Текст книги "Крысиные гонки"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Воспрянув духом от таких мыслей, Владимир положил в настенный сейф лист бумаги с крупной надписью «Я приехал. Сейчас у Вовчика», – и телефон, и адрес Вовчика знали и отец, и сестра.

ВОВЧИК – ПЕЧАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Вовчик был несказанно рад. Он высмотрел его приезд из окна и выбежал встречать как только машина остановилась и Владимир открыл дверцу. Радостные вопли начитанного Вовчика «Барин! Из Америки! То есть из Моршанска!» сменились объятиями и гулкими хлопками по спине ладонями и в грудь кулаком, – причём сам Вовчик от попытки в ответ шарахнуть его в грудь предусмотрительно закрылся вытащенной из багажника шофёром Вовкиной сумкой, – получить в грудь увесистым кулаком друга ему явно не улыбалось.

Три года – не шутка! Сражённый таким явным проявлением дружеских чувств Владимир чуть не прослезился, – он всегда был несмотря на всевозможные победы и общую успешность несколько чувствительным и сентиментальным, – а Вовчик ликовал!

Он давно уже по разным признакам решил для себя что долгожданный БП вот-вот наступит, что наконец-то сбылись его давние ожидания, и, не будем стесняться этого, вожделения: вся старая действительность вот-вот осыпется как высохшая скульптура из мокрого речного песка под порывом урагана; и впереди новая действительность и новая жизнь, в которой он, конечно же, благодаря своей предусмотрительности и знаниям-умениям займёт подобающее ему место, – и место это будет не у чертёжной доски или монитора компьютера со скучными графами финансовой отчётности, а поболе, повыше!..

В ночных мечтах Вовчик видел себя то героем, спасающим прекрасную незнакомку не то из пламени пожара, не то от лавы извергающегося вулкана;  то отважным Бертом Гартом из «Дрожи земли», расстреливающим из крупнокалиберной винтовки каких-то подземных гигантских тварей; то ковбоем, скачущим по бескрайней прерии на быстроногом мустанге и отстреливающимся от настигающих бандитов из огромного блестящего кольта… Впрочем какие вдруг прерии и мустанги? Откуда бы? – он всё же не терял связи с действительностью; – и он вносил коррективы в мечты: вот он уже на мустанге, но не лошади, а в автомобиле, 120-сильном «Мустанге-120» кабриолете с открытым верхом, мчит по бескрайней автостраде типа героя из «Бешеного Макса», так даже лучше – рядом есть место для очаровательной девушки, или даже двух – трёх; ну конечно – две-три оно значительно лучше! и непременно гикающие бандиты, гопники в косухах и с цепями, мчат следом на тюнингованных багги, и печёт солнце, и в умоляющих взорах девушек читается что вся надежда только на него, и управляя бешено одной рукой мчащимся мустангом он с бесподобной меткостью разит гопов из обреза… к чёрту обрез, обрез был в «Бешеном Максе», он – из Калашникова; к чёрту Калашников – из него одной рукой стрелять не получится, – из израильского Узи; разворачивается и косит гопов короткими очередями, и чётко стучат выстрелы, и горячие гильзы сыпятся на головы и в откровенные декольте восхищённых им красоток…

Ему было стыдно и неудобно перед самим собой за эти мечты, и он никогда и никому бы не признался в них, даже и другу Вовке; но мечты были настолько сладостны и настолько диссонировали с окружающей нудной действительностью, с необходимостью ходить в институт и постигать скучные бухгалтерские истины, стоять в очередях за «пайком по карточкам»; видеть, как незамечая, как по пустому месту, скользят по нему на улице взгляды мувских длинноногих красоток… нет, он скорее дал бы отрезать себе правую руку, но не расстался бы с ожиданием и надеждами на «совсем другую жизнь». Впрочем нет, правую руку – нет, как же тогда стрелять из Узи?? И девушкам будет сложно полюбить однорукого.

Правда, не случалось ни кометы, ни астероида, даже пришельцев как в «Шестом районе» или «Войне миров» Спилберга не было; даже «каррингтоновского события», пропажи электричества по всей земле, чего он ждал с нетерпением, тоже не случилось; что уж говорить про зомби-апокалипсис… Оооо, зомби-апокалипсис, – это была бы вкусняшка!

