Текст книги "Изгнание из рая"
Автор книги: Павел Загребельный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– И обратите внимание, как народ с высоты своей силы по-панибратски относится к духовным достояниям прошлых эпох. Уже вам и не миф, а только мифик.
– Да не очень он и прошлый, этот бык, – вдогонку им объяснил дядька Обелиск, – трехлетний или же годика на четыре, не больше…
Дома Гриша познакомил критиков с Дашунькой. Удивление, восторг, остолбенение.
Долго мыли руки, сели за стол, застеленный чистой накрахмаленной скатертью (Дашунька хотя домашним хозяйством и не увлекалась, но, когда нужно, могла утереть нос кому угодно!), Гриша поставил посреди стола граненую бутылку с перцем, зазвенел рюмками.
Кто бы отказался в ожидании жирного борща, карасей в сметане, куриной печенки на сале, вареников с вишнями и медом? Гриша плеснул себе на дно, гостям – полные рюмки, позвал и Дашуньку, провозгласил:
– За успех всех безнадежных дел!
Критики вмиг опустошили рюмки и уже смотрели на граненую бутылку снова, Дашунька воскликнула: «Ой, моя сковорода!» – и побежала на кухню. Критики налили уже сами. На кухне зашипело со страшной силой. Критики выпили без тоста и без задержки, хорошо зная, что закуска появится непременно, если не после второй, то после третьей. Подчеревный, заранее смакуя, как он обыграет в своих научных трудах проблемы мифотворчества с колхозным быком Мификом, принялся объяснять роль, значение и происхождение закуски.
– Закуска – это могучий фактор истории, должен вам сказать, – выпивая третью рюмку, разглагольствовал он. – Если хотите, она помогала завоевывать государства. В восточных деспотиях существовал целый ритуал закуски перед обедом. От персидских царей его переняли турецкие султаны. Римляне, которые в походах не разрешали себе излишней роскоши, все же не садились есть, не закусив перед тем круто сваренными яйцами.
– Мы с Дашунькой кур не держим, некогда с ними возиться, – сказал Гриша, – так что яиц я вам не предложу. У нас любят закусывать салом или раками. Раки и сало – залог здоровья. Но сала нет, потому что кабана я еще не колол, а раков не наловил, поскольку вы нагрянули неожиданно, без предупреждения…
– На Востоке очень популярны жареные баклажаны и холодный бараний мозг, – не унимался Подчеревный.
– Дашунька ученый зоотехник, а не агроном, потому мы баклажанов не разводим, – снова объяснил Гриша, – а баранов вы не найдете и в области, так как у нас зона индустриализации способов развития животноводства, а к барану индустриализацию применить еще никому не удавалось. Так что бараньих мозгов не будет.
Такие заявления не очень и разочаровывали гостей: бутылка была высокая и емкая, а на кухне с каждой минутой шипело все сильнее и сильнее.
Ни Слимаченко, ни Подчеревный при всей глубине их научного мировидения не могли догадаться, что шипело на кухне не сало, не масло, не мясо, а обыкновеннейшая вода, которую Дашунька, твердо выполняя Гришино указание, щедро лила из кружки на раскаленную сковороду, лила умело, с нужными паузами, не одинаковыми порциями, – вот тебе полнейшее впечатление, что жарят полкабана, и не меньше!
Когда же в бутылке не осталось даже двух перчинок (их проглотил Слимаченко), а шипение на кухне достигло, как говорят, апогея, Гриша незаметно оглянулся – и в тот же миг в хате появился дядька Обелиск и закричал:
– Товарищ голова, там в сельсовете Зинька Федоровна и еще кто-то из района или из области и спрашивают вас!
– Зинька Федоровна – это председатель колхоза, – объяснил членам комиссии Гриша, поднимаясь из-за стола. – Давайте, чтобы не терять времени, подскочим к сельсовету.
– А как же будет с этим… с этим самым? – пожевал свои усы Подчеревный. – Мы тут про закуски, а…
– Пообедать надо, – категорично заявил Слимаченко. – Я привык обедать.
– Я тоже привык, – сказал Гриша. – Когда никто не мешает. Но обедают все, а проверяет коз кто? Только доверенные люди. У нас нет времени на рассиживание за обедом, там нас ждут.
