Текст книги "Тайник"

Автор книги: Павел Гейцман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Он спустился в столовую: высокий зал, великолепная колоннада, обращенная к морю, римская мозаика и в центре – фонтан. Генрика в легком полотняном платье, под которым на ней явно ничего больше не было, уже заказала обед.

– Вы еще хуже, чем я думала, – сказала она ядовито, – нарочно опаздываете, чтобы заставить меня ждать. Я заказала молодую баранину, мешви.

– Гм… – Он сел и осмотрелся. – Мне все равно, прежде всего я выпил бы коньяку. Пусть уж пророк простит меня… – Он кивнул официанту.

– Мне тоже!

– Вам? Тогда он вообще ничего не принесет, не провоцируйте его!

– Тогда закажите двойной, я выпью с вами.

– Как суп?

– Страшно вкусный.

– Я отдаю предпочтение кухне на базе. У нас исключительный повар, Филоген, негр из Неаполя.

– Слышала. У нас не так замечательно, хотя готовит тоже итальянец. В любом случае от мяса я просто прихожу в ужас. Когда видишь его в такую жару на рынке…

Он потянулся за меню, другой рукой ощупывая карманы.

– Что же вы такое заказали?… Черт, опять я забыл очки!

– Возьмите мои! – и пододвинула к нему сумочку.

– Не могу к ним привыкнуть. Настолько раздражают, что все время их где-нибудь забываю. – Он вынул из замшевого чехла дамские очки в золотой оправе.

– Видите что-нибудь?

– Вполне достаточно. Где тут ваше мешви? – Он тщательно изучал меню.

– Я же вам объяснила, что это такое…

– Я знаю, просто хотел посмотреть сам… Спасибо! – Он положил очки в сумочку.

Она бросила на него уничтожающий взгляд. Старый холостяк! Он говорил по-чешски, она – по-польски, но они понимали друг друга отлично. Только в научных спорах переходили на французский.

– После обеда напишу письмо Шольцу. Когда вы собираетесь к нему? – Она неопределенно пожала плечами. – Не советую вам слишком откладывать, – сказал он серьезно. – Если это тройничный нерв, вам придется лететь в Тунис, там единственное приличное отделение стоматологии. Если согласны отправиться сразу после обеда, вы сможете высадить меня на базе и ехать дальше через оазисы до Меденина. По магистрали, конечно, быстрее, но мне надо до ночи быть на базе… У Шольцев вы переночуете, поболтаете с его женой. Если часа в четыре утра выедете обратно, то к восьми будете в Кебили. Машину вернете при случае, без одного джипа мы обойдемся.

Официант с каменным лицом поставил на стол запотевшую рюмку с холодным, как лед, коньяком. Коньяк здесь, видимо, держат в самом дальнем углу холодильника. Чтобы не оскорблять зрение правоверных. Но сейчас в зале правоверных не было. Вечером со спиртным было бы сложнее.

Генрика с наслаждением выпила, минуту посмаковала коньяк во рту. Посмотрела на Винтера большими зелеными глазами. Темные ее волосы были в рыжеватых и коричневых подпалинах. Короткая простая прическа подчеркивала ее интеллигентный вид. Широкие скулы, полные подвижные губы и строгая морщинка между бровей.

– Вы думаете, это удобно? – спросила она. – Не слишком ли это бесцеремонно – вторгнуться в чужую семью?

– Бесцеремонно? Наоборот, вы доставите им радость. Они живут там, как на краю света.

– А вы не могли бы поехать со мной?

– Был бы очень рад, – ответил он, – но вы ведь сами знаете, что я должен вернуться. Я потерял целый день, а теперь все дела висят на моей шее. Завтра объеду скважины, да и сегодня надо проделать массу работы. Со дня на день начнется проходка разведочных скважин, чтобы определить наличие сырья.

– По такой жаре я должна тащиться через оазисы?

Он пожал плечами:

– Мое дело предложить, решайте сами. Насколько я помню, там есть и рентген-

Минуту Генрика еще колебалась.

– Что ж, хорошо, – вздохнула она наконец, – в общем-то вы правы, надо что-то делать с этим. Хотелось только еще поплавать.

