Текст книги "Хитиновый мир (СИ)"

Автор книги: Павел Брыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

22. Гашиш

Инвалидное кресло подкатили ближе и пастор, склонившись над Артёмом, продолжил речь. Голос его источал ядовитое презрение:

– Я чихать хотел на тебя и твои страдания, понятно? Но та, которая решила всё исправить, понимает, чем грозит долгое пребывание детей из нашего мира в их почти преисподней. Ты даже представить не можешь, какие силы призваны, к спасению великомучеников! Но что я вижу? Посмотрите, вот вселенская ирония! – проводником выбран доходяга-сказочник, не умеющий ничего, не научившийся ничему! Без мозгов, мужества и с нулевой интуицией. Как ты, урод, будешь блуждать во вселенных, в неведомых мирах? Тебе же надо попасть в скопище, где собраны самые мерзкие и чёрные души! Где гниют самоубийцы, получившие последний шанс перед тем, как их поднимут на рога. Ты, слизняк, скулящий в прахе, там и часа не проживешь! Мне уже страшно за все это предприятие… У тебя есть шанс всё сделать как надо, чтобы всё исправить. Черные экраны исчезнут, и детские души попадут в рай… Всё уже связано, выбор сделан, и ничего изменить нельзя. Хорошо хоть есть такие, как этот старик, и такие как я. Мы поневоле на твоей стороне и во время блужданий тоже будем помогать… Запомни, ты теперь – экзорцист. К нам иногда пробиваются проклятые души, и мы их изгоняем. Я их изгоняю! Но тебе придётся совершить обратный путь. Ты опустишься почти в преисподнюю, чтобы вызволить оттуда наших мучеников. А для этого необходимо грешить. Изгонять души тех, в тела кого тебе предстоит вселиться – это раз. Находить и убивать праведников – это два. Выполнив предначертанное, вступать на тропу Иуды – это три! Всё, хватит объяснений! Последнее слово!

То, что дальше произошло в доме праведника, напоминало какой-то фарс, буффонаду. Артём из-за боли, унижения, всего, что с ним случилось, был в полуобморочном шоковом состоянии, и не мог связно мыслить. Это как во время пожара люди хватают всякий ненужный им хлам, а необходимые вещи и документы взять забывают, так и Артём…

Он сказал:

– Я хочу покурить.

Пастор кивнул одному из своих людей:

– Дай.

Артём уточнил:

– Вы не поняли. Я хочу покурить гашиш. Никогда не пробовал, а сейчас чего мне терять?

В комнате все стихло.

– Да вы, батенька, как я погляжу, эстет? – после этих слов пастор замер, словно к чему-то прислушивался. – Впрочем, это я зря… Хм, ну надо же! Да ведь сия отрава вам путь сократит наполовину. Помогите ему сделать сигарету – зелье в пальто.

Охранник нагнулся и, пошарив в карманах Артёма, нашел маленький пакетик с коричневой смолой. Другой подопечный пастора взял лежащую у графина пачку папирос, достал одну и начал вытряхивать табак на блюдце.

Старик смотрел на всё это безумие и не мог поверить, неужели это всё не сон? Он сейчас умрет. Его убийца избит, а мучители хозяйничают в его доме. Не так он всё представлял. Во всем этом мало было чистоты и святости. Так может он ошибся?!

Папироса докурена.

Буффонада закончилась, и начался хоррор.

Два человека обхватили Артёма с боков, силой подняли, поставили на ноги и подали нож. Свита пастора подтолкнула проводника к старику.

Раздался крик: «Бей!».

Проводник ударил. Ещё и ещё. Старик прошептал: «Напрасно…». На его губах выступили вспенившиеся кровавые пузыри.

Тело праведника ещё билось в конвульсиях, а проводника уже тащили к двери, продели его голову в петлю, и затянули её на шее.

Мучители отошли назад.

– Ноги подожми! – закричали они. – Ты должен сам. Или тебе кости переломать?

– Всё равно ты сегодня издохнешь! – орали справа.

– Так сделай это по-людски! – орали слева. – Сам!!!

