Текст книги "Игра против всех. Три дня в Дагезане"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Ну, это положим… – махнул Боб рукой.

Но полковник остановил его:

– Нельзя все видеть в худшем свете, Борис Михайлович. Живых часто бывал в обществе жокеев, слышал их предположения, прогнозы. Не обязательно подозревать махинации.

– Вот правильно, товарищ начальник. Вот правильно. Придет к брату – там разговор: Сувенир – хорошая форма, резво идет. И жокей кто. Жокей разный бывает. Они много знают…

Говорила она быстро, сбиваясь в русском языке, а полковник слушал внимательно, кивая время от времени, так что Сосновский никак не мог понять, верит он Фатиме или нет.

– Об этих разговорах и вы сообщали Зайцеву?

– Да, сообщала. Разве нельзя? Разве это преступление, товарищ начальник?

– Однако Живых передавал Зайцеву как факты?

– Не знаю как.

– Ладно, это тема особая. В общем–то связь между Живых и Зайцевым понятна. Вы слышали, как Васин приходил утром к Зайцеву в день, когда тот погиб?

– Он приходил, приходил. Я слышала через стенку, слышала: пришел человек…

– И узнали голос Васина?

Скворцов смотрел на Гаджиеву внимательно и доброжелательно.

«Сейчас подтвердит», – решил Сосновский, сомневаясь, впрочем, что Скворцов поставил вопрос правильно.

– Узнали, значит?

Фатима скрестила тонкие пальцы. Она мучилась:

– Нет, товарищ начальник.

Полковник не стал настаивать:

– Наверно, вы устали, Фатима Ахметовна. Пора и отдохнуть. Как вы смотрите, Борис Михайлович?

Боб удивился:

– Мы не так уж долго беседуем.

– Зато содержательно. Для непривычного человека, пожалуй, и хватит. Пойдите отдохните, – повернулся Скворцов к Гаджиевой.

Фатима вышла пятясь.

– Петр Данилович! – воскликнул Сосновский.

Дед собирался пояснить, почему он отпустил Гаджиеву, «о на пороге появился Мазин.

– Хорошо, что вы зашли, Игорь Николаевич. Гаджиева дала интересные показания. Введите его в курс, Борис Михайлович.

Сосновский рассказал подробно.

– Значит, Васин? И у меня он прорисовался. Лена Хохлова сообщила, что Васин – владелец мотороллера и, следовательно, мог быть за рулем.

– Не было бабе хлопот, так купила порося!

– Да, хлопот прибавилось. Тем более, что Гаджиева не узнала его голос.

– Рано ее отпустили, Петр Данилович! – вернулся к своему Борис.

– Думаю, что вовремя. Вы так поднажали, что она могла наговорить черт–те что. А выдумок и без того хватает.

– Гаджиева не выдумывала, а сообщила важные вещи, – обиделся Сосновский.

– Отставить пререкания. Я, по–вашему, важное от чепухи не отличаю? – И он повернулся к Мазину – У тебя, Игорь Николаевич, все?

Игорь понимал их обоих: и рвущегося напролом Бориса, и осторожного Скворцова. «Чепуху от важного он отличит без ошибки – это факт. Но догадывается ли шеф, кто настоящий преступник? впрочем, Дед и догадки, как гений и злодейство, – вещи несовместимые. Ему нужно знать наверняка. А если догадаюсь я? – подумал Мазин дерзко. – Тогда он первым определит, бред это или истина».

– Мне кажется, Петр Данилович, можно найти Диану Филину. Я говорил по телефону с ее матерью. Мать по–прежнему уверяет, что понятия не имеет, где обретается беглая профессорша, но, я уверен, темнит. Тон у нее изменился. Так спокойно говорить об исчезнувшей дочери невозможно. Стоит съездить в Куйбышев!

ГЛАВА IX

Куйбышев Мазину не понравился. День стоял слякотный, противоположный берег Волги едва темнел за пеленой дождя. Только памятник чапаевцам – устремленные вперед железные люди и лошади – задержал его внимание. Игорь прошел мимо конструктивистских, построенных перед войной зданий, пересек трамвайную линию и зашагал по старому самарскому булыжнику мимо непривычных южанину деревянных домов с резными наличниками. В одном из них жила мать Дианы Филиной. Мазин поднялся по скрипучей лесенке на второй этаж.

– Кто здесь? – спросил молодой голос из–за двери.

