Текст книги "Изгнание из рая"

Автор книги: Павел Загребельный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Наконец, уже после третьего прочтения, понял Гриша, на что намекала красивая заведующая райфинотделом. Это была беседа Ивана Ивановича с голодной и несчастной небогой[6]6
  Hебога – бедная (прим. Н. В. Гоголя).


[Закрыть]. «Гм! Что ж, тебе разве хочется хлеба?» спрашивал Иван Иванович. «Как же не хотеть! Голодна, как собака». – «Гм! отвечал обыкновенно Иван Иванович. – Так тебе, может, и мяса хочется?»

– Ага, – понял Гриша, – эта ляля считает, что стадион и все прочее это для нас все равно, что для гоголевской небоги мясо. За кого же она нас принимает? Не была в Веселоярске? Вот я приглашу ее, скажу все, что о ней думаю, а потом… Потом… утоплю в Днепре, и пусть ищут…

Когда немного перекипело в душе, Гриша попытался размышлять трезвее. Ну, утопит он эту лялю, а что же дальше? Разве давала когда-нибудь желаемые результаты политика террора против отдельных лиц? Каждый, кто учился в школе, скажет вам прямо: не давала и не даст. Надо искать другие пути. Кардинальные и определяющие.

Ночью, когда Дашунька пришла с ферм, он попытался задобрить ее и рассказал, как хотел купить ей в райцентре французскую компактную пудру.

– Почему же не купил? – спросила Дашунька.

– Ты знаешь, так голову заморочили, что и забыл.

– Чем же тебе заморочили твою председательскую голову?

– Сам себе заморочил. Задумал построить стадион в Веселоярске.

– Стадион? А что на нем делать? Физзарядку пенсионерам? Так у нас и пенсионеры не гуляют, некогда физзаряжаться. Долго ты думал?

Гриша обиделся. Если уж и самый близкий человек такое…

– Футбольную команду организуем, – сказал он, – будем принимать участие в первенстве.

– А из кого ты ее организуешь? Нужны двадцать два парня, а у тебя одни лишь дядьки и деды…

– Ну… олимпиады будем проводить. Например: олимпиада породненных сел. Девчата несут таблички с названиями сел. Ты, например, табличку с надписью: «Веселоярск».

– Сам и носись с такой табличкой, а у меня своей работы хватит.

С этими словами Дашунька отвернулась от Гриши, и тот должен был лежать одиноко и в темноте загибать пальцы на руке: Зинька Федоровна не помогла раз, Ганна Афанасьевна не помогла – два, районные организации не помогли три, родная жена не помогла – четыре. Кто же поможет? Кто поддержит? Кто поймет?

Вот так и вышло, что злая судьба, а выражаясь научно, неблагоприятное стечение обстоятельств, толкнула Гришу в объятия Пшоня. Ибо что такое Пшонь? Физкультура и спорт. А что такое стадион? Отвечать не надо.

С утра Гриша заскочил в сельсовет, спросил Ганну Афанасьевну, нет ли чего-нибудь срочного, потом немного поскучал, не подавая виду, и сообщил:

– Значит, я поехал по колхозу, а уж вы тут без меня…

– Как это по колхозу? – всполошилась Ганна Афанасьевна. – Колхоз наш занимает территорию пяти сельсоветов! Где же вас искать, если будут спрашивать из района?

– На нашей территории! – гневно крикнул Гриша. – На веселоярской территории, Ганна Афанасьевна! Прошу это запомнить раз и навсегда.

– Да мне что, – вздохнула Ганна Афанасьевна, – мне бы знать, где вы…

Гриша завел казенный мотоцикл (сказано уже, что семейные «Жигули» отданы в распоряжение Дашуньки) и поехал в школу. Собственно, искать там нечего было, каникулы ведь сейчас, никого в школе нет. Но куда ехать? К Несвежему, где снимал квартиру Пшонь? А какая гарантия, что он сидит среди новенькой мебели Несвежего? Такой человек должен утверждаться на работе даже тогда, когда и работы нет. И тут государственное мышление не подвело Гришу.

Возле школы стоял новый «Москвич» Несвежего, а возле «Москвича» Рекордя собственной персоной, вертя вокруг толстого пальца ключики от отцовской машины.

– Все вертишь? – заглушая мотоцикл, сказал Гриша.