Артём так ничего и не понял. В голове, после выкуренного, шумело и тело не ощущалось. Он просто хотел чтобы этот кошмар быстрее закончился: боль, чувство деревянной ручки кухонного ножа в ладони, вопли, буравящий взгляд проклятого маньяка в кресле, весь ужас, свалившийся на его несчастную голову. Недавно он так красиво рассказывал о том, что мужчины делятся на тех, кто знает, что они смертныи тех, кто готов принять данную истину. Но проводник даже представить не мог, как скоро ему самому придется хлебнуть из кубка собственных фантазий.

На самом деле. По-настоящему.

Вчера он ещё жил, надеялся, думал о будущем, верил, что настанет день, и это будет не этот проклятый понедельник… Ему вдруг напоследок так захотелось увидеть своих девочек… Умирать в понедельник? Бред…

Но уже ничего нельзя поделать…

Уже всё решено.

Сейчас, в эту секунду ему надо подогнуть колени, расслабится и повиснуть…

Всего-то…

И кошмар закончится.

Или только начнётся?

Господи, помоги!!!

2 часть

Бывают моменты, когда обычный ход часов, дней, лет, обрывается и начинаешь жизнь с чистого листа. Ты уже не такой, каким был секунду назад. Слово, взгляд, невероятное стечение обстоятельств, преступление, наконец, ломают фундамент, на котором строились все твои убеждения, представления о ходе вещей в этом мире.

…колдовство, ведьмацтво, чертовщина, – это всё сказки или шарлатанство. Когда служил участковым, приходилось гонять гадалок, цыганок, и сколько раз слышал проклятия, но не принимал их близко к сердцу. Крыл матом, когда надо и кулаком воспитывал, и что? Ничего! Шестьдесят, а зубы все свои, седины почти нет, крепок, жилист, детей поставил, теперь внукам бы помочь, а вера в экстрасенсов? Это легкий способ выманить деньги из простаков.

Так он думал. До этого утра, до того мгновения, когда понял, КТО сидит перед ним.

Когда держишь хозяйство, долго спать не получается. В этот раз он встал в четыре – проснулся раньше, чем обычно, от какого-то шума, словно вдалеке взрывали петарды. Понятно, такое вокруг творится, что ужас! Но это всё далеко – боевых действий в их лесах не было – война прошла мимо, дальше на юг. Выйдя во двор, он заметил за лесом зарево. Набросил тулуп, натянул шапку, завел «уазик» и, прогрев его, ранул по проселочной – так ближе. Приехал одним из первых, но ничем помочь уже не мог – дома догорали. К «скорой» подошел по привычке: обычно здесь легче всего найти свидетелей. Уже пять лет как он на пенсии, но желание всё знать крепко сидело в печенках.

Свидетель был один. В годах.

Примораживало, но выживший холода не замечал – сидел на носилках в «скорой», вцепившись в эмалированную кружку с горячим чаем, а рядом суетилась медсестра, пыталась смазать ожоги на его запястьях, коленях, шее. Лицо у несчастного было грязным. Печная сажа осела на щеках, подбородке, кончике носа и веках, поэтому казалось, что он только что вышел из забоя. Спутанные липкие седые волосы вздыблены. В детских театрах обычно такую прическу делают актерам, которым досталась роль ежика: пряди, словно иголки-лучики, торчат во все стороны. Старый коричневый пиджак безнадежно испорчен – ткань местами почернела, обуглилась, из дыр на плечах торчит пригоревшая вата. На груди видна драная застиранная тельняшка. Брюки прожжены – в прорехах белеют колени.

– Это совпадение, – шепчет под нос старик. – Грех стократно… дробится… и всё… ничего уже не поделать… это – конец…

Его вылинявшие глаза устремлены в пустоту: они мертвы, как дно пересохшего арыка. Царящий вокруг хаос – шум, крики – не касаются его разума. Словно рыцари в доспехах, косолапо бегают между машинами пожарные с рукавами, медики в сторонке дожидаются своей очереди, там же рядом опера шушукаются и, подняв воротники плащей, нервно курят в кулак. Военные, сдерживая случайных зевак, выстраивают по кругу оцепление. Странно, солнце ещё не встало, до города километров десять, а любопытных, поглазеть на пожар, только прибавляется. Но мельтешение людей – это массовка, белый шум, ничего не значащее для старика обрамление открывшейся перед ним бездны…

Бывший участковый хотел спросить, что здесь все-таки произошло, но понял – свидетель ещёвне этого мира.