Критики неохотно встали, еще неохотнее выходили из дома, сопровождаемые соблазнительным шипеньем, Подчеревный замялся было, чтобы попрощаться с хозяйкой, но Гриша не дал сделать и этого, объяснил, что тут не до церемоний.
Однако на дворе, когда в распаренные головы ударило жгучее солнце, а кишки заиграли такие марши, что услышал даже привычный к голоданию у своей Феньки дядька Обелиск, критики объявили забастовку, на мотоцикл садиться отказались и заявили, что хотят пройтись пешком с товарищем исполнителем.
– Пешком так пешком, – не стал возражать Гриша и поехал в сельсовет один.
А Подчеревный и Слимаченко, окружив дядьку Обелиска с двух сторон, закричали в один голос:
– У вас тут какое-нибудь кафе, или столовая, или что-нибудь такое есть?
– Да есть кафе у тетки Наталки.
– Ведите нас туда поскорее!
– Можно было бы на мотоцикле, – сказал Обелиск.
– Мы не хотели беспокоить председателя. Ведите!
Обелиск повел их к Наталкиному кафе, но на двери висело объявление: «Закрыто на переучет».
– Задняя дверь здесь есть? – спросил Слимаченко.
– Да где?
– А боковушка?
– Да какая? У нас все уничтожено как класс.
Критики посмотрели друг на друга немного растерянно.
– Где ваш сельмаг?
– Ведите в сельмаг!
На дверях сельмага было написано: «Закрыто по случаю поездки за товаром в райцентр».
– Где у вас тут можно перекусить? – спросил Слимаченко дядьку Обелиска.
– А где? Все в степи, никто борща не варит. Разве ж что в детском саду.
– Ведите!
В детсаду голодным критикам объяснили, что обед давно уже прошел, а ужинают дети дома. Продуктов никаких не держат, чтобы не портились.
– Та-ак, – покусал губы Слимаченко. – Говорил я, не надо было сюда ехать, так и не надо было. Какие тут у вас ближайшие населенные пункты?
– Морозо-Забегайловка – девять верст, – спокойно ответил Обелиск.
– А ближе?
– Зашматковка – семь верст.
– Как туда идти?
– А вон через ту гору, мимо склада ядохимикатов…
…Дядька Вновьизбрать и Гриша стояли на балконе сельсовета и смотрели вслед Подчеревному и Слимаченко, которые чуть ли не бегом одолевали крутую зашматковскую гору.
– Ну, рванули, говорится-молвится! Вот так и надо отучивать от чарки всех, кто падок к ней, – улыбнувшись, хмыкнул дядька Вновьизбрать.
ЖМАКИАДА
Но природа не терпит пустоты, и на смену сельскохозяйственным критикам появился товарищ Жмак. Перед этим в районе нарушилась инфраструктура, то есть под тяжестью «КамАЗа» обрушился один мостик. Однако машина товарища Жмака, обогнав «КамАЗ», проскочила этот мостик. Жмак любил быструю езду. Все ли уполномоченные любят быструю езду? Не будем обобщать, тем более что эта институция, как уже отмечал автор, благополучно отмирает, а потому товарища Жмака следует воспринимать как курьез.
Итак, товарищ Жмак мчался в Веселоярск. Может, чтобы защитить веселоярцев от новых козопроверяльщиков или просто поинтересоваться самочувствием валютных коз, как дед в сказке: «Козочка моя милая, что ты пила, что ела?» Гай-гай, какая наивность! Козы для товарища Жмака были уже давно пройденным этапом. Он про них забыл навеки, заклепал в памяти такими заклепками, что не разварил бы их и прославленный патоновский институт. В объемной голове товарища Жмака зрели уже новые замыслы, там роились такие грандиозные идеи, что ни в сказке сказать ни пером описать. Шофер Жмака хорошо знал, какими замыслами полнится голова его начальника и какая она тяжелая от этих замыслов и починов. Поэтому он уже давно пристроил к переднему сиденью высокий и крепкий подголовник. Но не помогало и это, ибо товарищ Жмак главным образом дремал то от быстрой езды, то от хорошей закуски в чайной, и тогда его голова раскачивалась довольно угрожающе. Во избежание неприятностей, водитель пристроил еще и ремешок и прикреплял им голову товарища Жмака так хитро, что из-под шляпы не было и видно.
