Текст книги "Земля у нас такая"

Автор книги: Павел Мисько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Опять нас опередили!..

До вечера еще далеко, домой идти не хочется. В карманах у каждого лежит по рублю. Рука сама лезет похрустеть бумажкой, деньги так и просятся, чтобы их побыстрее истратили...

Сходить разве в кино? А может, сначала в столовую?

– Давайте на два рубля купим цветов, отнесем на могилу летчика, предложил Гриша. – На рубль купим пирожков – и с мясом, и с повидлом. Знаете, сколько это?

Цветы можно найти только на рынке. А где рынок – мы уже знали. Мимо него по проспекту Космонавтов мы ехали на химический комбинат.

ЧЕМ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ "ВИЗИТЫ ВЕЖЛИВОСТИ"

Идет август, последний месяц каникул.

Уже хочется немного в школу. Но начнутся занятия, и со многим придется распрощаться.

"Ни дня без реки!" – бросил клич Чаратун. И мы стараемся выполнять этот девиз, бегаем купаться даже утром.

Появился в школе после отпуска наш классный – Вадим Никанорович. Может, на второй день побывал у каждого из нас, зашел посмотреть, как строят деду дом.

Сруб уже сложили на каменном фундаменте, забили щели между бревнами мхом. Тесно дому на старом месте, и он занял половину двора. Просторный дом, высокий, стены желтые, как будто они всегда освещены солнцем.

На улице плотники обтесывают толстые жерди, сбивают из них громадные "А". Только не такие высокие, почти отвесные, как эта буква, а пошире, растопыренные.

Стропила на дом...

Вадим Никанорович спросил нас, как помогали мы колхозу на жатве. И нам стало неловко... Как мы могли помочь? Весь хлеб убирали комбайны. Солому подтаскивают к скирдам тракторными и конными волокушами, поднимают стогометателями. Зерно отвозят на ток машины...

То, что мы несколько раз ездили на поле и с поля с машинами, не в счет. Просто нам хотелось прокатиться. А принимали зерно, разгребали по кузовам хлопцы из девятого и десятого классов. Если мы и помогали, то им, а не колхозу. Нам ведь никто за это денег не платил, никто на работу не отправлял.

Разве что на току могли бы помочь? Зерно перелопачивать, что ли?.. Механизированный ток построили, там много всяческих "чистилок" и высокая, в два этажа, печь-сушилка. Но эту сушилку еще не успели смонтировать до конца и отрегулировать, и зерна собралось на цементных площадках и брезентах горы.

– Пойдем завтра на ток! – начал я подбивать Витю и Гришу.

Вадим Никанорович услышал и отсоветовал.

– Лопатами много не наработаете...

– Го, а вы знаете, как мы на химкомбинате орудовали? Раствор цемента в пять раз тяжелее, не сравнишь с зерном, – сказал Хмурец.

– Сколько вы работали – день, полдня? – улыбнулся, прищурив глаза, классный.

– Мм-м... Как вам сказать...

– За два часа у всех ладони в мозолях были, – разоблачил нас Гриша.

– Вы лучше скажите Горохову, а то мне некогда забежать, в районо надо ехать... Пусть соберет весь отряд, и идите в амбар перебирать рожь. Фома Изотович очень просил...

Мы знали, что наш колхоз семеноводческий, выращивает "элиту". Но как ни протравливают зерно перед посевом, все равно в колосьях потом попадается спорынья – "рожки", как у нас говорят. Которые побольше, отделяются на сортировках, а такие, что и весом и размером с зерно, ничем не отделишь. Мы и в прошлом году ходили перебирать рожь, но нам тогда сказали, что это в последний раз, что уже придумали, как бороться с этими "рожками". Оказывается, старый способ лучше...

Плотники подготовились ставить стропила. Этих "А" лежало уже много одно на другом.

– У нас все готово, можете подавать! – скомандовал дядька Николай. Еще с одним строителем, дядькой Степаном, он выдалбливал в обсаде гнезда для стропил. Сейчас, подойдя к краешку, они посматривали со стены вниз.

Мы думали, что эти "А" будут тащить наверх веревками. А их просто ставили на одну ножку так, что другая подымалась вверх и попадала прямо в руки дядьки Николая и дядьки Степана. За нижнюю ножку брались все, кто был внизу, подымали, пока хватало рук. Потом кто-нибудь из плотников вооружался колом и подталкивал еще в поперечину.

