Текст книги "Крысиные гонки"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

НОЧНОЙ КОШМАР

 Вовчик спал крепко. Рядом какое-то время шебуршилась Жоржетта, но в конце концов утихомирилась и она. Приучивший себя быстро засыпать на любом неподготовленном и некомфортном ложе, хотя бы и на незастеленном ничем полу, на надувном матрасике в палатке Вовчик чувствовал себя вполне по-домашнему, и быстро уснул.

Снился почему-то Новый Год, совсем давний, из детства. Мама тогда достала для него билет «на ёлку», в какую-то крупную, богатую организацию Мувска. Дома, на швейной машинке сшила маленькому Вовчику из коричневого и жёлтого фетра и байки новогодний костюм – «мишку». Смеясь, нарисовала ему на щеках усы. И вот теперь он, робея от такого большого количества людей, детей, стоял, взявшись за руки с такими же как он «зайчиками» и «снежинками» в одном из кругов хоровода вокруг большой, под потолок огромного актового зала, богато наряженной ёлки; и постоянно оглядывался на ободряюще ему улыбавшуюся, стоявшую у стены, маму.

Потом появился Дед Мороз, тоже в богатой, расшитой золотым галуном атласной шубе, с шёлковой бородой, с густым величественным басом – не чета тем, «уличным» Дедам Морозам, что развозили подарки или выступали в детских садах и на предприятиях попроще.

Затеялась игра, роскошный Дед Мороз позвал поучаствовать «мишек»; и сразу два мальчика в простых коричневых лыжных костюмчиках и с картонными масками медвежат радостно вышли к ёлке; а маленький Вовчик, как не шептала в ухо подошедшая мама «Иди, иди же, поучаствуй – ты же мишка!» так и не решился; так и остался стоять в хороводе…

Вовчик спал, и во сне улыбался, переживая вновь давно прошедшее; и было только немного обидно, что он тогда постеснялся, не вышел; а костюм у него был такой красивый! И приз от Деда Мороза достался тогда одному из тех, вышедших к ёлке мальчиков-мишек…

А потом Вовчика в палатке разбудил какой-то шум на поляне, смутно слышимый через полог палатки. Несколько секунд он поворочался на своём надувном спецназовском матрасике, балансируя между сном и явью, когда шум стал отчётливей: забубнило несколько голосов, из них явно несколько мужских; забубнило невнятно и вроде как угрожающе…

Борясь со сном, Вовчик уже почти проснулся, когда поодаль, у костра, там, где спали девчонки, Вовка, Вадим с семьёй, другие семейные, вдруг отчётливо, громко кто-то не то вскрикнул, не то взвизгнул; тут же женский истошный голос закричал «Помогите!! Помоги-и-ите-е-е!! Мили-иция!!!» – и тут же на поляне грохнул выстрел.

Сон слетел как его и не было; сердце мощным толчком бросило адреналин в кровь; Вовчик, крутанувшись в тесноте палатки, даже не заметив еле отпрыгнувшего в сторону кролика, оказался теперь на коленях лицом напротив входа в палатку, затянутого сеткой на молнии. Он не успел вытаращенными со сна глазами всмотреться в происходящее – на поляне ярко пылал костёр, кто-то бросил в него щедро, не экономя, почти все оставшиеся дрова и хворост; на фоне костра и за костром метались какие-то фигуры,  – и яркие лучи нескольких фонарей как шпаги вспарывали темноту, когда…

Грохнул ещё выстрел!  Злобный мужской голос что-то громко, повелительно закричал; Вовчик разобрал только «… всем лежать!!.» и «… всех кончим, падлы!!!» вперемежку с матерщиной. Тут только он увидел, что у нескольких мужчин, сновавших между лежащими и полувставшими фигурами на траве, в руках ружья.

