Текст книги "Изгнание из рая"

Автор книги: Павел Загребельный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Вот так незаметно мы перешли от свеклы к женщинам, но это только словесный обман, потому что женщины никуда не убегут, а свеклу нужно копать и вывозить на сахарные заводы, чтобы там поскорее перерабатывать и получать сахар, который вреден только для пенсионеров, а для остального человечества необходим так же, как хлеб и вода, потому и называется: углевод. Разумеется, автор, еще с молодых лет усвоив теорию о роли личности в истории, а также зная известную народную мудрость о том, что без одного попа вода освятится, не имел никакого намерения придавать чрезвычайный вес личному участию Григория Левенца в «свекловичной жатве». В самом деле: что может сделать один человек? Техника у нас есть? Есть. Передовая? Передовая. Энтузиазм имеется? Имеется. Трудовых масс маловато? Бросим на помощь труженикам полей учеников. Пошлем из городов шефов, студентов.

Потому и неудивительно, что Гриша Левенец оказался на свекловичном комбайне производства днепропетровского завода.

Но вот тут и сказалась вся нестандартность ситуации, в которую попал Гриша. Получалось, что одно дело копать свеклу, когда ты просто механизатор, и совсем другое, когда ты уже председатель сельсовета. Знал же Гриша в прошлом и в позапрошлом годах, что свеклокомбайн выкапывает не все корни, кое-что теряется. Такова его техническая особенность. Механизатор воспринимал эту техническую особенность как нечто посланное чуть ли не с неба, не удивлялся, не возмущался, не употреблял вводных слов и предложений, вспоминая конструкторов и производственников. Садился на комбайн и копал свеклу. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю.

Но Григорий Левенец сегодня уже не просто механизатор, дорогие товарищи! И свекла для него не продукт сельскохозяйственного производства, а политический фактор. Свекловичный корень, который не выкапывает рядовой механизатор, – это мертвая субстанция, побочный продукт, не зарегистрированный ни статистикой, ни общественным мнением (что с воза упало, то пропало), а корень, сознательно оставленный в земле председателем сельсовета (пускай даже и из-за несовершенства техники), – это безобразие и, если хотите, преступление!

Гриша все это увидел, понял и ужаснулся. Первый, кому он мог излить свою душу, был Педан.

– Послушай, Педан, – сказал Гриша своему сменщику, – ты видишь, что каждый шестой корень остается в земле?

– А разве я их считал? – спокойно ответил Педан. – Может, какие-нибудь там и остаются. Черти их маму знают.

– Ну, ты же понимаешь, что это значит?

– А ничего не значит. Если до плановой урожайности не доберем центнеров пятьдесят на гектар, Зинька Федоровна пустит культиваторы по свекловичному полю – тогда уже докопают до последнего корешка.

– И во что же обойдется каждый корень?

– Пускай наша бухгалтерия считает! Мое дело – копать!

– Этого так нельзя оставлять, – заявил Гриша.

– А ты и не оставляй. Напиши, куда надо и что надо. У тебя же теперь печать есть. Напиши и припечатай. Ты еще скажи спасибо, хоть эти комбайны есть. А когда их не было – помнишь? А вот кукурузу начнем убирать – как там? Один комбайн сняли с производства, а другой не начали производить. А ты сиди в кукурузе и хоть зубами ее грызи.

– Надо ставить вопрос в государственном масштабе, – сказал Гриша.

– Вот и ставь, раз тебя избрали.

Зинька Федоровна деликатно уклонялась, и Гриша не мог высказать ей своих мыслей о несовершенстве свеклоуборочной техники. Сказал об этом дядьке Вновьизбрать, тот махнул рукой:

– Ты, Гриша, говорится-молвится, думай не о том, что в земле, а о том, что на земле.

– То есть?

– Ну вот, кажется-видится, копаешь-копаешь, да и оглянись, да и оглянись!

– Я вас не понимаю, Свиридон Карпович, – обиделся Гриша.

– А вот закапает дождь, тогда и поймешь.