– Ага. А что?

– Это я должен был бы спросить тебя: а что ты здесь делаешь?

– Охраняю сон трудящихся.

– А сам как – думаешь трудиться?

– Вопросик!

– Привлечем за тунеядство!

– А у меня жетон!

– Снова со своим жетоном!

– Я представляю в Веселоярске, может, сорок четыре добровольных общества.

– Сколько, сколько?

– Сорок четыре!

– Ну, гадство! – не удержался Гриша от непарламентского выражения. – Я думал, их штук десять, а их развелось уже вон сколько! Ты что – квартиранта своего сюда привез? Где он?

– На рабочем месте, в спортзале.

Спортзал! Гриша вырос в Карповом Яре, глиняный яр, глиняное село, глиняные хаты, школа тоже в глиняных хатках, в одной первый – четвертый, в другой пятый – седьмой, в третьей восьмой – десятый классы. Какие уж там спорт и еще какие-то залы! А теперь двухэтажная кирпичная школа, классы, лаборатории, зимний сад, библиотека, столовая и, наконец, – добрая треть здания – храм здоровья, спортзал, гимнастические снаряды, шведские стенки, боксерские груши, батуты, вороха мягких поролоновых ковров. По правде говоря, Гриша здесь еще ни разу не был, поэтому вошел в спортзал несмело, почтительно, с пиететом, то есть с некоторым дрожанием конечностей, хотя и неуловимым, но сущим. К тому же напугали его какие-то необычные звуки-всхлипы, разные выкрики, что-то и вовсе неожиданное:

– Леопольд, жалкий трус, выходи!

Детей у Гриши не было, а у механизаторов нет времени смотреть мультфильмы, поэтому он даже представления не имел о телевизионном коте Леопольде и с некоторым любопытством немного постоял и посмотрел, что выделывают юркие мышата с ленивым и неповоротливым котом на цветном экране 59 сантиметров по диагонали.

Лишь потом он вспомнил о цели своего прихода сюда, оторвал взгляд от телевизора (не очень и далеко пришлось отводить глаза, кстати!) и увидел рядом с этим чудом техники, информации, искусства и обалдения самого товарища Пшоня, который, удобно разлегшись на мягких поролонах, накрыв лицо своей панамкой, спокойненько спал под крики дерзких мышат, пытавшихся отомстить ленивому коту за миллионолетние кривды своих предков. Причина такого, прямо скажем, неуместного и раннего сна таилась не в телевизионном шуме, а в бутылкоподобной посудине без этикетки и мисочке с малосольными огурчиками, стоявшими на телевизоре. Пшонь лежал так удобно, что мог бы достать и бутылку, и огурец из мисочки как правой, так и левой рукой. Это Гриша заметил и оценил. И может, именно это вселило в его душу какое-то уважение к Пшоню. Да и как же иначе? Мы всегда хотим уважать людей, к которым приходится обращаться за помощью. А Грише нужна была помощь Пшоня, как специалиста.

– Товарищ Пшонь! – тихонько позвал он.

Храпение в ответ было такое, будто перетряхивали кости египетских фараонов всех династий (а династий там было много, ой-ой!). Гриша даже попятился малость – ему казалось, что в распластанном на поролонах спящем Пшоне вообще нет ничего телесного, а одни лишь кости и этих костей вроде бы вдвое больше, чем у всех людей. Что за наваждение!

– Товарищ Пшонь! Слышите? – уже громче позвал он.

Мослы зашевелились, затарахтели, панамка слетела с лица сухого и злого (может, это и не мумия фараона, а мумия скорпиона?), кости затарахтели еще раз, потом раздался въедливый и недовольный голос:

– Что там? Чего надо?

– Это я, – сказал Гриша. – Левенец, председатель сельсовета.

– А-а, – Пшонь сел, протер глаза, потом кинул за спину руки, взял из мисочки огурец, хрустнул. – В чем дело?

– Огурчиками закусываете?

– Сказано же было: я – вегетарианец.

– А бутылка без этикетки? Продукция тетки Вусти? Могу организовать вам участкового Белоцерковца, он вмиг все оформит.