Дремля, товарищ Жмак включал свое мощное сознание, и в его фантазии рисовались грандиозные картины, смелые перевороты в сельскохозяйственном производстве, фантастические преобразования природы и чуть ли не опрокидывание вселенной (с полезной целью, с полезной целью!).
Перед его мысленным взором простирались зеленые поля свеклы без конца и без края, и он над этими полями проносится, будто лермонтовский Демон, но не печальный и безнадежный, а полный энтузиазма и энергии творения. Ну, что мы копаем по одному бурячку даже самыми мощными свеклокомбайнами? А если сделать такую машину, чтобы сразу накрывала не менее десяти соток, охватывала каждый корень свеклы сверху, а потом включался бы вибратор и свекла извлекалась бы из земли чистенькой, без почвы, только пыль с нее сдувай – и в нутро машины, где она перемалывается, передавливается, так что в один шнек вталкиваются свекловичные выжимки, а в другой вытекает сладкий сок, который вези на завод и вари из него сахар. Такую машину можно было бы сделать, если бы корни росли ровные, как брусочки. Но ведь они сегодня имеют такую форму, что никакая техника их не берет и никакая наука не может ничего с этим поделать.
От огорчения Жмак даже прерывал свою сладкую дрему и обращался к водителю, спросонок произнося его короткое имя в два приема, так что получалось вроде бы по-китайски: И-ван!
– Г-га! – откликался, будто из двустволки, Иван.
– А что, если бы сахарная свекла была ровненькой, как брусочки?
Иван не одобрял экспериментов над природой.
– Не трогайте бураков, а то без сахара останемся, – говорил он.
Но Жмак уже не слышал ничего, потому что парил теперь над полями кукурузы, высокой, как пальмы, а початки на каждом стебле – как поднятые к небу оглобли. Только в их области в этом году кукуруза может дать до миллиона тонн зерна! А ломать же надо с початками – получится миллиона два, а то и три. Ни техники, ни рук не напасешь. А что, если… не убирать? Ну, не всю, а какую-то там часть. Пустить туда свиней – и пускай пасутся. Был же когда-то один новатор, который приучал свиней к сыроедению. Пускал их на поле: что выроешь рылом, то и съешь. Правда, там была свекла, картофель, все, что в земле, внизу. Кукурузные же початки вверху, а у свиньи глаза смотрят только вниз.
– И-ван!
– Г-га!
– А что, если вывести такую свинью, у которой глаза смотрели бы вверх?
– Как у крокодила?
– И такую шуструю, чтобы сама себе корм добывала.
– Тогда и нам и вами уши объест.
Вечным скептицизмом Иван только лишний раз подчеркивал свою ограниченность, но в машине не было другого собеседника, поэтому он вынужден был каждый раз обращаться к своему водителю.
– И-ван!
– Г-га!
– А ты слыхал миф про Европу?
– Миф? А что это такое?
– Ну, это такая легенда, красивая выдумка…
– Побасенка?
– Не опошляй и не вульгаризируй. Миф – это краса и мудрость. У древних греков на мифах строилось все мировоззрение. И был такой у них миф про Европу. Так называлась очень красивая женщина, в которую влюбился их верховный бог Зевс. Ну, так он, чтобы жена его не ревновала, стал быком, а Европу сделал коровой.
– Нам бы такого бога! Вот бы подняли животноводство!
– Ты слушай!
– Да слушаю.
– Сделал он Европу коровой и так оставил. Вот я смотрю и делаю выводы. Как эта мифологическая корова поставлена? Вымя у нее в Западной Европе, а голова к нам обращена. Мы кормим, а там доят. Там доят, а мы – кормим!
– Вот тебе и миф! – присвистнул Иван.
– Вопрос стоит так, – вслух раздумывал Жмак, – чтобы повернуть Европу выменем к нам. Вот был бы почин! Всем починам почин!
– Как корову ни крути, а без кормов не обойдешься, – глубокомысленно заявил Иван.
Но Жмак уже его не слушал.
Въезжали в Веселоярск.
– Туда? – спросил для приличия Иван.
– Туда, – почмокал толстыми губами Жмак.
Это означало: к чайной тетки Наталки, где была персональная пристройка, этакая скромненькая веселая боковушка, о которой Жмак любил говорить Зиньке Федоровне: «Интерьер сплошь импортный, а харч наш!»
Жмак ел все только черное. Черные баклажаны, черную редьку, черных поросят, сметану от черных коров, черных цыплят, черный виноград.
Когда тетка Наталка приносила миску, в которой плавали в сметане поджаренные цыплята, Жмак строго допытывался:
– А цыплята черные, домашние, не те блондинистые с птицефабрики?
– Да черные, черные! – заверяла его тетка Наталка. – Вон и перышко в решете еще сохранилось. Может, показать?
– Верю и так, – обгладывая вкусные косточки, мурлыкал Жмак самодовольно. Он знал, что тетка Наталка такая же лукавая, как все веселоярцы, обманывает его, что решето с черным пером стоит у нее под рукой с давних пор, но даже постоянно обманываемому приятно было показать свою власть хотя бы на глупости и удовлетвориться послушанием хотя бы мнимым.
Насытившись всем черным, Жмак позволял себе остроту: «Женщин люблю белявых, потому что все черные – ведьмы!»
Тетка Наталка с лукавой покорностью сносила и про ведьм (у нее ведь были черные волосы), и эта ее покорность тоже лила елей на толстую Жмакову душу.
После плотной закуски в веселой боковушке начиналась икота, поэтому и приходилось обращаться к своему шоферу по-китайски:
– И-ван!
Однако сегодня икота напала на Жмака по причинам, можно сказать, противоестественным: не от пресыщения, а от недосыщения, или точнее – с голоду.
Тетка Наталка, как всегда ласково, усадила товарища Жмака за стол в веселой боковушке, но не метнулась по обыкновению туда, где жарится и парится, а остановилась у двери, опершись круглой спиной о косяк.
Жмак застыл от удивления: стол пуст, как каток, уполномоченный за столом, а эта женщина стоит себе и прячет руки под фартук.
У Жмака от возмущения пересохло во рту, запершило в глотке, он гневно откашлялся:
– Кгм! Кгм!
– Вот смотрю я на вас, – сказала тетка Наталка, – да почему-то мой покойный Гаврило вспомнился. Давило его страшно перед смертью, я ему подушку поправляю, чтобы выше было, а он мне и говорит: Наталка, говорит, вот бы мне холодненького взварцу, так сразу бы и полегчало.
– При чем здесь взвар? – выкрикнул Жмак.
Но на тетку Наталку сегодня не действовали никакие покрикивания. Может, решила она отплатить Жмаку за его вечное привередничанье или за черных ведьм, о которых он всегда болтал, наевшись и напившись, кто его знает. Но, начав про свои контакты с душами умерших, она уже не могла остановиться.
– А вот сегодня ночью, знаете, еще вроде бы и не спала, как вдруг вижу: мама покойная идет ко мне, в длинной сорочке белой, босая, по траве идет, а трава густая да высокая, а она шла-шла да и упала. Я подбежала поднять ее, а не могу. А она и говорит…
– Все это мистика и ерундистика! – воскликнул Жмак. – Надо думать не о покойниках, а о поставках!
– О чем, о чем? – не поняла такого перескока Жмаковой мысли тетка Наталка.
– Сказал же: о поставках! Вы думаете, я здесь столуюсь? Ем да пью? Ничего подобного! Я проверяю качество поставок!
– А сегодня и проверять нечего, – сообщила ему тетка Наталка.
– Как это нечего?
– Зинька Федоровна ничего не говорила.
– Борщ у вас хоть какой-нибудь есть?
– Так Зинька ж Федоровна ничего не говорила.
Жмак выскочил из-за импортного стола.
– И-ван! – закричал он.
– Туда? – спросил Иван, имея в виду Зиньку Федоровну, ведь товарищ Жмак был твердо убежден, что село – это председатель колхоза, как та городская дамочка, для которой село – это дача.
– Ну! – воскликнул Жмак, дескать, зачем спрашивать, но тут же опомнился и без привычной уверенности в голосе промолвил: – А может, к новому председателю сельсовета?
– К новому так к новому! – согласился Иван.
А товарищ Жмак встревоженно обдумывал то, что с ним только что произошло. Плохая примета. Ой плохая! Может, пока он ехал в Веселоярск, там, в области, снова с ним какая-то перетряска?
Тут наконец надо открыть одну тайну. Изо всех сил цепляясь за фактически уже несуществующую роль уполномоченного и в этом цепляний скатившись от уровня районного до колхозно-сельского, Жмак продолжал пыжиться, изображая из себя большого начальника и недвусмысленно давая понять всем здесь, что судьба сельского хозяйства чуть ли не в его руках. На самом же деле его роль и функции уменьшались и сужались в прямой связи со снижением общественного статуса товарища Жмака. Управления и конторы, отделы и подотделы, которыми он руководил, почему-то все время попадали под сокращение, под укрупнение, под уплотнение и еще под что-то, в результате чего товарищ Жмак опускался ниже и ниже и теперь возглавлял уже что-то такое мелкое, что приходилось подходить совсем вплотную, чтобы разглядеть.
Но ведь возглавлял! Боролся, сопротивлялся, заискивал и заверял, но не тонул, держался на поверхности; тонуть не хотел, сокращаться окончательно и в помыслах не имел.
Да и где вы видели человека, который поддался бы сокращению?! Если он, скажем, сидел в конторе, где дают кукиши воробьям, а эту контору сократили, так, думаете, бросится он к тем, кто ловит воробьев, и попросится на работу? Дудки! Он немедленно устроится в такую институцию, которая изучает вопрос о том, что лучше: журавль в небе или синица в руках. Если сократят журавлино-синичную институцию, он окажется в объединении, пытающемся установить расстояние между бузиной на огороде и дядькой в Киеве. И так без конца. Жмак принадлежал к этой категории.
Могут сказать: на должностях он хотя и сокращается, но вечен, зато как уполномоченный задержался случайно и рано или поздно исчезнет. Поэтому, дескать, раз этих уполномоченных уже нет, были они только в прошлом, так зачем же вспоминать, да еще и писать?
А в самом деле, подумал автор. А потом подумал еще. Ну хорошо. Жмаков уже нет. А короли, императоры, князья, лакеи есть? А царица Клеопатра и королева Марго есть? А пишем – и читают, и требуют: давай еще!
Жмак же еще не самоуничтожился, а едет прямо к новому председателю Веселоярского сельсовета Грише Левенцу, и едет, надо сказать, в настроении, далеком от ангельского. О настроении Жмака Гриша догадался, увидев в окно, с какой дикой скоростью мчится к сельсовету машина уполномоченного.
Дядька Вновьизбрать в течение своего необычно продолжительного председательствования умело использовал свой огромный опыт и знал, как избежать и Совершенного, и Давай-Давай, и Жмака, спихивая их на председателя колхоза. Теперь Зинька Федоровна, судя по всему, решила показать Грише свой руководящий опыт и спихнула на него товарища Жмака для стычки или же конфронтации.
Гриша еще не оклемался после козьей комиссии, поэтому у него не было ни малейшего желания иметь встречу на высоком уровне. Он побежал в комнату секретаря, подмигнул Ганне Афанасьевне, прислонил палец к губам, тихонько попросил:
– Там Жмак катит, так вы ему что-нибудь соврите, а я спрячусь в комнате Свиридона Карповича.
– Григорий Васильевич, разве ж так можно? Ваша должность не разрешает…
Но Гриша не дослушал и побежал прятаться. Должность не разрешает, так разрешает возраст. Не целоваться же ему с товарищем Жмаком!
Ганна Афанасьевна, осуждающе покачивая головой, быстро направилась навстречу Жмаку, чтобы спасти уже не столько своего несерьезного председателя, сколько высокую честь учреждения, которому она отдала, почитай, всю свою жизнь.
– Председателя нет, – сообщила Ганна Афанасьевна товарищу Жмаку, как только он, хлопнув дверцей машины, встал на веселоярскую землю.
– А где?
– Вызвали на областное совещание.
– А председатель колхоза?
– Не знаю. Кажется, тоже нет.
– В области?
– Кажется.
– Вам все кажется, все кажется, уважаемая! – погрозил пальцем Жмак, строго глядя на смущенную Ганну Афанасьевну. – Я прибываю, понимаешь, с важными указаниями, а ваши председатели убежали в неизвестном направлении! Может, мне создать штаб по розыску ваших председателей?
Нужно сказать, что Жмак, кроме починов, страшно охоч был до штабов. На фронте он не был, в армии не служил из-за какого-то физического изъяна, но штабы любил безмерно и создавал их по любому поводу. Это звучало для него как музыка. Но слова о штабе для розыска председателей были только, можно сказать, административной шуткой. Жмак не стал даже наслаждаться впечатлением, которое произвела эта шутка на скромную Ганну Афанасьевну, нырнул в машину, хлопнул дверцей, скомандовал:
– И-ван!
– Куда?
– На фермы!
– На какие?
– Сам знаешь!
Иван воздержался от дальнейших расспросов и комментариев. Ездил сюда не первый месяц и знал, что главный зоотехник колхоза «Днипро» – жена нового председателя сельсовета. Не попался товарищу Жмаку председатель – влетит за все его благоверной. Может, в этом есть великая мудрость. Пусть не кичится! А то у нее и образование, и красота, а теперь еще и жена председателя! На таких, как Иван, даже глазом не поведет. А у него в машине, кстати, ездили и не такие!
Во времена, которые теперь можно бы отнести к историческим, когда Веселоярск назывался еще Карповым Яром и пребывал в первобытном состоянии (ученые называют культопериодным), на его единственной тогда ферме выказывал свою власть и бесчинствовал товарищ Совершенный, которого с приходом новых времен пришлось потихоньку отправить на заслуженный отдых. Товарищ Жмак, надо отдать ему должное, удерживался на почтительном расстоянии от животноводства, которое казалось ему чем-то чуть ли не инопланетным. Ну так он, охотно пользуясь продукцией животноводства, выдумал казавшийся ему остроумным каприз, связанный с черной мастью, на досуге мог поразглагольствовать в самой общей форме о принципах развития животноводства, но не больше. Дальше он не знал ничего и не хотел знать. Разумеется, можно было бы обратиться к исторической памяти товарища Жмака, напомнить ему о наших предках, которые не только развивали, и весьма успешно, животноводство, но и сделали его предметом своего искусства, о чем свидетельствуют изображения диких и домашних животных во всемирно известных пещерах Альтамира (Испания), Три Брата (Франция), а также в нашем Чертомлыке на Днепропетровщине, в Солохе и Каменной Могиле на Запорожье, в Мизине и Баламутовке на Черниговщине, в Жаботине на Черкасщине, в Ромнах на Полтавщине, в Оксютинцах на Сумщине, в Незвиске на Ивано-Франковщине, в Бельче-Золотом на Тернопольщине и на знаменитой пекторали с Толстой Могилы на Днепропетровщине.
Будем снисходительны к товарищу Жмаку. Он не имел ни малейшего представления о своих далеких пращурах, не пробовал охватить взглядом всю свою землю, скромно ограничиваясь (но не довольствуясь, о нет!) той полоской земли, которую имел под ногами. Носил он обувь сорок четвертого размера – не слишком большую, но не очень и малую, но каждый согласится, что масштабы человека не зависят от размера его обуви. В степях пещер нет, поэтому товарищ Жмак мог спокойно прожить жизнь, не изучая пещерных рисунков, про пектораль и Чертомлык он, кажется, что-то слыхивал и даже, если бы напряг память, сумел бы нарисовать в своем представлении изображения домашних животных, которых разводили наши предки. Но что это за животные, какие они, зачем и каково их влияние на современную систему хозяйствования – этого он уже не сказал бы ни за что. Да и в самом деле, что нам те далекие, давно умершие животные? Лежат, стоят, бегут, пасутся – вот и все. Какое это имеет отношение к нашим задачам и к нашим потребностям?
Товарищ Жмак налетел на фермы в грозном ореоле требований, недовольства и даже угроз, его гремящая машина должна была восприниматься как огнепальная колесница карающего бога, все вокруг должно было бы трепетать от страха, расстилаться травой, припадать к земле.
