Текст книги "Земля у нас такая"

Автор книги: Павел Мисько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Интересно прошел у нас этот день, жалко, что Гриши с нами не было!

Вечером заходит к нам во двор Стахей Иванович. Под мышкой – какой-то сверток. Уселись с отцом на крыльце, то да се, о дровах – ни гугу. Мне надоело возле них вертеться, подслушивать. И вдруг...

– Чудеса у меня, Алексейка, начали твориться... Смотрю сегодня – все распилено, поколото, под стенкой аккуратно уложено. И те два бревна, что хотел пустить на ремонт хаты, тоже распилены. Чудеса-а-а...

Мне показалось, что вот-вот подо мною треснет, расколется земля...

– Ты куда друг-товарищ? – схватил меня отец за руку. – Ваша работа?

– Не-а...

– А я думал – ты с Хмурцовым хлопцем. Следы детские... И вот – бросили или забыли... – дед развернул сверток и достал зимнюю Витину шапку. – Не старая еще, носить можно...

– Ну, что ты теперь нам запоешь? – отец старался смотреть на меня сурово, но в глазах так и прыгали чертики.

– То спасибо, внучек, за помощь.

Ушел дед. Как в землю вогнал своей благодарностью!

Отец нахохотался вволю, а потом сразу стал серьезным.

– Вы что же – партизанского разведчика хотели провести? Удружили, ничего не скажешь...

Мама нисколечко не смеялась. Она сразу схватила фартук и давай меня хлестать.

– Ладно, Варя... Да хватит, говорю! – заступался за меня отец. – Они же хотели, как лучше сделать, правда, сынок? Вот управимся немного с сеном, начнем деду новый дом строить. На правлении колхоза был уже разговор об этом. Хлопцы просто торопят нас – и за то спасибо...

...Хорошо, что ничего еще не знает о дровах Гриша. Вконец засмеял бы!

Хорошо, что не слыхал, о чем здесь шла речь, Хмурец!

Побегу предупрежу его. А то еще пойдет приглашать Стахея Ивановича смотреть "Веселых ребят"...

БУНТ ГРИШИ ЧАРАТУНА

Мы с Витей попеременно драим солдатский котелок.

Нашел я этот котелок на чердаке среди всяких ненужных вещей. Прошел этот котелок с моим отцом всю "партизанку". Царапины, вмятины... На одном боку выколото: "Смерть Гитлеру!", на другом – пятиконечная звезда. Не котелок, а настоящая тайна. Отцовский остров на Немане вдруг предстал передо мною так ярко и заманчиво, что я сразу примчался к Хмурцу. Побывать бы на острове, заночевать, сварить уху в этом котелке! Витя загорелся идеей, как и я.

И вот теперь мы чистим песком этот котелок...

И протерли бы до дыр, если б не затрещал у ворот мотоцикл.

Смотрим – сидит Антон Петрович на незнакомом красном мотоцикле с коляской, улыбается, кивает на ворота. Бросились вдвоем открывать...

– Ух ты! – забегал Витя вокруг мотоцикла. Растерялся, не знает, за что ухватиться, пощупать. – Смотри, Ленька, сбоку – на ракету похож!

– Одолжил у одного хлопца в городе, а свой ему на время оставил. А может, вы уже передумали ехать на комбинат и я напрасно старался?

– Поедем! Поедем! – Витя мгновенно забрался в коляску, а я уселся на заднее сиденье за Антоном Петровичем.

Хмурец-старший засмеялся:

– Ловкачи! Завтра поедем, с утра... А Гриша где? Что это вы все вдвоем да вдвоем?..

Я посмотрел на Витю, Витя – на меня. Вздохнули... Что – объяснять ему все сначала?

– Э-э, друзья, так не годится... Чтоб к завтрашнему утру был полный порядок. Иначе никуда не повезу!

Дядька Антон пригнул голову – не стукнуться бы! – ступил в сени.

Мы сидели на мотоцикле в паршивом настроении. Витя выписывал на запыленной коляске кренделя. Я слез, поднял котелок...

– Спрячь пока...

Что делать? Опять идти к Чаратуну на поклон? А не много ли чести? Снова будет задирать нос... Еще подумает, что мы набиваемся со своей дружбой, не можем без него обойтись. Ого, дай ему такой козырь в руки!..