Переход от сна, в котором была ещё жива мама, был Новый Год и ёлка, к действительности был слишком резок… Лицо искалеченной гопником возле магазина женщины встало мгновенно перед его мысленным взором; лицо в выбитыми зубами; казалось, смотрящими в разные стороны глазами, залитое кровью… Ощущение беспомощности и неотвратимости страшного. Что-то мучительно сжалось у Вовчика в животе, чья-то как будто ледяная рука скомкала в теле все внутренности, сделав затруднённым дыхание; затряслись руки, мгновенно став холодными; зато жар бросился в лицо, так, что на лбу выступила испарина. Трясущимися руками он вцепился в сетку-полог, собираясь не то расстегнуть её, не то просто чтобы не упасть с колен навзничь…

На поляне плачуще-рыдающе закричало несколько женских голосов, кто-то завизжал. Всё происходило очень быстро, Вовчиков мозг успевал только фиксировать происходящее, но не успевал ни осознавать, ни принимать решения, ни отдавать команды на хоть какие-то осознанные действия. Стремительная тень метнулась в свете костра; кажется это был друг Вовка – и тут же один из мужчин коротко и точно ударом приклада опрокинул его… Подскочивший другой ударил с размаху ногой. Девичья фигурка метнулась в сторону кустов – её отшвырнули обратно, к костру; упав навзничь, она приподнялась – выросшая тут же рядом тёмная фигура взмахнула рукой – и в руке коротко взблеснула сталь, короткий вскрик – и девушка упала на траву.

Их, казалось, было много, очень много; они были повсюду; как дьяволы во сне они казались вездесущими – теперь Вовчик увидел, как две фигуры, отчётливо хэкая, бьют кого-то ногами и прикладами у шалаша, где устроилась семья Вадима.

Вовчик оцепенел. И тут… Он отчётливо это видел: женская фигура; полная, не девичья, истошно крича побежала от костра в сторону его палатки; но успела пробежать меньше половины расстояния – стоявший перед костром, чёрный силуэт вскинул ружьё, – грохнул опять выстрел, отчётливо даже на фоне ярко теперь пылавшего костра сверкнула вспышка, – и женская фигура, раскинув руки, полетела лицом в траву… Раздался одновременный вскрик нескольких голосов.

– Беги, беги, Вовчи…к!.. – послышался какой-то дикий крик Вовки, резко оборвавшийся.

Мозг был в оцепенении, но какие-то древние, пещерные инстинкты самоспасения теперь сработали почти мгновенно: Вовчик крутанулся на коленях на 180 градусов, в руке как сам собой оказался клинок; одним движением от верха до низа он вспорол заднюю стенку-полог палатки; и рыбкой, как прыгая с тумбочки в воду бассейна, нырнул в образовавшийся прорез… Кувыркнулся; хрустнули ветки, и что-то больно царапнуло ухо и щёку, но он уже нёсся в темноту; подгоняемый первобытным ужасом; как грибник, провалившийся в берлогу к медведю; как кошка, ошпаренная кипятком; как голый ребёнок, преследуемый роем разъярённых пчёл…

Он нёсся вглубь леса, чуть огибая поляну; ему казалось что только там, в лесной тьме, вдали от ярко пылающего костра и творящейся возле него жути, он будет в безопасности; и он бежал, спотыкаясь, босиком, почти наощупь и наугад; спотыкаясь и падая, едва успевая вытянутыми вперёд руками отстранять несущиеся навстречу ветки и сучья.

Он упал, и больно ударился коленом. Невольно вскрикнул, сжав ушибленное место ладонями. Из груди с хрипом рвалось подожжённое ужасом дыхание. Десяток секунд он пытался, не двигаясь с места, продышаться. Для чего? Конечно, для того чтобы бежать дальше, дальше, ещё дальше; как можно дальше от того ужаса, который он испытал на поляне, когда на его глазах (в этом не было сомнений) только что убили женщину. Не избили, не искалечили – на этот раз всё было предельно ясно: её убили. Выстрелом в спину.

Он вскочил, чтобы бежать дальше.

Но адреналин в крови уже был сожжён бешеной безоглядной гонкой вслепую через ночной лес. Мучительно болело колено, саднили исколотые босые ступни и исхлёстанные ветками предплечья.

Он ещё тяжело дышал, но дыхание уже восстанавливалось. И тут включился мозг. Пришло понимание: там, на поляне, остался друг Вовка. Это же он кричал «– Беги!..» Остался Вадим с семьёй. Остались девчонки. Да, те, что смеялись над ним; и ни в грош, судя по всему его, не ставили. Витька. Ещё те… пассажиры. И теперь… теперь они там. Во власти этих тёмных фигур, вооружённых; которые только что кого-то убили. И ещё убьют?? Ну конечно. Конечно же убьют! Убьют!!