Плавайте на здоровье, пока я напишу письмо, а потом отправимся, – сказал он с облегчением. У него отлегло от сердца– Ничего не откладывать!

Несколько минут он стоял возле узкого ажурного окна из «Тысячи и одной ночи», смотрел, как идет она в своем мини– бикини среди ярко пылающих цветочных клумб на пляж. Голубая поверхность воды вдалеке сливалась с горизонтом. Полоса золотистого песка, красные полыхающие цветы, холодная белизна кружевных орнаментов, обрамляющих окно, и удаляющаяся сквозь жгучий зной женщина.

Мираж.

Ему пришло в голову, что он рискует, доверяя ей это письмо. Что, если она просто из любопытства вскроет его? Или ее выследят террористы?

Вздор. Не могут же они контролировать всех, с кем он общается. Если уж на то пошло, он может в любую минуту снять телефонную трубку и… Нет, они вынуждены полагаться на его готовность сотрудничать. Конечно, если им покажется, что он не выполняет их условий, они пристрелят Тиссо. Но пока он не дал им повода для подозрений.

Он вдруг с удивлением осознал, что воспринимает это ужасное преступление как нечто само собой разумеющееся. Настолько, что рассуждает о нем спокойно, без малейшего волнения. А что изменилось, что повлияло на него? Несколько минут сна или обед с Генрикой? Или же современный человек настолько отупел и стал безразличен ко всему, что самое драматическое событие может взволновать его лишь на несколько часов? На несколько коротких мгновений – да и то если драма коснется его самого. А потом опять провал в безразличие, в косность обывательского благополучия.

Каждая сенсация живет не больше трех дней – всплыло в памяти изречение одного журналиста. Но это было давно, когда мир был лучше. Теперь и три дня – слишком много.

Он отвернулся. Генрика растворилась в белом кружеве прибоя. Оба они одиноки. Он и она. Возможно, он рискнет ей когда-нибудь предложить провести недельный отпуск вместе. Если только она не сочтет это навязчивостью, пошлым заигрыванием. Он отбросил .эту мысль и вернулся к столу. Взял листок почтовой бумаги, украшенной арабесками и эмблемой отеля, сложил вдвое: текст на лицевой стороне будет проглядывать сквозь конверт, там он напишет рекомендацию для Генрики, а внутри – сообщение Шольцу.

Он начал писать. Большими четкими буквами – рекомендацию доктору Тарчинской из археологической экспедиции ЮНЕСКО и мелкими, педантичными, какими привык делать пометки на геологических картах, – сообщение о похищении доктора Тиссо. Когда он закончил, Генрика уже возвращалась с пляжа, поглядывая на его окно. Он помахал ей и тщательно заклеил конверт.

Через двадцать минут они уже ехали на большой скорости по широкой асфальтированной магистрали вдоль берега моря в сторону оазисов Эль-Хамма и Эль-Ксар, откуда верблюжья тропа вела к базе геологической разведки Бир-Резене.

Глава II

С каждым километром беспощадное солнце будто увеличивалось и увеличивалось в размерах, воздух дрожал, небосвод выцвел до белизны. Они проехали через необозримые пальмовые рощи, и местность начала меняться. «Лендровер» был открыт с обеих сторон, только над головой натянут выгоревший полотняный тент. Клубы красноватой пыли поднимались за машиной и висели в неподвижном воздухе, как высокая непрозрачная стена, разделяющая пространство на две части.

Временами у едва различимой дороги возникала желта» табличка, заменяющая указатель направления:

ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ РАЗВЕДКА ООН

БАЗА БИР-РЕЗЕНЕ

50 КМ.

Волнообразный каменистый Эрг с выжженными остатками низкой растительности – последний раз здесь шел дождь четыре месяца тому назад, – заброшенные посадки оливковых деревьев, по левую сторону холмистый край Джебел Тебаго, а вдали – поющие пески. Шпалеры финиковых пальм исчезли, ушли назад, к оазисам, оставив преддверье Джебел Дахара безнадежно безжизненным. Ворота пустыни. Верблюжья тропа в Сахару.