– Я хотел бы повидать Ангелину Гавриловну.

– Мамы нет дома. Вы по какому делу?

Дверь приотворилась. За ней в темной прихожей стояла женщина лет тридцати в домашнем халатике. Волосы ее были повязаны косынкой.

«Сестра, наверно», – подумал Мазин.

– Я из милиции.

Женщина отступила от порога:

– Заходите, Игорь Николаевич.

Мазину захотелось протереть глаза. Слишком уж отличалась супруга профессора от этой простушки в халате.

Она заметила его изумление и усмехнулась невесело:

– Что, непохожа?

Игорь не стал скрывать:

– Удивили вы меня, Диана Тимофеевна.

– Вы меня тоже. Быстро разыскали. Ну, да все равно не нашли. Вы Диану ищите, а я – Дуня, по паспорту Евдокия.

Мазин вспомнил Филину, какой видел в институте, и ее снимки: за рулем машины, на пляже в купальнике, в горах в брюках и куртке с капюшоном… А тут Дуня в косынке!

Он оглядел комнату, обыкновенную городскую комнату, в каких живут люди скромного достатка и не очень высокого культурного уровня – с никелированной кроватью, взбитыми подушками, картинками в багетных рамках, цветным шелковым абажуром.

Евдокия достала из кармана халата пачку сигарет и привычно, умелым и красивым движением зажгла спичку. «Все–таки она!» – мелькнуло у Мазина с невольным облегчением.

– Так вы не скрываетесь?

– А зачем?

– Мы звонили… Ваша мама сказала, что вас нет.

– Меня и не было. У подружки сначала остановилась. Как–то неудобно сразу… из грязи в князи… то есть, наоборот. А потом думаю, чего уж стесняться в своем отечестве. Да и подружка матери разболтала. Вот и вернулась домой. Да вы присаживайтесь. Пальто снимайте.

Не стоила труда заметить, что, несмотря на бодрый тон, она волнуется.

– Вы приехали про Вадима расспросить или и меня подозреваете? – и отрезала категорично: – Если меня – зря! Вины перед законом у меня нет. А вообще–то вины много. И перед Валентином Викентьевичем, и перед Вадимом. Но за это я перед своей совестью отвечать буду.

Профессора она назвала по имени–отчеству и сказала о нем, как о чужом, далеком.

– Кое–что мне нужно у вас узнать.

– Мне скрывать нечего.

– Вы знали, что Зайцев собирается украсть деньги?

– Шутите! Да разве б я допустила!

– А вы могли не допустить?

– Могла, – сказала Диана уверенно.

Мазин оглядел ее внимательно – сочные губы, высокая грудь, крепкие полные ноги, – она, конечно, знала себе цену.

– У нас с Вадимом старая любовь была. Сначала я за ним бегала, а потом он ко мне присох, как банный лист. Целая история. Мы с ним познакомились задолго до Валентина Викентьевича. А вы выпить не хотите? – прервалась она вдруг. – На душе тошно.

Диана достала из буфета бутылку «Московской». На дне плавали лимонные корочки.

– Берите помидор малосольный. От балыков отвыкать приходится.

И налила стопки до краев.

– В общем, история моя такая. Отца на фронте убили, школу не кончила, пошла в кооперативный техникум. Мать меня к сытному куску пристроить хотела, потому что жили не густо. Но мне торговля не по душе пришлась. Вот машины люблю, хотя дело, строго говоря, не для женского здоровья. Ну, я–то здоровая, и тогда кровь с молоком была. Многие мужчины заглядывались, хотя после войны баб и избыток получился. А я не жаловалась. В восемнадцать лет замуж в первый раз вышла. Жили, правда, недолго. К мирной жизни мой супруг никак не мог приловчиться. Все геройствовал. То в милицию попадет, то в вытрезвитель. Впрочем, это к вашему делу касательства ни малейшего не имеет. Разошлись мы с ним, как в море корабли. Бросила я и мужа и торговлю, переехала в ваш город. К теплу поближе. Не люблю мерзнуть…

Говорила Евдокия вроде полушутя, поглядывая на Мазина почти насмешливо. А он смотрел на нее и, смущаясь, понимал, что мучается она, а может, и опасается его.