Дождь не закапал. Дождь на Украине либо совсем не идет, либо льется так, будто прорвалось небо и землю надо промочить насквозь до самой Америки. И тогда смешивается грешное с праведным, земля с водою, тверди и хляби, все достижения цивилизации и научно-технической революции обесцениваются в один день, наступает господство первобытных стихий, хаоса и обыкновенное свекловичное поле, которое еще вчера было таким ласково-мягким и щедро-доступным, сегодня становится для людей враждебным и ненавистно-неприступным. Свекловичные комбайны в надрывном клекоте своих моторов еще противоборствуют стихии, упорно преодолевают неодолимое, но одиночество их ужасает. Комбайн копает сяк или так, в тяжелом клекоте преодолевает бездонную грязь, оставляет после себя вороха свеклы (на них тоже миллионы тонн грязи!), а вывозить их оттуда – разве что на вертолетах! Все буксует в этом ужасном болоте, все тонет, утопает и не выныривает.

Гриша кинулся искать Зиньку Федоровну. Она теперь уже не устранялась, а просто исчезала в неизвестном направлении. Колхоз – целое государство. Председатель то там, то тут, то еще где-нибудь, сегодня уже нет, а завтра, наверное, не будет. Неуловимость – одна из форм самозащиты всех председателей колхозов, которые знают, что они вовсе не боги, но знают и то, что требуют от них намного больше, чем от всех богов, известных и неизвестных. Не было Зиньки Федоровны – был у Гриши его консультант и великий предшественник дядька Вновьизбрать.

– Свиридон Карпович, – с отчаянием в голосе поднял перед ним руки Гриша, – как же это так? У меня уже дома напряженная ситуация, забыл, когда и высыпался, есть не ем, только о свекле думаю, а свекла лежит и не шевелится! Надо же что-то делать!

– А что же ты сделаешь, говорится-молвится? – довольно спокойно спросил Свиридон Карпович.

– Ну разве я знаю? Может, создать там депутатскую группу по вывозке урожая. Может, народный контроль, пост или что-нибудь еще. Как у нас в селе – пост или группа?

– Группа.

– А может, создать комиссию? И чтобы вы ее возглавили?

– Я-то могу возглавить, кажется-видится, но только на чем же ты вывезешь эту свеклу из этой грязи? Ни группа, ни комиссия не вывезет ее?

– Не вывезет, – согласился Гриша. – Однако надо же что-то делать!

– А кто говорит – не надо? Я, говорится-молвится, Зиньке Федоровне уже все печенки прогрыз. А выходит как? Осень сухая – никаких тебе пробуксовок.

– Ну, – крикнул Гриша, – осень сухая! А если такая, как вот сейчас? Тогда как?

– Кажется-видится, когда зарядят дожди, тогда Зинька Федоровна сидит и ждет, пока просохнет или ударит мороз. Вывози себе свеклу – дешево и сердито. А я что ей говорю? Я говорю: надо коней и возов. Вон у меня дружок в соседнем районе председателем колхоза уже сорок лет. Техника у него такая, как у всех, а еще – восемь десятков коней и полсотни возов. Свеклу ли выхватить из грязи, или минеральные удобрения доставить со станции по бездорожью, или органику на поля – конь незаменимый во всем. А в чем вопрос? В кормах и статистике. Статистика сняла коня из всех отчетов, не оставила для него и кормов в планах. Как хочешь, так и корми. Так что иметь коня в колхозе – это значит надо иметь и характер. А какой характер у нашей Зиньки Федоровны? Женщина.

Гриша вспомнил, как он писал на картонном ящике бесконечные «Ц.Ц.Ц.», а в ответ получал только «На фе…» – и как-то словно бы увял и застыл. Но дядьке Вновьизбрать он не стал рассказывать об этом, а сразу заговорил о главном:

– Как вы себе хотите, а на сессии сельского Совета я поставлю вопрос о вывезении свеклы!

– Поставить можно, – согласился Свиридон Карпович. – Почему бы и не поставить такой симпатичный вопрос?

Но до сессии удержаться на комбайне Грише не удалось.