Он застонал от внезапно пронзившей его душевной боли и ощущения бессилия. Застонал, поняв, что сейчас их там… убивают?? Укусил себя за тыльную сторону ладони, озираясь. Тёмный, чёрный, беспросветный лес. Как-то резко стало холодно, он зябко передёрнул плечами под тонкой футболкой, переступил с ноги на ногу. Кажется, поляна там… Бежать отсюда?.. Туда? Оттуда?? Лес… Сзади хрустнула ветка, он не обратил внимания. Что же делать?? Вовка там!.. Девчонки… А вдруг их уже убили??

Он постарался задержать дыхание, прислушиваясь; и теперь вдруг отчётливо почувствовал, не услышал, а именно почувствовал, что за спиной кто-то есть!..

Он попытался резко обернуться, но кто-то сильный ударом в спину сшиб его на землю; и тут же упал сверху, придавил коленом, схватил за волосы – рука соскользнула с короткой стрижки; схватил за лоб, больно выгибая назад голову. Мгновение – и Вовчик почувствовал прикосновение холодной стали к шее…

* * *

Владимир лежал на траве; лицом вниз, кисти рук его были туго связаны за спиной, и уже занемели. Болела голова, путались мысли; собственно, и мыслей-то не было – так, одно восприятие без переработки… По голове сильно ударили, да, по голове ударили сильно… Он попытался приподнять голову, и тут же вновь ткнулся лицом в душно пахнувшую траву – в голове закружилось, перед глазами замелькали какие-то разноцветные искорки; лишь огромным усилием воли он удержался от того, чтобы не потерять сознание вновь. А ведь терял. Да. После удара в голову всё просто выключилось, весь цвет-звук-восприятие; и вот, сейчас только стал оживать, – а руки за спиной, и уже не чувствуются почти…

Голова-то как трещит, а… А ну-ка пальцами хотя подвигать, подвигать… вроде двигаются. А предплечьями?.. ох ты чёрт! – он чуть не вскрикнул от боли. Нет, это не надо. Не надо обращать на себя внимания. Не ко времени.

Как-то всё нелепо получилось. Глупо совершенно.

Он уснул, и снилось что-то приятное; и даже, кажется, нечто эротическое, потому что…

А потом проснулся – резко, толчком, – а на поляне чужие! Он сначала спросонья не мог понять – кто такие, зачем?.. Кто-то что-то угрожающе говорил, слов он сначала не разобрал… А потом этот, худой, ударил в лицо поднявшуюся девушку – Ольгу, кажется? – и сразу кто-то из женщин громко закричал «Помогите-помогите, милиция!!!» – и тут же выстрел.

И стало ясно что это не во сне, что случилось нечто страшное, совсем даже взаправдашнее; и, увидев в руках у худого мужика не то автомат, не то штурмовую винтовку, – нечто с примкнутым магазином, он понял, что это очень-очень серьёзно; что это близко не то даже, что драка с гопниками в кинозале, тут… совсем серьёзно!

Он несколько секунд выжидал, весь напружинившись; и даже некогда вновь было пожалеть об отсутствии короткоствола; он понимал, что тут второй попытки не будет; и в то же время надо сразу, надо – быстро, иначе…

А в это время худой, какой-то весь мосластый, нескладный мужик с оружием, похожим на автомат, в туристской штормовке-энцифалитке, каркающим зловещим голосом закричал:

– А ну!!. Всем лежать! Лежать всем, всем; головы не поднимать, а то замочим всех!.. – и продолжил «многоэтажно», с какими-то такими поворотцами, каких Владимир раньше и не слышал никогда.

А несколько человек, наверное, его подручных, метались по поляне, били ногами и палками поднимающихся. Не у всех были ружья, да, не у всех; у некоторых были большие палки; а автомат был только у мосластого; и Владимир сосредоточил всё внимание именно на нём, что-то подсказывало ему, что он тут главный; и, когда тот, не целясь, чисто чтоб припугнуть, выстрелил снова поверх голов – Владимир, пружинисто оттолкнувшись, рванулся к нему с расчётом успеть пока тот не опустил ствол, – пройти в ноги, дёрнуть, вырвать у падающего автомат, – и дальше, уходя в сторону перекатом – этих, этих, валить их…

Но свалили его самого; он не успел даже добраться до мосластого с автоматом, – чем-то ударили сбоку в голову, и тут же другой подскочил, ударил ногой… это он уже плохо помнил.