Евдокия выпила стопку и налила снова:

– Не пьете? Ну, дело ваше… А мне что терять? Семь бед – один ответ! Мне бы, дуре, в вуз тянуть. А меня понесло в автошколу. Захотела такси гонять – и точка. Блажь пришла. И обошлась дорого. Обоих я их через эту технику узнала. С Вадимом учились вместе. Он все жаловался на свой финансовый. Но для него машина так – очередное увлечение. Руки тонкие, пальцы длинные, интеллигентные. Короче, влюбилась я. Ну, а он на меня свысока в то время поглядывал. За стильными девочками ухаживал. Назло ему и замуж вышла.

Она выпила:

– Вы меня не осуждайте. Поймите. Конечно, Валентина Викентьевича по–настоящему я не любила. Двадцать восемь лет разницы – не шуточка. А главное, из другого круга он. Познакомились мы случайно. Везла его по вызову. Говорили, как водится. Вопросы у всех одни и те же. Трудно ли женщине на машине? Потом попросил подождать его, долго ездили… Потом нашел меня. Ну, и все остальное. Когда он мне предложение сделал, я испугалась. Потом думаю: года–то идут! А тут возможность жизнь устроить. На машине–то женщине в самом деле не мед. И мужики пристают, особенно пьяные. А пьяных на такси, знаете, сколько раскатывает! Короче, решилась. Думаю, тянуться к культуре буду, постараюсь соответствовать. И получалось. Нельзя сказать, чтобы я его позорила. С дочкой подружилась. Юлька – славная. Мужа бы ей хорошего. Все ничего шло. Да Вадька остервенел. Как увидел меня принаряженной да подкрашенной, будто подменили ему меня. Проходу не давал. Звонит по телефону, на улице караулит…

– Он уже был женат?

Евдокия махнула рукой пренебрежительно:

– С женой они плохо жили.

– А вы?

Она ответила серьезно:

– Как вам сказать? По части тряпок и вообще материального уровня не каждой так удается. Но тяжело. Я, конечно, уважала Валентина Викентьевича. Да этого ж мало. Никогда мне с ним весело не было, не смешно. Все думаю, как бы дурой при гостях не показаться. Я себя дурой не считаю, но у него интересы, дело в руках, уважение… А у меня, – она провела руками по бокам сверху вниз, – фигура одна. Вот я соответствую, соответствую, а потом не выдержу – и к Вадьке, а он простой был и веселый.

– Мне он показался невеселым, желчным.

– Это тоже правда. Повеселится–повеселится и загрустит. «Паршивая у меня жизнь, говорит, Диночка. Работа нелюбимая, жена нелюбимая, с тобой только мне хорошо. Был бы я в жизни лучше устроен, увел бы тебя от костоправа». А я всерьез над его словами не думала. Ну какой он муж! Хорошо мне с ним было – и все. Подло жила, – отрубила она резко. – Но за все нам наказание полагается. Видите, что сочинил, ненормальный! Украл деньги. Да как!

– Он один это сделал?

– Один. Всем доказать хотел.

Лена Хохлова тоже говорила это слово «доказать».

– Да вы что ж считаете, я его научила? Деньги–то мне зачем?

– Но вывезли их из института вы!

– Я! – Она даже хлопнула ладонью по столу с досады. – Я! Если б не это, может, Вадим живой бы сейчас был.

– Когда вы узнали, что Зайцев украл деньги?

Евдокия выпила еще немножко:

– Вечером, перед тем, как погиб он.

– Вы собирались вместе на юг?

– Собирались. Тоже нехорошо задумали… Выезжать решили утром. Машина стояла на даче. Я туда ночевать приехала. А Вадим должен был зайти утром. Но он пришел вечером. Я приехала, машину даже в гараж не завела, оставила во дворе. Вижу: дверь открыта. У него ключ был. Я ему дала, понимаете?

– Вы встречались на даче?

Она кивнула:

– Ну да. Больше там.

– Продолжайте.

– Вхожу – он. Раньше меня приехал. И вижу: выпил. «Что это ты?» – спрашиваю. А он мрачный такой и решительный. Говорит: «Давно хочу сказать, все не решался. Но теперь тянуть ни к чему. Деньги, что из сейфа пропали, я взял». Я помертвела: «Что ты наделал, Вадька!» – «Нужно ж когда–то мужчиной стать. Сколько ты мне будешь шарфиков покупать!» Я ему недавно шарф подарила. «Уедем и, начнем новую жизнь». «Так Ведь поймают!» – «Не поймают». – «Три месяца ловят, а что, поймали? Теперь уже не страшно». Я ему по–хорошему: «Давай вернем деньги, Вадик». Он и слушать не хочет: «Сначала я их сам тратить не хотел, хотел только рискнуть, доказать, что могу, что не боюсь, а теперь зачем возвращать?» Вы себе представить не можете, что я пережила!