Гай-гай! Все это происходило лишь в распаленном воображении товарища Жмака, разозленного тем, что он не пообедал и не поймал ни одного из веселоярских руководителей, чтобы сказать им свое представительское слово.
Нужно же было случиться, чтобы встретила Жмака мама Сашка. Когда мы сказали, что знания товарища Жмака не достигали глубин времен, то это можно было бы объяснить его необыкновенной озабоченностью временами нынешними. Но чем можно оправдать незнание товарищем Жмаком того факта, что мама Сашка, заслуженная доярка колхоза «Днипро» – родная мать председателя Веселоярского сельсовета Григория Васильевича Левенца? Тут ни объяснений, ни оправданий.
Итак, товарищ Жмак столкнулся (ох, какое же малолитературное слово!) с мамой Сашкой.
– Где ваш зоотехник? – открывая дверцу и выставляя из машины ногу, закричал Жмак.
– Здравствуйте, – сказала мама Сашка.
– Что?
– Здравствуйте.
– А-а. Приветствую вас. Добрый день. Вы здесь работаете?
– Работаю.
– Как ваши трудовые успехи?
– Да вроде бы ничего.
– Очень приятно. Очень. Но мне нужен ваш главный зоотехник. Как ее? Левенец?
– Да нет. У нас главный зоотехник Дарина Порубай.
– Порубай?
– Порубай.
– Как же это может быть? А мужем ее кто?
– Левенец.
– А она Порубай?
– Порубай.
– Слушайте, не морочьте мне голову! Вы кто такая?
– Я – доярка, Александра Левенец.
– Левенец?
– Левенец.
– Ага, значит, жена у Левенца не Левенец, а Порубай, а вы обыкновенная доярка, но Левенец. Тогда при чем же здесь вы?
– А я мать Григория Левенца.
– Председателя сельсовета?
– Ну да.
– А невестка ваша – главный зоотехник?
– Да вроде бы.
– Выходит, что же: семейственность на фермах развели?
Доярки начали собираться вокруг, посверкивая голыми икрами, поблескивая золотыми зубами.
– Девчата, слыхали?
– Семейственность, говорит…
– Позавидовал!
– Может, хочет дояром вместо мамы Сашки?
– Да разве это семейственность? Как теперь в газетах пишут?
– Двухнастия?
– А что же это такое? Две Насти или как?
– Не двухнастия, а двигнастия! Чтобы двигать там, где нет механизации…
Жмак, хотя и голоден, все же понял, что над ним насмехаются, и попробовал огрызнуться:
– Критиканствуете, а у самих золота полные рты!
– Так это же нам за вредность!
– Зубы от нашатыря рассыпаются!
– Побудьте с нами, у вас тоже посыпятся!
– И вам золото отпустят!
Окружили Жмака, шутливо подталкивая его круглыми боками, оттесняли от машины, деликатненько подталкивали, пока не оказался он в их, как когда-то говорили, рекреационной палате, то есть комнате для отдыха. Чисто, светло, на белых стенах плакаты на коровью тему, на столе цветы в горшочке, широкие скамейки зачем-то покрыты полушубками, на полу пестрые дорожки. Жмака усадили на кожух, смотрели на него, он смотрел на доярок, ждал, что предложат какую-нибудь кружку молока (он уже и не добивался бы, чтобы от черной коровы), но до молока как-то не доходило, в животе урчало, под ложечкой сосало. Жмак со зла пощупал кожух под собой, поморщился:
– А это зачем? План по шерсти выполнили?
– Да какой же вам план? – удивилась мама Сашка. – Это чтоб молодые садились.
– Молодые? При чем тут молодые?
– Обычай такой есть.
Жмак не знал обычая. Обычаи – это пережитки, а пережитки вредят, тормозят и разъединяют.
– Вы мне тут обычаями голову не морочьте, – заявил он, – а немедленно давайте сюда вашего главного зоотехника!
Тут автор очень пожалел, что кто-то отправил на пенсию доктора эрудических наук Варфоломея Кнурца: ведь только он мог бы объяснить товарищу Жмаку, что обычай усаживания молодых на овчину идет еще от мадленской эпохи, где созрело верование, что тотем рода имеет ближайшее отношение к плодовитости молодой пары. А известно же, что душа тотема сидит в шкуре, поэтому надо через прикосновение перенять его могучую силу.
А может, это и к лучшему, что нет в нашей истории Варфоломея Кнурца с его мудреными объяснениями? Ибо если бы товарищ Жмак услышал слово «тотем» и решил, что над ним подшучивают, – как тогда?
Доярок и автора спасла Дашунька. Никто и не звал ее – явилась сама, словно бы для того, чтобы смягчить сурового товарища Жмака своей красотой и обходительностью.
Здоровалась, будто и не здороваясь, приближалась и не приближаясь, кланялась, и в мыслях не имея кланяться, сплошные чары, одурь головы, мираж и фата-моргана.
«Сметану литрами поедает, – с нескрываемой завистью глядя на Дашунькино лицо, подумал Жмак. – Этого Левенца обкрутила и всех обкрутила, чтобы мужа сделали председателем. Ну!»
– Ведите на фермы! – кинул он Дашуньке, приподняв одно плечо выше другого.
– Веду!
– Вы мне разговоры не разводите, а ведите!
– А я и веду.
Она не шла, а летела. Земли не касалась. Такие ноги и такое все прочее, что так бы и липло к земле, а оно плывет у тебя перед глазами, как в цирке. Жмак даже запыхался и покрылся потом, спеша за этим странным видением. Ему с его головой вон где надо сидеть, а он по фермам навоз месит.
– Вот наши коровушки, – не без насмешки в голосе говорила Дашунька. Посмотрите-ка! Бока полные, хребты ровные. Шерсть гладенькая.
– При чем тут коровы? – возмутился Жмак. – Меня коровы не интересуют!
– А что же вас интересует?
– Развитие животноводства!
– Ах, ра-а-азвитие? – она покачала перед Жмаком спиной, бедрами и всем прочим и пошла, пошла, исчезая.
– Растел слабый! – крикнул Жмак вслед Дашуньке. – Коровы плохо доятся! В чем дело?
– А ни в чем, – легонько пожала она плечами. – И растел нормальный, и доятся хорошо, и все в порядке.
– Штаб по растелу создали?
– А они телятся и без штаба.
– Улучшением стада занимаетесь?
– Уже улучшили.
– Рацион выдерживаете?
– На научной основе.
– Резервы вводите в действие?
– Вводим.
– Передовой опыт распространяете?
– Распространяем.
– Повышенные обязательства взяли?
– Взяли.
– Перед трудностями не пасуете?
– Не пасуем. И коров пасем.
– Что?
– Молодняк тоже пасем.
– Как вы мне отвечаете?
– Как спрашиваете, так я и отвечаю.
Жмак хотел было еще к чему-то прицепиться, но не успел. Видение Дашуньки внезапно исчезло, а вместо этого на Жмака двинулось что-то темное, тяжелое, полновесное, как говорят украинские критики, накрыло его таким густым мычанием, что душа Жмака уменьшилась до размера горошины, покатилась в пятки, но зато уж там взорвалась страхом, и этот страх вмиг переметнул дебелое тело уполномоченного через высокую деревянную ограду. Ревело теперь по ту сторону ограды, дико гребло землю, тяжело дышало всеми адами этого и того света. Такого со Жмаком не случалось за всю его деятельность. Что ж это происходит?
– Слушайте! – закричал он Дашуньке сквозь ограду. – Что это за безобразие! Я вас спрашиваю, что это такое?
– Это бык Лунатик, – засмеялась с той стороны Дашунька. – Да вы не бойтесь, я его отведу.
Она в самом деле протянула руку, и полуторатонное животное послушно пошло к ней, и ни тебе рытья земли, ни рева, ни тяжелого дыхания-пырханья. Жмак уже почувствовал себя в безопасности, как вдруг снова, теперь уже сбоку, полетело на него что-то еще более темное, тяжелое (полновесное, полновесное!), более злое и угрожающее, а ревело так, будто все черти из ада вырвались на эту зеленую прекрасную землю.
Жмак хотел было осуществить еще один перелет через ограду, теперь уже на сторону Дашуньки, но бык преградил ему дорогу и держал Жмака под прицелом острых рогов, пока Дашунька не прибежала спасать уполномоченного.