Солнце полыхало жаром, а песчаная буря ирифи, беснующаяся где-то на юге, во владеньях Великого Эрга, насыщала воздух микроскопическими частичками песка, оседающими на всех складках одежды и кожи. Иногда дыхание ирифи усиливалось, тент звенел как бубен, песчинки шуршали по лобовому стеклу, забивались под веки.

Генрика, спрятав глаза за темными очками, дремала. Мокрый купальник, на который она натянула свой тонкий полотняный балахон, давно высох, персиковая кожа ее рук и плеч покрылась розовой пудрой.

Временами он искоса поглядывал на нее, потом снова его внимание поглощало управление машиной. Отъехав километров двадцать от оазиса Эль-Хамма, он свернул с дороги на юго-восток. Бессчетное число раз проезжал он здесь, однако каждый раз приходилось быть внимательным, чтобы не сбиться с пути. Он вглядывался в окрестности, а мысленно снова и снова перебирал события дня. Утром не знаешь, что принесет тебе вечер, ничто тебя не предостерегает – ни инстинкт, ни опыт, ни разум. Человек беспомощен перед будущим, совершенно беспомощен. Будущее. Эта загадочная дама под вуалью. Но может, это и к лучшему, вряд ли кто захочет жить дальше, если увидит ее лицо.

Теперь, когда Генрика уснула, а из радиоприемника лились монотонные арабские мелодии, он мог сосредоточиться и подумать. Кто же это работает для них на базе? Кто-то из группы специалистов или один из местных рабочих? Он не мог угадать. Бог знает, как давно они с Тиссо были под наблюдением, чьи интересы тут затронуты. В их работе нет ничего секретного, здесь результаты не скрывают, наоборот – едва только определят запасы и подсчитают стоимость того или иного месторождения, государство тут же начинает искать пайщиков. Разумеется, на мировом рынке заранее изучают перспективные разработки. Каждый член геологоразведочной партии, который здесь работает, обычно информирует свое правительство или какую-нибудь местную компанию. Компания, способная вложить в добычу сырья больше средств, станет партнером государства. А те, кто достаточных средств не имеет или боится больших предварительных затрат, те обычно даже и не вступают в конкурентную борьбу.

Он чуть шевельнул губами – слабая попытка улыбнуться. У него был собственный опыт в таких делах. Из-за неверной оценки динамики роста цен и неумной экономии были потеряны месторождения меди в Марокко.

Ни он, ни Тиссо не хранили никаких секретов. Щебень и сырье для производства кирпича на поверхности, а в глубинах – свинцовые, цинковые, медные руды, а возможно, и нефть. О месторождении бурого железняка не стоит и говорить. Его не хватило даже древним римлянам. На севере есть фосфаты, а дальше к югу, на больших глубинах, возможна медь. Какова мощность жил – это им еще предстоит определить. Медь и нефть сейчас в центре внимания, но будет ли их добыча с больших глубин экономически выгодна или это нерентабельно – заранее никто не скажет. Все зависит от динамики цен на мировом рынке. Компании по добыче должны уметь заглядывать вперед хотя бы на пять – десять лет, если хотят избежать убытков.

Может быть, те люди предполагают, что здесь обнаружат радиоактивные фосфаты, как в Марокко? Минуту он это обдумывал. Даже если и так, пока еще не создана технология, способная извлечь из них радиоактивные элементы. Так что пока тунисские и марокканские фосфаты будут применяться как незаменимые удобрения; может, когда-нибудь в отдаленном будущем… Он пожал плечами.

– Одалиски были недостаточно соблазнительны? – спросила вдруг чуть слышно Генрика. Она не спала. Винтер и не заметил, что она проснулась. Глаза ее были закрыты темными стеклами, на стеклах лежал слой пыли. Он непонимающе посмотрел на нее, потом улыбнулся.

– Среди них не было вас, – сказал он тем же тоном. Понял, на что она намекает.

– Нельзя ли прикрыть этот базар?

Он выключил приемник.

– У вас такой вид, будто вы едете на собственные похороны. Что с вами сегодня?

В Габесе был знаменитый фундук – арабский трактир с аттракционом для туристов. В дальних закоулках старого города, куда не заглядывала полиция. «Дочери» трактирщика показывали танец живота и еще кое-что в том же роде. Поскольку Коран запрещает представления с участием женщин, не закутанных ног до головы, все разыгрывалось в абсолютной тайне на частной квартире владельца заведения, по соседству с трактиром…

– Вряд ли вам было бы так уж интересно со мной, – вздохнула она, глядя сквозь запыленные стекла, и Винтеру показалось, что Генрика так же устала и подавлена, как он сам. Он ничего не знает о ней. Или почти ничего – как и она о нем. Временами их сводит случай. Какие-то общие проблемы, совместные работы в пустыне. Иногда они затевают некое подобие легкого флирта с видом интеллигентных людей, которые сознают взаимную симпатию, но стоят выше этого. – Как движется ваша работа? – спросила она тем же тихим, приглушенным голосом и сняла очки. Возможно, она хотела просто перевести разговор на более надежную почву, но может, это ее и в самом деле интересовало. Она стряхнула с очков пыль и начала протирать стекла подолом помятой юбки. Он видел ее крепкие загорелые бедра, поросшие с внутренней стороны темными волосками.

– В основном разведка закончена, мы нанесли район на карту и начинаем бурение. А местами и горнодобывающие работы. Но это выглядит не слишком-то многообещающе. Пока одни только глины, щебни, пески, речные наносы и выветрившиеся породы. Мы еще на глубине восемьсот метров и признаков нефтяных залежей или богатых жил не обнаружили. Спросите, когда мы добуримся до третичных красных песчаников. На это уйдет год, а там посмотрим. Настоящая добыча всегда дело трудоемкое и сложное… Вы опасаетесь, что мы доберемся до поселка Туррис Тамаллени? Прежде чем дойдет до этого, ваши исследования будут закончены. Если вообще до этого дойдет… Кстати, вас могли бы заинтересовать старые арабские рудники, которые мы открыли. Предполагаю, девятое столетие, но, похоже, разрабатывали их и в более глубокой древности, возможно, это рудники пунического периода. Не хотите приехать посмотреть? У вас ведь богатый опыт. Лежат они почти на поверхности, это были золотые времена горнорудной промышленности. Сегодня с этим покончено. Во всем мире добыча становится все дороже и дороже, приходится забираться на большие глубины.

– Фосфаты вы, конечно, будете грести экскаваторами? – спросила она с иронией.

Он кивнул.

– Да, вероятно, тут уж ничего не поделаешь. «Компани де фосфатс» добывает ежегодно три миллиона тонн, но это еще не предел. Но ваш Туррис Тамаллени стоит не на фосфатах.

При случае побываю у вас, это может быть интересно. Заодно посмотрю на ваши геологические карты… Не мечтаете о возвращении домой? Не надоело вам все это? – спросила она вдруг без всякой связи и стала вытирать лицо бумажной гигиенической салфеткой.

Он вздохнул.

– Конечно, да. Вы же знаете, что да – как и любой. – Он хотел бы собраться и бежать отсюда, но сказать ей об этом не мог. Не мог сказать о том, что больше всего занимало его мысли.

– Здесь нелегко, особенно когда человек имеет семью, но мы ведь одиноки… – улыбнулась она. – Тут я спокойна, домой меня пока что не тянет. Все осталось так далеко… – махнула она рукой в сторону моря. – И это хорошо. Человеку о многих вещах лучше не думать. – И снова спряталась за темными очками.

Солнце все еще слепило и обжигало, но вряд ли причина была только в этом.

– Например? – спросил он тихо, сосредоточенно глядя на дорогу, погруженную в волнистый, как вода, дрожащий от зноя воздух. Чтобы не коснуться ее взглядом, не вспугнуть ее.

Есть такие мгновения. Минуты доверия. Уж он-то научился их распознавать. Неудержимо забьют фонтаны. Извержения сердца, трещины души.