Евдокия вынула вторую сигарету.

– Вы не спрашивали, как удалось Зайцеву подобрать ключ?

– Ключ? Он говорил. Снял слепок на пластилин. Хохлова ключ на столе оставила.

– А потом?

– Потом подобрал похожий ключ у старьевщика на толчке, подпилил его немного. Сначала в шутку этим занялся…

– Значит, ключ сделал не Живых? – спросил Мазин.

– Какой Живых? Морфинист этот? Что вы! Разве б Вадим ему доверился?

Мазин вздохнул только. Целое здание рушилось. А сколько труда стоило собрать его, кирпич за кирпичом! Но может быть, Зайцев не сказал ей правды!

– Вы уверены, что все так и было?

– Конечно. Он же мне рассказал. Шутил, шутил и дошутился. Вынул деньги и спрятал в приемник. А Устинов приемник домой попросил. Вадим решил, что все провалилось. Да тут я подвернулась и увезла.

– И Зайцев счел вас сообщницей?

Ей не хотелось говорить об этом. Мазин видел.

– Да. Он меня долго уговаривал ехать на море, но я, нет, конечно. Говорю: «Последнее мое слово. Придумай, как вернуть деньги». Он тогда побелел весь и спрашивает: «А если не верну, донесешь?» Ну что мне сказать? Говорю: «Не знаю, донесу или нет, но у нас с тобой все кончено будет». Тут он расхохотался, как в истерике: «Нет, не кончено! Начинается только. Ты ж моя сообщница. Деньги–то вместе вывозили!»

Она замолчала.

– Что ж вы ответили?

– Я? Выгнала я его.

– И он ушел?

– А что ему было делать?

Мазин подошел к самому главному:

– А вы?

– Что – я?

– Что вы делали после ухода Зайцева?

– Хлебнула вина какого–то. Потом села письмо писать.

– Письмо? Кому?

– Мужу. Дура, конечно. Но струсила я жутко. Во всем призналась, умоляла простить, спасти. Он ведь добрый.

Дело усложнялось. Значит, Филин знал о Зайцеве еще до того, как была найдена машина!

– Что вы сделали с письмом?

– Не дописала я его. Бросила на столе, лежала, ревела, потом приняла снотворное. Иначе заснуть не могла.

– И заснули?

– Крепко. Выпила больше нормы.

– Так. И ничего не слышали?

– Ничего.

– Что же тем временем произошло?

– Разве вы не знаете? Вадим вернулся, вошел в комнату, прочитал письмо на столе.

– Прочитал?

– Утром письма не было. Значит, он взял его с собой.

– И машину заодно?

– Да, и машину. И пропал. Остальное вы знаете.

– Положим, – ответил Мазин не совсем определенно. – А вы признались во всем Валентину Викентьевичу?

– Не сразу…

«Не сразу». Это совпадало со словами профессора.

– Поймите меня только. Не могла я ни вам на него заявить, ни мужу сказать. Вам – потому что выдать его не могла, предать, а ему и не знаю… понимала же, что не скроешь…

– Вы сразу решили, что машину угнал Зайцев? С какой же целью?

– Бежать хотел.

– Глупо!

– Вадим такой был. Я в судьбу верю. У каждого своя судьба. Он к гибели шел. Письмо прочитал, решил, что пропал. Что оставалось делать? Бежать только! Все из–за меня. Как же вы хотите, чтоб я на него доносила?

Мазин не говорил этого.

– Мог Зайцев еще кому–нибудь довериться?

– Навряд ли.

– Вы знаете доктора Васина? Их видели вместе, садящихся в машину.

– Когда?

– Рано утром. Возле дома Зайцева.

Но ее это не заинтересовало.

– Не знаю. Я пережила страшно. Не боялась, нет. Что сообщница – это ерунда. За него боялась. Пока не приехал ваш начальник за Валентином Викентьевичем. Я сразу поняла: нашли. Хоть бы живого, думаю. А он мертвый. Я тогда все рассказала Валентину Викентьевичу – и отрубила!

– Вы сказали и про деньги?

– Нет. Денег же не нашли. Зачем мертвого позорить?

«Вот как!»

– У вас еще вопросы будут?

