Текст книги "Игра против всех. Три дня в Дагезане"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

«Сокровища «клада басилевса», то есть царского клада, обнаруженного в кургане в окрестностях города в 1884 году, находились в экспозиции музея до 1941 года. В период временной оккупации фашистские бандиты похитили клад и вывезли его в Германию. Настоящее местонахождение «клада басилевса» неизвестно».

Он подошел к смотрительнице зала, пожилой женщине, вязавшей шарф на стуле в углу.

– Скажите, пожалуйста, как мне увидеть научного сотрудника Головко?

– Это Шуру?

Мазин вспомнил: «А. Головко».

– Да, его.

– Шура не он. Вон она ведет экскурсию.

– Спасибо, – поблагодарил Мазин, смутившись.,

Экскурсия заканчивалась, и Шура прощалась с туристами. Ее благодарили.

Игорь дождался, пока экскурсанты вышли.

– У вас, товарищ, какой–нибудь специальный вопрос? – посмотрела на него Головко близоруким взглядом.

– Да, почти. Меня заинтересовала ваша статья в газете.

Он ожидал, что эти слова польстят ей, но ошибся. Шура кивнула только, и ему пришлось расширить сказанное:

– Вы давно собираете материалы о подпольном госпитале?

– Да, я многое узнала.

– Видимо, не все вошло в статью?

– Всего не расскажешь.

Они подошли к комнате с табличкой «Научные сотрудники».

Там Шура почувствовала себя свободней.

– А почему вы интересуетесь госпиталем?

Мазин собирался назвать себя журналистом, но заколебался. «Честность – лучшая политика», – решил он и вытащил из кармана удостоверение.

– Не пугайтесь, – пошутил он неловко.

– Зачем мне пугаться, я ничего не украла. Не понимаю, при чем тут моя статья.

– Вы пишете об Устинове. – И он ввел ее кратко в курс дела. – Факты, которые вы приводите, рисуют Устинова с самой положительной стороны, а для нас немаловажен облик человека.

– О Константине Иннокентьевиче я собираюсь писать отдельно. Это замечательный человек, он не щадил себя, чтобы накормить раненых. Но это не все. Вы знаете, почему я занялась госпиталем?

– Понятия не имею, – признался Мазин.

– Госпиталь помещался в тридцать пятой школе. – Вот в этой. – Шура качнула указкой в сторону окна, которое выходило на задний двор. Там Мазин увидел кирпичное школьное здание и баскетбольную площадку, огороженную высоко натянутой проволочной сеткой. – А Константин Иннокентьевич был завхозом у нас, в музее. Музей не успели эвакуировать. Все ценности были упакованы в ящики. В том числе и «клад басилевса».

– О котором вы сейчас рассказывали?

– Да, уникальные вещи огромной исторической ценности. Их тоже не успели вывезти. Город был окружен. Так вот. Устинов пытался спасти клад.

– Каким образом?

– Ценности были укрыты на территории госпиталя, спрятаны в подвале.

– И кто же знал о них?

– Только три человека – профессор Филин, Константин Иннокентьевич и еще один, предатель. Он выдал клад фашистам.

– Его имя известно?

– К сожалению, это бывший сотрудник музея Кранц. Немец, родившийся в России. Перед войной он работал заместителем директора и занимался археологией.

– Вот как!

– Кранцу было поручено обеспечить эвакуацию. Но он оказался предателем, стал работать в городской управе переводчиком и выдал место, где были спрятаны музейные коллекции. На его совести и гибель госпиталя. Когда фашисты узнали, что ценности хранятся в школе, они ворвались и уничтожили всех, кто еще оставался в госпитале. Константин Иннокентьевич и Филин спаслись чудом.

– А Кранц?

– Ушел с немцами, разумеется.

– Печально… Благодарю за помощь, я теперь знаю об Устинове гораздо больше. Вы собираетесь писать о нем?

– Непременно. В редакции обещали поместить его фото.

– Вы взяли у него карточку?