Выживший шептал:

– Это просто совпадение. Шестнадцать да двадцать шесть. Сплетение. Ненависть. Один на миллиард. Жажда. Стыд. Четыре и тридцать восемь. Совесть. Затянулся. Вина. Аркан только сильнее. Вина и боль. Дети. Много боли. Совпадение. Редкое. Невозможное, но совпадение.

Бывший участковый прислушался, спросил осторожно:

– Дети?

– Привозили. Со всей округи. Собирали.

– Где они?

– Не смогли уйти, – выживший дернул головой, словно его ударили, затарахтел: – Не отпустили. Остались. Захотели наказать тварей. За боль, стыд, унижения, страдания и слезы.

Ещё что-то неразборчиво шептал старик, поэтому пришлось нагнуться. Через всхлипывания доносилось:

– Злоба. Ненависть. Жажда. Хотели отомстить? И всё порушили. Теперь они прокляты. Прокляты…

– Кто проклят?

Выживший бросился вперед. Вцепившись в тулуп и выпучивглаза, он прокричал:

– Почему? Почему они не ушли? Невозможно остаться чистым, казня тьму! От мести легче не станет! Будет только хуже! Если они сольются, то станет намного… намного хуже…Это будет всё… конец…

Пытался освободиться, но ничего не вышло – пальцы обезумевшего намертво вцепились в овчину.

– Всё уже случилось! Понимаешь? Ничего не изменится. Не поменять! Уже поздно… Поздно… Их не спасти! Они прокляты… Прокляты… И мы все прокляты… За то, что допустили… Заставили страдать, а потом убили… Мы их убили! Всё уже случилось… Уже поздно…

Старик отшатнулся. Огромные как градины слезы, потекли по щекам. Он затрясся, окинул взглядом алеющее на востоке небо и зарыдал. Сестра заботливо накрыла его ещё одним одеялом.

– Наконец-то. Поплачьте, поплачьте. Теперь легче будет.

Бывший участковый спросил:

– О каких детях он говорил?

На лицо сестрички, упала тень. Нахмурившись, ответила:

– Говорит, там дети были. Эти нелюди их вчера свозили из детдомов, приютов. И вот…

Милиционеры и медики – циники, каких поискать, у них своя шкала приемлемого, их чугунную шкуру пробить сложно… Когда участковый понял, что имела в виду медсестра, ему стал понятен срочный приезд следаков на такой, в принципе, обычный пожар.

Чтобы собраться с мыслями, отошел от «скорой», а ноги сами понесли к догорающим развалинам, где сейчас среди углей в пепел превращаются останки…

Неужели, правда?

Он только представил, что здесь могло произойти накануне этой ночи…

Только подумал и в тот же миг…

Сначала он понял, кто сейчас рыдает в «скорой». Это был сторож, которого он когда-то гонял за кражи металлолома на дачах. Чудной, сразу видно с тараканами в голове. По молодости он пытался лечить – бабка-покойница знахаркой была, – но не смог – сам стал болеть. С горя запил, потом закодировался и вот, – устроился сторожем на базе отдыха.

Парнишке от силы лет тридцать… За ночь набросил ещё столько же…

После увиденного «старения» сторожа, невольно поверишь в эти арканы, проклятия, убийства. Скорее всего, кто-то сюда привез детей. Что с ними здесь делали, – лучше об этом даже не думать. А ночью начался пожар. В огне погибли все – чистые и нечистые.

О, небо святое… Куда ж ты смотришь?

…в его полных слез глазах отражаются умирающие языки пламени. Огонь скоро будет потушен. Обугленные, залитые водой, но все ещё мерцающие внутри алым остатки рассыпавшихся срубов чадят белым дымом. Дыхание спирает от гари и смрада.

Угли крошатся под ногами.