Он просмотрел неоднократно всего Джорджа Ромеро, а что касается «Добро пожаловать в Зомбиленд» вообще был его любимым фильмом, с фрагментов которого начинался его день. Раз за разом он представлял, как по улицам бродят воющие и стонущие живые трупы, готовые растерзать каждого действительно живого; как он отстреливает их из винтовки с крыши наполненного ништяками супермаркета «Гектор» (а рядом обожающе смотрят на него Вика со второго потока и Анжела с третьего курса). Или он в институте, в руках у него отточенный ледоруб-гвоздодёр на длинной рукоятке, а руки защищены кожаными крагами, на лице – стеклянный щиток от брызг завирусованной зомбячьей крови, – всё это, кстати, давно приготовлено, он как-то наткнулся на любимом выживальщицком ресурсе в сети на статью некоего Plombir-а, в которой тот с неподражаемым апломбом и нахальством вещал о мерах по рукопашной борьбе с зомби, как будто сам пережил уже пару зомби-апокалипсисов! – но он кое-что оттуда взял, да, несомненно… Он так это и представлял: знакомый до тошноты институтский коридор, и навстречу выходит сволочь-декан… конечно же, уже зомби, он и сейчас-то… а за ним проректор по учебно-воспитательной работе, тоже… гад и зомби. И староста группы. И… А сзади, за спиной, визжат и молят спасти длинноногие первокурсницы, и вот он, единственная защита и надежда, – и с размаху ледорубом декану между стёклами позолоченных очков, получи, гад! – он валится; и проректору по лысой башке, – ты забыл, гад?.. впрочем, уже неважно, – тоже валится; и староста Ольга Мамонова тоже тянет к нему свои покрытые язвами руки, вылупляет белые без зрачков глаза и мычит… как пропуски ставила – помнишь?? И по башке её, и чёрная кровь сгустками брызжет в щиток на лице, и сзади уже благодарно визжат первокурсницы; а потом домой, разобраться со сволочами-соседями, тоже ледорубом, первокурсниц можно взять с собой…

Тоже всё не случалось. Нет, он был совсем не психом и не наивным, и прекрасно понимал, что если случится – всё будет не так здорово и красиво, ту же зомбячью кровь нужно будет чем-то смывать, а чем, если на станции водоочистки тоже уже весь персонал зомби? Нет, он не зря учился в финансовом ВУЗе, и просчитывать последствия и неочевидные на первый взгляд детали его тоже мало-мальски научили, – тот же любимый «Добро пожаловать в Зомбиленд» коробил повсеместным наличием в зазомбяченых городах электичества, и даже Луна-парк с аттрационами там функционировал… Но пусть не так гладко, но может же быть?? Вот и учёные не отрицают, и в Америке, пишут в интернете, были уже случаи, когда… впрочем, неважно. Да, как ни жалко, но на зомби-вариант БП рассчитывать не приходится! А так здорово было бы, как в «Я – легенда» рассекать на опять же красном «мустанге» по безмолвным, пустым улицам Мувска, и бесплатно «отовариваться» в любом брошенном магазине… Только чтоб вместо собаки рядом была длинноногая красотка; впрочем если ещё и собака – тоже можно!

Но – облом. Зомби не бывает. Во всяком случае «как у Ромеро».

Зато вдруг случился финансовый кризис, плавно переросший в финансовый коллапс. Как так получилось – преподаватели, маститые и казалось бы опытные финансисты, зубры валютных джунглей и бизоны бухучёта, объяснить не могли, да особо и не пытались. Вовчик чётко понял, что вся их опытность и все их знания действенны только в строго определённой, устоявшейся системе отношений; они занимали свою нишу – но чуть вне её, – и они были столь же беспомощны как акула на песке пляжа. Последние недели перед  летними каникулами они ходили с вытянувшимися лицами, точно чувствовали что их финансовой синекуре приходит конец, и вскоре будут цениться совсем другие знания и умения нежели свести годовой отчёт. Поняв это, Вовчик вовсе перестал посещать институт, высказав по телефону позвонившей старосте что в гробу он её видал… и на её возмущённо-угрожающее кудахтанье посоветовал запастись простынёй и белыми тапками.

С закрытием предприятий и каникулами по летнему времени немеряно развелось всяческих молодёжных «неформальных формирований», в народе попросту именуемых гопниками. От подростков до студентов по возрасту. У некоторых даже образовались некие политические программы, как его просветил сосед с верхнего этажа, Хронов Витька, «Харон» по сетевому нику, анархист, как он себя гордо называл. Все они моментально перессорились между собой, и, на фоне повсеместного бездействия полиции, стали представлять реальную угрозу, – всё это Вовчик тоже учитывал. Некоторые из них разительно напоминали ромеровских зомби, но до того чтобы пускать в ход свой ледоруб дело ещё не дошло, хотя газовые баллончики и перцовый «Удар» Вовчик теперь носил с собой даже вынося мусор к мусоропроводу, ну а уж с ножом он не расставался даже в ванной.

Сюрвивалистские сайты сначала ликовали, расписывая в красках «что будет», а потом постепенно стали безлюдеть… Действительность с очередями, веерными отключениями и непонятками с будущим многих настроила теперь уже на серьёзный лад, и люди ушли из интернета в реальную жизнь – как подозревал Вовчик, кто-то куда-то драпал, менял работу и место жительства, переезжали на «загородные базы», на сюрвивалистском слэнге называемые «Джокервиллями», и все, безусловно, запасались… Но толком запасаться уже не получалось: многие магазины закрылись, на продукты сначала ввели нормирование, а вскоре простое распределение по карточкам, но с обязательной отработкой на общественных работах; а в коммерческих магазинах, где по-прежнему было всё включая икру и торты, цены стали ну уж совершенно нереальными. Раньше, раньше думать надо было! – иногда прорывались вопли отчаяния на форумах, а потом и интернет стал гаснуть, выключаясь целыми сегментами. Хорошо ещё что народ в подавляющем большинстве не воспринимал надвигающийся БП как… как БП. «Ну, переживём, бывает, было уже в истории и ещё будет, нечего отчаиваться, вот автобусы уже в центре пустили, а ты талоны на макароны получил? А на молочные? А сколько дают? А где отрабатывать? Не, не смертельно – всё наладится. Вот и по телевизору говорят…»

Конечно, говоря одно, они в действительности и думали, наверное, и уж точно делали совсем другое – из магазинов постепенно исчезли все осветительные автономные приборы – от фонариков до светильников; генераторы стали редкостью и чудовищными по цене; в хозмагах размели свечи… Но соображалки у народа хватало только пока на эти, совсем очевидные вещи; никто не думал о «совсем уж плохом», и Вовчик вполне задёшево скупил на барахолке ещё несколько пар столь же крепких, сколь и страшных на вид рабочих ботинок, спецовки и рукавицы, втаривался сигаретами хотя сам не курил… Таскал, таскал на загородную «базу», и всё выжидал – когда, когда же «будет сигнал» драпать в деревню, в давно оставшийся в наследство от бабки, брошенный и забытый, а теперь регулярно по возможности посещаемый «домик в деревне». Вернее, не «драпать», а «осуществлять драп-бросок», как это именовалось в сюрвивалистской теории.

А сигнала всё небыло и небыло, магазины пусть криво-косо но работали, свет то отключали, то он был целыми неделями, газ был… Даже остановившиеся предприятия некоторые вновь пускали – во всяком случае об этом сообщали по телевизору. По телевизору вообще пошла сплошная благодать и оптимизм: бодрые репортажи « с мест» сменялись музыкальными комедиями, посмотреть – так вся страна, весь мир погрузился в праздник, всё равно что в рождественские недели… Принять волевое решение и совершить драп-бросок в далёкую деревню на краю мувского района, где уже всё было готово к «выживанию» было положительно трудно решиться.