Отец Хмурца вышел во двор голый по пояс, с ведром воды и кружкой в одной руке, мылом и полотенцем – в другой.

– Папа, я тебе помогу! – Витя бросил котелок под забор, подскочил к отцу.

– Не надо... Вы еще не пошли к Грише? – удивился Антон Петрович.

Ах, как нам не хочется идти со двора! Но надо – должны идти...

Еще у ворот Чаратуна услышали, что у них творится неладное: ругань, крик... Повернуть бы назад, а я, дурак, первым зашел на двор, первым толкнул дверь в сени...

Уже можно разобрать слова: тетка Фекла уговаривает, в чем-то убеждает Гришу. И вдруг дикий крик хлопца:

– Не нужен он нам! Пусть идет, откуда пришел! А если тебе трудно стало меня кормить, сам пойду на работу! В вечернюю школу переведусь!

Ноги прилипли к земле... Мы затаили дыхание: заходить в дом или поворачивать оглобли?

– Ты же еще не знаешь, как я к тебе буду относиться. Может, еще полюбишь меня... – бубнил глухой мужской голос. – Ат, да что с ним говорить! Еще сопли не утер, а уже берется судить... Лишь бы ты, Фекла, была согласна...

– Ну и живите, как хотите!

Дверь чуть не срывается с петель. Мы отскочили в сторону: еще немного и получили бы по лбу. Пулей промчался мимо раскрасневшийся Гриша.

– Мы... – хотел что-то сказать Витя, но Чаратун скользнул по нашим лицам невидящим взглядом – и во двор.

Мы – за ним...

Промчавшись двором, перемахнул через ворота и по меже, вдоль огорода бегом, все дальше и дальше...

– Гриша-а-а! – выбежала на крыльцо тетка Фекла. – Вернись сейчас же! Вернись, мне на ферму надо идти!

Чаратун бежал не оглядываясь.

– Ну, погоди же! – пригрозила она и повернула назад.

Гриша мчался напрямик к реке. Мы следом за ним.

Когда добежали, Гриша уже сидел на берегу Мелянки. Лицо спрятано в коленях, плечи вздрагивают...

Растерянно уселись рядом. Что ему говорить? Что делать дальше?

– Ну, чего... Чего вы все ходите за мной по пятам?! – приподнял он вспухшее от слез, багровое лицо. – Никто мне не нужен! И вы не нужны!

– Д-дурак... – начал заикаться Хмурец. – Распустил нюни, как девчонка...

– Мы на химкомбинат завтра едем! К тебе заходили – сказать! – я не заикался, но что-то давило горло. – Мотоцикл его отец уже пригнал! Красный, с коляской...

И почему это, если у человека какой-либо изъян на лице, так и тянет туда смотреть? Гриша сжал губы, пряча щербину.

– И я поеду!.. Хоть на край света поеду! Лишь бы отца не видеть... Гриша бессмысленно вел взглядом за тоненькой, синей стрекозой.

– Отца?! – мы встали от удивления на коленки. – У тебя появился отец?

Странно, мы никогда не задумывались, почему Гриша живет только вдвоем с матерью.

– Притащился вчера... Хвастает, что много денег заработал, "москвича" может купить, что будем жить хорошо... А мы и без него жили хорошо! Мама раньше ругала его по-всякому – бросил он нас... А теперь сразу раскисла, готова все простить...

– Как ты о них говоришь? Они ж тебе отец и мать! – упрекнул я. – Может, ты чего не понимаешь...

– Х-ха, не понимаю! Я все понимаю, не маленький... Хорошо тебе говорить, у вас отцы – вон какие...

– А может, он раскаивается! Будет хорошо жить, работать в колхозе... А ты сразу напал на него! – уговаривал и Хмурец.

– Х-ха... "Напал"! Целый вечер только и разговора было – иа каких работах в колхозе больше зарабатывают, куда б определиться, чтоб и калым был... – презрительно кривил губы Гриша. – Жили без него столько лет, проживем и дальше.

– А что – он вам ничего не присылал?

– Ни копейки. Даже строчки не написал. Думали, и в живых уже нет...

Мы замолчали. Витя задумчиво почесывал подбородок. Спросил, ни к кому не обращаясь:

– Интересно, а взрослые перевоспитываются или нет?

Молчание...

Скрытный какой Чаратун... Наверное, он немало переживал все эти годы, страдал в душе... И вот не выдержал сегодня!