Пепелище…

Нет, то, что сейчас он видит перед собой, не может быть адом. Трезубцы в лапах рогатых монстров, реки лавы для бесконечного истязания грешных душ, чаны с кипящей смолой – все это выдумки церковников. Ад он другой… Это деяние здесь и сейчас: убийство, причинение боли, наслаждение болью, совращение.

Давно известно, что места, переполненные страданием, греховной похотью, пульсируют и некоторым людям дают возможность принять эхо ужаса, почувствовать своей душой его отголоски. В прошлом чужое горе его по-настоящему не трогало. В молодости был способен чувствовать ярость, проникался отчаянием, пережитым его близкими, но после смерти родителей душа огрубела, обросла ракушками, как борта океанских танкеров. И вдруг, оказавшись здесь, услышав бред поседевшего сторожа, он словно превратился в обнаженный нерв, радар, способный видеть то, что обычный человек осознать не в силах.

Но узнать и принять – половина дела. Главное – понять!

В голове кричал сторож: «Они прокляты… Прокляты… Уже поздно… Поздно… Их не спасти!».

Мириады всеиспепеляющих молний пронзили его мозг, тело, саму душу. Не в силах выдержать боль, он упал на колени и, обхватив ладонями голову, завыл.

Пришло мучительное знание.

Он всё увидел своими глазами…

Страдание.

После страдания страх. Неужели невозможно ничего изменить? Но где тогда справедливость? Где вера? Злодейство произошло – его допустили небеса. Так почему они отказывают в шансе всё исправить? Так не должно быть. Кто-то обязан помочь им. Спасти их чистые невинные души.

Кто-то должен хотя бы попытаться…

Шаг первый: Капкан и Судья

Doppelganger

Не знаю, кто во тьме таится, но он желает новых встреч. И все же, стоя у границы, ее боится пересечь. Двойник без тени, шут и гений, второе Я в потоке чувств. Сквозь зеркала он смотрит смелов глаза… Глаза! Я их боюсь. Во снах друг друга посещая, играем вечный шах и мат. Один – шатается по краю, другой – петляет наугад. Ответ, я чувствую, так близок, как запах правды на войне. И каждый вздох – глава Улисса, стихи, пришедшие извне.

Стремясь к единству многих схожеств, желая знать, кто скрыт во тьме, мы выбираем кто дороже: Я в нем? А, может, он во мне?

Егор Воронов

За плечо трясли так, что он ударился лбом о стойку двери. Разлепил глаза и тут же зажмурился. На маленького, заспанного, уставшего, почти больного и немолодого человека со всех сторон обрушился режущий нервы солнечный свет, а завершил натиск невыносимый в эту самую минуту птичий гам над головой, шум в кронах и вой ветра. Ярко-зеленые сочные, как после ливня, листья шелестели-шипели, словно были вырезаны из наждачной бумаги. Ветер заблудился среди высоких крон, и птицы своими криками пытались прогнать его, но чем громче они верещали, тем сильнее он пугался и в ответ бил их своими крыльями, стонал и выл, качая тяжелые ветви.

В машине душно, а за дверью хорошо. Воздух волнами бьёт в лицо и, задувая за ворот, приятно холодит спину. Какое блаженное соседство – капельки пота между лопаток и упругие струи ветра…

Дверь открылась ещё шире и он, не думая, что делает, поставил ноги на землю – туфли тут же утонули в высокой мягкой траве. Мелькнула мысль: «Что, приехали?», – но он не мог понять куда и, – вот досада – не имел никакого представления, откуда он выехал! Словно спал целую вечность или после месячного запоя выполз в трезвую действительность. Одно мог сказать определенно – встречи с критиками до добра не доведут!

Вот она – точка опоры!

Вчера…

Вчера?

Ну, хорошо, пусть вчера…

Вчера он был самым счастливым человеком на земле. Его пригласили на встречу с Николаем Семёновичем – умнейшим дядькой, автором нескольких книжек, посвященных творчеству писателей первой половины ХХ века. Коньком Николая Семёновича был Михаил Козырев, написавший «Пятое путешествие Гулливера» и что-то там ещё. Так вот, Н.С. прочитал его роман и ещё несколько вещей помельче! Если не дошло с первого раза, то повторю: Н.С. прочитал его «Мухомора» и несколько коротких рассказов! От начала и до конца! Н.С! Мало того, после первой части критик не удержался и позвонил, что «глотает» «Мухомора» не прожёвывая и очень-очень заинтригован, и держит кулаки, чтобы и дальше текст был столь вкусен, как и завязка. О, да! – вступление у него получилось… Это даже он осознавал, и в душе гордился началом своего романа, но при этом, на контрасте, острее чувствовал сырость середины и финала. Финала – особенно.