На досках, что лежат на балках, топот ног, шорох... Плотники тащат волоком эти "А" в конец дома. Следующую "букву" немножко ближе, потом еще ближе. Они кладутся так, словно их повалила буря, вершинами одна на другую. Каждая пара – у своих гнезд. Мы увидели это, когда помогли поднять последнее "А" и взобрались по лестнице на стену.

– Дальше уже неинтересно, – заявил Витя. – Будут ставить в гнезда, закреплять распорками.

...Никому не хотелось идти к Горохову одному. Пошли втроем.

Свой кирпичный дом Гороховы поставили не при улице, а в глубине усадьбы, отступив за сад.

Мы постояли немного, посмотрели через узкие щели в заборе на сад ветеринара Горохова. Между рядами яблонь и груш росли картофель, свекла, огурцы. Сами ряды была "уплотнены": в промежутках между деревьями сидели кусты смородины, крыжовника и какой-то не виданной в наших краях черной рябины. У чужого забора справа росла садовая малина. Между кустами и под яблони Гороховы насовали еще разноцветных ульев.

Не пустовал у ветеринара в огороде ни один клочок земли. Хозяйственный мужик...

Слева вдоль сада, сразу за чужим домом, бежала дорожка – как проехать на телеге. Заросла эта дорожка подорожником и муравой. Над ней свешивались ветви вишен, и можно сказать, что даже этот проезд не пустовал.

Сколько у них вишен! Темные, как жучки, перезревшие, – листьев не видать. А у нас всегда цвету много, а дойдет дело до вишен – нет! Все опадает пустоцветом...

Мы шли под деревьями пригнувшись, как по туннелю.

– Вот где рай, а? Другая планета! – Витя, засунув руки в карманы, хватал вишни прямо ртом, прищелкивал языком от удовольствия. Я "работал" обеими руками.

Гриша морщился недовольно и вишен не трогал.

– Вот так люди и становятся куркулями...

– Н-не говори! – ворчал Хмурец добродушно. И не понять было – осуждает ли Витя Гороховых или восхищается ими.

Пока шли от улицы к двору, не переставала лаять собака. И хорошо, что лаяла, иначе Петя услышал бы по своему адресу еще и не такое. Горохов-младший, оказывается, сидел на вишне, притаившись, и ждал, когда мы подойдем поближе.

В траве – тазик с вишнями. Подняли головы. Пете не оставалось ничего другого, как обрадоваться.

– Ой, ребята, какие вы молодцы! – сказал он. – Хорошо, что пришли...

Затряслись ветки. Петя слезал неуклюже, долго прицеливался то одной ногой, то другой. На верхушке осталась висеть подцепленная на крючок корзинка.

Не только рот, даже щеки и лоб Пети были измазаны свежим вишневым соком. Руки – совсем черные.

– Привет! – подал он Чаратуну пухлую ладошку.

Гриша спрятал свои руки за спину.

– Иди сначала вымой хорошенько, тогда и будешь совать.

– Ты что – нарочно надавил вишен, размалевал себя? – съехидничал Хмурец.

– Скажете! Я просто объелся. Угощайтесь и вы...

Гриша хмурил брови, рассматривал, словно оценивал, дом, сад, улья. Витя присел возле тазика и давай бросать в рот самые крупные и зрелые вишни. Соблазн был большой – присел и я...

Около дома надрывался, гремел цепью барбос.

Чаратун попробовал заткнуть уши.

– Вот хорошо, что вы зашли... А то сидишь целый день один... – Петя, видно, искал сочувствия.

– А кто тебе запрещает ходить везде? Ходи! Лето на то, каникулы... Витя выплюнул косточки под ноги Горохову.

– Я ходил бы... – вздохнул Петя. – Но надо вишни обирать – перезрели. Сегодня мне задание – целый тазик собрать. И косточки булавкой повынимать мама вечером будет варенье варить. Помогите, хлопцы, а? Полтазика осталось, и пойдем купаться...

Петя присел на корточки, начал палочкой вдавливать в землю косточки вишен.

Мы с удивлением смотрели на его манипуляции. Собака начала уже от ярости грызть забор и хрипеть.

– Иди угомони ее, а то как схвачу кол... – не выдержал наконец Гриша.

Петя сходил во двор, загнал собаку в конуру, прикрыл лаз тяжелым свиным корытом и вернулся.

– Хлопцы, я же не задаром предлагаю помочь. Будете лопать вишни от пуза. Все равно скворцы их поклюют... Как налетят стаей! И такие гады: не клюют одну до конца, а дернет и бросит, дернет и бросит. За пять минут всю землю укроют... И чучела не боятся... Воробьи, черти, садятся на это чучело и клювики чистят. Папа думает ружье покупать...

– На скворцо-ов ружье-е-о?! – удивился Гриша.

– Да нет, он скворцов стрелять не будет! На охоту зимою будет ходить. А скворцов так – пугать... А если и убьет одного, то повесим на шесте над вишнями. Птицы очень боятся своих мертвецов... Я из рогатки пробовал – разве попадешь!

Гриша как сидел, так и бросился на него с кулаками.

– Ты что? Ты что? – Петя упал навзничь, защищая лицо руками, а коленками – живот.

Пока мы оторвали Чаратуна, у Горохова уже был расквашен нос.

– Пустите! – рванулся из наших рук Гриша, но больше Петю не трогал, побежал к улице. Руками он отбрасывал от лица ветви с такой яростью, что вишни сыпались градом.

– Бешеный! Посадят в сумасшедший дом! Ты еще попомнишь меня!

Петя плакал, размазывая кровь по лицу, и уже нельзя было понять, где вишневый сок, где кровь.

Грохнуло, падая, корыто. Из конуры вырвалась собака, хрипло залаяла, загремела цепью. Хмурец зажал ладонями уши, простонал:

– Умир-р-раю...

Горохов неохотно встал, пошел усмирять пса.

– Ты умойся и приходи сюда – дело есть! – крикнул я.

У нас пропал аппетит, на вишни смотреть не хотелось.

Слышно было, как воюет с собакой Горохов, как звякает умывальник...

Петя появился перед нами умытый, но с синими пятнами-разводами на лице – следами сока. Нос его подозрительно увеличился в объеме, покраснел.

– Если хочешь, мы попросим у тебя прощения. За Гришу... – сказал Хмурец.

– Больно нужно мне ваше извинение... Он еще сам прибежит ко мне... грозился Петя. – Как скажу своему отцу!..

– Не прибежит Чаратун, ты его плохо знаешь... – сказал я.

– Зачем пришли? Говорите быстрее, некогда мне с вами лясы точить?

Ого, в голосе у Горохова прорезались решительные нотки!

– Вадим Никанорович сказал: надо завтра всем отрядом идти выбирать "рожки", спорынью из семян. Председатель колхоза просил помочь... – выложил ему Хмурец цель визита.

– Вам сказал, вы и собирайте отряд... – повернулся спиной Петя. Видно, задело его самолюбие.

– А что – ты уже не председатель совета отряда? – с невинным видом полюбопытствовал Хмурец. – Может, тебя уже погнали, а мы и не знаем?

– Ну – я! Никто меня не прогонял и не прогонит. А почему я должен вам верить? Может, вам пошутить захотелось, разыграть меня.

– Разве этим шутят? – начал закипать и я.

Боевое настроение Горохова исчезло бесследно. Он сморщил лицо, как будто раскусил недозрелую вишню.

– Хлопцы, давайте дня через три пойдем, а? Отец настрого приказал, чтоб я все вишни оборвал... Или хоть через день, а? Только вы помогите мне, хорошо? Вишни будете от пуза лопать... Берите хоть сейчас. Только косточек не бросайте под ноги.

Хмурец глубоко задышал, и я поспешно сжал ему локоть: спокойно, спокойно!..

– Знаешь что, Горохов? Не хочется твоих вишен. Колхозу пора семена в другие хозяйства отправлять, "элиту"! Сеять людям надо – ты это понимаешь?! – Витя кричал Горохову, как глухому. И наконец махнул рукой: А-а, черт с тобой!

Он решительно зашагал к улице. В конуре выл и, казалось, кусал сам себя от злости, барбос Горохова.

Я догнал Хмурца.

– А что, если он ничего не сделает? Ну и председателя мы себе выбрали!

– Увидим. А нет – сами всех обежим, созовем.

Витя вдруг схватился за голову, затеребил волосы. Там зло жужжала, запутавшись, пчела.

– Помоги!!

Я взял за крылышко пчелу и бросил. Витя тер укушенное место, ругался:

– Чтоб им... И пчел выдрессировали: как собаки бросаются. А мед, гляди, ведрами таскают в улья...

Мы опять направляемся к дому деда Стахея. Я думаю о Чаратуне. Повзрослел он за лето, но нервный какой-то стал, невыдержанный. И Вадим Никанорович эту черту его как-то подметил. "У вас переходный возраст, кончается детство... – сказал он. – А повзросление не в дерзости или грубости должно проявляться, а в рассудительности, самостоятельности. Вот и смекайте, что к чему..."

А я, наверное, нисколечко не изменился. Ничего такого не заметно и у Вити. Хотя нет, Хмурец как раз стал и более рассудительным и самостоятельным. И он, и я уже не преклоняемся так перед Гришей.

ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

Уже который день на небе ни облачка.

Жара...

Воробьи и голуби лезут в лужи у колодцев, топчутся, бьют крыльями по воде. Куры прячутся в тень, купаются в песке, в золе.

Промчится по улице машина, и туча пыли надолго повисает над садами, огородами. Густой, перегретый машинный дух вызывает тошноту, головную боль.

От всего этого мы сегодня спасены. Мы сегодня в амбаре, тут прохладно.

Где-то монотонно гудят-дышат вентиляторы, прогоняют воздух через толщу зерна...

Посреди амбара площадка чуть не с волейбольную размером. На этой площадке детворы, как муравьев: и наш отряд, и еще два. Кто лежит на животе и болтает в воздухе ногами, кто прилег боком, кто поджал ноги по-турецки. Около каждого что-нибудь разостлано, около каждого мешок с рожью и жестянка из-под консервов, коробочка или стеклянная банка – для "рожков".

Я и Гриша лежим напротив друг друга и перегребаем зерно. Наш мешок повален на бок, мы выгребаем из него зерно на подстилку. У других мешки стоят рядом, надо чем-то набирать, рассыпать перед собой. Волокита!

Когда мешок кончается, я или Гриша цепляем его на ступни и раз-раз-раз! – заталкиваем рожь назад. Наловчились, таская кострицу.

А Витя устроился с комфортом. Поставил столик дядьки Нестера, кладовщика (столик – три доски на козлах), вбил в край стола гвозди, цеплять мешок, растянул щепкой. Рационализация... Посмотрит-посмотрит в кучу зерна, "поклюет" пальцами – шморг! Летит чистое, перебранное зерно прямо в мешок. Чудак: зато неперебранное приходится брать с пола, из другого мешка нагибаться, разгибаться.

Витя сегодня не Витя, а хан Батый: вместо глаз – щелки. Все утро он возмущался, почему так несправедливо устроен мир.

– Ты чего скалишься? – набрасывался он на меня. – Тебя или Гришу пчела хоть под самый глаз ужалит – никакого следа! А меня в пятку – и готово: пухнет лицо!

Дядька Нестер – невысокий, уже в годах человек. Топает и топает по амбару. Вот он катит перед собой смешную тачку на двух малюсеньких колесиках-подшипниках и с козырьком. Ставит эту тачку торчком вверх около мешка, подбивает козырек под низ. Кувырк! – лежит мешок, как откормленный поросенок, на тачке, а Нестер везет его поближе к выходу, где уселась на мешке Хмурцова бабка и зашивает большущей иглой, "затаривает" мешки, цепляет этикетки. Дядька Нестер и ребятам подвозит мешки, забирает другие, с чистым зерном. Только я и Гриша подтаскиваем свои мешки к бабке сами.

Нестер принимает мешки с зерном и от двух взрослых парней, которые привозят их с тока и легко швыряют с воза на длинное, на весь амбар, и высокое крыльцо-помост. Потом парни переступают с телеги на помост и, словно играя, укладывают мешки на весы, с весов относят в ам-Сар. Дядька Нестер выдает им квитанцию, и они уезжают.

Как только у Нестера свободная минутка, он хватается за перо, заполняет этикетки. Достается ему сегодня!

К полудню, когда мы уже наработались, у дверей вырос Петя Горохов. Помаячил немного, всматриваясь через темные стекла очков, – а может, считал, сколько нас здесь?

– Всеобщая мобилизация... А я только сейчас вырвался, – сказал он, адресуя эти слова, наверное, нам.

– А как же вишни?! – "перепугался" я.

– Ну их... Пусть хоть все скворцы пожрут...

– Мы склоняем седые головы перед вашим героическим подвигом! – с пафосом продекламировал Хмурец.

– "Профессор, снимите очки-велосипед!" – добавил Гриша.

Горохов и не думал снимать очки. Наоборот, еще плотнее надвинул на курносый нос. И тогда я догадался: прячет синяк под глазом. Успел вчера Гриша ему не только нос расквасить...

Петя о вчерашнем ни слова. Интересно, нажаловался он кому-нибудь или нет?

– Кто тут профессор? Где профессор? – подкатил свою тачку дядька Нестер. – А, ветеринара хлопец... Вот ты, грамотей, и нужен. Садись вот сюда, к Хмурцу, если пришел помогать. Вам не тесно будет вдвоем? Вот ручка, бери, смотри на готовую этикетку и заполняй. Тут все сказано – какая репродукция, какой сорт, номер партии.

Горохов сразу заважничал, оттопырил губы.

Нестер привез ему и поставил "на попа" у другого конца стола мешок зерна – вместо табуретки. Петя повертелся на своем сиденьи, заглянул в банку, куда Хмурец бросал "рожки" (там собралось их уже с полгорсточки), о чем-то пошептал сам себе. Вскочил, забегал по площадке, заглядывая каждому в посуду.

– Нестер Антонович, а куда вы спорынью высыпаете? – спросил он у кладовщика.

– Было немного, так в ров высыпал, затоптал грязью. А вот еще немного... – толкнул он ногой почти пустой мешок. – А самые большие на току отсеиваются, не знаю, куда агроном командует девать – выбрасывать или сжигать.

– Отдайте мне ее, хорошо?

– Кали ласка! Можешь хоть кашу варить из этой отравы.

Горохов выбежал на крыльцо, стал вглядываться в конец двора, где был ток. Я понял: переживал Петя, не пропали б те "рожки"!

– Видал? – зашептал мне Чаратун. – Кажется, из этих "рожков", спорыньи, какое-то лекарство делают. Кровь останавливает, что ли... В аптеку думает занести, заработать.

Я вытаращил на Горохова глаза. Вот тебе и Петя-Петушок! Не такой уж он простак, каким кажется...

Тем временем Горохов вернулся к своему мешку-сидению и старательно заскрипел пером.

...Мы шли на обед медленно и солидно, как взрослые.

Все "А" уже не только торчали над домом деда Стахея, но и были обшиты досками-горбылями. К ним можно было хоть сегодня прибивать шифер или гонт.

По привычке завернули во двор деда и сразу сорвались на галоп. Под забором на бревне сидели дед Стахей, тетка Фекла, Гришина мать и... Володя Поликаров!..

Пока мы его тормошили, дед Стахей и тетка Фекла рассматривали нас, словно впервые увидели, и ласково улыбались.

– Ну вот, все в сборе... Так вы смотрите, не задерживайтесь очень... начала собираться домой тетка Фекла. Приходите все к нам, будем вместе обедать.

Здорово! Оказывается, тетка Фекла не такая уж плохая, как мне казалось. Когда снова ушел отец Гриши, словно помолодела, выпрямилась, смело начала глядеть людям в глаза.

Тетка Фекла ушла. А мы еще немного посидели, поболтали и начали осматривать дом деда Стахея изнутри.

Поликаров не переставал расхваливать дом.

– Ой, голубок... Я уже и бригадиру Алексею говорил, Левонкиному отцу, и председателю уши продудел... – не преминул пожаловаться новому человеку Стахей Иванович. – Зачем мне, на старости лет, такая хоромина? Что я – танцы в ней буду устраивать? Мне надо о другом доме уже думать... Находился по земле, слава богу, аж ноги гудят. Мешаю только людям...

– Стахей Иванович, ну разве можно так говорить! – пожурил старика Поликаров. – Теперь только и жить. А на земле всем места хватит. И знаете ли вы, что у нас, в Белоруссии, еще до сих пор меньше людей, чем до войны? А сколько лет прошло... Каждый четвертый погиб...

– Твоя правда, внучек, чистая правда... – дед пригорюнился.

Гриша поспешил перевести разговор на другое:

– Пошли обедать, а то нам скоро в амбар идти...

Чаратун взял под руки Володю и Стахея Ивановича. Витя вцепился в другую руку Поликарова, я – за деда.

Шеренга наша заняла чуть ли не половину улицы, и каждый, кто встречался, почтительно здоровался с нами, улыбался, уступал дорогу.

Тетка Фекла нажарила яиц, нарезала домашней колбасы, сыра. Было и масло, и малосольные, лысоватенькие огурчики, рядом с ними желтел в тарелке мед, лежала гора яблок – "житников". Посредине стояла бутылка вишневого вина и бутылка ситро.

– Откройте кто консерву, а то долбила, долбила... – пожаловалась мать Чаратуна, посмотрев на пальцы.

– Ой, зачем ты, Феклочка, так размахнулась, кто это все съест? Хоть консерву не порть... – Дед забрал у нее из рук банку, отнес на кухонный стол. Но тетка принесла ее обратно.

– Она же пробитая уже!

Тем временем Поликаров достал из-под лавки свой чемодан – оказывается, он уже заходил сюда, к Чаратуну! – вынул свою бутылку вина – длинную, с заостренным горлышком. На ней было написано не нашими буквами "Фетяска".

– Вы свою спрячьте... – Володя поставил вишневое вино на окно. Слабоватые питцы собрались...

Мы только ради приличия помедлили, залезая за стол. А дед Стахей долго топтался у стола, все вздыхал и охал: "И зачем столько шума из-за нас подымать?" Наконец уселся с краешка – пряменько, как святой, руки где-то под столом, на коленках.

Гриша держался хозяином. Поликаров сидел в красном углу, смущенно улыбался. Чаратун, порезав большими ломтями хлеб, сам откупорил вино и ситро.

– Деду, вам может щей горяченьких налить? А то все, наверное, всухомятку да всухомятку...

– Насыпь со жменю, Феклочка...

Я хмыкнул: разве можно щи насыпать?

Володя поднял руку как первоклассник:

– А мне щей можно?

Все рассмеялись.

– Ой, я вам стыдилась предлагать... Думала, городской человек, не будете наше есть... А мой сорви-голова может целый день пропадать, а про еду и не вспомнит.

Взрослые выпили по чарке вина и начали закусывать. А мы со своим напитком расправились сразу: почти по полному стакану на брата вышло. Потом на столе появились душистые, наваристые щи...

– О, а главного я вам, хлопцы, и не сообщил, – сказал Володя. – Я же в музей заходил, интересовался. На их письмо уже есть ответ: самолета с номером мотора 88833 у западной границе не было. На Дальнем Востоке летал на нем некто Тарасюк Марк Тарасович, родом из Запорожья – это где Днепрогэс... Он жив-здоров, работает сейчас на своей родине.

Я положил вилку на стол. Вот тебе и дождались!

– А варианты? На варианты ответа еще нет? – Витя спокойно работал ложкой в тарелке с медом.

– Какие варьяты? Кто – варьят? – сразу же переспросил дед Стахей.

Пришлось объяснять, что ни о каких сумасшедших речь не идет, рассказать о номере двигателя, о возможных вариантах его. И все, вспомнив находку на комбинате, начали вздыхать. Притихли...

Да, только и остается, что утешать себя – отпал один вариант номера. А сколько их всех!

Когда взрослые выпили по второй рюмке, потом по третьей, дед Стахей повеселел, оживился:

– Ну – жив буду, обязательно устрою вечеринку! Новоселье справлю... На Октябрьские... Полный дом гостей назову. Пусть посидят вместе за моими столами... Ты уж, Феклочка, меня не чурайся, поможешь подготовиться. И их матерей буду просить...

– Хорошо, деду, хорошо... Лишь бы дождаться того новоселья. Берите меда с хлебом, если огурец не по зубам...

– Спасибо, дочка. "Нахлябаўся, насярбаўся дый сказаў – даволi", как в той песне поется.

– Так это же о примаках песня! Им есть не давали...

– Во, во! А я кто, по-твоему? Примак и есть... Я же из Черного Камня пришел, из-за Немана.

Мы посмеялись.

– Вот дурная баба... – покраснела тетка Фекла.

Она поставила на стол "для запитку" кувшин молока. Я выпил стакан и поднялся из-за стола, поблагодарил. Гриша толкнул под бок Хмурца: "Кончай!"

Витя сунул в мед изогнутую хлебную корочку, зачерпнул, как ложкой, и тоже поднялся из-за стола. Золотистые нити паутиной прилепились к подбородку, янтарные капли попали на рубаху. Любит, оказывается, Хмурец мед...

Пошел с нами посмотреть, что мы делаем в амбаре, и Поликаров.

Горохов уже сидел на своем месте и прилежно скрипел пером. А может, он и вовсе не ходил домой, боялся показаться на глаза родителям? У своих подстилок сидело еще несколько мальчиков и девочек, но не работали, а занимались кто чем: хрустели яблоками, старательно сплевывали в горсти косточки вишен, читали книжки.

– А где Нестер Антонович? – спросил Гриша.

– Где-то на току, – ответил Горохов, хотя Чаратун не к нему обращался. – Там авария какая-то... А я попробовал развезти мешки – ничего не получается.

Гриша молча взял тачку Нестера, подвез к мешкам, что стояли у стены, взвалил один на тачку. К Чаратуну тут же подскочил Володя:

– Давай я! Ты только говори – куда...

Так они вдвоем и развозили. Гриша шел впереди и говорил:

– Этой брось... И этому надо будет подвезти... А у этого забрать готовый...

Весело пошла работа!

Появилась на своем мешке у выхода бабка Хмурца.

– Ты где это пропадал? Мать спрашивает: "Видела его там?" Видела, говорю, на обед ушел, как все люди... А он шел, шел и не дошел, как камень в воду...

– Я не голодный! – отмахнулся Витя.

Не понравился мне его жест – какой-то пренебрежительный, – "Отвяжись!", мол... И это на родную бабку! Но Витя еще раз махнул – резче, испуганней. Потом обеими руками! Потом подхватился с места, забегал по площадке, опрокидывая мешки, натыкаясь, как слепой, на ребят... Девчонки завизжали:

– Пчелы! Пчелы!

Витя вертелся вьюном, сбросил рубаху, замахал ею вокруг себя, хватался руками за лицо, за грудь... И наконец затих, втянув голову в плечи и вытаращив глаза... Медленно двинулся к выходу...

Я отобрал у него рубаху, скомкал, выбросил за дверь. Снял с подбородка полузадушенную пчелу. Жало вытащил, а оно, как живое, само впилось еще раз...

– Любишь кататься, люби и саночки возить, – хохотал Гриша. Вместе с Поликаровым они подымали девчонкам мешки, помогали наводить порядок на площадке.

– Не бойся, внучек, пчел... Здоровее будешь, – говорила бабка, ловко орудуя иглой. – Ежели прострел какой, радикулит или ногу, скажем, начнет крутить – пчела первейшее средствие...

Появляется дядька Нестер. Заговорил, забедовал еще издали, подымаясь по ступенькам в конце крыльца.

– Правду говорят: не говори гоп, пока не перескочишь. А я, дурак, радовался – так хорошо идет все!

– А что там случилось? – поинтересовался Володя.

– Да никто толком и не знает. Перестали электромоторы работать. И электрик, как назло, в отлучке!

Мы прислушались. На току была тишина... Тихо было и в дальних концах амбара, где вздыхали и сопели в сусеках вентиляторы.

– А свет горит?

– Горит. На свет отдельная линия. Если бы трансформатор полетел, то и света не было бы.

– Я сейчас! – махнул нам рукой Поликаров и спрыгнул с крыльца на землю – высота почти полтора метра.

– Что – может, кумекает он в этом деле? – посмотрел вслед ему Нестер Антонович.

– Го! Еще как кумекает! – воскликнул Гриша.

И мы рассказали дядьке Нестеру, какой мастер, специалист по электричеству Поликаров. И что за герой!

– Эврика! – вскочил на ноги Горохов. – Вот когда мы проведем интересный сбор! Пусть он расскажет, как совершил свой подвиг! Пусть он...

Хмурец дернул его за рубаху – "Сядь!" – и продолжал дальше выклевывать "рожки". А мальчишки шумят – здорово Петька придумал!

Остудил горячие головы Гриша.

– Даже и не думайте. Он еще очень слаб... Мы слышали, как главный врач говорил: "Месяц надо отдыхать, ни о чем не думать, не волноваться..."

Немного прибавил Чаратун, но в основном – верно. Как можно рассказывать о своем поступке каждому встречному-поперечному? Все равно, что хвастаться смотрите, восхищайтесь, каков я! А он просто хотел человека спасти.

Нестер, наслушавшись наших разговоров, хотел уже бежать вслед за Поликаровым, отговаривать, чтоб не брался за работу. Но сообразил, что этак тоже неделикатно получится: хочешь не хочешь, а надо напоминать о болезни. Взялся за тачку, развез несколько мешков про запас. И не выдержал, направился все-таки следом за Володей.

Пропадали они около часа. Появились, возбужденно разговаривая, жестикулируя. С тока доносился ровный, напряженный гул.

– И скажи теперь, что бога нет!.. – улыбался, сыпал словами Нестер Антонович. – Стояли б механизмы еще два дня, пока бы наш электрик не приехал.

Поликаров смущался: ну что он такого сделал?

Повертелся около нас и снова заторопился:

– Я на току буду. Там интересную сушилку монтируют – целый завод...

Мы работали, как одержимые. Время бежало незаметно...

Поднял как-то голову и вижу: Горохов не заполняет этикетки, а помогает Хмурцу перебирать зерно. Перемирие?.. Ладно, лишь бы в интересах дела.

К вечеру почувствовал, как затекла у меня спина, как ноют и дрожат все косточки. Болят, как побитые, бока... Дался пол в знаки! Хмурец-мудрец со своей рационализацией все-таки обхитрил нас.

Все начали расходиться, а мы повернули еще на ток.

Володя, раздевшись до пояса, сидел верхом на балке и прикреплял обручем и скобами к стропилине толстую вытяжную трубу.

– Забирайте, забирайте его... Загонял нас со своим темпом? – шутя жаловались нам рабочие из "Сельхозтехники". – Мало ему электричества, так еще и за слесаря вкалывает.

Володя устало и счастливо улыбался.

Пошли на Мелянку освежиться. Всю дорогу Поликаров шутил с нами. Настроение у него было чудесное.

Вода была мягкая, теплая. Просто не хотелось вылезать! А на берегу вечерний холодок...

Багряный диск солнца завис над самым горизонтом и уже не грел. Володя стоял на берегу, скрестив руки на груди, подставив этому солнцу лицо... Он задумчиво, мягко улыбался.

Витя все еще плескался в реке, набирая в пригоршни воду и делая примочки к пчелиным укусам. А мы с Гришей сидели возле Володи на корточках, натянув на мокрое тело майки, и стучали зубами от холода.

Случайно, мельком я скользнул взглядом по ногам Поликарова и сразу перестал дрожать: мизинец почти полностью прирос к другому пальцу!

Только... Только не на правой ноге, а на левой!..

Ни Гриша, ни Витя этого еще не заметили.

Теперь меня начала бить нервная дрожь...

НОВЫЙ СЕМЬЯНИН ДЕДА СТАХЕЯ

Ночь...

Ясноглазая, синяя ночь нависла над землей.

Время позднее, но небо на закате все еще светлеет.

Тишина, и в этой тишине плывут нежные и грустные звуки:

– Цi свет, цi свiта-а-ае, цi на зоры займа-а-ае...

Поют и в другом конце деревни, и где-то еще дальше – может, в Студенце. Только нечто другое, кажется, "Стаяць вербы у канцы грэблi", "Як сарву я ружу-кветку"...

А вот и совсем близко девичьи голоса спрашивают у реченьки, почему она "не поўная, з беражком не роўная". Новая песня заполняет все вокруг – дворы и сады, улицу, как будто поют со всех сторон сразу...

Где-то там, с хлопцами и девчатами, и Володя. Но один пошел – с сестрой Хмурца.

Мы сидим втроем на скамье у нашего забора. Нам немного грустно и тревожно: мы уже наговорились и напереживались вдосталь.

Сидим и слушаем ночь...

Когда на Мелянке я увидел такое на ноге Володи, я не столько обрадовался, как испугался. И едва сдержался – так хотелось быстрее рассказать обо всем хлопцам. Но только сейчас, после ужина, когда Володя ушел с сестрой Хмурца на гулянку, я позвал Гришу и Витю и рассказал обо всем.

Витя сразу закричал "ура!", правда, тут же прикусил язык. А Гриша испугался, как и я: "Ух ты!"

И было чего пугаться. Попробуй скажи: "Володя, никакой ты не Поликаров, а Суровей..." Разве та примета на ноге – доказательство?

Дед, допустим, мог забыть уже, на какой ноге – правой или левой... Но может быть и простое совпадение примет – только в одной Белоруссии девять миллионов человек.