Только что когда его лупили ногами, и даже, кажется, фонарём; а он вертелся на траве, закрывая предплечьями голову; и снова ударил выстрел, – и хором с «Ах!!!» истошно закричали женские голоса, он, сообразив сквозь удары и боль, что Вовчик-то в палатке; а палатка на краю поляны, далеко от костра; а Вовчик чего доброго, влезет в свалку, как тогда, в кинозале; а это сейчас, ясно, без вариантов; и он закричал изо всех сил:

– Беги, беги, Вовчик!.. – только закончить не успел; в голову ударили так сильно, что он на мгновение вырубился; а когда снова вынырнул в реальность, в спину кто-то сильно придавил коленом, и кто-то крутил кисти, стягивая их чем-то режущим – не то шпагатом, не то проволокой.

* * *

Удачно так получилось, что они прошли на поляну и даже успели осмотреться до «начала», и ни одна падла не проснулась, и даже этот муд.к Башка в этот раз не нашумел как обычно.

Смутило немного, что народу было много; но, когда увидели, что в основном это бабы – даже не бабы, а молодые симпатичные девки, то появился даже азарт. Шапа, старый товарищ по колонии, наклонился над спящими рядком на застеленном плащами лапнике девками; потом поднял голову, и, ухмыляясь, демонстративно облизнулся, показывая, что товар – сладкий!..

Шапа раньше не был в «команде» Калины; это было его первое дело после того, как Калина нашёл его по старым, ещё времён заключения, адресам – в одной из затруханных деревенек Мувского района, где тот влачил жалкую полунищую жизнь, живя почти что одним натуральным хозяйством и дарами леса, подрабатывая то вскопкой огорода, то рубкой дров дачникам или таким же как он, но имеющим доход деревенским. Почти не пил, – это Калина сразу принял за плюс. Алкашей ему ещё в команде недоставало!

Увидев старого товарища по зэ-ка, да ещё нормально упакованного: хорошая, крепкая куртка, фирменная, судя по всему; байковая рубашка, джинсы с набедренными карманами, хорошие туристские ботинки; видно, что дорогие; демонстративно выпущенная поверх ворота нетонкая голда жёлтого металла, – всё свидетельствовало, что бывший подельник преуспевает; – Шапа не стал кочевряжиться и сразу принял предложение «вступить в команду», даже особо и не расспрашивая, что за команда, и чем они будут заниматься. Ясно было только, что старый товарищ обещает разнообразную жратву от пуза, хорошую одёжку и возможность больше не горбатиться за кусок хлеба. А что будет нужно для этого делать…

Шапа не заблуждался на этот счёт, он и сам подумывал давно, а не заняться ли прежними делами, – да нет, не прежними, квартирные кражи и развод лохов на бабки, – это было хорошо раньше, и в Мувске; а сейчас, после отсидки, когда ни в Мувск, ни даже в Оршанск путь был заказан – любая проверка документов – и ты снова в обезьяннике; а дальше, говорят, Новая Администрация с сидельцами не чичкалась; сейчас нужно было что-то новое. Крутое, большое, с прицелом на будущее; и останавливало только отсутствие компании – не с деревенскими же бичами мутить новое, опасное дело? При чём и какое дело? Из города доходили смутные слухи о новых временах, о начавшемся беспределе, – а по телеку и по радио было всё совсем по другому – типа «Новая Администрация наводит порядок, спад преступности, жёсткие меры» и всё такое, – очень не хотелось на себе прочувствовать, что это такое, эти новые «жёсткие меры».