– Я сам его оформлю! Вы еще меня не знаете. Если я пью самогонку, то не для того, чтобы ее пить, а для того, чтобы знать, какие безобразия здесь у вас творятся. Ясно? И если выдумаете, что я спал на рабочем месте, а вы меня разбудили, так знайте, товарищ председатель, что в это время внутренним зрением я видел ваше двоеженство, которое может перейти и в троеженство! Катерина Щусь и Дарина Порубай вам знакомы? А ваша помощница на комбайне?

«Вот гадство, – подумал Гриша, невольно цепенея, – это Рекордя уже все ему разболтал, а этот, вишь, спит, а на ус мотает».

– Я бы вас попросил, – стараясь быть официальным, сухо промолвил Гриша, – я бы не хотел, чтобы вы…

– Ну, ну, – догрызая огурец, добродушно взглянул на него Пшонь, – это я так, между прочим. Для моих карасиков. А теперь верите, что Пшонь – это Шпонька?

– Я к вам по совершенно другому делу, – дипломатично уклонился от ответа Гриша. – У меня к вам просьба.

– Просьба?

– Да.

И тут Гриша раскрыл свою душу про стадион и про наивысшие мечтания. Это было так неожиданно, что даже Пшонь со всеми неисчерпаемыми запасами его нахальства немного растерялся и не отважился выступить в роли консультанта, только сказал:

– Есть у меня один человечек!

– Знаток? – обрадовался Гриша.

– Ох и человечек же! Гений спортивного дела! Заслуженный консультант всего, что нужно проконсультировать, непоколебимый авторитет, кладезь спортивной мудрости.

– Где же он?

– Далеко.

– Мы могли бы его пригласить?

– Трудно, однако можно.

– Что для этого нужно?

– Нужно подумать.

– Прошу вас, подумайте.

– Значит, так: я еще малость тут посплю, а уж потом подумаю.

Гриша попятился почтительно и с пиететом.

Еще в тот же день он поймал в степи Зиньку Федоровну и заговорил о финансовой поддержке для того, чтобы пригласить и достойно встретить прославленного консультанта по спортивным вопросам.

– Да зачем он тебе? – вздохнула Зинька Федоровна. – Стадион все равно ведь никто не финансирует.

– Потому что нет идеи. А когда дадим идею – все появится: и деньги, и поддержка, и понимание.

– Бог в облаке появится, – мудро заметила Зинька Федоровна. – Хочешь, вот и приглашай этого своего…

– Сельсовет не имеет представительских средств.

– А я их имею?

– Ну, тогда… Тогда, Зинька Федоровна, я… на свои собственные… еще комбайнерские…

– Проторгуешься.

– А я на жатву снова к вам на комбайн попрошусь!

Когда даже председатель председателя не хочет понять, то как же жить дальше?

ЗАУХОПОДНОСОР

За время своих переселений и переименований Веселоярск, можно сказать, привык и ко всякого рода советникам, и к консультантам-проектантам, и к эрудитам-ерундитам, – и теперь тут никого и ничем не удивишь. Все воспринимается с надлежащим спокойствием, которое когда-то называли философским, а теперь можно бы именовать веселоярским, и даже когда дезориентированные сторонники дядьки Вновьизбрать подняли панику, что якобы новый голова куда-то улетел, никто не встревожился: может, человеку надо, вот он и полетел. Полетает – да и вернется снова. Летают же герои латиноамериканских и украинских химерных романов, так почему бы и Грише Левенцу тоже не попробовать?

Поэтому никто не удивился еще одному консультанту в Веселоярске, тем более что привезен он был неофициально, без предупреждений и объявлений, актива для встречи и бесед Гриша не созывал, борщ у тетки Наталки не заказывал, вообще не просил ни у кого ни помощи, ни поддержки, ни даже сочувствия. (Последняя фраза упорно выпутывается из ее синтаксического окружения – и что же мы имеем? Забыли про Зиньку Федоровну и все сваливаем на Левенца? К сожалению, такова у него роль и в жизни, и в нашем повествовании.)

Консультанта привез Рекордя. Не следует думать, что он решил покончить со своей ущербностью и статусом тунеядства, – просто для разминки смотался на отцовском «Москвиче» в областной центр и привез того, кого велел ему привезти – не Левенец, нет! – новый преподаватель физкультуры Пшонь.

Он высадил его возле сельсовета, крикнул Грише снизу:

– Вот, привез!

И помчался дальше дармоедствовать, заставив прибывшего ждать Гришу.