И кстати, вовсе не из-за Дашуньки.

И не из-за напряженной международной обстановки.

И не из-за неблагоприятных погодных условий.

Как-то вечером, когда Гриша, забрызганный грязью до самых ушей, приехал сменять еще более промокшего Педана, тот спокойно сказал ему:

– Я бы тебе, Гриша, посоветовал не садиться больше на этот комбайн.

– А на какой же мне взбираться? – удивился Гриша.

– Да ни на какой. Вообще плюнь и сиди возле своей печатки.

– Кто это тебе сказал?

– Да никто. Я тебе говорю. Как товарищ и друг. Вертелся тут сегодня один рехверент. Такое – и не человек, а тьфу! Крутилось, вертелось, а потом начало лезть ко мне в душу. Я его отталкиваю, а оно лезет! Я его от себя, а оно – прямо без мыла. Такое скользкое, такое уж, я тебе скажу…

– Как гад?

– Точно! Как самый последний гад – лезет, и шипит, и слюной брызжет. И все же оно знает! Значит, ты открываешь сессию. Так? Открываешь и говоришь: дорогие товарищи такие и еще вон какие! На сегодняшний день мы имеем то и се, а также еще вон то, одним словом, все как надо! А тут я, Педан, то есть как депутат, прошу слова, и ты даешь, потому что не можешь не дать. Я лезу на трибуну и говорю. Это оно нашептывает мне в ухо, чтобы я, значит, говорил. Вот, говорю, товарищи такие да еще вон какие, вы власть Григорию Левенцу доверили? Доверили. А как он ее использует и как оправдывает ваше высокое доверие? А вот как. Днем спит, а ночью сталкивает меня с свеклоагрегата и завоевывает себе славу и материальное благополучие. Можем мы такое дальше терпеть с вами? Ну, и так далее.

Гриша не мог прийти в себя.

– А ты же ему что? – наконец простонал он.

Педан свистнул.

– А что я ему?

– Мог бы ты сказать, что для меня ни слава, ни деньги…

– Да кому говорить, кому?

– Кто же это мог вот так обо мне?

– А оно тебе нужно?.. Я и сам тут ему малость… гм-гм!.. Так что ты не переживай. А только мое мнение такое: беги отсюда, Гриша, пока не поздно! На мне этот гад поскользнулся, а кто-нибудь, глядишь, и согласится вот так против тебя наподличать… Ты ночей не спишь, из сил выбиваешься, а эти гады… Плюнь, Гриша, и успокойся!

Гриша не мог успокоиться от неожиданности и возмущения.

– Послушай, Педан, как же это так? Выходит, если я председатель, то и кур своих не корми, и поросенку травки не нарви, и гвоздь в стену не забей? А кто же это должен делать? Что мы – графы, князья, бояре?

– Да разве я знаю? – сплюнул Педан. – Мне оно все равно. Я этому гаду все объяснил популярно, то есть по морде с обеих сторон. А только ты знаешь, Гриша, как оно бывает… Убегай отсюда, пока не поздно!

– Не убегу! – крикнул Гриша упрямо. – никакая сила меня!..

Но сила нашлась. Дядька Обелиск ночью, пешком, босой прибежал на свеклу и сообщил своему председателю, что на его голову снова упали какие-то проверяльщики.

Вот здесь и лопнул обруч терпения нашего героя. Он не поверил.

– Меня? – переспросил дядьку Обелиска.

– Лично и персонально, – подтвердил тот. – Приехали вечером и уже требуют. Промокли насквозь. Я их к Наталке на горячий борщ.

– И действительно меня? – никак не мог поверить Гриша.

– Говорят: сельского руководителя требуют как класс.

– Ну, гадство! – ругнулся Гриша.

Теперь он уже сожалел, что до сих пор не рассказал ни Свиридону Карповичу, ни Зиньке Федоровне, да и вообще никому о том, как его терзали то за коз, то за институтскую справку, то за нерожденных детей. Какая там еще морока свалилась ему на голову?