Окончание он переписывал двадцать пять или шестьдесят шесть раз – уже запутался считать. Казалось, что конца-края не будет доработкам. «Мухомор» бодро стартовал, потом начинал спотыкаться при раскрытии второстепенных персонажей и под занавес полностью сдувался.

Что там в приговоре у Н.С. значилось?

Голова чуть на бок, тощие плечи приподняты, узловатые с шишками длинные пальцы – таким только сейф взламывать – перебирают чётки; лицо строгое, уголки губ опущены, но ореховые, добрые, как у терьера, глаза сияют мягким светом.

– Дебют разыгран классически – все фигуры на месте, первые ходы безупречны, и даже, я бы сказал, мастерски выверенные. Интрига, раскрытие персонажей, знакомство с ними через действие, а не словеса. Ничего лишнего. Перед нами открывается классический сюжет столь дремучего анекдота, что читатель невольно воспринимает сию интерпретацию не как нечто постмодернистское, а именно модернистское. Дальше. Я бы согласился с вашей трактовкой миттельшпиля, – ведь он, скажем честно, гребет на волне успеха дебюта, прикрываясь комедией изначально заданного вами удачного положения, – но! Фигуры не то чтобы, не достаточно выпуклые, а вообще иллюзорные. Хочешь их взять, чтобы переставить, а пальцы проскальзывают. Как шарлатаны-спиритисты проходят сквозь настоящих, но невидимых ими фантомов, так и я не мог узреть живых людей, которые должны населять художественное произведение. То есть мы догадываемся о присутствии потусторонних сил, но не можем их рассмотреть, ощутить, проникнуться ими. Вы, автор, не даете мне, читателю, ни единого шанса для счастливого открытия. Ваши духи, духи, рожденные вашим воображением, слишком невесомы. Это у Вересаева портрет пунктиром так точен, что и романа не надо, а у вас не пунктир. Я не могу последовать за вашими второстепенными героями, ведь, как я догадываюсь, они по вашей задумке должны вырасти чуть ли не до уровня Главных Героев, а значит, для меня – читателя – пропадает вся прелесть истории. Мы уже знакомы с лидером, и окружающими его служками, но фантомы, которые по вашей задумке должны меняться при встрече с, извините за сленг, фронтменом, проносятся мимо разума и души читателя. Мы не наблюдаем точек соприкосновения. Главного Героя крючит в метаморфозе, но мы не понимаем первопричину процесса. Как могут нечеткие иллюзорные слабые фигуры сломать такую кремезную – мне нравится это малороссийское слово – глыбу? Так и хочется сказать, что в середине романа и финале на первое место выходят художественная неправда и она, неправда, всё портит. Как бы ни была фантастична ваша история, но, вынужден заметить, что подобное не могло случиться даже в таком несовершенном художественном мире, как у вас. Я привык уважать авторское мнение, авторскую точку зрения, при этом утверждая, что отрицаю любую попытку оправдаться или сказать: «Я хотел передать этим следующее…». Всё что хотели, вы уже сделали! Я опираюсь на готовый текст, и мне не надо вербальных разъяснений. Раньше надо было набрасывать мяса на кости. Но вот в чем трагедия! Как выяснилось, у большинства ваших героев нет даже костей! Именно поэтому, разгромив миттельшпиль, я даже не могу приступить к анализу эндшпиля. Не только из-за фактического неимения оного. Как на мой взыскательный вкус, все эти ваши красивости якобы интеллектуальных потуг закрутить в единый узел всё и вся, вызывают не чувство жалости – как вы можете ошибочно подумать, после всего мной сказанного, – а надежду, что не всё для вас потеряно. Думаю, вы на правильном пути. Окопчик вырыт нужной глубины и туда край необходимо запустить воду и мальков-головастиков, и пусть они там копошатся, а вы их подкармливайте, глядишь, и появится хребетик, а потом плавнички с мяском, хвостик и – я оптимист – голова с мозгами. Надо только не лениться, а поработать. Не сейчас, а может через время, через годик-другой, когда жизнь вас лично чуток пообтесает-подкорнает.