Гриша побежал вниз встречать консультанта.

– Какая радость! – закричал он. – Какая честь для нас!

Консультант развел руки и одарил Гришу взглядом и улыбкой наивного разбойника. Дескать, к вашим услугам без остатка.

– Конон Орестович Тавромахиенко, – представился он. – Прошу не удивляться памилии. Означает она: бой быков. Греческое слово – тавромахия. Наверное, предки мои назывались проще: Убейбык. А потом кому-то надоело, заменил на греческую. Имел пантазию человек!

Тут Грише следовало бы заметить, что Конон Орестович не выговаривает звука «ф», заменяя его на «п», так же как его предок заменил когда-то Убейбыка на Тавромахиенко, но дело в том, что Левенцу было не до каких-то там мелочей, – он весь был во власти созерцания этого необычного человека, принадлежавшего, может к редкостнейшим экземплярам человеческой породы.

Ростом Тавромахиенко не поражал, был, можно бы сказать, умеренного роста, зато брал другим. Шея – граненая, как железный столб, плечи – косая сажень, грудь – колесом, кулачищи – гантельно-гранитные, глаза – стальные, в голосе металл. Такими рисуют в учебниках истории древних ассирийцев: руки как ноги, ноги – как руки, не люди, а быки и львы. У Гриши было намерение покормить гостя, потом уж приступать к делу (для этого попросил он маму Сашку приготовить хороший обед), но теперь, посмотрев на этого человека, испугался: куда его еще кормить – в нем и так силы как в тракторе К-700, все вокруг звенит и гудит, земля трясется, деревья гнутся. С таким лучше натощак.

– Вы, значит, по спортивной линии? – на всякий случай уточнил Гриша.

– Мастер спорта по всем видам! – загремел Тавромахиенко. – До заслуженного не дошел, решил сменить квалипикацию. Занимаюсь научными разработками. Пишу монограпию! Страшное дело!

– Нам бы консультацию, – несмело прервал словоизвержение Тавромахиенко Гриша.

– Консультацию? Глобцы, о чем речь! По всем видам спорта!

В груди Тавромахиенко гудело, как в пустой цистерне из-под ядохимикатов, в горле клокотало, будто у жеребенка, и от этого в словах, произносимых Тавромахиенко, появлялись совершенно неожиданные звуки: вместо «хлопцы» получалось «глобцы», «хата» становилась «гата», «бык» превращался в «бгыка», «черепаха» – в «черебпаху».

– Так, может, сразу и начнем? – предложил Гриша, пропуская консультанта первым на лестницу. – У нас тут все на рабочих местах. Я приглашу товарищей, и в тесном кругу, без лишних разговоров…

– А дружок мой? – полюбопытствовал Тавромахиенко.

– Имеете в виду Пшоня?

– Точно. Пантастический человек!..

Словно бы в оправдание своей фантастичности, в тот же миг подкатил с Рекордей Пшонь. Тавромахиенко, протягивая руки для объятий, побежал вниз по ступенькам, зашумел-заклокотал радостно и приподнято, но его благородное намерение пропало зря.

– Ну, ну! – уклоняясь от объятий Тавромахиенко, прострекотал Пшонь. Убери лапы! Знаю я эти штучки! Говори сразу, поможешь нашему председателю?

– Да глобцы! – загремел консультант. – По всем видам спорта! Страшное дело!

– Секундочку! Запишу, – достал свой блокнот Пшонь. – А то тут такое…

– Для карасиков? – захохотал Тавромахиенко. – Уже подпрыгивают на сковородке?

– Еще нет, но скоро запрыгают. Запрыгают! – заверил его Пшонь, царапая в блокнотике ручкой, а сверху еще словно бы помогая и своими ондатровыми усами.

Гриша до сих пор не мог понять, что это за карасики, о которых каждый раз с угрозой вспоминает Пшонь, но не очень и задумывался над этим, будучи озабоченным другими делами. Рассадив в своем кабинете Тавромахиенко и Пшоня, он пригласил для участия в разговоре всех, кто был в сельсовете, а именно: дядьку Вновьизбрать, Ганну Афанасьевну и дядьку Обелиска. Опыт и авторитет, знание процедурных вопросов и голос народа – все было представлено на этом совещании плюс два непревзойденных знатока в области физкультуры и спорта. Вот так утираем нос финансовым работникам и даже заслуженным руководителям колхозного производства!