– Пожалуй, я сама испортила себе жизнь, заплатила больше, чем имела. Но здесь не чувствуешь это так остро. Пересыпаешь золотой песок, откапываешь свои клады, а над тобой вечно светит солнце. Это солнце… – Она глубоко вздохнула, подняв лицо к небу. – Но все это только на поверхности, понимаете? А внутри… – Она беспомощно сложила руки на коленях. – Когда-то я думала, что все можно соединить, все удержать, но это не так, теперь я понимаю. Вы не можете быть сразу в двух местах – здесь и там. Вам это, должно быть, тоже известно, я не ошибаюсь? – Он почувствовал ее взгляд на своем лице. Задумчивый и изучающий. – Вы никогда не были женаты?

– Никогда.

– Мудрый мужчина. Я дважды выходила замуж, и каждый раз это кончалось одинаково. Как в старых анекдотах. Приезжает муж ночью из командировки, ищет пижаму и находит в ней чужого мужчину. В моем случае это была ночная рубашка, но от этого было ничуть не смешнее.

Тишина.

Монотонный шум мотора, дуновение ветра.

– Время бежит, и уже нет желания пытать судьбу в третий раз. Становишься рассудительной и теряешь смелость. Хочется сохранить хотя бы остатки уверенности, поэтому живешь так, чтобы уж нечего было терять. Но это не жизнь, это просто какой-то период полураспада. Будущего нет, одно только настоящее. Тоскуешь о том, что потеряла, и боишься того, что имеешь. И вот теперь у меня остались только развалины Карфагена, это работа лет на десять, а потом – посмотрим, как вы сказали.

– Но, Генричка… – сказал он успокаивающе. Он убрал руку с руля и осторожно накрыл ее ладони, сложенные на коленях.

– Я знаю, знаю! Извините, что говорю об этом. Ирифи вызывает у меня депрессию. С самого утра я ни на что не гожусь. Сначала мне пришло в голову, что я совсем одна, затерялась в чужом мире, – бросилась вас искать и не могла найти. Обежала порт, зашла на базар, а потом на пляж… Где же вы на самом деле пропадали до обеда? Ведь самолет улетает совсем рано? – и внимательный взгляд следователя.

– Масса дел, в Габесе у меня всегда масса дел, – вздохнул он притворно. – Заказать запчасти, ремонт машинного парка… и продовольствие для сорока человек тоже не пустяк. Потом я на минуту прилег отдохнуть…

– Не лгите, доктор! – сказала она резко. – Я видела вас, когда вы шли мимо пляжа. Не успела я дойти до отеля, как вы уже спали как убитый. Что с вами случилось? Только не выдумывайте, что проводили время в веселом квартале, все равно не поверю! Вы и теперь как выжатый лимон, только гляньте на себя! – И она наклонила зеркало заднего вида так, чтобы он мог посмотреться.

– Ничего особенного, коллега… – Он уже не называл ее по имени. – Просто масса работы, тяжелый день. Дует этот проклятый ирифи, давление падает все ниже, а это действует мне на нервы. Не привык к таким резким скачкам. Лучше всего поспать…

– Как хотите… Но вспомните, что исповедь изобретена две тысячи лет назад и покуда это самое лучшее лекарство для перегруженной совести. Мне вот уже полегчало. Можете тоже исповедаться, можете даже говорить правду. Всю правду. Нас не связывают никакие обязательства и расчеты. Через минуту расстанемся и бог знает когда увидимся… притом вы всегда сможете избежать встречи со мной.

– Как раз этого я бы не хотел, я хочу как можно скорее вновь вас увидеть. Но теперь для исповеди нет времени: через минуту мы будем на базе, и я объясню вам, как добираться дальше. От нас до оазиса Тамезрет приблизительно двадцать километров. Держите все время на восток, компас надежный. Через десять километров увидите нефтепровод и вдалеке пальмовые рощи. Там начинается оазис. От Тамезрета до Матматы нормальная дорога, а от Матматы – шоссе. До Мединина оттуда приблизительно шестьдесят километров, – он посмотрел на часы, – к вечеру доберетесь.

– Не беспокойтесь, я уже туда когда-то ездила. – Она потрогала щеку. – Снова начинает побаливать, это меня подгонит.

– Это все из-за проклятого ветра, но Шольц, конечно, вам поможет, положитесь на него.

– Надеюсь на это, – вздохнула она. – Как раз теперь мне некогда ездить по докторам. Мы открыли прекрасные мозаичные полы. Пока я не совсем уверена, римские они или пунические. Мне нужно как можно скорее провести консервацию. В качестве шпаклевки использовалось какое-то вяжущее вещество, но оно уже совсем не держит – это указывает на то, что не применяли обычную римскую технику. Как только укрепим, можете на них поставить буровую вышку.

– Вы страшно любезны, пани доктор, – сказал он без тени улыбки и поцеловал ей. руку. Рука беспомощно замерла в его ладони. Он ощутил только слабое пожатие. На мгновение их взгляды встретились.

– Я видела здесь уже много мозаик. Виргилий и две его музы, баптистерий позднего римского периода… Настоящий бассейн, составляющий единое художественное целое с мозаичным полом. Его пронизывает влияние трех культур. Египетской, римской и христианской. Но то, что нам удалось открыть теперь.

Вдалеке, возле складки местности – а может, это был уже бархан, – виднелся палаточный лагерь. Удобные двойные палатки для европейцев и высокие островерхие шатры тунисских рабочих. В центре, как символ жизни, пузатая печь для выпечки хлеба. Разбивка лагеря всегда начинается с такой вот печи. Остальные продукты привозят из ближайшего поселка или покупают у кочевников. База Бир-Резене располагалась около тысячелетнего колодца того же названия, на перекрестке караванных путей, ведущих к Кебили и Доузу. Путь до Кебили шел на запад через Джаридские солончаки и Таузар, а дорога через Доуз продолжалась до оазиса Фегоасси, последнего на юге поселения у порога Великого Восточного Эрга. Дальше уже ничего не было, только ПЕСОК, ПЕСОК, СМЕРТЬ и снова ПЕСОК.

– Минуточку! Постойте же, Генрика! – закричал он испуганно, когда, высадив его у первых палаток, машина снова тронулась.

Она нажала на тормоз и выглянула.

– Самое-то главное… – Он пошарил в заднем кармане брюк и подал ей письмо. – Конечно, ничего бы не случилось, но мне нужно еще кое о чем договориться с Шольцем, так что передайте ему.

– Конечно. Завтра утром я остановлюсь у вас.

– Наверное, в это время я буду уже в поле, мы встаем рано. О машине не беспокойтесь, вернете при случае. Оставьте только записку, как у вас все устроится. Буду о вас думать, – сказал он серьезно. Она не ответила. Только испытующе глянула на него, подняла руку в знак приветствия и включила скорость. Еще минуту она видела в зеркале заднего вида, как он стоит неподвижно и смотрит ей вслед. Потом повернула на северо-восток, и он исчез за облаком красноватой пыли.

Она устроилась поудобнее, лицо ее сразу обмякло. Одна. Теперь ей не нужно больше быть очаровательной женщиной или опытным специалистом. Она слегка прибавила газу, машина набрала скорость. Наедине с собой, со своим внутренним миром, с тем, что и самой не до конца понятно. Ни пустыня, ни выжженный растрескавшийся Эрг уже давно не пугали ее. Она любила эти минуты одиночества, бесконечного простора, убегающей вдаль дороги. В такие минуты ее переполняло чувство покоя и облегчения. Ни о чем не жалеть, ни о чем не мечтать. Что такое ее незначительные проблемы перед лицом этих вечных просторов…

На мгновение она задумалась о том, не была ли слишком доверчива, не следовало ли держаться сдержаннее. Слишком большая откровенность может показаться неприятной. Ей ведь не двадцать лет, чтобы вести себя как неопытная девушка. Но она тут же выбросила эти мысли из головы. Бог его знает, понял ли что-нибудь из того, о чем она говорила, коллега Винтер, этот старый холостяк? А что у него у самого за тайна? Или нет никакой?

Чем старше человек, тем все для него труднее. Взаимопонимание, сближение… А тут еще разум. Разум – самый большой враг. Как только начнешь размышлять… Но даже и об этом не хотелось думать. Она предоставила мыслям течь свободно, перескакивать с одного на другое. Мотор монотонно тарахтел. Жар раскаленной земли и пыль пустыни. Чувствуешь, как оседает она на губах, как хрустит на зубах и вызывает во рту сладковатый привкус.

Этот привкус вдруг напомнил ей давнее прошлое, тот день, когда она убежала из Гданьска. Тогда она возвращалась домой после первой полугодовой экспедиции в Египте. Как она тогда была восхитительно молода и восторженна. Муж работал конструктором на гданьской верфи, и со дня бракосочетания они жили в небольшом домике, оставшемся ему от родителей. В Варшаву она прилетела поздно вечером, скорый поезд привез ее в Гданьск около часу ночи. Она нарочно не написала, когда приедет. Работы закончились на неделю раньше, ей хотелось удивить Ежи. Такси так поздно поймать не удалось, и она тащилась домой почти целый час с огромным чемоданом. Но тогда это для нее были пустяки. Она была полна энергии и упоения собой после успешно завершенной работы. Ее первый большой успех. Кое-что она значит, кое-чего добилась, а теперь не может дождаться, когда снова увидит знакомый дом, свой и Ежи родной дом. Его удивленное и восторженное лицо.

Она тащилась безлюдными ночными улицами и громко смеялась. Преподнесет ему великолепный сюрприз. Бесшумно отперла дверь, оставила чемодан в прихожей и прокралась в темную спальню. Хотела юркнуть на свое место, чтобы нежно разбудить его. Явиться прямо из сновидения.

Только ее место в постели было занято!

В испуге она включила свет…

А потом летела, как сумасшедшая, на чердак, чтобы взять еще один большой чемодан и побросать в него обломки семейного счастья. Именно там она и ощутила впервые этот особенный сладковатый привкус, шедший от годами оседавшей пыли, взбаламученной ее отчаянием. Привкус крушения и пустоты, обжигающего зноя и бесконечного одиночества.

Она нажала на тормоз. Алжирский нефтепровод, пересекающий Сахару. От горизонта до горизонта тянулась бесконечная стальная змея. Где-то она потеряла дорогу, теперь надо искать переезд. С минуту она соображала, глядя на компас, надо ли двигаться вдоль нефтепровода к северу или к югу, потом повернула на юг. Примерно через пять километров она увидела эстакаду и вдали прямые стволы финиковых пальм.

Она вздохнула с облегчением – но не потому, что нашла дорогу, а потому, что страшная полоса потерь ушла из ее жизни и больше не вернется. Занесена барханами времени, засыпана песком. Остался только привкус пыли. Через двадцать минут она уже въезжала в пальмовую рощу. Она давно разлюбила оазисы. Осколки древнего рая – и современный отель с бассейном, полным галдящих туристов. Они как раз только что приехали. Перегретые моторы автобусов еще выдыхали горячие волны запаха солярки. Мир изменился, нет больше ничего недоступного. Когда– нибудь здесь пройдет прямая туристская магистраль поперек Сахары до самого Кейптауна. Бог его знает, станет ли от этого кому-нибудь лучше – скорее всего, никому.

Она миновала Тамезрет, проехала через Матмату и потом на скорости девяносто километров в час помчалась к Меденину. Ей пришло в голову, что худшую часть жизни она уже прожила. Все разочарования и ошибки молодости, угрызения совести и неопределенность. Второе супружество оказалось столь же неудачным, как и первое. Но оно не длилось так долго, видимо, она была уже научена горьким опытом. Сегодня она понимает, что это была лишь попытка преодолеть отчаяние после первой неудачи. Отчаянная попытка убедить себя, что ничего еще не потеряно, ничего не случилось, еще не поздно снова создать семью. Но ничего из этого не вышло, хотя теперь она вела себя умнее. Не возвращалась домой неожиданно и не входила в темную спальню, не включив предварительно свет.