– Нет. Константин Иннокентьевич наотрез отказался. Что я, артист Большого театра, говорит.

– Упрямый старик!

– Ничего, в музее хранится несколько старых фотоснимков, довоенных, где сняты сотрудники. Это даже лучше, снимок тех лет, правда?

– Конечно, – согласился Мазин.

– Хотите посмотреть?

– Если вас не затруднит.

– Ну что вы!

Шура подошла к шкафу и достала синюю папку:

– Видите?

Игорь взял карточку. Старые снимки любопытны. Устинов обладал, оказывается, завидной шевелюрой. Но заинтересовал Мазина не он. Бухгалтер фотографировался не один. На фото было несколько людей, видимо сотрудников музея. И одного из них Игорь узнал сразу. Это был человек, убитый на стадионе. Удивительно, но внешне он почти не изменился: подтянутый, сухощавый блондин.

– Кто это? – спросил Игорь дрогнувшим голосом.

– Это и есть Кранц.

Мазин сдержался, хотя ему захотелось расцеловать строгую Шуру. «Еще, не разобравшись, оплеуху влепит!» – подумал он своевременно.

– Вы сказали, что Кранц ушел с немцами.

– Ушел, – ответила Шура в недоумении. Она не могла понять, что заинтересовало Мазина.

– И больше вы ничего о нем не знаете?

– Нет…

«А что она может знать? Но зато Устинов…»

– Простите, Шура, я возьму на время этот снимок.

Игорь почти бегом спустился по широкой музейной лестнице, вызвав неодобрительные взгляды смотрителей. Он спешил к телефонной будке, чтобы связаться с Пустовойтовым.

– Илья Васильевич?

– Так точно.

– Ничего из Барнаула не получил? – спросил Игорь, уверенный, что известий пока нет, и это даже хорошо, потому что новые сведения конкретизируют задачу.

– Получил, – ответил Пустовойтов спокойно.

«Чертяка! Как по маслу работает», – подумал Мазин с некоторым разочарованием.

– Узнали его?

– Узнали.

– Кто же? Хотя постой! Кранц или не Кранц?

На этот раз удивился Пустовойтов:

– Кранц. Леонид Фридрихович, немец по национальности, родился в Саратовской губернии в тысяча девятьсот шестом году. Во время войны сотрудничал с оккупантами. Арестован в Германии в тысяча девятьсот сорок пятом году. Репрессирован. Освобожден в тысяча девятьсот пятьдесят пятом.

– Все совпадает! Отлично! – воскликнул Игорь. Впервые он почувствовал себя великолепно.

ГЛАВА IV

– Входите, Константин Иннокентьевич, входите. – Мазин поднялся навстречу Устинову и подвинул ему стул. – Садитесь, пожалуйста.

Старший бухгалтер вертел в руках пропуск. Вид, у него был недовольный. Прихрамывая, он подошел к столу.

– Благодарю, молодой человек, но, полагаю, зря вы оторвали меня от работы. К глубокому прискорбию, ничего важного сообщить не могу.

– Кто знает, Константин Иннокентьевич, кто знает. Я пригласил вас не за тем, чтобы беседовать об ограблении сейфа, а совсем по другой причине. Мне нужна ваша помощь.

– Чем могу быть полезен?

– Я прочитал в газете, что вы были в числе тех мужественных людей…

– А… вот оно что! – Главбух замахал короткими руками. – Преувеличено и весьма. Особенно с обмороком. Валентин Викентьевич перехвалил. Вот он действительно… Однако не вполне понимаю, какая связь…

– Сейчас поймете. Не знаком ли вам человек, изображенный на этой фотографии?

И Мазин положил перед бухгалтером снимок, взятый в музее. Устинов достал из кармана футляр, извлек очки в стальной оправе, протер стекла фланелькой и лишь тогда взялся за фотографию. Посмотрев, сказал:

– Слева стоит Леонид Фридрихович Кранц, бывший заместитель директора исторического музея по научной части.