– Только один. Мне не совсем ясно, как Зайцев вынул деньги из приемника.

– Это просто. Он со мной на машине поехал и попросил к нему заскочить, чтобы сменить лампу. Сказал, что для проверки включить нужно в сеть, а меня подождать попросил.

«Пожалуй, она сказала все». И хотя деньги до сих пор не были найдены, Мазин не думал, что Евдокия знает о них больше, чем он.

– Желаю вам всего наилучшего, – сказал Игорь и протянул ей руку. Она пожала ее крепко.

– Между прочим. Когда вы летели сюда, вы не на своем месте сидели?

– Нет, уступила попутчице. У окна ей лучше было.

Мазин отпустил руку Дианы. Но у него был еще один, самый важный вопрос…

В поезде Мазин спал плохо. Полночи он пролежал на верхней полке, разглядывая голубой потолок с матовыми плафонами и вспоминал разговор с бывшей Дианой. Новая догадка долго мешала одолеть бессонницу. Заснул он перед утром, а проснувшись, как часто бывает, взглянул на ночные домыслы скептически и решил не говорить о них начальству. Прямо с вокзала он поехал в управление.

Шеф встретил его приветливо, поблагодарил за собранные сведения и сказал:

– В целом это соответствует версии о том, что Зайцев убит Васиным, своим сообщником. Впрочем, возможно, что и не сообщником. Возможно, он просто ограбил Зайцева. Неясна и его роль в убийстве Живых. Однако поработаем, разберемся.

– Васин арестован?

– Да. Но сознался только в том, что доставал морфий для Живых.

После слов полковника ночные просветления показались Мазину окончательно смутными и неправдоподобными.

– Чем же подтверждают эту версию показания Филиной?

– Хотя бы тем, что машину похитил Зайцев.

– Она утверждает, что Живых не делал ключа, а следовательно…

– Не будем торопиться с выводами, – уклонился Дед. – Послушаем Бориса Михайловича.

Действительно, в кабинет заглянул Сосновский. Он откровенно сиял.

– Заходи, заходи. Что сверкаешь, как новая копейка?

– Привет, старик, – кивнул Боб небрежно Игорю. – Удача, Петр Данилович! Васин признал, что был у Зайцева утром, что они вместе отправились на машине.

– И что спустил Зайцева в карьер?

– В этом пока запирается. Говорит, забежал попрощаться. Зайцев якобы довез его до больницы, а сам поехал к Диане. Но он уже дрогнул. Еще натиск – и выложит все!

Последние слова Игорю не понравились.

– Его не удивило, что Зайцев едет на чужой машине?

– Почему же? Ведь он был в курсе. Как там, кстати, эта Мария–Магдалина?

– Переквалифицируется в управдомы.

Боб захохотал.

Представь только, как ведет себя доктор! Прямо по учебнику. Отступает шаг за шагом, признавая то, что уже невозможно отрицать. Классический случай. Сначала Гаджиева приперла его к стенке с морфием. Деваться было некуда. Но встречу с Зайцевым отрицал. Пришлось пригласить Калерию. Она опознала его по всем правилам. Мы тут десяток всевозможных личностей в кепках проводили мимо нее на расстоянии тридцати метров, и она выбрала Васина!

– Тогда он сознался?

– Еще бы! А что тебя смущает?

– Мы нашли на квартире Зайцева чемодан с вещами.

– Ну и что?

– Если чемодан остался, он не мог ехать за Дианой.

– Разумеется! Васин наверняка врет. Он придумал какой–то предлог, чтобы выманить Зайцева из дому и шлепнуть его по пути. Это мы узнаем на очередном этапе.

– Васин должен объяснить, почему чемодан остался.

Борис сморщился:

– Хорошо, старик, что ты не преступник. Намучились бы мы с тобой! Да он просто забыл про чемодан.

Полковник вступился за Мазина:

– Игорь Николаевич старается не допустить ошибки и правильно делает. Он привез из Куйбышева много любопытного. И думаю, что заслужил несколько часов отдыха.

– Разрешите мне поговорить с Васиным? – попросил Мазин.

– Конечно. Отдохнешь и приходи, займешься…

Первый раз Мазин видел франтоватого врача в больнице, когда они с Сосновским разыскивали следы фальшивого бюллетеня. Сейчас Игорь просто не узнал Васина. Доктор как–то моментально опустился: толстые его щеки обросли рыжей клочковатой щетиной, волосы свалялись, заметно было, что причесывается он в лучшем случае пятерней.

Усевшись напротив Мазина, он почти выкрикнул заранее, видно, подготовленную фразу:

– Вы не добьетесь от меня добровольного признания, несмотря на все ваши пытки!

– Разве вас пытают?

Мазин посмотрел в напряженные, бегающие, красные глазки Васина.

– А что же со мной делают? Арестовать невиновного человека, разве не пытка? По–вашему, пытка – это когда руки ломают? А нравственное издевательство? Вы мне конвейер устроили. Вы меняетесь один за другим, а меня допрашиваете непрерывно!

– Почему – непрерывно? Ночью вы спали?

– Спал? По–вашему, в моем положении можно заснуть?

– Я тоже не спал.

Васин моргнул близоруко:

– Ну, это ваше личное дело.

– Служебное, – вздохнул Мазин. – Я думал, а вдруг вы невиновны.

– Да? – ошалел как–то доктор.

– Однако получается, что виновны.

– Приемчики применяете? Психологические? Не выйдет!

Мазин разозлился. Он не готовил хирургу ловушек. Ловушек он не любил и устраивать их не умел, хотя почти каждый следователь гордится каким–нибудь хитрым приемом разоблачения преступников. Как ни странно, но, сталкиваясь с далеко не лучшими представителями рода человеческого, Мазин постоянно удивлялся в душе, что люди эти, внешне ничем не отличающиеся от остальных, оказываются убийцами, насильниками или растратчиками. И до последнего момента, пока собранные факты не обращали неотвратимо вниз чашу весов, он не мог заставить себя увидеть в самом подозрительном обвиняемом преступника, которого следует разоблачить. Он видел лишь человека, который в силу сложившихся обстоятельств должен выдержать проверку. И почти всегда ему хотелось, чтобы проверка была выдержана.

– Слушайте, Михаил Матвеевич, ну что вы ведете себя как баба?

– Я не позволю себя оскорблять.

– Да никто вас не оскорбляет. Вам хочется отсюда выйти?

Тот даже не ответил.

– Хочется, – сказал за негр Мазин. – А это трудно. И если вы в самом деле невиновны, вам нужно взять себя в руки, мобилизоваться полностью, убедить нас в том, что мы ошиблись, а не истерики устраивать.

Васин смотрел удивленно:

– Вы посложнее своего приятеля. Разделили функции? Тот напирал, а вы играетесь?

– Почему Зайцев не взял с собой чемодан с вещами, когда вы вместе вышли из его квартиры?

– Какой чемодан?

– Я же сказал: с вещами, нужными в поездке на юг. Вот вы показали, – Мазин перевернул несколько страниц протокола допроса, – что вышли вместе. Зайцев отправился к Филиной, чтобы уехать в Сухуми, а вас подвез до больницы. Почему же он не взял с собой чемодан с вещами?

– Он все взял, что нужно.

– Врете! Чемодан с вещами остался на кровати. Как же вы не обратили на это внимания, если были у Зайцева? Да и в больницу вам ехать было слишком рано!

– Это тоже прием?

– Это факт, Васин. А где лежал мундштук, который вы подбросили в машину?

– Я не видел никакого мундштука.

– А у Зайцева вы были?

Васин молчал.

– Впрочем, это вы уже показали.

– Я там не был! – выкрикнул он.

– Протокол вами подписан.

– Что я мог сделать? Гнусная тетка меня узнала.

– Значит, были?

– Нет, нет! Но мне же никто не верит, а ей верят. Она в меня одного из целого десятка пальцем ткнула.

Глаза его по–детски налились слезами.

– Ну и личность же вы, Васин, – сказал Игорь брезгливо. – Морфий воровали, махинациями разными занимались, то на скачках, то с бюллетенями, всю жизнь боком, боком, а теперь реветь хотите!

На этот раз врач не оскорбился. Слезы показались в уголках его глаз, и он старался стряхнуть их незаметно, но только растирал по небритому лицу.

– Я не убийца…

– Возможно. Чтоб человека убить, нужно, знаете, характер иметь, а у вас сопли одни. Впрочем, иногда и такие убивают. Протрите–ка глаза и перестаньте морочить нам голову. Были вы у Зайцева?

– Не был.

– Знали, что он украл деньги?

– Никогда б не подумал! Он, правда, любил говорить, что преступить нужно… ну, как Раскольников, но все считали, что он представляется. Он любил пыль в глаза пускать. А чтоб на самом деле… не думал я.

– Предположим. А что он мог убить Живых, вы думали?

– Нет. Он его случайно раздавил.

– Зы это точно знаете?

Слезы на глазах Васина высохли.

– Откуда мне знать! Прочитайте в протоколе. Я только сказал, что Диана давала Вадиму машину иногда, и он ездил по тихим дорогам. Он плохо водил машину.

Факт этот показался Мазину важным. Он посмотрел на доктора поприветливее:

– Ну что, пришли в форму? Давайте поговорим спокойно. Так сказать, по–джентльменски. Я постараюсь поверить вам, а вы попробуйте помочь мне.

– Я не подлец, – выпалил Васин неожиданно. – Если вы думаете, что я стану кого–то запутывать, чтобы спасти свою шкуру…

– Нет, не думаю.

– Тогда чем же я смогу вам помочь?! Я ничего не знаю. В этом моя трагедия.

Негромко звякнул внутренний телефон. Мазин узнал голос Пустовойтова:

– Игорь Николаевич, с доктором занимаешься?

– Да.

– Эксперты тебе штуку одну подбросили. На карточке план помнишь? Его рука, доктора.

– Да ну? – спросил Мазин, хотя в словах капитана сомневаться не приходилось.

– Точно. Отпечатки его и почерк, вероятно, тоже… Сейчас занесу.

Мазин опустил трубку.

– Судя по односложным ответам, речь шла обо мне? – спросил Васин.

– Не нервничайте раньше времени.

– Но я не ошибся?

– Нет. Положение осложнилось.

Паника захватывала врача стремительно. Он снова задвигался, заерзал, захрустел пальцами.

– Курить хотите? – предложил Мазин, чтобы занять его руки.

– Сами курите.

– Я некурящий. Сигареты держу для посетителей.

– А я не посетитель…

Пустовойтов бесшумно пересек кабинет и положил на стол конверт с фотоснимком и заключениями экспертов.

– Спасибо, Илья Васильевич.

Капитан молча вышел.

Васин уставился на конверт, но Игорь отодвинул его в сторону.

– Где вы живете, Михаил Матвеевич?

– В центре.

– А на Шоссейной бывали?

– Шоссейная большая.

– В доме научных работников.

– Никогда в жизни.

– Где он находится, знаете?

– Вадим показывал из автобуса.

– Так…

* * *

Мазин думал, зачем мог Васин рисовать схему для Федора Живых, но ничего логичного не приходило в голову.

– В чем вы меня еще уличили?

– Посмотрите.

Васин схватил снимок, едва не разорвав его, и рассматривал с минуту с обеих сторон. Потом бросил на стол, прижал ладони к вискам и не то зарыдал, не то расхохотался. Игорь ждал, когда закончится очередная выходка.

– Поясните, Михаил Матвеевич.

– Как я поясню? Это ж нелепо, нелепо! Вы не поверите! Получится выдумка. Вы не поверите.

– Попытайтесь!

Он немного успокоился:

– Даю вам честное слово… Было так. Я пришел к Зайцеву, а он сушит снимки. Бухгалтера портрет и этот, с Ленкиной матерью. Говорит: «Хочу сделать старухе приятное, ей нравилось фото в стенгазете». Я ему: «Осел! Это ж веревка в доме повешенного! Сейф с ключом запечатлел!» Вадька почесал затылок: «Ты прав». Разорвал снимок и бросил на пол. Ну, посидели мы с полчаса, он за бутылкой решил сбегать. Я остался, жду. Тут Федька стучится, у Фатимы отирался, как всегда. «Миша, – спрашивает, – а где институтский дом находится?» – «На Шоссейной. А тебе зачем?» – «Дело у меня, Миша». Чтоб побыстрее его спровадить, пока морфий клянчить не начал, я и нарисовал на клочке схемку. Да разве вы поверите?

– Предположим. – Эксперт отмечал четкость отпечатков на фотографии, и это согласовывалось с тем, что Васин держал в руках недосушенный снимок. – Предположим, – вздохнул Мазин и придавил заключение пресс–папье. Из форточки дуло, и бумага подрагивала, готовая сорваться и улететь. – Что вы мне ни скажете, Васин, всему я верю. Фотография ключа попала к Живых случайно… Допустим. О том, что ваш друг Вадим Зайцев похитил деньги, вы не знали. Предположим. Я даже поверил, что вы не были с ним в машине, когда Зайцев отправился в, так сказать, последний путь, хотя своей подписью в протоколе вы и утвердили обратное. Однако есть вещь, которую вы должны знать наверняка. Как друг и как врач особенно. Скажите, Васин, болел ли Зайцев эпилепсией?

Мазин не собирался удивлять доктора, но тот посмотрел на него почти с восхищением:

– Об этом никто не знал!

– Кроме вас и Зайцева?

– Мы тоже не были уверены. Я надеялся, что это временное, нервное… У него только начиналось.

– Когда появились симптомы болезни?

– С год…

– И Зайцев поделился с вами? Что вы ему сказали?

– Видите ли, я не психиатр, не невропатолог. Я не был уверен, и пытался его успокоить, считал, что это еще не наверняка.

– Он обращался к специалисту?

– Думаю, что нет.

– Почему?

– Он стыдился. Он всегда боялся неполноценности. Надеялся, что пройдет, что это от переутомления. Никому не говорил. И просил меня тоже молчать…

Устинов был в фартуке, в руке у него Мазин увидел головку луку и вспомнил, что бухгалтер – старый холостяк.

– Константин Иннокентьевич, я, кажется, не вовремя…

– Если вы согласны расположиться на кухне, я смогу закончить свое дело и ответить на ваши очередные вопросы.

– Охотно расположусь на кухне, – сказал Игорь, искренне обрадовавшись, что Устинов встретил его без бурчания.

«И к нам люди привыкают», – подумал он.

– Пахнет у вас завлекательно.

– Пельменями решил побаловаться. Магазинных, простите, не признаю. Коренной сибиряк. Грех мне полуфабрикатами пользоваться.

Говорил он спокойно, без тревоги.

– Визит мой аппетита вам не испортит?

– Зачем же? Я уже имел честь доложить вам, уважаемый Игорь Николаевич, что ведомство ваше заподозрило меня совершенно напрасно. Так что тревожиться не вижу оснований.

Кухня у Устинова была небольшая, но уютная, похожая на хорошо обжитую комнату. Хозяин, видимо, проводил здесь немало времени и следил за порядком. Все было беленькое, чистенькое, посуда расставлена на полках, и даже решетка вентиляционного отверстия над газовой плиткой тщательно протерта.

Мазин уселся на круглый табурет, наблюдая, как ловко бухгалтер закатывает в тесто комочки фарша.

– Да, многое прояснилось, Константин Иннокентьевич. Однако еще не все.

– Что ж, ищите! Вы молоды, голова у вас светлая, производите впечатление человека порядочного, вдумчивого. Значит, доберетесь до истины. А ошибка не грех. Лишь бы в ней не упорствовать.

– И вам случалось ошибаться?

– Бухгалтерское дело сложное.

– Я не о деньгах, о людях. В людях вы не ошибались?

Устинов чихнул: мука попала ему в нос. Он вытерся тыльной стороной ладони.

– Как вам сказать? В плохое я всегда с трудом верю.

– И с Кранцем так было? Или вы сразу поверили, что Кранц предатель?

– Мысли вашей еще не уловил, но отвечу: тяжко мне было разочаровываться в Леониде Федоровиче. Однако факты сильны оказались.

– Зачем он, по–вашему, в город вернулся?

Устинов пожал плечами:

– Много передумал, но разобраться не могу.

– Получается неувязка, Константин Иннокентьевич. Если Кранц выдал сокровище, почему он не был отмечен оккупантами?

– Как – не был? Да ведь газета…

– Газета газетой, а попал он сразу после этого в немецкий концлагерь. Эти сведения я в Комитете Государственной Безопасности получил. Второе. Зачем приехал к Федору, если сам его выдал? Третье. Почему выдал одного Федора, а о вас ни слова?

Устинов закачал шумовкой.

– Нет–нет, Константин Иннокентьевич, вас я не подозреваю. Больше того, именно потому, что я уверен в вашей непричастности к предательству, я и пришел.

Главбух поднял крышку с кипящей кастрюли:

– Не знал я, что Кранц был в концлагере. Иными словами, клад мог выдать и не он? Кто ж тогда? Федор?

– Возможно. Не выдержав пыток, например.

– А газета?

– Фашистов не устраивало, что фольксдойч Кранц оказался советским патриотом. Вот и оболгали его. Чтобы люди не узнали правду. Самого в лагерь, а имя его – к позорному столбу!