– Утром буду, – сказал он дядьке Обелиску. – Накормите там их, дайте поспать.

– Да поспят они у нас, как класс! – пообещал дядька Обелиск.

ПУХ-ПЕРО

Ганна Афанасьевна уже была на своем секретарском посту. Все учреждения держатся на секретарях. Если бы автор был поэтом, он бы написал оду секретарям. Председатели возглавляют, а делают все секретари. Ну, и так дальше. А может, и лучше, что автор не поэт и не пишет од? А то сгоряча понаписал бы и о том, что надо, и о том, что не надо.

Ганна Афанасьевна достойна и од, и панегириков, и величальных песен.

– Что тут у нас, Ганна Афанасьевна? – спросил Гриша.

– Комиссия по защите окружающей среды. Чуть ли не из столицы.

– Сколько их?

– Двое. Мужчина и женщина. Женщина молодая и красивая, а мужчина с бородой и голый.

– Совсем голый?

– Да не совсем. Что-то на нем есть, да только такое, что и не приметишь.

– И вы его в сельсовет пустили – голого?

– Я сказала, что в трусах сюда негоже, а он говорит, что это не трусы, а шорты, то есть коротенькие штанишки.

– Так что же он – пионер?

– Да с бородой же! Ну, я и в этих шортах не пустила. Говорю: без председателя сельсовета не могу.

– А что же мне с ними делать?

– Вы ему авторитетно скажите.

– А приехали зачем?

– Говорят: гусиный вопрос.

– Гусиный?

– Дали мне задание, чтобы подготовила справку о количестве гусей на территории нашего сельсовета в частном секторе и в коллективном пользовании, сколько голых, а сколько оперенных, какой процент падежа, а сколько выжило…

Гриша слушал и ушам своим не верил. Наконец он пришел в себя.

– Ганна Афанасьевна, а не могли бы мы купить робота?

– Робота? Что вы, Григорий Васильевич, разве это возможно?

– Теперь нет ничего невозможного. Купить такую железную чертовщину, чтобы стояла здесь и железным голосом отвечала на все глупости, которые взбредут кому-то в голову!

– У нас нет ассигнований даже на простенького робота, – объяснила ему Ганна Афанасьевна, – а вы еще такого хотите, чтобы говорил! Он же, наверное, очень дорого стоит.

– А мы с вами, выходит, бесплатные?

– Да я же не знаю.

– Ну, ладно, Ганна Афанасьевна. Будем отбивать штурм гусиной комиссии. Вы уже подготовили справку?

– Готовлю.

– Я пойду позвоню Зиньке Федоровне, а потом уж мы с вами подумаем, как и что.

– Я бы вам, Григорий Васильевич, посоветовала знаете что?

– А что?

– Поговорите со Свиридоном Карповичем. Он человек опытный…

Гриша хлопнул себя по лбу. В самом деле: почему он индивидуально отдувался до сих пор перед всеми проверками и не попросил совета ни у кого, в особенности же у такого мудрого человека, как Свиридон Карпович?

– Благодарю, Ганна Афанасьевна, – растроганно промолвил он. – Свиридон Карпович уже здесь?

– Я позвонила ему, сейчас будет.

– Вот уж благодарю вас, так благодарю!

Гриша даже руку поцеловал бы Ганне Афанасьевне, если бы умел, но, к сожалению, в селе почему-то не заведено целовать рук так же, как никто никогда не употребляет слова «труд», хотя трудятся там люди упорно и самоотверженно, от рождения и до самой смерти.

По телефону Гриша разыскал Зиньку Федоровну и конспективно рассказал ей про мороку с проверками и про все свои злоключения.

– Почему же не говорил об этом? – спокойно спросила Зинька Федоровна.

– Не хотел беспокоить. Думал: само пройдет. А оно…

– Ты, наверное, газет не читаешь.

– А что?

– Читал бы, так знал бы. То «Под шелест анонимок», то «Карась, которого не было», то про шестьдесят две комиссии на один колхоз. Я уже это знаю и отношусь ко всему спокойно.

– Да как же можно спокойно?!