Гриша открыл совещание кратеньким вступительным словом, обрисовал всю привлекательность своей идеи, не стал скрывать и трудностей, казавшихся почти непреодолимыми. Пшонь записывал, Тавромахиенко распрямлял грудь, надувал щеки, тряс гантельными кулачищами.

– Глобцы! – загремел он, когда Гриша закончил. – Глобцы, не будет дела.

– Почему же? – обиделся Левенец. Надо было везти этого консультанта из областного центра, чтобы услышать то, что и без него уже слышал не раз и не два!

– Нет пантазии, – решительно заявил консультант.

– Да в чем же тут должна быть фантазия? – допытывался почти с отчаянием Гриша.

– Пантазией нужно сразу убить, тогда дадут деньги! – притопнул ногой Тавромахиенко. – Какой вам стадион, для чего? Бегать, прыгать, по канату лезть? Кишки будут рвать от смеха! Все теперь бегают, прыгают и лазят без всяких стадионов. Играть в путбол, волейбол, гандбол, баскетбол? Не смешите меня, а то заплачу. Может, вы Москва, Киев, Тбилиси и у вас есть «Динамо», «Спартак», ЦСКА? Нет? И не будет! Значит, как? Надо убивать пантазией! Бгыки у вас есть?

– Во второй бригаде откормочный комплекс для бычков, – подал голос Вновьизбрать, которого уже начинал интересовать этот громогласный мужчина.

– Так чего же вам, глобцы, надо? – радостно закричал Тавромахиенко. Берите бульдозер, ройте землю и стройте не стадион, а то, что называется ареной!

– Что, что? – не понял Гриша.

– Арену!

– Арену? Зачем? Для цирка?

– Для корриды! Для боя бгыков! Вот вам и пантазия!

– То есть как это – для боя быков? – встрепенулся дядька Обелиск, который до сих пор молчал, лишь переводя взгляд то на Гришу, то на консультанта. – Когда быки бьются, их надо разводить. А тут как же получается?

Тавромахиенко даже поморщился от такой необразованности.

– Не бгыки будут биться, глобцы, а бгыков будут бить, то есть убивать на арене. Коррида, как в Испании или Мексике!

– Убивать быков? – дядька Обелиск задвигал по чисто вымытому полу босыми ногами, грозно нахмурив брови на консультанта. – За такие рассуждения надо ликвидировать, как класс, когда мы все силы отдаем для развития животноводства, вы предлагаете убивать быка средь бела дня у всех на глазах – за что и зачем? Без всякой надобности?

Если бы дядька Обелиск читал стихотворение грузинского поэта Шота Нишнианидзе о смерти быка, он привел бы жалобные строки из этого произведения:

 
Шел спокойно на плаху – ведь
всегда друзьям ты верил,
Боль тяжкую, друг мой верный,
я стихам своим доверил.
 

Но так ли уж крайне необходимо читать стихи, чтобы доказать кому-то целесообразность своей мысли?

Гриша испугался: что подумает спортивное светило о веселоярцах? Что у всех у них такое прямолинейное мышление, как у дядьки Обелиска? Поэтому он осторожно повел речь о том, что хотя Украина в какой-то мере и тяготеет к Средиземноморью (через Черное море, Босфор и Дарданеллы), но это все-таки не Испания и украинцы не испанцы. Ну, хотя бы не такие шустрые. Испанцев около трехсот лет поджаривали на кострах инквизиторы, а мы не поддавались. Мексиканцев тоже гоняли то конкистадоры, то захватчики-империалисты, вот и появилась в характере суетливость. А нам от чего суетиться? Мы ведь не испанцы и не мексиканцы. Когда мы суетились? Может, кто-нибудь скажет?

Никто такого не мог сказать, даже дядька Вновьизбрать с его непревзойденным опытом. Казалось бы, идея, так неуместно выдвинутая Тавромахиенко, умерла, еще и не родившись. Но консультант не сложил оружия.

– Глобцы, – заворковал он, – вы мне скажите, глобцы, ваше село передовое?

– Да вроде бы, – несмело промолвил Гриша.

Дядька Вновьизбрать был намного решительнее. Ведь разве не он приложил все усилия, чтобы Веселоярск прогремел на всю Украину, а то и дальше?

– Говорится-молвится, – подергал он себя за левую бровь, – Веселоярск не просто передовой, а еще и образцовый по всем статьям!

– Разве я не говорил? – обрадованно воскликнул Тавромахиенко. – Не будь вы такими, разве бы я к вам приехал? Меня на все бгока! Так и рвут, так и рвут! Приезжайте, Конон Орестович, скажите да подскажите, а я все бросил – и к вам. И теперь вижу – не зря. У вас есть пантазия, глобцы! А ежели так, то что же вам надо? Вам надо выходить на уровень мировых стандартов! А коррида – это и есть мировые стандарты.

– А может, мировым стандартам пора уже выходить на наш уровень? задумчиво взглянул на своих старших товарищей Левенец.

– Говорится-молвится, давно пора! – поддержал его Вновьизбрать.

– И в честь этого водрузить обелиск! – обрадованно воскликнул заслуженный посыльный Веселоярска.

Ганна Афанасьевна была намного осторожней.

– По этому вопросу нам еще не было указаний, – объяснила она, и Тавромахиенко правильно расценил ее слова как намек на возможное неединодушие своих оппонентов и, хорошо зная, что упорством украинского упрямства еще никому и никогда не удавалось сломить, мгновенно сменил тактику. От тактики наступательно-грубой он перешел к политике уговоров и обольщений. Нарисовал перед присутствующими картину корриды. Общий праздник. Зрители в ложе. Не знаете, что такое ложа? Объясним! Нет ложи? Построим! Из дефицитнейших материалов. Есть человек – самого черта из-под земли достанет. Но дядьку Обелиска эти картины не привлекли ни на грош.

– А как же насчет быков? – допытывался он. – Что вы предлагаете? Убивать без всякой надобности?

– Убить бгыка? – одарил его своим разбойничьим взглядом Тавромахиенко. – Глобцы, бгыка убьют и на мясокомбинате. Убить бгыка, а самому жить? А зачем? Все равно ведь умрем рано или поздно. Выиграть бой? Пусть выигрывают торгаши, а для нас главное что? Какая пилосопия? Стойкость!

– Не там стойкость ищете, товарищ, говорится-молвится, – заметил дядька Вновьизбрать. – Мы призваны организовывать трудовые усилия, а ты нас толкаешь на какие-то ненужные выдумки…

– Трудовые? – не растерялся консультант. – Вам хочется ближе к делу? Тогда я спрошу у вас: а где же ваш конь? Где конь вообще? Где эти честные труженики и помощники наши с древнейших времен?

– Коня уничтожили как класс и водрузили обелиск в райцентре, – сообщил дядька Обелиск.

– Ага, коней под полководцев на памятниках? А где они в селе? Почему они забыты? А коррида возрождает для нас коня. Как тягловая сила он для вас ни к чему, у вас есть трактора. Как источник удобрений ваших полей ни к чему. У вас есть минеральные удобрения. Для деликатесных колбас? Украинцы употребляют только свиные. Так зачем же конь? У наших славных предков глобцев-запорожцев конь был товарищем в смертельном поединке. Теперь поединки вышли из моды, а вот корриду можно сделать модной. Пикадоры на конях, копья с разноцветными флажками, бгык выскакивает на арену, тяжело дышит обеими ноздрями, публика ревет от восторга, райпотребсоюз распродает тысячи бутылок местной минеральной воды – мировые масштабы! А когда появляется матадор, любимец девчат и сельского руководства, вокруг арены наступает мертвая тишина, бгык сопит и глухо ревет, минеральная вода льется потоками, потому что коррида всегда вызывает жажду (прошу не путать ее с водочно-самогонной, глобцы), – страшное дело!

– Что ж, – сказал Гриша, – может, Веселоярск в самом деле заслужил иметь свою корриду?

– Я не знаю, что это такое, – впервые взяла слово Ганна Афанасьевна, но если это увеличит нам поступление наличных денег, чтобы было чем платить зарплату сельским служащим, я тоже не возражаю.

Дядька Вновьизбрать был ни за, ни против, но сказал, что можно достать для проведения земляных работ пару бульдозеров и даже скрепер в райдоротделе.

Только дядька Обелиск уперся. Нельзя публично убивать живое существо, особенно быка, ведь всем известно, что быки способствуют развитию животноводства.