Как сигнал он воспринял происшествие у продовольственного магазина, когда явный гопник избил ногами какую-то толстую тётку – и никто не вмешался. Он проходил мимо, принципиально не считая нужным стоять в диких очередях за пакетом риса или пачкой крупы, – всё это было во-время запасено; но обратил внимание на небольшую толпу зевак, преимущественно женщин, наблюдавшую за чем-то интересным, происходящим у магазина, и несущиеся оттуда вопли. «Опять гопники подрались» подумал он, и внедрился в толпу, – он считал что посмотреть на реальную, не киношную драку всегда интересно и поучительно.

Но там не дрались. Явный гоп с крашеным гребнем на голове бил ногами лежащую пожилую тётку, та только охала уже и стонала, – а люди стояли и смотрели на это как в ступоре. Бил зло, во всю силу. Было это настолько мерзко и страшно, что он не выдержал. Вмешиваться в какие бы то ни было уличные разборки – это было категорически не по-выживальщицки, но он решился: прячась за спиной какой-то тётки и сжимая сразу ставшими потными ладонями два газовых баллончика, Вовчик каким-то не своим голосом вдруг выкрикнул:

– Что же ты это делаешь, гад?? – и тут же пожалел об этом, когда гоп, тут же оставив лежащую и стонущую окровавленную тётку, вдруг вперился взглядом в толпу, явно выискивая крикнувшего. Вовчик обмер, руки и ноги его несмотря на жару похолодели. Он уже мысленно увидел, как озверелый гоп вытащит его сейчас из толпы и, повалив рядом с этой тёткой, так же примется пинать ногами, – и не по-киношному, когда героя бьют-бьют, а он как резиновый, потом встаёт живой и здоровый, – а по-настоящему, когда удар тяжёлым ботинком в лицо – это выбитые зубы, выбитый глаз, порванная щека, а то и тяжёлое сотрясение мозга. Это если один удар… Тётка-то, хотя её больше не били, даже не делала попыток встать, а с тяжёлым клокотанием в горле тяжело дышала, лежала, и сквозь полуприкрытые веки были видны голубоватые белки глаз… Он тут явно не один!! – предельно ясно понял вдруг Вовчик и обмер, зажатые в потных руках баллончики показались смешными детскими игрушками, неспособными остановить кого бы то нибыло; как и находящийся в чехле под рубашкой «Удар», как и отточенный в бритву «Кондрат» – икона ножевиков-самооборонщиков в ножнах-лопухе за поясом штанов… Если бы гоп сейчас потащил его из толпы, он бы, наверное, даже не сопротивлялся; но тот вдруг отвернулся, наклонившись что-то поднял с асфальта – и быстро скрылся в сразу расступившейся толпе. Охая и переговариваясь, толпа стала рассасываться в стороны, лишь пара тёток подошли и наклонились пытаясь помочь лежащей, а та всё так же ни то клокотала, ни то хрипела, и в прорехе порванной кофты и порванного платья была видна большая мягкая грудь с кровавой на ней ссадиной, а глаза были всё так же полуприкрыты, и радужки было не видно, только белки…

Это было настолько страшно и непохоже на виденное в кино, что Вовчик, раньше благоразумно избегавший участия во всяческих уличных потасовках, был потрясён; он плохо спал в эту ночь. Мерзкая сцена – здоровенный, как показалось ему, гоп бьёт ногами лежащую женщину ногами по лицу и в грудь – и никто, никто не то что не заступился, но даже слова против не сказал; это испуганное, потрясённое и в то же время заинтересованное сопение вокруг… И сам он. Тоже. Оказался ни на что не годен кроме как крякнуть «Что же ты делаешь?» – ну точно бабушка у подъезда, осуждающая выносящего мусор мальчика, у которого ветром снесло на дорожку из ведра мятый пакет из-под молока. Он предельно чётко понял, что если бы и его били – никто бы не вписался. И он тоже валялся бы там, на асфальте, так же закатив глаза, и вполне возможно бы умирал… и умер бы, или стал калекой, и никому бы он был не нужен, и мама не навещала бы каждый день в больнице, как когда он лежал в детстве с воспалением лёгких; и никто не приносил бы любимую ряженку и пирожки с рисом, не щупал бы лоб и не спрашивал, что сегодня сказал доктор…

Мама ведь умерла.

Огромное, всепоглощающее чувство одиночества навалилось на него, одиночество и безысходность. Пронзительное понимание того, что то что случилось сегодня с той тёткой, могло и может в любой день случиться и с ним, мгновенно как мокрой тряпкой со старой школьной доски смыло из сознания всех этих Бешеных Максов, Крепких Орешков, Кобр и  Коммандо, легко и с удовольствием выживавших на экране в одиночку. Он почувствовал себя маленьким и беззащитным перед огромным безжалостным миром, и все его «приготовления» и «умения» теперь представлялись не более чем игрой в Фоллаут, – всё это было смешно и понарошку; а вот синеватые белки глаз в щелях век избитой тётки и залитый кровью рот с явно выбитыми зубами – это было всерьёз, это была действительность.

Он заплакал.

С перерывами он плакал всю ту ночь. Ему не жалко было ту тётку, хотя он и сознавал, что если бы он не крикнул, не одёрнул гопника, тот продолжал бы её пинать, и, вполне возможно, запинал бы насмерть. Ему даже не жалко было себя. В числе прочей выживальщицкой литературы он читал и про самураев, про их умение приучить себя к мысли о собственной смерти через ежедневное представление себя уже умершим, – и он пробовал эту практику, он вполне мог допустить свою смерть, и совсем не чувствовал при этом отчаяния как чувствовал его сейчас, – он плакал от одиночества.

«Зачем выживать, если не для кого и не для чего выживать?» – наконец сформулировал он эту выплаканную мысль.

И тогда он понял для себя, что «выжить ради того чтобы только выжить» – это ни о чём.

А на следующий день он поехал на рынок и купил маленького белого декоративного кролика. Совсем маленького, не больше двух кулаков, с тёмными кончиками ушек и тёмным пятном вокруг носика. Зачем он его купил он сам толком не знал. Ему просто нужно было о ком-то заботиться, если некому было заботиться о нём самом.

А потом позвонил со Штатов Вовка и сказал что скоро приедет.

ОБУСТРОЙСТВО

– Ну давай, Вовчик, показывай, как ты живёшь! – отобрав обратно сумку, и отпустив машину, обратился к нему Владимир.

– Да там же, куда ж я… Айда, что стоим. Блин, я страшно рад тебя видеть! А чё у тебя с носом?

– С носом… Машина резко затормозила, я и стукнулся. А вообще у вас тут в Мувске весело… как в Гарлеме накануне Дня Благодарения, хы. Ну, пошли? О, а это что? Только заметил…

Уже было направившись к подъезду он остановился и кивнул на явные следы от пуль около подъездной двери. В самой железной крашеной шаровой краской двери подъезда тоже было несколько аккуратных отверстий с отшелушившимся вокруг них покрытием.

– Это ещё что. Это ж со двора. Ты ещё со стороны Проспекта дом не видел. А внутри – вообще абзац… Да сам сейчас всё увидишь.

– А…

– Так путч ведь был. Установление народной власти. В смысле «новой-народной», антинародной же не бывает; та власть тоже была народная. Айда. Сейчас сам увидишь последствия «почти-мирного» установления.

Они поднялись на четвёртый этаж к квартире Вовчика. Владимир, остановившись, только присвистнул. Дверь в Вовчика квартиру, как принято, металлическая, была разворочена. Как будто гигантской кувалдой ударили в край, вмяв замки и изорвав в лохмотья вокруг стальной лист, отколов значительный кусок стены около, смяв стальную облицовку дверного проёма. Смяв дверь – а потом выдрав её наружу, так что она торчала теперь на лестничную площадку, конечно же, не закрываясь. Крашеные светлой краской стены лестничной клетки также имели следы мощного взрыва, вмявшего вовчикову дверь. Хотя всё было давно и чисто подметено, на площадке не было никакого мусора, последствия взрыва производили сильное впечатление.

– Ни-че-го себе!.. Как это тебе так?.. – только и смог сказать Владимир, а Вовчик же, только махнув рукой «Потом расскажу!», стал открывать дверь… За измятой внешней стальной была ещё одна, тамбуром, старая деревянная, массивная, и взрыв только выбил у неё замки и порвал дермантин, но не сорвал с петель и не расщепил; вот эту-то дверь, немного подшаманив, вставив новые замки и починив подручными средствами косяк, Вовчик и закрывал  теперь снаружи на ключ.

– Не, это не как в Гарлеме, неправ я, это у вас жизнь намного веселее… Во я приехал!

– Что, уже жалеешь что ли?

– Не, ты чё. Я ж домой вернулся. Просто констатирую что хотя одно веселье я пропустил, но всеобщий «праздник», чувствуется, ещё впереди…

– Поучаствуем, Вовк, поучаствуем, куда денемся, хоть издалека, но поглядим на веселье. Ты проходи, проходи. Я сейчас отодвину.

 -Осторожно, за вот эти вот торчащие железины не зацепись. Наклоняйся. Давай сюда сумку.

Они оказались в квартире. Небольшая прихожая была неярко освещена падающим из окна кухни через коридор светом; старые сальные от времени и вытертые обои, вешалка на стене.

– Не, не разувайся. После этого экшна я завязал разуваться, как и делать большую приборку. Всё равно теперь это только временно всё. Но жить можно, ты не опасайся. Я отвечаю. Эта вот, входная дверь, хоть и деревянная, но прочная; я ещё засов-перекладину приспособил – она же внутрь открывается, потому её взрывом только и распахнуло, а не вынесло как внешнюю, так что нормально… Ну а если до взрывчатки дело дойдёт – тут уж, как я убедился, вообще никакая дверь не поможет. Сам видишь.

Пока он говорил, закрывая дверь на здоровенную балку-засов, Владимир огляделся. Всё было как он помнил, как когда тётя Маша, мама Вовчика, была жива. Сам Вовчик, казалось, совсем не изменился: всё та же короткая стрижка, неуверенно-робкая улыбка. Балахонистые светлые штаны с большими карманами на бёдрах, выстиранная бледно-голубая футболка. Перед отъездом Владимира в Штаты он носил только и исключительно камуфло, включая футболку; сейчас видимо что-то изменилось в предпочтениях. Хотя обут в неизменные берцы, – но брюки навыпуск, сразу и не разберёшь. Оп-п…

– Вовчик… Я вроде не пил последние дни; хотя носом и треснулся, но вроде не должно бы у меня быть сотрясения… Мне показалось – там что-то пушистое пробежало?

– А. Это Джордж – в голосе Вовчика прозвучала нежность.

– Белочка?

– Кролик. Декоративный.

– Это хорошо что не белочка, значит мне ещё рано белочек видеть… Что у тебя делает дома декоративный Джордж? Тоже последствие становления Народной Власти?

– Нет, Джордж вне политики. Я его купил. На рынке.

– Вовчик. Давай ты мне расскажи по-порядку, как ты за эти несколько недель, что мы с тобой не общались, дошёл до жизни такой, что у тебя новая власть дверь выносит, а по квартире бегает пушистый Джордж?

Это было ещё «до Джорджа» и до происшествия у продуктового магазина. Когда случился путч, Вовчик был дома. После того как умерла мама он, помимо своей обычной подработки сторожем на стройке и помошником бухгалтера, стал подрабатывать ещё и корректором в издательстве, беря работу на дом. Незадолго перед путчем на стройке платить перестали окончательно. Поругавшись с начальством, и, так и не получив задержанную за три месяца зарплату, сторожа, скооперировавшись, однажды ночью загрузили какому-то частнику из пригорода все стройматериалы, которые ещё оставались на стройке: кирпич, шифер, опалубку, остатки цемента – за наличный расчёт. А после того как смогли продать кому-то и вагончик-бытовку, посчитали что взаиморасчёты с работодателем закончены. У Вовчика осталась только корректура да бухгалтерия нескольких мелких фирмочек, рассчитывавшихся нерегулярно и в основном всякой натурой, благо что недорогими продуктами он затарился на протяжении этих трёх лет вполне достаточно для индивидуального выживания.

Вот и в этот день он сидел на кухне и на стареньком компьютере внимательно вычитывал текст. Текст был длинный, тупой и скучный, но за него платили, и Вовчик внушил себе как обычно, что это и не работа, а тест на волю, усидчивость и внимание. Это удалось, и работа продвигалась споро.

На улице грохнуло и затарахтели выстрелы. Подскочив как ужаленный, он сбросил наушники через которые в процессе работы слушал музыку, и из-за которых раньше не услышал отдалённой стрельбы. Подскочив к окну, он увидел как по проспекту перебежками передвигаются фигуры в камуфляже, с оружием. Увешанные амуницией, всеми этими «разгрузочными желетами» да «разгрузочно-подвесными системами», про которые он до этого не только читал на сайтах, но и даже сам сшил себе что-то подобное на старенькой маминой швейной машинке; они прятались за стенами, влипали в проёмы окон, растекались в нишах домов, и всё целились, целились в что-то, находящееся в другой стороне Проспекта.

«Началось??!» – вихрем пронеслось в голове, – «Опоздал?..»

Он метнулся к телевизору и включил его на полную мощность. Ещё не появилось изображение, как телевизор запинающимся голосом дикторши сказал:

– … просит сохранять спокойствие. Происходящее в городе контролируется, и вскоре ситуация будет… эээ… будет взята под контроль. В город выдвигается дивизия внутренних войск…

Он смотрел в окно: там, куда целились перемещающиеся по проспекту военные, что-то произошло, сквозь речитатив дикторши донеслось рычание мощного мотора; фигурки засуетились и начали палить в том направлении, дробно застучали автоматные очереди, а с той стороны им ответило тоже очередью что-то большое и несравненно более солидное: «тра-та-та-та-та!»; потом прямо напротив окна из прохода между домами выбежал и встал на одно колено человек в камуфляже с гранатомётом на плече, тут же сильно грохнуло, так, что дрогнули отчётливо стёкла, спереди и сзади гранатомётчика фыркнуло пламя, взлетели в воздух бумажки, листья, обрывки, – и в той стороне откуда было «тра-та-та» тяжело грохнуло… «Что же я тут стою, это ж не кино снимают!..» мелькнула мысль в голове у Вовчика, и он ринулся в ванную. Упал там на пол и постарался вжаться под холодный жёсткий надёжный, как казалось, бок ванны… «Вот она какая, война!» мелькнуло в голове. Смотреть «на войну» из окна не появилось теперь ни малейшего желания, стало понятно что с улицы может прилететь что-то жизнелишающее, и очень просто; и потому он принял решение оставаться в ванной. Но стрельба и глухие удары взрывов продолжались так долго, что, наскучив, он всё же сделал две вылазки: затащил в ванную из комнаты спальный мешок, чтобы было не холодно на кафельном полу, прихватив там же и свой «ТЧ», «тревожный чемодан» в виде рюкзака со всем необходимым для выживания на пару суток; и второй раз, вспомнив что в кухне остался включённый комп, несомненная и самая большая дома ценность, и сползал туда на четвереньках, забрал его со стола. Телевизор в это время вещал уже мужественным мужским басом:

– … все, кому дороги демократия и законность. Все здоровые силы общества как один человек поднимутся на защиту от посягательств…

А потом война пришла и непосредственно в квартиру Вовчика. На лестничной площадке затопало, и в железную внешнюю дверь загромыхали чем-то железным же. «Открывай!!» – донеслось с лестничной площадки. Чуть высунувшись из двери ванной, Вовчик обмер, так что, казалось, отнялись ноги. «Я-то тут при чём??» – заполошно подумал он; а в дверь ещё несколько раз ударили чем-то, и послышался, как ему показалось, соседский голос: «Он там, дома должен быть. Вы постучите. Самая удобная позиции и есть, – я сам военный. А у нас на проспект только кухня выходит, никакого обзора!» – и вновь в дверь вдарили, видимо, пинками и прикладами. Вовчик, конечно же, не сделал ни малейшей попытки открыть дверь, он молился выживальщецкому богу, чтобы они ушли, пусть к другой квартире, но вместо этого на площадке гаркнули:

– Тищенко! Давай эту дверь к чертям! Все – вниз!

Поняв, что сейчас случится что-то страшное, Вовчик спрятался обратно в ванную, затворив за собой дверь, и завернувшись в спальный мешок, постарался вдавиться под ванну, и ему это почти удалось… На входе грохнуло так, что несмотря на закрытую дверь в ванную заложило уши, по квартире затопали; кто-то рванул дверь ванной и заглянул, в щель потянуло вонючим дымом, Вовчик опять привычно уже обмер, но на него не обратили никакого внимания; в комнате рывком распахнули окно, и на кухне тоже, причём и там, и там стёкла лопнули; и вскоре из комнаты и кухни послышались оглушительные вблизи очереди – пулемёт и два автомата.

Стрельба продолжалась, как казалось, бесконечно, перемежаясь в перерывах забористым армейским матом. Военные матом, как понял Вовчик, не ругались, они матом разговаривали, при этом прекрасно друг друга понимали. Слушая дробное грохотание пулемёта за стеной, Вовчик с ужасом ждал, что в пулемёт сейчас с проспекта залепят из гранатомёта или пушки, и он тут накроется песцовым хвостом за компанию с военными, причём даже не зная кто это такие и за какие идеалы они строчат сейчас из окна его кухни. Но в пулемёт ничем не залепили; через некоторое время в квартиру опять кто-то забежал, грохоча коваными каблуками по паркету, в комнате последовал краткий диалог, весь сплошь состоявший из нецензурщины, и военные застучали каблуками, уходя из вовчикова дома. Никто из них больше в ванную и не заглянул. Стрельба и взрывы на Проспекте не утихла, она просто переместилась туда, ближе к комплексу Дома Провительства.

От военных осталась сорванная входная дверь, разбитые и растоптанные горшки с цветами, выбитые стёкла и горы стреляных гильз. Мобильник с обеденного стола, впрочем, пропал… Когда Вовчик осмелился наконец выползти из ванной, телевизор на кухне по-прежнему работал, только на этот раз на экране была просто заставка. Как сообщили на следующий день, «здоровые силы общества победили».

Два дня наводил порядок. Через неделю всем, у кого были выбиты стёкла в окнах на проспект, застеклили централизованно – очевидно, чтобы центр выбитыми окнами поменьше напоминал место боевых действий. Насчёт взорванной двери только пожали плечами, – с какой бы, типа, стати? Её с проспекта не видно! – возмущался Вовчик.

– И что теперь с дверью думаешь? – поинтересовался Владимир.

– Ну что думаю. Ничего не думаю. Вот как есть так и будет. Всё равно я тут надолго не задержусь. Всё это не надолго! Как только опять назревать станет…

– А ты перед путчем это «назревание» чего, не чувствовал?

– Не, не чувствовал… – готовя на кухне чай, виновато сообщил Вовчик, – Или, вернее, чувствовал, но… Сигнала как-то не было… Как-то всё казалось что зачем сегодня, лучше завтра или через неделю… Здесь, типа, ещё жить можно… Вот и тянул. Ну а теперь!.. Тем более ты приехал! Вместе мы... Сила! Теперь всё с нуля и по-новой!

«С нуля. По-новой…» На старт новых «крысиных гонок»? Владимир вспомнил, как говорил профессор: «Какого «сигнала о начале» ждут люди? Пожалуй, никто и не почешется пока инструкция не появится в виде гигантского табло в небе, видимого на всех континентах, и непременно со спецэффектами!»

Он огляделся по сторонам. После коттеджа, даже после студенческого кампуса обстановка квартиры у Вовчика поражала бедностью. Чёрт, как же он трудно живёт… Владимир почувствовал укол совести. Сам-то он никогда не думал о таких мелочах как зарабатывание на жизнь, не пил чай из треснутой чашки, предпочитал за чаем крекеры или тосты, а не высушенные бог знает когда самодельные сухарики; у него никогда не было таких выцветших зановесок на окнах, при жалюзи зановески вообще не нужны; лет двадцать не менянные обои… Что же я, сволочь и эгоист, не мог помогать другу? Впрочем, сам-то… Всё за счёт отца, а выступал ещё…