– А так. Распихаю проверяльщиков по отраслям. Тех – на агронома, других – на зоотехника, третьих – на инженера, остальных – на бухгалтерию. А ко мне – только с выводами. А на выводы что? Примем к сведению, примем меры, недостатки устраним, упущениям положим конец.

– Так у вас же хозяйство, а меня терзают неизвестно и за что! Сплошные наветы!

– Вот ты и поставь на сессии вопрос о клеветниках.

И трубка – щелк! – и уже ты не поймаешь Зиньку Федоровну ни сегодня, ни в «обозримом будущем».

Но тут появилась великая спасательная сила в лице Свиридона Карповича.

– Ну, что тут у тебя, говорится-молвится?

Гриша рассказал обо всем. И о козах, и о Недайкаше из сельхозинститута, и про демографию, и про гусиную комиссию, которая налетела и крыльев не намочила.

Вновьизбрать долго молчал и мудро щурился. Потом поставил наводящий вопрос:

– И как оно – без подписей все это?

– Подпись всюду одинаковая: Шпугутькало.

– Сычик, значится.

Гриша не понял.

– Что вы сказали, Свиридон Карпович?

– Пугутькало – это сычик. Мелкий такой, говорится-молвится, неважнецкий сыч. Из тех, которые смерть предвещают. А еще там что?

– Я не допытывался. Но, кажется, всюду заканчивается такими словами: «По всему району поползли нездоровые слухи и трудовые массы всколыхнулись и возмутились».

– Ага, всколыхнулись… А я уже давно думаю: что-то оно не так. Как построили новое село, что-то мне не дает покоя, а что именно – никак не пойму. И только теперь понял: анонимок не было! А теперь ты мне камень с души снял.

– Свиридон Карпович! – испуганно воскликнул Гриша. – Что вы такое говорите? Разве можно радоваться, когда?..

– Постой, постой, Гриша, кажется-видится. Ты еще молод, не знаешь людей. Раньше как оно было? Бывали заявления, жалобы, случались и наветы. У того болит, у того чешется, а тот сам не знает, чего ему хочется. И все знай жалуются, жалуются… Когда выросла грамотность, появились и анонимки. Ты ведь знаешь, что грамотность способна творить чудеса. Но все это изредка. Процент нормальный. И когда в новом селе все вдруг затихло, я встревожился. И оказывается, справедливо встревожился! Ибо все, о чем ты мне рассказываешь, что это такое? Это – словно чума, грипп «Гонконг» или империалист какой-нибудь поселился в Веселоярске, а ты молчишь!

– Ну, я думал, что как-нибудь и сам…

– Ага, сам. А про коллективизм будем писать только в газетах? Тебя же проверяло всегда сколько людей? Два, три, а то и больше? Вот и тебе не одному нужно было беседовать с ними, а вместе с нашими людьми. Есть у нас свой народный контроль? Есть. Вот и приглашай их вместе с собой. И я пойду и встану и скажу, кажется-видится. Коллективный ответ. Пусть попробуют опровергнуть. И никогда не надо оправдываться, если не имеешь провинностей за душой. Оправдываться перед негодяями – все равно что просить у скупого деньги взаймы. А теперь еще одно. На тебя нападают, а ты?

– Ну, что я? Терплю и молчу.

– Почему же молчишь? С институтом как? Мы тебя рекомендовали? Рекомендовали. Мы заинтересованы, чтобы ты получил высшее образование? Заинтересованы. Имеешь ты на это право? Имеешь и заработал его самоотверженным трудом. Так кто же может чинить тебе преграды? Как его фамилия?

– Недайкаша.

– Так. Запомним. А теперь знаешь, что сделай? Пойди на почту к Гальке Сергеевне, купи сто восемьдесят пять открыток (это, чтобы на полгода хватило) и каждый день отправляй в сельхозинститут и пиши: «Товарищ Недайкаша, как там мой вопрос?» И больше ничего. А мы посмотрим, что этот бюрократ отпишет. А что касается всех этих проверяльщиков… Зря ты их на себя брал.