Пшонь записывал слова дядьки Обелиска с таким тщанием, что весь покрылся потом и вынужден был вытирать усы своей панамкой.

– А что, если сделать эту корриду бескровной? – предложила Ганна Афанасьевна.

– В самом деле, – радостно поддержал ее Гриша. – Спорт и кровь несовместимы. Тут надо что-то придумать.

Консультант лишь посмеялся над такой непрактичностью.

– Из всего можно найти выход, или, как говорят пилосопы, альтернативу. Вы не хотите крови? Сделаем шпаги для матадоров тупыми, а пикадорам вместо пистолетов дадим бузиновые брызгалки, и вообще сделаем все для охраны бгыков.

– А кто же будет охранять тех хлопцев, которые окажутся перед рогами быков? – резонно спросил дядька Вновьизбрать. – Какие оглашенные, говорится-молвится, полезут на эту арену?

– Страшное дело решать спортивные вопросы коллегиально! – хлопнул в ладони Тавромахиенко. – Вы боитесь бгыков? Выгоните на арену коров!

Тут Ганна Афанасьевна несмело напомнила, что коровы теперь пошли, можно сказать, облегченного типа, недокормленные, передоенные, следовательно, они бегают быстрее быков – кто же их догонит?

– Надо, наверное, заменить и коров, – сказал Гриша.

– Страшное дело! – загремел Тавромахиенко. – Чем же вы их замените?

– А козами, – подсказал дядька Обелиск, радуясь, что быков ему удалось спасти от напрасной гибели. – У нас козы не простые – валютные.

Пшонь попросил объяснений и поскорее записал и о козах, и об этих объяснениях.

– Говорится-молвится, – напомнил дядька Вновьизбрать, – у козы рога еще острее, чем у коровы и быка, это у хлопцев, которые будут за ними гоняться, наверняка штаны будут изодраны в таких местах, что стыдно даже говорить.

– В нашем бюджете не предусмотрены ассигнования на новые штаны для спортсменов, – поскорее объяснила Ганна Афанасьевна.

– Не беда, – успокоил их Тавромахиенко. – Можно достать штаны из сверхпрочного синтетического материала, к тому же с бронированными ширинками.

– А не кажется ли вам, – выразил сомнение Гриша, – что в таких штанах наши матадоры станут слишком неповоротливыми? – Наверное, от коз тоже придется отказаться. Он уже готов был отказаться от этой навязанной ему консультантом корриды, но стыдился вот так бесславно отступать.

– Может, пустить на арену петухов? – предложила Ганна Афанасьевна.

Это уже была полная компрометация не только идеи корриды, но и идеи сооружения невиданного спортивного комплекса. Столько сил, энергии, фантазии и настойчивости – и ради чего? Чтобы веселоярские хлопцы гонялись по арене за петухами? Можно представить молодого и жизнерадостного веселоярца, который с удовольствием ест материнские толченики с молодыми петушками, но чтобы такой парнище бился на арене с петухами? Люди добрые, побойтесь бога!

Дядька Обелиск, торжествуя в душе, что провалил и завалил идею молодого председателя, к которому стоял в вечной оппозиции (это уже ясно!), для издевки подбросил еще одно предложение: выпустить на арену кроликов. Сказал, сложил на груди руки, скрестил под стулом босые ноги и блаженствовал. Как было не блаженствовать? Отомстил всем. Кролики для него были столь же ненавистными, как и его Фенька. Кролики роют и подрываются под вас, Фенька подрывается под него. Пустить эти существа против нового председателя подроют и перероют все на свете, ничего не останется!

– Пустить туда кроликов! – выкрикнул дядька Обелиск.

Но тут уже всполошился и сам приезжий консультант. Для всего есть предел, а для этих людей (или глобцев, как он всех называл) никаких пределов не существовало. Дошли уже до кроликов. Какая же это коррида? Это сплошное землеройство. Матадоры должны были бы рыться в земле, раскапывать норы, вытаскивать за уши кроликов, показывать зрителям? Страшное дело!

– Это не то, – сказал Тавромахиенко. – Глобцы, вы не туда загнули.

А куда было гнуть? Чем заменить быков на корриде? Дикими птицами? Полетят – не поймаешь. Мухами? Но веселоярцы – не восточные народы, которые гоняются за мухами. Комарами? А чем их будешь ловить? Разве что пылесосом. Но пылесос – это уже не спорт, а быт.