Не всем дано чувствовать и видеть приведения. Для этого надо быть… эээ… Писателем надо быть. А вы пока – фантазер. Сюжет хорош, спорить не буду, ведь это всем известный сюжет… Кстати, в этом ничего страшного нет; все литературные классические произведения имеют один фундамент, но вам, мне кажется, не удалось правильно интерпретировать анекдот. Роман подчиняется незыблемым законам. У него должна быть своя строгая или вольная – это уже зависит от автора – архитектура. Но ваш роман… Он как хиленький росточек. Я верю, что со временем из него может вырасти крепкое дерево с раскидистой кроной, изумрудными листьями, пахнущей смолой корой, которая толстой кожей обтягивает могучий ствол, и вгрызающимися в каменистую землю корнями-змеями. Вам надо всего лишь не опускать руки, раскрыть шире глаза и уши. А потом, когда на ваших боках усоседится жирок опыта, после десяти метров корешков прочитанных книг и тысяч замаранных черновых листов, попытайтесь снова. Вдруг получится, а? Вы в типографии работаете? Это хорошо. Лучше бы в газете, но и так нормально. Не женаты. Вот тут жаль. Любовь… Она такая, без неё нельзя.

Н.С. говорил, а он и слушал его, и не слышал. Его глаза в тот момент тоже, наверное, были как у собаки, но не терьера, а… спаниеля. Ругает? И правильно! И поделом! Вернее, по делам. Неужели автор не понимает, когда готов текст, а когда нет? Ну, сперва, конечно, нет – адреналин, отрубая любой здравый смысл, берёт своё. Но потом! Через два месяца, три, прочтешь и задаёшься вопросом: «Какой же идиот это написал? И где были его глаза и мозги?».

Так что Н.С. не открыл ему ничего нового. Но сам факт внимания был очень, очень приятен… Особенно продолжение монолога.

– Я понимаю, что не всем по силам справиться с большими формами. Роман – это вершина. Тут нужна особая, я бы сказал, потенция. Поэтому я ознакомился с вашими рассказами. Зная вас, как мастеровитого выдумщика сюжетов, я ожидал встретить, если не шедевр, но хоть произведение творца, знающего основные каноны своего ремесла. Ну, и что вы видим? Я не разочаровался. Местами смелости не хватает, тэк-с сказать, безбашенности. Присутствует в некоторых местах скупость на «якоря» – это я так называю вкусности в тексте, удачные словосочетания, метафоры, сравнения или любопытные сюжетные коленца, твисты… И это, опять же, у вас всё от недостатка жизненного опыта. Вам просто не хватает инструментария. Вы как тот подросток – уже можете думать по-взрослому, ведь мозг не детский, он вырос, – но полочки в нем пустые. У вас нет необходимого количества совершенных ошибок, пережития личных трагедий, отсутствуют маленькие победы. Через вашу душу не проносилась тайфуном любовь. Да, вы ещё не любили – это видно, это сразу же бросается в глаза, особенно в «Крысобое» и «Под Водолеем». Женские персонажи вызывают, если не недоумение, то грустную улыбку. Вам надо влюбиться! Чтобы слезы, чтобы ночи без сна, чтобы жар в пупке…

Потом ещё что-то было, о Вересаеве, Гоголе, любимом Н.С. Козыреве…

Кафешка, тихая музыка, глаза критика, ободряющие, наверное, выискивающие зачатки таланта. Ведь Н.С. – это почти скаут, пытающийся в двенадцатилетнем гоняющем мяч во дворе парнишке определить будущую звезду. Но если для скаута главное – гонорары, то Н.С. – бессребреник, ему просто за музу приятно, что в её тенета попалась ещё одна мошка…