– Так на меня же только и шли.

– Хоть и на тебя, а ты должен был, говорится-молвится, позвать на помощь. Объяснения ты как давал?

– Да как? Спрашивали – отвечал.

– Словесно?

– Словесно.

– А надо в письменной форме. Великое дело – документ! Когда есть документ, тогда рано или поздно увидят, кто глупый, а кто умный, кто негодяй, а кто честный человек. Что там на тебя снова свалилось?

– Какая-то гусиная комиссия.

– Видел ее?

– Еще нет.

– Увидишь – не разводи разговоров, а говори, что все им представишь в письменной форме.

– Да я же и не умею…

– Учись, говорится-молвится. Надо уметь отбиваться. А иначе что? Мухи слетятся в табуны и загрызут. Муравьи повыползают из всех нор и не дадут дохнуть. Блохи повыскакивают из собачьей шерсти и выпьют кровь до капельки. А ты стой и не шевелись, кажется-видится?

Гриша поблагодарил Свиридона Карповича за науку, а сам с горечью думал: почему это именно я должен решать все эти проблемы, когда мне надо укреплять свою семью и быть достойным Дашуньки, когда мне еще не исполнилось и тридцати лет, а тем временем, как утверждает наука, именно в этот период я должен укреплять свой организм для новых трудовых успехов, битв и побед.

С такими мыслями Гриша направился к тетке Наталке, где завтракала авторитетная комиссия, лакомясь пирожками с творогом и сметаной такой густой, что в ней бесследно утонули бы все печали мира, а что касается поджигателей войны, то ни один из них даже не тявкнул бы.

Комиссия была такая: красивая девушка, похожая на ту, разрисованную заврайфинотделом, будто родная сестра, и бородатый коричневый мужчина, в коричневых же длинных трусах (наверное, шорты?) и невидимой на его коричневом, заросшем густой щетиной торсе сетке, которая, скорее всего, годилась бы для ловли щук после нереста, а не для такого уважаемого туловища.

Комиссия как раз доедала пирожки со сметаной, девушка уже вытирала губы, а голый мужчина торопливо проглатывал последний пирожок.

– Извините, что помешал, – сказал Гриша. – Здравствуйте, я председатель сельсовета Левенец.

Девушка вскочила из-за стола, присела, словно бы кланяясь, покраснела, как мальвы за окном, прошептала:

– Очень приятно, Таисия Никитична.

– Вы ее не слушайте, – доглатывая последний пирожок, сказал голый мужчина. – Таисию Никитичну бросили на эту проверку только потому, что у Татьяны Юрьевны зять избил дочь и Татьяна Юрьевна не смогла… А если бы она сюда, то… Она – такой боец, что никто с нею не сможет сравниться никогда! Я вам скажу откровенно, что лично я – по кулинарии. Специализировался по петушиным гребешкам и куриным пупкам. У меня в Хмельницкой области был повар, который так готовил куриные пупы, что на них съезжались со всего региона. Ну, теперь понастроили птицефабрик, и уже никого не волнует ни петушиный гребень, ни куриный пупок. Но зато остался свиной хвостик. Пробовали когда-нибудь? А приходило кому-нибудь в голову: фабрика копченых свиных хвостиков? Грандиозная штука! А есть еще вещь и вовсе уникальная! Ни в каких словарях, ни в энциклопедиях… Овечья гляганка[12]12
  Часть желудка жвачного животного, употребляемая для створаживания молока.


[Закрыть]. Слыхали? Теперь есть ацидофилин, кефир, йогурт, но это все не то. Нет в нем ни той силы, ни первобытной загадочности, которой отличается створоженное молоко. Вопросик уже и не для Министерства мясо-молочной промышленности, а для всего нашего нервного времени.

Гриша вспомнил, что у бабушки Левенчихи за божницей всегда спрятана засушенная на палочке овечья гляганка. Опустишь в кипящее молоко – и оно становится плотным – аж скрипит. Но какое дело этому голому человеку до бабушкиной гляганки?

– Что-то я вас не пойму, – сказал Гриша.