– Все не то, – подытожил Гриша, как ни тяжело ему было это делать. Вот если бы мы сумели заменить быка животным таким же сильным, но смирным, съедобным и хорошо защищенным от холодного оружия. Но где найдешь такое животное?

– Может, слона? – подбросил идею дядька Обелиск.

– Да он нас с тобою съест, – засмеялся Вновьизбрать. – Ему одной травы на день требуется, наверное, с полтонны.

Пшонь пошептался с консультантом, после чего нетерпеливо заерзал на стуле. Стул затрещал под каменнотяжелым человеком. Ганна Афанасьевна, переживая за казенное имущество, осуждающе взглянула на Гришу. Дескать, где и зачем нашел такого хлопотного человека?

Тавромахиенко распрямил плечи, потряс кулаками, одарил всех щедрым разбойничьим взглядом и заявил:

– Ежели так, предлагаю еще одну альтернативу. Заменим бгыков черебпахами!

Он сказал: «черебпахами», поэтому никто и не понял, о чем идет речь. Гриша на всякий случай переспросил:

– Вы сказали: черепахами?

– Черебпахами! Крепкое, медленное животное, мясо – деликатес. Чего вам, глобцы, надо для полного счастья?

– Да, да, – сказал Гриша. – А любопытно: как вы сюда добирались?

– Гто, я? – удивился Тавромахиенко.

– Да вы же, вы.

– Я – на машине.

– А если мы запряжем вам черепах?

– Глобцы, не смешите меня, а то я заплачу! – вскочил Тавромахиенко. Мы тут с Пшонем заскочим к одному человечку, а потом уж докончим консультацию.

– Можно считать ее законченной, – вдогонку им бросил Гриша, хотя Тавромахиенко и Пшонь вряд ли слышали его слова, чуть ли не бегом покидая кабинет.

– Куда это они, говорится-молвится? – пробормотал Вновьизбрать, который, несмотря на свой огромный руководящий опыт, не мог разгадать тайных намерений этих двух спортивных представителей.

Да и кто мог бы их разгадать?

Разумеется, автор, используя все достижения науки и техники, литературной моды и мистики, неконтролируемой фантазии и авторского произвола, мог бы перенести своих героев куда угодно, переселить их в иные миры, скрутить в бараний рог, запихать в маковое зернышко или фасолину. Философ Пифагор не ел фасоли, считая, что в нее переселяются души умерших людей. Автор тоже мог бы стать хотя бы на некоторое время пифагорейцем, но ведь, дорогие товарищи, где вы найдете такой боб, в который можно было бы втиснуть Тавромахиенко или Пшоня?

Поэтому автор пустил их самоходом, они выскочили из сельсовета, сели в «Москвич», который, судя по всему, ждал их, и Пшонь крикнул Рекорде (кому же еще должен был кричать?) какое-то слово, пароль, сигнал, и машина газанула и покатилась к стоянке автобуса, потом по дороге, ведшей из Веселоярска, а потом, уже на выезде, круто свернула вправо и запрыгала по немощеной улочке Вередуновки, где, как мы знаем, жили веселоярские пенсионеры, точнее говоря, бабушки-пенсионерки. Так что же, спросят нас, выдающиеся спортивные деятели Тавромахиенко и Пшонь решили показать старушкам новый комплекс физзарядки, организовать веселоярскую группу здоровья, рассказать о чертовски модной аэробике? Глубоко ошибается тот, кто так подумал бы. Рекордя железной рукой вел машину прямо к тому домику, где еще недавно жила баба Параска, а теперь… Теперь это уже был не просто домик, а обитель и святыня. Крыша не из шифера, а дюралевая, с отблеском тусклого серебра, на крыше не простая телевизионная антенна буквой «Т», а стилизованная под крест с двумя перекладинами – с большей прямой и меньшей наклонной. Внутри тоже ни комнаты с печью, ни кухоньки, ни сеней, все внутренние стены разобраны и выброшены, теперь тут единый простор, небольшой зал, окна из разноцветного стекла, на боковых стенах – иконы, у дверей хоругви, в глубине – столик под плащаницей, свечи в подсвечниках, темные толстые книги, ангелы и архангелы, нарисованные на задней стене.