Кафешка, мягкий свет, позвякивание посуды… Он словно попал в теплую ванную, – нега и тихое счастье – вот что запомнилось. Приятные запахи из кухни, кофейная горчинка на кончике языка и по нёбу, из окон доносится дыхание летнего города: шум проезжающих машин, лай собак, воробьиный гомон, тихая музыка, запах сирени…

Половина жизни прожита, не самая её плохая часть, кстати, а даже наоборот, но вспомнить нечего… Но сейчас… Как же хорошо! Обыденное, трезвое, скучное отступило, ушло, испарилось. Нет больше ННН – Ненужности, Никчемности, Неудачи…Неужели все плохое позади и он… он… станет писателем? Ведь накропать три романа и с десяток рассказов – это ещё ничего не значит! Такого добра на земле валом – кто только не пишет! Поэтому надо родить такой текст, чтобы его кто-то прочитал и оценил и, добравшись до конца, поджав губы, сказал многозначительно: «Ну, брат, не шедевр, но что-то есть. В двух местах даже смеялся. Это там, где тараканихи у себя лапками грудь искали и рыбаки на льдине… жуть!». (Читай на Книгоед.нет)

Поэтому гордость и надежда. Это – новый мир. Это – самое начало… Всё прошлое остается за спиной, и ты вступаешь в реку и плывешь-плывешь. Берега не видно, но он тебе и не нужен. Тебе хорошо здесь. И вдруг подплывает рыба, такая как Н.С., и на своем рыбьем языке молчит тебе, что молодец, хорошо, что решился плыть, нам таких бы побольше. Смотри – реки полноводные, а рыб мало, даже мальков и головастиков. Не доживают они до больших размеров. А ты старайся, шевели плавничками, жабрами водичку фильтруй почаще, глядишь и что-нибудь получится из тебя. Ведь ты уже наш… Ты научился дышать под водой. Ты – писатель.

Вот что он вспомнил. А ещё…

Дверь хлопнула. Это со стороны водителя.

– Проснулись? Тут недалеко, надо спуститься в овражек и по тропинке. Там за корягой будет поворот и подъем. Сложно заплутать.

Это говорит… О, да, он вспомнил – этот типчик вчера подсел за их столик и поздоровался с Н.С…

Странно вспоминать о том, как вчера впервые его увидел, и смотреть сейчас на водителя, заново переживая ощущения знакомства. Это как наложение двух негативов или эффект déjà vu – парные эмоции, где одна докручивает, усиливает другую, и происходит нечто странное в голове, какой-то фокус-покус. Типчик? О, нет! Это он мысленно его так назвал, при этом со всей трезвой ясностью понимая, что к ним подошел человек совершенно не подходящий под такое определение. Это не «типчик», а полная противоположность данного слова. Это был человек, мужчина, воин, а скорее рыцарь или… Хотя что может быть точнее и выше последней характеристики незнакомца? Но никак не «типчик»!

Знакомый Николая Семёновича встал рядом с их столом. Высоченный – чтобы посмотреть на него, приходилось задирать голову чуть ли не до боли в затылке – могучий, невольно вызывающий уважение. Коротко стрижен, крупная красивой формы голова, широкий лоб, бесцветные, выгоревшие на солнце брови, но черные длинные ресницы, зеленые болотного оттенка глаза. Он в легкой, слишком теплой для жаркого июля куртке. На плечах, груди, бицепсах, предплечьях ткань натянута так, словно под ней спрятаны воздушные шарики. Это такие мышцы. И шея выпирает… Он был немного грузен, но не как потерявший форму атлет, а как сильный от природы человек. Свою мощь, скорее всего, он приобрел не в тренажерных залах, а получил от мамы и папы.

И тогда, в табачном сумраке, и сейчас, залитый солнечными лучами, этот человек вызывал одни и те же эмоции. Он, притягивая к себе взгляд, заполнял всё пространство вокруг. Вот, куда исчезли птичий гомон и шум ветра в ветвях? Где небо и земля? Где лес и заросший деревьями склон холма? Только они вдвоем, а между – старая двадцать первая «волга».

Вдруг подумалось: «Неужели я сам добровольно согласился сесть в эту машину? И как его зовут?».

Вспышка памяти…