– Вы извините, пожалуйста, – краснея, сказала Таисия Никитична (Гриша предпочитал бы называть ее просто Тайкой, уж больно напоминала она румяное райское яблочко), – мы прибыли к вам с целью… чтобы… для того…

– В отношении гусей? – пришел им на помощь Гриша.

– Именно так.

– Ну что же? Гуси – это в самом деле в ведении сельского Совета, а не колхоза. Тут вы не ошиблись. Колхоз теперь занимается только тем, что индустриализуется. А гуси не индустриализуются, хоть ты их режь. Курица? Пожалуйста. Утка? Сколько хочешь. Их мы смогли засунуть в комплексы, птицефабрики. А гусь так и остался только в личных хозяйствах. Он не индустриализуется, как, к примеру, и бараны.

– По баранам будет другая комиссия, – заметил голый мужчина. – А мы только по гусям.

– Еще и по баранам будет? – встрепенулся Гриша. – Приготовим отпор! А что же интересует вас в гусином вопросе?

– Это вам скажет Таисия Никитична, – потряс бородой голый мужчина. Она возглавляет комиссию.

– Очень приятно, – поклонился красивой девушке Гриша, радуясь, что не видит ее Дашунька и не делает надлежащих выводов, – очень и очень… Так какие же ваши, гм, кгм?..

– Мне стыдно, – еще больше краснея, прошептала Таисия Никитична и умоляюще взглянула на своего бородатого голого коллегу. Застесняешься, подумал себе Гриша, разве же не застесняешься, приехав к людям с этим голым лоботрясом?

– Все очень просто, – бесцеремонно кашлянул голый мужчина. – На территории вашего сельского Совета имеется энное количество водоплавающей птицы, среди которой энное количество гусей. Так?

– Допустим, – согласился Гриша.

– Где эти гуси теперь и в каком они состоянии?

– То есть?

– У нас есть сигналы, что всех гусей ощипали и голыми пустили в Африку.

– Ага, сигналы? Подписанные?

– Это не имеет значения.

– А все-таки? Подписал Шпугутькало?

– Как это вы?.. – еще больше покраснев, прошептала Таисия Никитична.

– Должны знать свои кадры. А заканчивается как? По всему району поползли слухи и трудовые массы всколыхнулись и возмутились. Так?

– Может быть, – согласился голый мужчина. – Но это не спасает вас от ответственности. Мы приехали проверить, в самом ли деле есть тут у вас голые гуси, сколько их, что с ними делают и кто за это отвечает.

– И это все? – поинтересовался Гриша.

– На первом этапе – все.

– Тогда так. Я прошу дать мне три дня, чтобы я подготовил ответ в письменном виде.

– В письменном? – голый мужчина, видимо, не был готов к этому. – Таисия Никитична, как вы на это смотрите?

– Положительно, – прошептала девушка, пылая ярчайшими огнями.

– Дадим три дня на ответ?

– Я не возражаю.

Сказать правду? Гриша никогда и в помыслах не имел, откуда берутся подушки, на которых он спит, и откуда те девять пушистых подушек, что им с Дашунькой постелила мама Сашка после их женитьбы, и на чем спят веселоярцы, что подкладывают под головы и под бока, на чем рождаются, живут, размножаются и умирают. Никто об этом никогда не думает, все идет словно бы само собой, а выходит, что есть какая-то незримая сила, которая обо всем заботится, все высчитывает, мудро и предусмотрительно регулирует?

Он кинулся за объяснениями к Дашуньке, все же у нее высшее образование, опыт, умение предвидеть. Но Дашунька отмахнулась:

– Не морочь мне голову! С меня хватит и своих хлопот.

Тогда он обратился за помощью к маме Сашке, и та рассказала ему обо всем, на что он никогда не обращал внимания, и он удивился своему незнанию, а потом обрадовался неожиданному знанию и, вымучивая каждое слово, проклиная собственное неумение, переживая от неуклюжести и косноязычия, все же составил для странной комиссии (а может, и для самого себя?) такую реляцию: