.

Май и июнь наш полк держал оборону в районе Нелидово – Оленино.

В июне нашу дивизию посетили командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев, член Военного совета фронта корпусной комиссар Д. С. Леонов, командующий 22-й армией генерал-майор В. И. Вострухов и группа инспектирующего командного и политического состава армии и фронта. Командующий фронтом побывал и в полку. Он интересовался нашей системой обороны, состоянием вооружения и обеспечением личного состава продовольствием и обмундированием. Как дивизия, так и полк особых замечаний о недостатках не получили.

На душе было веселее. В периоды затишья мы изредка слушали музыку и песни. Одна из таких песен запомнилась мне на всю жизнь. Это – «Синий платочек» в исполнении Клавдии Ивановны Шульженко. Пластинку с этой песней мы бережно хранили.

Мне песня «Синий платочек» представляется в плакате художника Жукова «Бей насмерть». В горящем городе на развалинах дома стоит пулемет «максим». Из него стреляет пожилой пулеметчик. На лице гнев и твердая решимость разбить врага. Справа от пулеметчика на кирпичной стене наклеен плакат с изображением молодой, красивой женщины, держащей на руках мальчика. На их глазах слезы, но нет страха. Они с презрением, гневом и возмущением смотрят на фашиста, приставившего к груди женщины окровавленный штык. На голове ее – синий платочек. Защищая мать, мальчик пытается отвести удар, и штык нацелен в детскую ручонку. Под плакатом надпись: «Воин Красной Армии, спаси!»

Плакат был очень впечатляющим и правдивым.

В июле 1942 года меня вызвали в штаб дивизии и объявили, что откомандировывают в распоряжение штаба армии для получения нового назначения. Какое меня ждет назначение, в штабе дивизии не знали.

Жаль оставлять полк, в котором пробыл десять месяцев, где знаю почти весь командный и политический состав, вплоть до старшин рот и даже многих старых бойцов.

С одними прощаюсь за руку, с другими – мысленно. И до сих пор хорошо помню смелых разведчиков комсомольцев сержанта Ивана Давыдовича Иващенко, Семена Кузьмича Азаренко и Степана Николаевича Николаева, старшину 1-й роты коммуниста Александра Михайловича Танина, москвича сержанта Александра Артемьевича Кудряшова, комсомольца Маймеда Тадаева, старшину 2-й роты Тимофея Титовича Тумута и двух родных братьев, коммунистов Ивана и Петра Павловичей Хрусталевых, старшину 3-й роты Василия Ивановича Шершова, командира 5-й роты младшего лейтенанта Михаила Григорьевича Аксельрода, политрука 6-й роты коммуниста Сергея Алексеевича Китайцева, пулеметчиков Ивана Денисовича Нагорного и Федора Владимировича Лемешкина, командира 8-й роты москвича младшего лейтенанта Григория Григорьевича Григорьева.

Часто приходилось участвовать в боях с младшим политруком Борисом Григорьевичем Кирпичниковым, старшим сержантом Иваном Ивановичем Михеевым, Василием Яковлевичем Муравьевым, Слаузданом Досматовым, бронебойщиками коммунистом Алексеем Николаевичем Мотогоненком и солдатом Яковом Пантелеевичем Черных.

Попрощался и со своим постоянным и неразлучным спутником ординарцем Владимиром Андреевичем Балашовым.

Полк наш был многонациональным. Здесь плечом к плечу дрались русские Петров, Васильев, Зуборев, белорусы Евтушенко, Григорович, грузин Бенедикт Шалынович Кабунья, армянин Иван Каллистратович Акопов, казах Акмолда Амраджанов, тувинец Виктор Васильевич Беляков, мариец Петр Максимович Горинов, чуваш Тимофей Иванович Иванов. Да разве всех перечислишь.

С некоторыми из них я встретился позже, на территории Белоруссии. Москвичей Анатолия Ивановича Самсонова, Сергея Дмитриевича Соколова и сталинградца Михаила Васильевича Буренина я увидел и поговорил с ними осенью 1944 года в районе Слонима.

Многие мои сослуживцы по 1941—1942 году пали смертью храбрых.

Воевали мы дружно. Когда требовала обстановка, вступали в бой все, от командира и комиссара полка до ездовых на хозяйственных повозках. Когда было затруднение с продуктами, все делили поровну и не роптали. Мы улыбались, когда узнавали о победах Красной Армии, и были грустны при неудачах. Мы понимали друг друга с полуслова и верили друг другу.

За плечами полка были не только неудачи, но и победы. Не раз мы подсчитывали убитых и пленных фашистов, а также взятые трофеи. Не раз доносили об освобождении населенных пунктов и советских людей из-под фашистского ига. Полк прошел с боями около 250 километров вперед, на запад, и теперь стоял у границ Белоруссии.

Больше других в части был командир полка капитан А. Д. Ширяев. В военном отношении грамотный, решительный, как говорят, волевой командир и заботливый хозяин. В полку его уважали.

Комиссаром полка был старший батальонный комиссар В. С. Белов. До войны кадровый политработник. Людей полка лучше его никто не знал. Страстный охотник стрельбы из винтовки по фашистским самолетам, даже в ночное время, но сбить «раму» ему так и не удалось.

Попрощался со своими боевыми друзьями начальником штаба Черниковым, командирами батальонов капитанами Павлом Андреевичем Козыревым, Иваном Ивановичем Жидковым, Николаем Тимофеевичем Гусаком, старшим политруком Якушиным, уполномоченным особого отдела И. П. Булгаковым, товарищем еще по 257-му пулеметному батальону Брашниным, а также с Липатовым, Ильиным, Тюриным, Эльпидиным и другими.

Забегая вперед, хочется сказать, что мой 234-й полк к концу войны получил новое наименование и стал называться 238-м стрелковым Плоньским Краснознаменным ордена Суворова полком 186-й стрелковой Брестской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова дивизии.

Мне вручили пакет с личным делом, и я убыл в штаб 22-й армии.

Командование нашей армии с октября 1941 года было новое. Командовал ею генерал-майор В. И. Вострухов. Членами Военного совета были генерал-майор А. М. Котков и полковник И. Л. Черный (ныне полковник в отставке, директор научно-исследовательского института стройматериалов Белоруссии).

В штабе армии мне объявили, что, согласно предписанию свыше, меня откомандировывают в распоряжение отдела кадров одного из соединений. Меня принял начальник штаба генерал-майор М. А. Шалин. Но почему такое сверхступенчатое перемещение – из стрелкового полка в высший штаб, – объяснить никто не мог.

Из штаба армии к новому месту службы мне предстояло проехать на попутном транспорте.

В пути я впервые увидел контрольно-пропускные пункты, шлагбаумы и проверку документов. Для меня это было новым.

В тылу прифронтовой полосы был образцовый порядок. На перекрестках дорог стояли регулировщики с красными и зелеными флажками. На КПП командиры и бойцы ждали попутных машин. Пришлось и мне на двух-трех КПП выходить из машины, которая дальше была не по пути.

Контрольно-пропускные пункты стали не только узловыми станциями автотранспорта и пересадок отдельно следующих людей от фронта и к фронту. Они являлись и прекрасными агитационными пунктами. На самых видных местах были установлены портреты руководителей партии и правительства, географические карты с обозначением обстановки на фронтах. И что особенно выделялось и запечатлялось, – так это плакаты, написанные на специальных стендах, призывающие беспощадно бить врага и гнать с нашей территории.

Мне запомнился плакат – Ленин на фоне русского пейзажа и красного знамени. На знамени призывный лозунг, а внизу плаката слова: «Кто может отрицать, что наша Красная Армия не раз обращала в паническое бегство хваленые немецкие войска?»

Очень впечатляющим был плакат «Родина-мать зовет». Советская женщина-мать с седыми волосами в одной руке держит плакат военной присяги, а другой рукой сделала призывный жест стать в ряды тех, кто с оружием защищает свою Родину.

Очень памятен такой плакат. Пожилой боец времен Октябрьской революции и гражданской войны с поднятой вверх винтовкой стоит на фоне вооруженного народа у памятника Минину и Пожарскому. Внизу надпись: «Наши силы неисчислимы».

Часто встречались портреты великих русских полководцев – Суворова с надписью: «Вперед, богатыри, вперед!», портреты Кутузова, Фрунзе, Чапаева.

Хорошо запомнился плакат с изображением великих сражений 1242 и 1942 годов. На плакате – войска Александра Невского и Красной Армии изгоняют с русской земли немецких псов-рыцарей и фашистов. Плакат призывал бить врага беспощадно. Под плакатом надпись: «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет».

На многих КПП и перекрестках стояли стенды с плакатами художников Кукрыниксов.

Установленные заботливой рукой, портреты, плакаты и лозунги привлекали проходящих и проезжающих бойцов и командиров, призывали к быстрейшему разгрому и изгнанию врага с советской земли.

У перекрестков дорог и населенных пунктов указатели. Для путника, идущего первый раз, все понятно.

Но вот наконец и Торжок. Это уже глубокий тыл. Артиллерийской стрельбы не слышно. Расстояние до фронта по прямой восемьдесят – сто километров, хотя вражеская авиация в ночное время летает и здесь. Видимо, это воздушные разведчики.

Отмечаюсь у коменданта гарнизона, ночую в городе, а на следующий день убываю в деревню, где расположен отдел кадров, и представляюсь его начальнику комбригу И. И. Свинцову. Дня четыре меня никто не беспокоит. Скучаю. Ожидаю, что же будет дальше.

Но вот через посыльного меня вызывают в отдел кадров. У стола сидят четыре человека со знаками различия на петлицах от майора до подполковника. Предлагают сесть. Перед ними мое личное дело. Сначала задают анкетные вопросы, затем о моем участии в гражданской войне, о работе в мирное время, о семье, о перемещениях на фронте. Такие вопросы меня настораживают. Кажется, простой и ясный путь прошел до этого – и вдруг уточнения. Беседу ведет заместитель начальника отдела подполковник Касьянов. В чем дело и какие за мной грехи, не понимаю. Убедительно прошу направить меня в свою 179-ю дивизию. Мне объясняют, что это зависит от вышестоящего начальства.

Как-то утром на крыше хаты, где я остановился, заметил небольшую группку мирно ворковавших голубей. Это были обыкновенные темно-серые голуби, встречающиеся в любых населенных пунктах, в том числе и в городах. На мой вопрос, чьи это голуби, хозяйка ответила:

– Мои. А сидящий отдельно – этот вчера утром, во время облета, к моим присоединился. Он чей-то чужой.

И она показала на сидящего в стороне более светлого и более длинного чужака.

Я взял длинную палку и согнал голубей с крыши. Слетел и чужак. Они покружились в воздухе и снова сели на крышу. Чужак еще какое-то время попарил в воздухе и как бы нехотя сел отдельно.

У меня возникла мысль, а не почтовый ли это голубь? От долгого перелета обессилел, заметил во дворе домашних голубей, поел с ними и теперь отдыхает. Наберется немного сил и улетит.

Схватив полено, я бросил в него, но не попал. Голубь взлетел, за ним остальные, но, покружив, быстро вернулись на свои места. Чужак опять сел в сторонке.

Подошедшие ко мне товарищи согласились, что голубь – почтовый. Но чей? Не став раздумывать, я заявил:

– Чей бы он ни был, но он сбился с маршрута или устал и не сегодня-завтра улетит от нас. Может сесть на крыше дома на территории, оккупированной врагом, и попадет ему в руки.

Взяв полено, я бросил в голубя и задел его так, что он опрокинулся, но в воздух не поднялся. Кто-то из моих товарищей тоже бросил поленом. И попал. Чужак остался на крыше. Сняли его. При осмотре обнаружили на одной ножке кольцо с припаянной к нему четырех-пятимиллиметровой толщины и двухсантиметровой длины герметически закрытой трубкой. Несомненно, этот голубь нес какие-то донесения.

Быстро одевшись, я направился в отдел кадров к комбригу И. И. Свинцову. Тот кому-то позвонил и попросил меня подождать. Минут через 30—40 явился майор, взял у меня голубя и ушел. Меня отпустили в деревню, приказав никуда не отлучаться.

Я начал волноваться – не своего ли почтового голубя убил и тем задержал, а возможно, сорвал важное оперативное мероприятие. На следующий день меня вызвали в штаб и сняли официальный допрос, где, когда и почему я убил голубя, кто это видел. Товарищей же моих не допрашивали.

Мне никто не объяснил, чей это голубь, прав я или виноват. Стал ждать наказания. Но шли дни, недели, о голубе никто не вспоминал. И только в декабре того же года при вручении мне именных часов напомнили о моей удачной охоте на голубя. Значит, голубь был чужой.

Но вернусь к дням моего пребывания в штабе.

По-прежнему живу в деревне. Нас, таких резервистов, собралось пять человек. Три раза в день ходим за два-два с половиной километра в столовую военторга. Столовая в небольшой хате. Столы на четыре человека. Стоят стулья и табуретки. На столах скатерти и полевые цветы. Обслуживающий состав одет, как положено в местах общественного питания. Первое и второе подают в тарелках, а чай – в стаканах с подстаканниками. Хлеб разложен в хлебницы. Обстановка напоминает мирную жизнь, оборвавшуюся год назад.

Отчетливее представляется теперь быт бойца на передовой. Котелки, жестяные кружки, ложки за голенищами сапог, за обмотками. Воды можно напиться из стальной каски, снятой с головы. Вода невкусная, ржавая, болотная. Воздух в низких местах тяжелый.

На передовой люди сильно устают. Чем эту усталость можно измерить? Помнятся слова военного специалиста Кокурина. Усталость на войне он определял так: «Боец на войне теряет энергии за один час столько, сколько рабочий средней руки за станком за восемь часов». Мне думается, что усталость бойца за час в период наступления значительно большая, чем рабочего за восемь часов. А моральной усталости меры нет.

На втором году войны наша армия не только обороняется, она уже наступает. Значит, люди сильно устают.

Из моих новых товарищей по резерву я подружился с полковником Никифоровым. Он тоже фронтовик, был тяжело ранен в ногу, хромает, но ходит без палки. Замкнут. Изредка рассказывает о пережитом, но больше слушает других. Его ходатайство послать на передовую отклонили, направили в Белорусский штаб партизанского движения. Получили назначение и другие мои товарищи. Вместо них прибыли новые. И каждый ждет своего назначения.

Наконец получаю вызов и я. Прихожу в штаб. В передней комнате дежурный адъютант капитан Арефьев предлагает снять шинель. Докладывает о моем прибытии. Волнуюсь. Вхожу в кабинет, представляюсь. В кабинете длинный стол и много стульев. Карты на стенах и на столе. Здесь планируются операции на значительной территории, сюда стекаются все сведения о противнике. Это штаб фронта.

За столом на простом стуле сидит генерал в шелковой сорочке. Китель с орденами висит на спинке стула. Я уже знал, что генерал-лейтенант М. В. Захаров член партии с 1917 года, участвовал в штурме Зимнего дворца, окончил академию, прошел большой военный и жизненный путь. Лицо обыкновенное, приятное. В разговоре картавит, вместо буквы «ха» произносит «ка». Прием длится пять-шесть минут.

Через три-четыре дня объявили приказ о моем назначении. Итак, я в штабе. Но меня тянет на передовую.

По характеру своей работы мне часто приходилось встречаться с белорусскими партизанами. На фронт приезжали представители Центрального и Белорусского штабов партизанского движения, секретари ЦК КП(б)Б Петр Захарович Калинин, Иосиф Иванович Рыжиков. Встречался и с другими руководителями партизанского движения в родной мне Белоруссии: Константином Ивановичем Будариным, Григорием Борисовичем Эйдиновым, Иваном Фроловичем Климовым, Сергеем Саввичем Бельченко, Сергеем Петровичем Мельниковым. Участвовал в обсуждении и сборе подписей под «Обращением воинов-белорусов к партизанам и партизанкам, ко всему белорусскому народу». Прочитав Обращение, я несколько дней не мог прийти в себя. Это был волнующий документ.

«К тебе, народ наш, народ-богатырь, обращаются сыны твои – белорусские воины. Шлем мы сыновний поклон родной земле. Посылаем боевой привет матерям и отцам, братьям и сестрам, женам и детям нашим. Посылаем мы наш братский привет героическим партизанам и партизанкам.

Каждый день и час носим мы в сердце образ любимой Родины, каждым вздохом своим, каждой мыслью своей с вами мы, дорогие, с вами, любимые…

Сейчас на фронтах Отечественной войны в рядах Красной Армии за тебя, наша Белорусь, сражаются 108 генералов-белорусов, сотни полковников, сотни тысяч воинов. Твои сыны не опозорили чести воина Красной Армии, не посрамили памяти наших предков. Они свято выполняют наказы отцов и прадедов о кровном единстве с русским и украинским народами… Мы умножили подвиги предков, возвеличили славу народа…

Перед грядущими решающими боями с врагом мы клянемся вам, что… не пожалеем ни крови, ни жизни своей в борьбе за святое дело, за разгром фашистских палачей. Вместе с братьями своими, русскими и украинцами, вместе с воинами всех народов Советского Союза мы принесем освобождение родной земле, возвратим свободу и радость родному и многострадальному нашему белорусскому народу…

Отдадим все силы, все свои способности, всю энергию и волю для того, чтобы в новых решающих боях отбросить, разбить и уничтожить ненавистного врага, навсегда очистить советскую землю от гитлеровских разбойников».

Обращение было опубликовано во всех центральных газетах, а «Красную звезду» от 8 августа 1943 года с историческим документом храню у себя как священную реликвию.

Таким был этот волнующий документ, который обсудило и подписало более 25 тысяч воинов-белорусов.

В каждом слове его была любовь к Отчизне, сострадание к Белоруссии, своему народу, томившемуся еще под игом гитлеровских палачей, и клятва бить беспощадно врага до полного его разгрома. Подписываясь под Обращением, каждый из нас в душе давал клятву быть стойким и мужественным в борьбе с заклятым врагом.

Зародилась мысль просить командование разрешить отправиться в тыл врага, в Белоруссию, и там сражаться в рядах партизан. Но не отпустили. Слишком много было желающих.

Волновала судьба семьи. Как-то в феврале или начале марта 1943 года меня пригласили в деревню Хворостово вблизи города Торопца в оперативную группу Белорусского штаба партизанского движения. Там присутствовали О. И. Рыжиков, Г. Б. Эйдинов, С. С. Бельченко, С. П. Мельников, К. И. Бударин, И. Ф. Климов и другие руководители штаба. Хорошо не помню, к какой победе над врагом был приурочен торжественный вечер. На улице деревни состоялся митинг и вручение правительственных наград группе партизан, прибывших с оккупированной территории. Я с большим вниманием слушал их рассказы о вооруженной борьбе в тылу врага.

В крестьянских хатах состоялся праздничный ужин. Рядом со мной за столом оказался молодой партизан. Он через 10—15 дней направлялся за линию фронта в Минск. Я обрадовался случаю и попросил его узнать что-либо о моей семье. Дал ему адреса жены и всех моих и ее родственников, близких, знакомых. Партизан записал адреса в свою книжку какими-то замысловатыми значками и крючками.

Через некоторое время я проводил партизана, пожелал ему счастливого пути, скорого и счастливого возвращения. Но больше его никогда не встречал и ничего о нем не слышал.

После освобождения Минска мне рассказали, что мою семью несколько раз кто-то разыскивал, расспрашивал, когда и куда она уехала. Но никто ничего путного сказать не мог, так как не знал.

Побывала на нашем фронте делегация Монгольской Народной Республики. Я участвовал во встрече ее на станции Торопец. В это время налетели немецкие самолеты, но большого вреда не причинили. Делегация привезла несколько десятков вагонов подарков, в числе которых были полушубки, валенки, шапки-ушанки, в чем мы особенно нуждались. Члены делегации побывали в частях и подразделениях на передовой, беседовали с бойцами, интересовались боевой деятельностью наших войск.

Запомнилась встреча с белорусскими артистами. Это было в марте 1943 года. На наш фронт прибыла бригада в составе народных артистов БССР Иосифа Михайловича Болотина (руководитель), Дмитрия Николаевича Орлова, Риты Вениаминовны Млодек, Софьи Юрьевны Друкер, солистки оперы Доры Захаровны Кроз, солисток балета Юлии Владимировны Хираско, Тамары Сергеевны Узуновой, цимбалистов Станислава Новицкого, Ханана Шмелькина, солиста хора Николая Николаевича Пигулевского. Группа состояла из 12 человек.

Хотя артисты приезжали к нам на фронт уже не один раз, но для меня эта встреча была особенно интересной. Мы не могли наговориться о родной Белоруссии, о борьбе ее народа против немецко-фашистских оккупантов.

Бойцы и командиры приняли артистов очень тепло.

В деревне Талица состоялся большой концерт, на котором присутствовало много людей. Затем бригада выехала в части на передовую, где пробыла полтора месяца. Концерты белорусских артистов посмотрели более сорока тысяч бойцов. Артисты выступали по два-три раза в день, на открытых площадках в лесах, в землянках, на огневых позициях артиллеристов и минометчиков, в непосредственной близости от передовой.

Артистов переправили даже через линию фронта в тыл врага, в Витебскую область, где они встретились с белорусскими партизанами.

По окончании пребывания бригады на нашем фронте Политуправление фронта объявило благодарность всем артистам. А командование 4-й ударной армии наградило М. М. Болотина медалью «За боевые заслуги».

В день отъезда бригады артистов принял командующий фронтом генерал-полковник М. А. Пуркаев и член Военного совета корпусной комиссар Д. С. Леонов.

В 1943 году меня перевели на более родственную мне работу, в штаб управления артиллерии фронтом. Командующий артиллерией был генерал-лейтенант Хлебников.

Николай Михайлович Хлебников в годы гражданской войны был начальником артиллерии 25-й Чапаевской дивизии, которая в 1918—1919 годах громила белогвардейцев в оренбургских и уральских степях.

Управление командующего артиллерии фронта. Сидит в первом ряду в центре – генерал-полковник Герой Советского Союза Николай Михайлович Хлебников. (9 мая 1945 года).

Будучи у генерала Хлебникова на инспекционной работе, я постоянно бывал в войсках и очень часто на передовой. В настоящее время невозможно вспомнить, – да, пожалуй, в этом и нет надобности, – какие части и воинские соединения я посетил, но были части, которые запомнились навсегда. Это 8-я гвардейская имени генерала Панфилова дивизия, 130-й Латышский корпус, 20-я и 21-я артиллерийские дивизии. А свою родную, 179-ю стрелковую дивизию я навещал при любом удобном случае.

Дивизия активно участвовала в боях по окружению и уничтожению пятидесятитысячной группировки немецко-фашистских войск в июне 1944 года под Витебском. В то время она входила в состав 43-й армии. Дивизией командовал полковник М. М. Шкурин, который начал войну здесь в чине капитана. Вскоре ему присвоили звание генерал-майора.

О самоотверженности бойцов и командиров 179-й стрелковой дивизии, в том числе и 234-го полка, тепло пишет в своих воспоминаниях командующий 43-й армией генерал армии Афанасий Павлантьевич Белобородов. В сборнике «Полки идут на запад» он отмечает особенно успешные действия бойцов 1-го батальона, которым командовал майор М. Е. Волошин, и бойцов разведывательной роты капитана А. Ф. Чинкова.

За успешные действия по освобождению Витебска было награждено орденами и медалями 4899 бойцов и командиров, а 51 человек удостоен звания Героя Советского Союза, в их числе капитан А. Ф. Чинков, старший лейтенант В. Ф. Цимбаленко, сержант Н. И. Романюк, рядовой В. И. Аверченко из 234-го полка.

Маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян в том же сборнике «Полки идут на запад» пишет, что он с болью в сердце чтит память «безымянных героев, незаметных рядовых тружеников войны, вынесших на своих плечах все тяготы жестоких сражений, блестяще осуществивших разгром коварного врага и отдавших свою жизнь ради свободы и счастья советского народа». Да, рядовые труженики многое вынесли во время войны.

О героизме бойцов и командиров 179-й стрелковой дивизии особенно подробно рассказывает кандидат исторических наук Семен Петрович Кирюшин в книге «43-я армия в Витебской операции».

Во время освобождения Белоруссии мне не раз пришлось бывать в 43-й, 4-й ударной и 6-й гвардейской армиях, входивших в состав нашего, 1-го Прибалтийского фронта. Я осуществлял контроль и помощь в обеспечении частей боеприпасами с артиллерийских складов фронта. Начальниками этих складов были инженер-майоры Шульман и Железовский.

А как же семья?

После освобождения Минска я обратился к командованию с просьбой разрешить мне съездить в город и узнать о судьбе жены, дочери и сына. Но ввиду затянувшихся боев за Шауляй и выход к Балтийскому морю только в конце августа мне разрешили выехать в Минск.

Прибыл в столицу Белоруссии 31 августа. Минск лежал в развалинах. Только на окраинах города сиротливо стояли одинокие деревянные домики.

Дом на площади Свободы, где жил я до 1932 года, а позже сестра жены, был взорван. Лежала груда битого кирпича. Но на уцелевшей глыбе от стены я обнаружил выведенный детской рукой большими буквами адрес: «Лаповы живут на площади Свободы, дом 39, кв. 12». Как оказалось позже, эту надпись сделал 15—16-летний мальчик Борис Лапов, ныне кандидат филологических наук.

Но Лаповы судьбу моей семьи не знали. На следующий день, отыскав семью моего двоюродного брата Антона Капли, узнал, что моя жена еще осенью 1941 года вместе с детьми ушла из Минска. Куда, никто не знает.

Решил съездить в Ворониловичи, полагая, что жена, не имея никаких средств к существованию, возможно, пробралась туда, к брату Александру. Второй брат, Лука, в начале войны находился в Акмолинске, оттуда ушел на фронт и рядовым солдатом пробыл на передовой до разгрома Германии.

Из Минска до Ружан я добрался попутными машинами. По дороге в Ворониловичи стал расспрашивать встречающихся людей, не знают ли они что-либо о моей семье. Никто о ней ничего не слышал. Правда, еще в Ружанах меня направили в дом кузнеца, который при немцах жил в двух километрах от Воронилович, На вопрос, знает ли он Зинаиду Ходакову, ответил:

– Ходаковой Зинаиды не знаю, а вот Зину Хадыка, ее дочь Женю и сына Бориса хорошо знаю. Они какое-то время жили в Ворониловичах, немного в Ружанах, а весной этого года – в деревне Березница. Позже многие семьи, в том числе, видимо, и вашу, увели в лес, в какой-то партизанский отряд. Где они сейчас, не могу сказать.

Уже это сообщение обнадеживало меня, – возможно, семья и жива.

Перед Ворониловичами меня нагнал житель этой деревни и рассказал, что семья моя на днях вернулась из партизанского отряда и теперь находится у моего брата Александра. Шагать стало веселее. Усталость как рукой сняло.

При входе в деревню в первом доме размещался сельский Совет. В это время там была моя дочь Женя. Кто-то ей сказал, что пошел ее отец. Она тут же выбежала на улицу и догнала нас. Но не узнала меня, растерялась и обратилась к моему попутчику, назвав его дядей. Мы остановились. Я потянулся к дочери и обнял ее. Женя, придя в себя, закричала:

– Папа, папа!

Я не мог ее успокоить, и она, не зная, как выразить свою радость, всем встречным кричала:

– Вот мой папа! Вот мой папа!

Напуганную криком дочери жену я нашел в садике у дома брата Александра. Она лежала на подстилке с пробитой в лесу ногой, а рядом с ней сидел сын Борис. Он не помнил меня и в течение шестидневного пребывания с ними звал меня «дядя» или «дядя-папа». Слово «папа» выговаривал с неохотой, куда легче «дядя».

Автор в кругу семьи. Сидят (слева направо): жена Зинаида Леонтьевна, внук Юра, дочь Евгения. Стоят: автор, сын Борис, муж дочери И. Г. Трофимченко. (Снимок 1956 года).

Судьба моей семьи в период Отечественной войны, как и судьба миллионов людей на оккупированной территории, сложилась очень тяжело. Попытка уйти из Минска оказалась безрезультатной. Нести на руках четырехлетнего больного ребенка жена не могла. Дороги беспрерывно бомбили. Особенно свирепствовали фашистские стервятники к востоку от Минска. Они расстреливали из пулеметов людей на дорогах и вдали от них.

Вокруг Минска немцы сбрасывали диверсионные банды, которые убивали людей, сеяли панику и распускали различные провокационные слухи.

На седьмой день войны в городе появились фашистские танки и колонны их войск. Бои начали отдаляться на восток.

Как жить дальше? Какое-то время жена с детьми находилась в доме своего отца по Домашевской улице. Позже дом сожгли немцы. У них совершенно не было никаких запасов продуктов, не было и денег. Жена ходила на пригородные колхозные поля и собирала щавель, лебеду, кое-какие вещи обменивала на продукты, иногда ей помогали знакомые. С каждым днем жить становилось тяжелее.

Как-то она сходила в деревню Крупцы, что в 5—6 километрах от города, там жила ее родственница, тетя Оля Шиманская. Она любила нашу семью и стала помогать продуктами. Позже жена с детьми немного жила у Шиманской.