Теперь нам ясно, почему он тогда и в контору колхоза побежал на Стахея жаловаться. Он просто становится сам не свой, если увидит в человеке какой-нибудь недостаток...

– Ленька... это... Я приду к тебе сегодня ночевать, – неожиданно сказал Чаратун. – Не прогонишь?

И что за поганая привычка у человека! Еще спрашивает!

– Можешь у него жить, а можешь и у меня... Сколько захочешь, столько и живи... – Хмурец встал и начал бросать по воде камешки: сколько раз подпрыгнут?

– Ладно, давайте купаться... – повеселевший Гриша начал раздеваться.

Но никакого наслаждения от купания мы не почувствовали. То ли вода была холодной, то ли еще почему...

Чтобы убить время, ходили на стоянку монтажников к самому Студенцу. Вагончика верхолазов уже не было. На том месте – исполосованная гусеницами трава, бурые пятна мазута, ненужные железки. Мы подобрали несколько кусков алюминиевой проволоки – авось сгодится на что-нибудь...

Перевезли свой "дом" монтажники куда-то к самому городу. Уехал и наш дружок – Володя Поликаров...

Возвратились назад. И скучно, и грустно...

– Ты... это... Я постою здесь, а ты спроси у своих, можно ли... остановился у наших ворот Чаратун. – Да не кипятись, так нужно... – слабо улыбнулся Гриша и кивнул дружески: – Ну, иди...

Мать только что подоила корову, разливала молоко по кувшинам. Налила мне.

– На, выпей тепленького...

Я не стал пить, рассказал о Грише.

Мать почему-то нахмурила брови, вздохнула, потом налила молока и в другой стакан.

– Иди, зови... – И опять вздохнула. – Эх-ха, подумать только! Это ведь прошло уже... Ну да – лет восемь где-то прошлялся.

Я понял – об отце Чаратуна.

Спать легли вдвоем на моей кровати. Легли пораньше – завтра на стройку ехать... Но еще долго шептались, пока не начали дремать. Вдруг Гриша насторожился. Пропал сон и у меня.

На улице слышно было женское причитание, громкий разговор.

– Мать идет... – Гриша повернулся к стенке, накрылся с головой.

А голос тетки Феклы уже тут, под нашим окном:

– Где он? Где этот бандит? Он меня живьем в гроб загонит... Полдеревни обежала, хотела уже в милицию звонить...

– Тише, Фекла, нигде он не пропал – спать лег с моим хлопцем... Не береди ему душу, дай успокоиться. Ты и сама еще не все обдумала...

Это уже голос моей мамы.

– Так ведь он... – заплакала, запричитала опять тетка Фекла.

– Тише, тебе говорят!.. Иди домой, я его накормила, напоила – все как следует. И знаешь, что тебе скажу? Не перегибай палку... Ненароком и сломаться может... С Иваном как хочешь – твое дело, а сына не тревожь. Не маленький он, разбирается, что к чему...

Женщины еще о чем-то поговорили шепотом и разошлись.

Мы обнялись с Чаратуном и, успокоенные, крепко заснули.

ВЕЛИКИ ЛИ У СТРАХА ГЛАЗА!

На красном трехэтажном здании, которое стояло по эту сторону стены, укреплено длинное полотнище – "Ударная комсомольская стройка". Когда в прошлый раз мы подъезжали с Витей к химкомбинату, полотнища еще не было.

– Вот здесь свою лошадку и оставим... – Антон Петрович повернул мотоцикл на большую заасфальтированную площадку справа от ворот, где уже стояла шеренга легковых машин и мотоциклов, мотороллеров и велосипедов.

Витя и Гриша еле выбрались из коляски – затекли ноги.

– Слышите гул? – с гордостью сказал Хмурец-старший.

Мы прислушались.

Густой и тяжелый рокот словно вырывался из-под земли. Нам казалось, что содрогается почва, дрожит воздух.

– Живет наш комбинат, дышит... Дыхание стройки... Ну, куда мы направимся сначала?

Дядька Антон поскреб пальцами подбородок. Мне стало весело: так вот откуда и у Вити такая привычка!

– Антон Петрович! А где того летчика нашли и самолет? – спросил Гриша.

– А-а... Это корпус 343... Там я работаю... Ну, мы туда еще дойдем...