 Шапа и после старых-то мер было принял решение начать новую жизнь, «честно трудиться» и больше за колючку ни ногой! – но что делать, что делать, жизнь опять круто менялась; и выживать стало не то что трудно, а вообще невозможно; жрать стало совсем почти нечего, курить тоже; Шапа с ужасом думал о будущей зиме, вернее – старался не думать, – а тут и старый товарищ Калина нарисовался, с которым кентовались на зоне; и весь прикинутый, и намёками-намёками, а потом и открытым текстом: что давай, Шапа, хватит дома геморрой отращивать, айда в команду!

А что в «команде» – то делать?.. Шапа не то чтобы поинтересовался, но Калина и сам, сначала намёками, потом открытым текстом: а бомбить тех, кто с города в сёла переселяется. Сейчас поветрие такое пошло: с городов все начинают драпать в сёла. На подножный корм, значит. Новая такая, значит, правительственная политика. А которые драпают – они с собой всё самое ценное-компактное с собой и тащат. Рыжьё, брюлики, валюту. Вот тут мы их и… смекаешь?

Оказалось, сам Калина со своей «командой» этим промышляет уже второй год. В прошлом сезоне только раскачивались; зиму переждали в одной из деревень, впроголодь, надо признаться; зато в этом году, как горожане ломанулись массово, дело сразу пошло на лад. Главное, всё делать грамотно, с оглядкой, зря не подставляться; ходы продумывать, чуть-что – в норку! А Администрации теперь не до мелких уголовных шалостей на переферии, они в городах-то порядок поддерживаю еле-еле; да с местными властями бодаются – самое наше время!

Калина демонстративно пожамкал пальцами цепуру на жилистой шее, продемонстрировал жёлтого же металла массивную гайку на безымянном пальце руки, украшенной незатейлевой зоновской татуировкой. Намекнул, что есть оружие. Рассказал, что сейчас терпилы и жаловаться-то никуда не рискуют – нЕкуда. Что, Мувский УВД пришлёт батальон ОМОНа на прочёсывание? Что ты! – у них своих, городских проблем хватает! – в очередной раз повторил Калина.

Да Шапа и сразу был согласен; особенно когда Калина рассказал, чего он «с командой» слупил всего-то с пары легковушек и одного микроавтобуса только на прошлой неделе, – по прежним временам можно было год безбедно жить в глуши, ни в чём себе не отказывая. Да и по нынешним – тоже.

Шапа сразу сообразил, зачем Калина его к себе тянет: «команда» у того была пока небольшая и разношёрстная, в основном – хулиганьё, бакланы уличные. Калина их потом всех и представил:

Ну, Башка – просто тупой олигофрен. Вообще ничего не соображает, пока не опиздюл.шь, гы! Читать даже не умеет, прикинь. Зато здоровый как бык и исполнительный.

Пичуга и Чика – из гопников. Но отжимать мобильники и срывать с прохожих серёжки им уже стало уныло, а Калина завлёк их рассказами о блатной романтике, о «законе» и о «понятиях»; что подняться можно не в пример уличной гопоте, он вот…

Сам Калина – и Шапа это знал лучше его самого, – был на зоне так, мелочью. В авторитетах никогда не числился, даже рядом не ходил: не хватало – тогда, имеется ввиду, не хватало, – бандитского весу и связей; а ходить у авторитета в пристяжи не позволял гонорной характер; так, пока они вместе чалились по статье за кражи, и болтался где-то между «мужиками» и урками, не опускаясь до одних, и имея мало шансов подняться к другим…

Зато теперь… Ооо, теперь, как понял Шапа, Калина решил не упустить свой шанс; «шанец», как он его называл; и спаять свою команду; и стать настоящим авторитетом, – чему способствовала и обстановка в стране, и полученные за время нескольких, пусть и не очень продолжительных отсидок, умение «тереть базар» и «ездить по ушам», – словом, как понял Шапа, Калина косил сейчас в своей «команде» под крутого, чуть ли не под законника; и планы имел большие.

А расколоть его было некому; ну а Шапа, само собой, в авторитете кореша был заинтересован первым делом; и потому молчал, когда Калина по-фраерски ругался матом; коверкал, не зная толком, феню; и вообще разводил рамсы не по делу – это было неважно; важно что для салаг и пришлых это казалось круто и как бы авторитету способствовало.

Собственно, на зоне никто Калину Калиной не называл кроме близких корешей; погоняло у него было Башмак; а «Калина» – это от фамилии: Калинин. Но сейчас Калина настрого запретил и вспоминать его позорную зоновскую кликуху, – Калина, и всё тут! Тем более что и роспись по телу с куполами, крестами и кинжалами вполне у непросвещённых в лагерной живописи нынешних подельников Калининому авторитету способствовала.

Потому он и команду свою увеличивать старался в числе, чтобы со временем на бОльшие дела идти, не только мигрантов шерстить. Что-то туманно говорил Калина об арсеналах, об воинских частях, откуда солдатики разбегаются, – и разбегаются, прикинь, Шапа – с оружием, – и если бы нам бы стволов побольше, мы бы… дальше он свой базар обрывал, давая понять, что планы у него большие; и вообще – держись Калины – не пропадёшь!

Ну и Шапа сразу стал его авторитет поддерживать, всякий раз при случае и без случая рассказывая раскрывшим рот пацанам и Башке о невероятной крутости и везучести своего зоновского друга Калины, суя в строку и перевирая безбожно всевозможные зоновские байки; не забывая приврать и про себя – закадычного Калининого кореша, совместно с которым не одного и не двоих сук на перо поставившего… словом, держитесь Калины, щеглы – и всё у вас будет в шоколаде!

Ну а Нос и Хута – это уже были Шаповы местные знакомые; не бичи, но и не урки, так – бедовавшие холостяки, с радостью принявшие приглашение «влиться в новый коллектив» на гарантированную жрачку и дозированную выпивку. Так что вместе с Шапой «команда» пополнилась сразу на трёх членов, и представляла из себя сейчас грозную (для проезжающих) силу в количестве семи человек при трёх пока стволах: сам Калина был с магазинной гладкоствольной Сайгой; один из пацанов с древней двуствольной курковкой; да корешу Шапе он вручил, отобрав у тупого Башки, что-то там накосячившего при последнем деле, вертикалку ИЖ-27М. Для налёта на банк, или, скажем, воинскую часть маловато, но для того чтобы шерстить проезжавших самое то, а дальше – разживёмся!

Ну и у всех – ножи, кто без ружья – те с дубиной. Нормально, словом.

Вот и тут, первое их совместное дело, было беспроигрышным. Спят, падлы! А баб-то, а баб!! Симпотных, молодых! Пичуга с Чикой аж слюни пустили, готовые прям сразу тащить кого в кусты, но Калина только показал им кулак, со свирепым видом обнажив жёлтые от курева клыки, – и жестом послал их смотреть шалаш чуть с боку поляны, – палатку совсем на отшибе они поначалу совсем не заметили, угасавший костёр давал мало света, а фонари пока что Калина включать запретил.

«Сценарий» он расписал заранее, ещё до того как вышли на поляну – осмотреться, никого не будить; выйдя на поляну – распределиться. Потом напустить шороху, зашугать фраерков городских; кто возбухать начнёт – мочить, но не наглухо, – лишние мокряки ни к чему; нет мокрухи – по нынешним временами за счастье, что ещё жаловаться?..

Так и вышло. Почти.

От первых оплеух бабы начали просыпаться, и, видя над собой стоящих, со стволами или с дубьем, злых – от нетерпения и азарта – мужиков, впадали в ступор; особенно когда слышали шипяще-змеиный голос Калины:

– Лежать! Лежать, не вставать, кошёлки, кому жизнь дорога! Иначе всех перемочим!! Мордой вниз, руки за голову – и лежать, паскуды!!!

Мужиков было всего ничего, и самым опасным показался здоровый бугай, храпящий в шалаше; со своими бабами, надо полагать. Его Чика первым и офигачил черенком от лопаты по черепу, когда Башка рывком выдернул того за ноги из шалаша. Но не вырубил, череп у терпилы оказался крепким; тот начал отбиваться, поначалу со сна и от удара не поняв кто и сколько; рыча и ругаясь; и Чика с Пичугой принялись окучивать его ногами, палкой и прикладом ружья; а Башка еле отбился от трёх осатанелых баб, вдруг накинувшихся на него; и даже Хуте пришлось ему помочь – офигачить чёртову бабу сзади по затылку, – вырубилась.

Шухер поднялся почти сразу, тихо позатыкать всех не удалось, это было ясно; и Калина сам, в нарушение своего же приказа не шуметь, шмальнул из Сайги поверх голов. Это здорово отрезвило принявшихся было орать, вскакивать, звать милицию баб, что было особенно комично в ночном лесу; но не всех. Когда Калина шмальнул второй раз, резкий пацанчик в джинсе вдруг упруго ринулся на него, и явно не обниматься; благо что Шапа был начеку и срубил его ударом приклада сбоку в голову. Тут и Нос насел на него, крутя тому руки шпагатом. А пара мужиков в возрасте рядом со своими тоже не первой свежести супружницами особой прыти не проявляли, что-то ныли только жалобно; а молодой патлатый парень вообще вёл себя образцово: как в кино лежал ничком, с руками на затылке; как любил укладывать оппонентов мувский ОМОН.

Но бабы повели всё же себя непредсказуемо; – хотя кроме тех, у шалаша, больше драться никто не пробовал, но одна попыталась внаглую сбежать, и тогда кто-то, не то Нос, не то Хута резанул ей по лицу, – и это опять же здорово отрезвило всех остальных, прямо ноги у них отнялись; кроме как у одной жирной курицы – та, напротив, что-то истошно крича, ломанулась с поляны. И тогда Калина второй раз нарушил свой же приказ – избегать мокряков; и шмальнул ей навскидку в спину… И вот это уже реально показало остальным, что шутить тут не будут, и что парой синяков или порезом по мордахе тут можно и не обойтись: Калина навёл ствол на них, а с другой стороны Шапа, и Пичуга тоже прицелился, наводя страх; и они, как миленькие, полегли все носом в землю. Только не перестали выть и стонать.

Калина длинно и забористо выругался; и Шапа посмотрел на него неодобрительно: фраерские привычки для серьёзного урки, под которого тот так старательно косил. Стали сгонять и стаскивать всех в кучу у костра, бабы опять выли и ныли; у большинства от слёз потекла косметика, и теперь, в ярком пляшущем свете костра и лучах фонарей, с лицами, искажёнными ужасом и перемазанными потёками туши, они выглядели совсем не так привлекательно, как до этого мирно и уютно спящими. Но Пичуге, Чике и Хуте с Носом было пофиг, они уже кружили вокруг, высматривая, на какую наброситься первой; и только строгие окрики Калины удерживали их от того, чтобы сию же минуту не нарушить чью-нибудь половую неприкосновенность.

Калина-то с Шапой ясно понимали, что отвлекись сейчас «на это», – и, предоставленная сама себе толпа терпил разбежится – всех не остановишь и не перестреляешь; это сейчас их наглядная демонстрация того, что бывает за непослушание, привела в повиновение; а стоит только перегнуть палку – и… много их, за всеми не угонишься.

Но пока терпилы вели себя как положено – то есть ныли, выли, плакали; один мужик всё повторял как заведённый «Юличка-Юличка-Юличка!..» – но что было велено выполняли беспрекословно: сгрудились у костра в кучу, сели на корточки, на пятки, держа руки за головой. Туда же поволокли, бросили рядом связанного парня, пытавшегося дёрнуться на Калину; и мычащего, мотавшего тупо головой здорового мужика из разломанного теперь шалаша, видимо оглушённого; ему на загнутые назад руки Калина сам собственноручно надел наручники.

– Шо у тебя за ментовские приёмы? – попробовал было пошутить вполголоса Шапа; но бывший Башмак, а ныне главарь банды Калина был не расположен шутить, только буркнул бывшему соседу по нарам:

– Зато так быстро не вскочишь, и руки на виду… думаешь, зря нас на пересылках так держали?

– А браслеты-то у тебя откуда? – сбавив тон, поинтересовался Шапа.

– Оттуда же. Откуда и ствол. Кабан какой, еле руки ему загнул, скотина толстая. Иди-ка… Вон. Бля! Проверь, что там за палатка. Чё-то мы её пропустили…

Шапа отправился проверять палатку, на всякий случай взяв ружьё наизготовку. Проходя мимо бабы, сваленной Калиной выстрелом в спину, он заметил, что та ещё живая, елозит брюхом по траве, что-то там бурчит себе под нос; рвёт траву скрюченными пальцами – словом, отходит.

В палатке никого не оказалось; только какая-то пустая коробка да куча шмоток. Шапа прихватил рюкзак и надувной коврик, и тут только, осветив внутренность фонарём, заметил, что задняя стенка у палатки порезана сверху донизу. Ну ясно. Был и убёг.

– Слышь, Калина, там был кто-то, но убежал. А та баба вроде как ещё живая! – доложился он свежеиспечённому главарю банды, притащив барахло в общую кучу.

– Не называй меня Калина при терпилах, я тебе чо говорил?? – прошипел тот, и Шапа точно, вспомнил, как Калина перед делом велел по погонялу его не называть, типа, «его кликуха в ментовской картотеке, и мало ли что!»

Тогда Шапа только хмыкнул на такие явные понты своего кореша; хотя остальные члены банды согласно и уважительно покивали, отдавая дань предусмотрительности главаря; но сейчас тот, видать, вошёл в роль, и настроился стребовать беспрекословного исполнения своих приказаний; ишь, даже ружьё перехватил поудобнее и смотрит недобро… может и замочить, хоть и старого кореша, чисто для авторитету перед салагами, – сообразил Шапа, и среагировал как подобает: кивнул виновато, шепнул, но чтоб рядом стоящий Чика слышал:

– Облажался, звиняй… Шеф.

Вот, это прошло. Калина расслабился, тоже кивнул, соглашаясь, что мол, да, лажанулся ты, но с кем не бывает, – и мотнул башкой на здорового мужика, мычащего, лежащего лицом вниз с загнутыми назад, скованными блестящими браслетами, руками:

– А этот-то… мусор, скорее всего! Ментяра.

– Ну да?? Откуда знаешь?

– Он тута ругался. Как это? Своеобразно. Точно мент. Такие оборотцы только они могут. Очень похоже что мент. Даже наверняка. Может – бывший.

– Они сейчас все бывшие. Грят, Администрация поувольняла всех прежних, теперь новых набирает, так што оне все бывшие. Но это хорошо, хорошо… Посчитаемся, а, Шеф?.. – новое словечко прилипло, и Калина, судя по всему, не имел ничего против.

– Само собой. Он нам всё-всё про себя расскажет, паскуда. Кто-что-почём. И если в натуре мент – то кончина его будет небыстрой… Отойдём…

Они отошли чуть в сторону, чтобы шмонавшие вещи и баб пока на предмет ценностей подельники их не слышали, и вполголоса посовещались.

– Эта… грохнул ты бабу. Мокруха, как бэ… Хотя пока ещё дышит.

– Херня. Не первая, и, даст бог, не последняя. Нужно же было её остановить, не гоняться же за ней по всему лесу. Да, это… Удрал, гришь, кто из палатки?

– Пацан. Смотря по шмотью.

– Ну, пусть. Он толком ничё и видеть не мог. Ближайший пост – на дороге на Оршанск, в десяти кэмэ; даже если он прямиком туда – хрен менты в лес сунутся ночью. Да и вообще – не сунутся. Кончилось ихнее время.

– Чё с этими?

– Ща обшмонаем, повяжем, штоб не разбегались, – и в работу! Ты каких любишь: блондинок, брюнеток, хы?..

– Всяких! Лишь бы помоложе и побольше! – от предвкушения такого развлечения Шапа довольно заржал; с симпатией поглядев на кореша, – пускай бывший Башмак решил стать сначала Калиной, а потом и против «Шефа» не стал возражать, пускай! Пусть будет главным. Шапа не против; главное чтобы и ему что обламывалось сладкого, а тут сладкого – вон, больше десяти человек, на всех хватит, даже на тупого Башку.

– Э, слышь! Пич… ээээ… пацанчик, ты, я смотрю, что себе в карман пихаешь?? – гаркнул вполглаза следящий и за потрошащими вещи подельниками Калина, – Я ведь проверю потом. Ты знаешь что за крысятничество бывает??

– Не. Я это… Всё сюда! – испуганно доложился Пичуга, незаметно доставая из кармана только что заныканные туда золотые серёжки и скидывая их в полиэтиленовый пакет, – Всё сюда!.. Шеф.