После полутора лет она сама поставила диагноз своему супружеству и операцию провела так быстро и энергично, что до сих пор у нее иногда пробегает мороз по коже при мысли, не поступила ли она тогда опрометчиво, не уничтожила ли этой стремительностью и решительностью все свои надежды. Вероятно, можно было найти другой вариант, но теперь уже ничего не изменишь. Пустыня сделала свое дело. Прошлое погребено под ее песками. Только тени прошлого не могла пустыня развеять, задуть, засыпать, скрыть под барханами. Тени всегда остаются на поверхности, как мертвые отражения живых. Это она теперь знает…

Она отняла руку от руля, нащупала носовой платок и попыталась стереть со лба и щек тончайшую розовую пыль. На что она будет похожа, когда доберется до Меденина!

Варшавская сирена.

Так называл ее доктор Винтер. Она знает, ей передавали. Что за невозможный человек!

Стало резко холодать.

Он набросил на плечи свитер, вышел из палатки. Все палатки были на одно лицо и обставлены одинаково: кушетка, стол, стулья и шкаф. Рукомойник и ведро для воды. Любители удобств сооружали душ из продырявленной канистры. В двух больших палатках размещалась общая столовая. Лаборатории тоже в палатках. И все же база создавала какое-то подобие присутствия цивилизации в этой пустыне. Здесь можно было работать и отдыхать.

Тысячелетний колодец Бир-Резене вычистили, углубили, а метрах в двадцати от него пробурили еще тридцатиметровую скважину, которая одна могла обеспечить базу водой. С водой здесь вообще было неплохо. Она находилась метрах в тридцати– пятидесяти под почвенным покровом, проникая по трещинам из третичных и мезозойских отложений. Это имело чрезвычайное значение, особенно при бурении с промывкой, когда к бурильному станку постоянно должна подаваться вода.

Старый колодец в центре оазиса, несколько пальм и колючий кустарник маки – вот и все, что напоминало здесь о прошлом. Новый мир проник сюда, прочно обосновался, и барханы пустыни его не пугали.

С правой стороны базы располагался машинный парк: автомобили, движок, вырабатывающий электроэнергию, детали буровых вышек и на бетонной площадке – вертолет. По левую сторону был лагерь тунисских рабочих, жителей окрестных оазисов, которых геологическая разведка приобщила к миру новых невиданных возможностей. Приличная зарплата и перспектива постоянной работы не менее чем на два года – здесь, на краю пустыни, такое встречалось не часто. Многие жители впервые получили постоянную работу.

Невидимый в темноте муэдзин козлиным голосом тянул вечернюю молитву; голос, извергнутый из глубин человеческого сердца, вибрировал в пространстве и таял в ночи. Сумерки здесь были кратки, ночь наступила прежде, чем отзвучали последние стихи молитвы.

– Доктор Винтер, вы сегодня будете ужинать? – донесся из столовой ворчливый голос геофизика Дутарте, с которым он делил столик. – Филоген жарит цыплят.

Блюда из птицы вносили желанное разнообразие в их меню, сплошь почти состоящее из баранины и козьего мяса. Однако сегодня и цыпленок не пробудит в нем аппетита. И все равно, подумал он, надо взять себя в руки, держаться как обычно, если он не хочет возбудить подозрения у коллег. И ни в коем случае нельзя избегать общества. Надо хоть несколько минут посидеть в столовой, каким бы усталым он себя ни чувствовал.

Голос муэдзина затих, угас в пустыне. На небосклоне появилась огромная, землисто-красная луна. Ночь озарилась, но это не была еще присущая ей обычно окраска. Настоящий свет будет позже, когда серебряное берберское блюдо, начищенное и отполированное, поднимется выше. Луна – вечный кочевник пустынных горизонтов.

– Уже бегу, – крикнул он Дутарте и побрел к столовой. Но мысленно он был в Меденине, пытаясь представить себе выражение лица доктора Шольца. Теперь уже письмо у него, теперь жизнь Тиссо в его руках. Тайна перестала быть тайной. Не сделал ли он ошибку? Не лучше ли было выждать, как советовал Двокат? Его терзали сомнения. Если Шольц выедет ночью, утром он будет в Тунисе, в посольстве. И с этого момента он, Винтер, утратит власть над событиями. Он уже не сможет что-либо изменить. Сообщение полетит от посольства к посольству, как искра по бикфордову шнуру, и французы устроят громкий скандал тунисскому правительству – почему-то они недолюбливают друг друга.