Охраннику в воротах Антон Петрович кивнул, как хорошему знакомому, указал на нас:

– Это со мной...

Привел к небольшому домику из досок – прорабской.

– Обождите немного...

Пробыл там несколько минут, вышел в желтой приплюснутой ребристой каске, в руках держал еще три.

– Вооружайтесь!

Ух ты!.. Мы расхватали каски мигом, одели на головы, застегнули ремешки. Немного великоваты, но ничего...

Прямо перед нами было большущее здание, рядом с ним сверкали на солнце пять гигантских, поставленных торчком, башен-баллонов. Если бы заострить немного верхушки – точно космические ракеты... Недалеко от них металлическая вышка, очень похожая на телевизионную. В тот раз, кажется, ее тоже не было. Приближались к вышке, а она росла, надвигалась на нас. Четыре опоры-ноги вышки расставлены широко, на улице Грабовки ей не хватило бы места...

Гул и грохот вокруг нас все нарастал. Что-то выло, шипело, свистело, тяжело вздыхало, бомкало по железу, дудело... Рев автомашин, журчание, щелканье, перезвон подъемных кранов, людские голоса...

У подножия вышки стоял только один монтажник, смотрел вверх. Антон Петрович поздоровался с ним, мы – тоже. Рабочий на нас и не посмотрел даже. Лицо у него строгое-строгое. Следит, не моргнет, за тем, что делается там, на верхотуре, оттягивает в сторону веревку...

Веревка подымается на самый верх вышки, она кажется нам тоненькой, как нитка, выгибается под ветром дугой. А вон и люди на вышке – маленькие, как жучки.

Придерживаем руками каски, стоим, задрав головы... Сколько надо поставить одну на другую таких сосен, как на нашем кладбище, чтоб достать до монтажников? А люди работают там, и им все нипочем...

На верхотуре сверкали огоньки – что-то приваривали электросварщики. Маленькие, еле заметные на фоне ясного неба огоньки... Искры летят в сторону, а раскаленные капли металла падают чуть-чуть косо, почти отвесно, как падающие звезды...

– Ф-фу... Дай, браток, папиросу... – наконец обратил внимание на Антона Петровича монтажник, сдвинул на затылок каску, но веревку из рук не выпускал, все смотрел вверх. – Тяжеленько... Больше ста метров!

Антон Петрович сунул рабочему в рот папиросу, щелкнул зажигалкой:

– Мои молодцы интересуются, что это такое...

– Каркас... Внутри его трубу вытяжную смонтируем... На сто четыре метра...

Около монтажника на бетонной плите зазвонил телефон. Рабочий подхватил трубку одной рукой, а из другой так и не выпустил веревку.

– Так! Да-а! Так я же туда и оттягиваю! Ах, черт...

Он бросил трубку, ухватился за веревку обеими руками, мгновенно забыв о нашем существовании.

– Пойдемте отсюда... – сказал Антон Петрович, легонько подталкивая нас.

Мы удалялись, и мне казалось, что даже спиной я чувствую, как давит на нас высота сооружений, превращает в букашек.

– Вот эти высокие баллоны – "ракеты" около корпуса – называются абсорбционные колонны. Тут получается слабая азотная кислота... А в этой части сооружения будет уже образовываться аммиачная селитра... А вот в этих бетонных башнях она будет гранулироваться в гранулы-крупу... – рассказывал на ходу Антон Петрович. – В одну грануляционную башню мы сейчас и заглянем... В этой пристройке к башне двадцать этажей. Лифт еще не работает, так что держитесь!

Он ловко лавировал между нагромождениями кирпича, бетонных плит, различных труб и арматурного железа...

Гриша вырвался вперед и нырнул в полумрак дверного проема. Топот его ног на лестнице сразу затерялся в шуме, только в лестничном пролете кружились и падали соринки, пыль.

– Долго не попрыгает, это ему не пять этажей, – сказал Антон Петрович.

Мы кружили: вверх – направо – вверх, вверх – направо – вверх, вверх направо – вверх... До головокружения... Ноги у меня сначала одеревенели, а потом сделались ватными, начали подкашиваться. Где-то на площадке тринадцатого этажа увидели Гришу. Опершись рукой о стенку, он смотрел в окно и дышал, как загнанный.

– Ну, сокол, как твои крылья? – положил ему руку на плечо Хмурец-старший и, не снижая темпа, зашагал выше. Я тоже "поинтересовался", что делается за окном. Сунул голову в пустую раму и Витя. И сразу назад, глаза – по яблоку.

– Ух ты... А как же те висят – на ста метрах?

Гриша ничего не ответил, оторвался от окна и опять засигал по лестнице вверх.

Навстречу нам спускались с деловым видом рабочие, бренчали своими доспехами красавцы-монтажники. Все – в касках...

Антон Петрович и Гриша стояли на площадке семнадцатого этажа, ожидали нас. Увидев, как цепляемся мы за перила лестницы, Чаратун насмешливо цвыркнул слюной.

– Ну, как, кузнечные меха? Запыхались? Хороша зарядка, а? – добродушно говорил Антон Петрович. – Ну, ничего, уже монтируются лифты. Заберешься в кабину – и лети себе, куда вздумается. А теперь топайте ножками, рабочие по нескольку раз на день этот моцион совершают.

С лестничной площадки вправо вела узкая дверь-проем. Через нее мы попали на просторную площадку с квадратным отверстием посредине – для грузового лифта. С этой площадки видна дверь в башню. Выпуклая бетонная стена башни холодная, словно за ней холодильник.

Внутри башни вдоль стенки приделан круг-мостик с перилами. Эхом отдаются чьи-то голоса... Верхняя часть башни, до мостика, в полумраке, ниже – светло-светло...

Мы осторожно взошли на мостик, посмотрели вниз. Под железным полом мостика, оказывается, подцеплены прожектора. Залитые светом, висят над пропастью в люльках люди... Висят и выкладывают кирпичом нутро башни...

– Что это они делают? – спрашиваю я шепотом, стараясь не думать о высоте.

– Футеруют... Облицовывают стены кислотоупорным кирпичем... Вместо цементного раствора – жидкое стекло...

– А-а...

– Папа, откуда ты все это знаешь? – удивляется Витя.

– Гм... С первого дня на стройке и чтоб не знать? И лекции нам читают, и проверку качества работ приходится делать. Я – в комиссии по качеству.

– И ты тоже спускался в эти люльки?

– А как же.

– И нисколечко не боялся? – восхищается Витя.

– Как тебе сказать, чтоб не соврать... Иногда всякое лезло в голову: а вдруг трос не выдержит? А вдруг кирпич на голову свалится? А, думаешь, этим облицовщикам не страшно? Как бы ни привыкал человек, а все-таки живой он... А на фронте, когда фашистов били, думаете, кто считался смелым? Не тот, кто пер на рожон, как слепец, а тот, кто преодолел в себе страх и делал все, что надо... Эти рабочие сами захотели футеровать из подвесных люлек. По проекту, правда, надо было на всю высоту леса делать. Подумали они и сами забраковали – длинная песня! Сэкономили месяц времени... А знаете, сколько за месяц можно удобрений выпустить? Тысячи тонн...

На трех последних этажах башни работали монтажники и сварщики. Одни как будто играли в прятки среди толстенных труб, баков, электромоторов. Другие висели, сидели, стояли, окутанные синим дымом и пламенем, соревновались, кто сильнее нас ослепит.

– Пошли, глаза испортите без темных очков... – Антон Петрович повел нас на лестницу.

Спускаться с двадцатого этажа, конечно, легче, чем подниматься. Надоело только кружить: вниз – плево – вниз, вниз – влево – вниз... Опять до головокружения...

Внизу, у подножия башни, на нас снова навалился, словно поджидал, многоголосый шум. Мы путались под ногами у рабочих и всем мешали. Нам сигналили машины, свистели экскаваторы, звенели краны. На головы сыпались искры и мусор... Дорогу преграждали трубы, шланги... Мы ошалело вертели головами, отскакивали в стороны, спотыкались...

Мы были здесь лишними... Это, наверное, и Антон Петрович понимал. Иначе – зачем бы ему время от времени оглядывать нас с ног до головы, снисходительно улыбаться и покашливать: "Гм! Гм!.."?

Мы прошли немного по длинному ряду цементных плит, как по хорошей бетонной дороге. В одном месте двух плит недоставало и зиял темный провал. Шли мы, оказывается, над глубоким тоннелем. На дне его уложены в два ряда бетонные трубы. У труб не хватало двух колец-звеньев, и мы видели, как девчата в спецовках заходили в эти трубы, почти не наклоняя головы, как замазывали цементным раствором пазы между кольцами.

– Различных трубопроводов – в воздухе, на земле и под землей – только дня первой очереди комбината уже уложено сотни километров, – с какой-то торжественностью, словно докладчик с трибуны, говорил Хмурец-старший. Удобрения – в основном, аммиачная селитра – будут изготовляться из азота воздуха и природного газа. Газопровод сюда подведен с Карпатских гор... Но чтобы эти удобрения получились, нужны и жара до тысячи двести градусов, и холод до двухсот градусов, и давление до трехсот атмосфер. Хорошо, что Неман под боком: за час на комбинате будет использоваться до трех тысяч кубометров воды...

Мы только ахали от восхищения и удивления.

– В седьмом классе начнете изучать химию, многое поймете. А пока удивляйтесь на здоровье. Ну, не отставайте, идем дальше...

Около корпуса 343, где работала бригада дядьки Антона, происходило что-то фантастическое... Три здоровенных трактора, я сроду таких не видел, тащили на толстых, с человеческую руку, тросах какую-то стальную громадину-колонну. Скрежет, визг, треск! Колонна проворачивалась в петлях троса, медленно подавалась вперед. Железнодорожные шпалы, выложенные в три слоя двумя рядами, рассыпались под колонной в щепки, как будто были не шпалы, а спички...

Мы были ошеломлены увиденным.

– Больше ста тонн весит... – прокомментировал спокойно Антон Петрович. – Колонна синтеза аммиака называется... В ней и будет производиться аммиак, а из него – все остальные продукты. Видите вон ту красную металлическую конструкцию?

– Угу...

– Это постамент. На него и поставят торчком эту колонну. Отрегулируют, закрепят, начинят нутро разным оборудованием. Еще около пятидесяти тонн всякой всячины в нее натолкают...

– Антон Петрович, вы здесь?! Ой, как хорошо!.. – усатый рабочий в фуражке-мичманке и тельняшке, который бежал мимо, вдруг остановился и потащил Хмурца-старшего в сторонку. Они заговорили быстро, вполголоса, как будто завязали словесную перестрелку: "большой бетон", "компрессор", "вибратор"... Лицо у Антона Петровича все мрачнело и мрачнело.

– Ах, черт! Хлопцы, любуйтесь, потом придете сюда сами... – указал нам Хмурец-старший на корпус 343. Снаружи все стены сооружения были увешены блестящими баками и цистернами.

– Я все понял... – сказал Витя. – Им надо сегодня много бетона уложить в фундамент... Без остановки... А вибратор один испортился. Если не провибрировать – брак может получиться: раковины, пустоты.

Я с уважением посмотрел на Хмурца. Нахватался около папаши, словно репу грызет!

– Пошли туда! – предложил Гриша.

Внутри цеха стоял шум и гам, как во время пожара.

Двумя рядами, как дома в деревне, выстроились такие же большие бетонные глыбы. Я сразу догадался – те самые фундаменты. Одни были еще в лесах, с просохшими досками опалубки, другие наполовину ободранные, а в конце цеха размахивал стрелой с ковшом – и ему не было тесно! – экскаватор. Рыли, видимо, еще один котлован под фундамент. У экскаватора очередью выстроились самосвалы, и он ни одного не обижал, насыпал каждому полный кузов да еще посвистывал-торопил: "Быстрее! Быстрее!"

В другом конце цеха, куда мы свернули, самосвалы забили все ходы и выходы, окружили одну опалубку в лесах и зеленый, на автомобильных колесах, подъемный кран. Водители выскакивали из кабин, ругались друг с другом, заглядывали в кузова, в отчаянии взмахивали руками: боялись, чтобы бетон не застыл, не окаменел. Кричали они и на медлительного машиниста крана, который спокойно подымал контейнеры-бадьи с бетоном, и на парня, что стоял на самом верху опалубки и командовал машинисту: "Вир-р-ра!", "Ма-а-йна!" – или показывал рукой вправо-влево. Но все звуки заглушались невыносимым вытьем-стоном: ы-ы-ы-у-у-у-а-а-а-э-э-э... Как будто гигантский паук душил гигантскую муху или забрасывали чем-то циркулярную пилу, а она кромсала на части, рвала, с голодным пронзительным визгом выбиралась наверх...

Мы сразу оглохли и обалдели. Пробрались поближе к самосвалу, который намеревался вывалить бетон в обложенную досками яму. В этой яме стояли два контейнера, около них управлялись двое рабочих: один подчищал разбросанный по берегам бетон, второй вертел-указывал рукой в рукавице шоферу: "Еще! Еще! Хорош!" Закряхтел по-стариковски, начал задираться вверх кузов самосвала. Ш-шух! Рабочий помоложе вскарабкался на скат машины, поскреб шуфлем по дну и бокам кузова: "Всё-о-о!" Спрыгнул на землю, смахнул рукавицей с раскрасневшегося лица пот. До чего же знакомый парень!

Самосвал тем временем газанул от ямы. К контейнеру спустились тросики с крючками – подал машинист крана. Второй рабочий подцепил контейнер, и тот взвился в воздух. А к яме, вырвавшись из окружения машин, уже двигался задним ходом второй самосвал – ближе, ближе... "Стоп!" – махнул хлопец шоферу рукавицей. Пи-ип! Пи-и-ип! – сигналит над головой машинист крана: берегись, летит пустой контейнер! Пока опускали порожний и цепляли второй, шофер самосвала пританцовывал от нетерпения на подножке кабины. Но вот и второй контейнер опорожнили над опалубкой, поставили в яму рядом с первым. Кузов самосвала вздыбился... У-ух!

– Ленька, вон шуфель! – крикнул Хмурец, сбросил каску и прыгнул в яму сзади контейнера. Раз! Раз! – шуфлями, Витя в яме, я – на берегу. Чисто! Гриша помогает рабочим очищать кузов: трясут, колотят по днищу – "выедают кашу".

– Давай! – махнул хлопец сразу и машинисту крана, и шоферу порожняка, снова провел рукавом по лбу. Батюшки!.. Так это же тот самый парнишка, что встретился нам тогда около завода!

– Здорово! – подал ему руку Витя.

– Приветик и вам! – поздоровался он и тут же натянул рукавицу.

Ха, боится запачкаться, белоручка...

– "Ля-ля" развели? – вырос около нас шофер очередного самосвала. Вывалю под ноги! Что я – зубами потом буду бетон выгрызать?

Подлил масла в огонь: загалдели, загудели-засигналили, замахали на нас руками и остальные водители...

– Эт-то что за базар?! – послышался зычный голос Антона Петровича. Он пришел в цех с тем же рабочим в мичманке. На плечах у одного и другого тяжелые кольца шланга с какими-то металлическими булавами на концах.

– Иван и Максим! Берите эти вибраторы – и на укладку! – скомандовал Антон Петрович. Рабочий в морской фуражке и один из тех, что были внизу, у контейнеров, полезли на леса опалубки. – Костя! – Это тому, что стоял на опалубке, показывал машинисту крана, куда подавать бадьи. – Ты помоложе, давай вниз к машинам! Водители! Всем помешивать массу в кузовах, не давать схватываться бетону! И кузова будете помогать вычищать! Иначе никому не подпишу накладных. Разобраться по очереди, кто за кем приехал!

Дядька Антон ловко забрался на леса, стал на самом краешке.

– Давай!

Контейнер взлетел вверх. Взмах руки – замер неподвижно. Антон Петрович ударил ломиком по засову, и бетонная масса рухнула вниз, за доски опалубки. Еще удар, по контейнеру – чисто!

– Давай! Давай! Давай! – неслось со всех сторон.

Все вертелось, кружилось... Вой, рев, лязг, выкрики...

Мы прыгали в яму, подчищали и выскакивали, как мячики. Гриша наловчился цеплять контейнеры и пронзительно верещал: "Ма-аня! Вер-ра!"

Приступом брали машины наш знакомый хлопец и тот Костя, что все время торчал на опалубке, – осатанело трясли, скребли, грохали шуфлями...

Ревели моторы самосвалов, все гуще становилась синяя, удушающая мгла выхлопных газов, посвистывал кран, завывали то на высоких, то на низких нотах внутри опалубки вибраторы. Дядька Антон на некоторые контейнеры чуть не верхом садился: бетон застревал в узкой горловине – не пробить. Одному ему "выедать кашу" из контейнеров и руководить всей этой заварушкой было нелегко.

– Лови! – Антон Петрович бросил Вите рукавицы. Наш знакомый краснощекий хлопец и Костя отдали свои. Но уже было поздно: на ладонях и у меня, и у Вити, и у Гриши вспухли кроваво-водяные мозоли.

И сил больше нет... Отказываются служить руки, ноги, в поясницу будто вогнали кол... И кислорода не хватает, голова ходуном ходит...

И вдруг:

– Ура!!! Мы ломим, гнутся шведы!

Это наш знакомый хлопец не выдержал. За ним и мы закричали... Да и как было не радоваться: из всего скопления самосвалов осталось только три, и те только что подъехали.

– Молодцы, ребята! – хитровато улыбнулся нам сверху Антон Петрович. Без вас бы мы пропали... Сынку, лови деньги, сходите в столовую. А я здесь еще часика два побуду. Заработали вы свой обед, ничего не скажешь!

Улыбался нам и машинист крана, угощал горячим чаем, достав из-за спины обшитый брезентом термос. И нам казалось, что на всем белом свете нет ничего вкуснее, чем этот чай в пластмассовой крышке-стаканчике. Улыбались нам, хлопали по плечам, спрашивали, как зовут, и тот парень, и Костя.

И неловко, и приятно от такого внимания. Забывается боль в искалеченных руках, ломота во всем теле.

– Кончай перекур! – приказывает Антон Петрович, хотя прошло каких-нибудь пять минут.

И опять все пришло в движение...

Мы зашли с другой стороны фундамента, чтоб не мешать, и вскарабкались по лесам наверх, заглянули за опалубку. Внутри было бы просторно, как в комнате, если б в той комнате не было лабиринтов-поворотов, если б не решетка из гофрированных железных палок. "Арматура!" – прокричал мне Витя в ухо. А рабочие как-то умудрялись пролезать среди этой железной паутины, они то медленно вытаскивали вибраторы за шланги из бетонной гущи, то вновь бросали их на кучи бетона, и неровные возвышенности сразу оседали, расплывались, делались жидкими, заполняли все закоулки в опалубке...

– Через два!.. Сюда... – поднял Антон Петрович два пальца.

...Столовую нельзя было даже и сравнивать с нашей, школьной. У нас небольшая комнатка, с полкласса. А здесь просторнейший зал, колонны, никель, море света. Это на втором этаже, где мы облюбовали себе место. Такой же зал и внизу. В обоих – самообслуживание...

Витя сидел с касками, заняв столик у окна, а мы с Гришей были за официантов.

Вилки и ложки казались нам после шуфлей просто невесомыми...

Но пальцы дрожали, не слушались – суп проливался на стол.

И все-таки управились мы с едой быстро. Иногда спохватывались неприлично есть с такой жадностью и скоростью – и начинали жевать неторопливо, степенно, как взрослые рабочие, знающие себе цену... И опять забывались – хвать-хвать-хвать...

Возвращались из города вечером, как и в тот раз с Витей.

Наш мотоцикл двигался медленно, как будто и он смертельно устал. А может, и быстро, просто мне не терпелось.

Одной рукой я держался за Антона Петровича, другой – за правый карман штанов. Там лежала драгоценная бумажка из музея, дали сотрудники.

Министерство обороны... Музей истории авиации... Архив Министерства авиационной промышленности... По этим адресам сегодня же я напишу письма, расскажу о летчике. Номер двигателя я помню: две восьмерки и три тройки. Ведь должно же где-то значиться, на каком самолете стоял этот двигатель, кто на самолете летал...

– Антон Петрович! А мы и забыли посмотреть место в цеху, где самолет выкопали! – спохватился я.

Это ж надо – ни я, ни Витя, ни Гриша не вспомнили!

– Вы смотрели... Даже помогали фундамент ставить на том месте... сказал Антон Петрович.

Он задумчиво смотрел вперед.

Глава третья

НА ПАРТИЗАНСКИЙ ОСТРОВ!

Не рыбаком был тот человек, который основывал нашу Грабовку. Ну что ему стоило поставить себе дом километра на три ближе к Неману? Тогда бы и у нас, как в Студенце, качались на волнах под берегом лодки. И, наверное, был бы паром, как в Студенце, и рыболовецкая бригада...

Мы лежим под развесистой яблоней в саду у Хмурца. Разговариваем обо всем об этом и наблюдаем, как бродит по двору Антон Петрович, не находит, чем заняться.