– Вы вместе работали?

– Пришлось.

– А где он сейчас?

– Кранц? Полагаю, в ФРГ.

– Нет, он не в ФРГ. Его убили.

– Что ж… В войну многие гибли. Хорошие люди погибали. Ну, а Кранц, надо думать, заслужил. Как волка ни корми, все в лес смотрит. Русским себя называл. Даже просил, чтоб его Федоровичем величали, а как фашисты пришли, тут нутро и заговорило. В фольксдойчи записался. В управу пошел работать. «Клад басилевса» на его совести. Не слыхали про такой? Впрочем, это целая история. А вы меня по делу вызвали. Так я и не пойму, по какому. Откуда у вас карточка эта?

– Фотографию я взял в музее. А что касается дела, Константин Иннокентьевич, то оно связано с Кранцем. Его действительно убили, но не на войне, а совсем недавно, здесь, в городе.

Бухгалтер поглядел на Мазина поверх очков:

– Шутить изволите?

Игорь молча достал из ящика еще один снимок – фотографию мертвого археолога.

– Кранц это! – воскликнул Устинов. – Как же…

– Кто убил Кранца и почему – неизвестно. Неизвестно, зачем он вообще приехал в город. Поэтому и приходится обращаться к прошлому. Может быть, корни там.

– Возможно. Я вас понимаю. Спрашивайте, прошу. Что не ушло из памяти – рад буду, если пригодится.

– Расскажите с самого начала.

– Да, именно сначала. Меня в армию из–за больной ноги не взяли… А четвертого сентября сорок первого года фашисты в город ворвались. В этот день мы спрятали ящики с музейными ценностями. – Устинов пожевал мясистыми губами. – Вещи там были уникальные. – Он протянул это слово «у–ни–каль–ны–е». – И других таких нет и не будет никогда. А вывезти не сумели, не смогли. Кто же знал, что он так продвинется? Да десант выкинет? Все готово было. Упаковано. Но не успели. Так и получилось, что враг уже в город входит, а мы втроем сидим на ящиках…

– Вы, Кранц и профессор Филин?

– Профессор? Нет. Филин тогда, кстати, был не профессор, а военврач второго ранга, и от музея находился далеко, на переправе. А третий с нами был Федор Живых. Он в музее столяром числился. Удивительный был парень, на все руки мастер.

– Вы говорите, был. Он погиб?

– Нет, Федор жив. Иногда я его встречаю. Да не о нем сейчас речь… Сидим мы, значит, и не знаем, что же делать? Оставить ящики в музее значило погубить сокровище наверняка. Домой тоже не возьмешь. Один выход – спрятать. Рядом была школа. В ней располагался госпиталь. Оба здания, то есть музей и школа, отапливались из общей котельной. Внизу, между помещениями, был переход. Через него можно было пройти в школьный подвал. А подвал был начисто отрезан от школы, потому что в это крыло еще с месяц как попала бомба. Верхние этажи залатали кое–как, в подвале же особой нужды не усмотрели, так он и остался сверху засыпанный. Вот туда–то мы и решили перенести ящики, хоть на время.

– Из музейного подвала в школьный?

– Именно. И принесли. Сложили на полу и забросали битым кирпичом. Конечно, на первый взгляд, тайник нехитр, но, с другой стороны, часто под носом легче укрыть то, что вдали не спрячешь. Дверь из музейного подвала мы хламом завалили, да так и оставили. Госпиталя в тот день, когда мы прятали ящики, на месте не было. Его пытались вывезти. Погрузили раненых на машины и повезли. Но переправу уже захватил десант. Те, кто мог передвигаться, ушли бродом, а слеглым пришлось вернуться. Их сначала немного было, потом отставшие раненые стали приходить, а после и нераненые. Чтобы плена избежать, окруженцы перевязывали себе кто руку, кто ногу, кто голову – и в госпиталь. Там и укрывались.

– И начальником госпиталя был Филин?

– Начальника прежнего убили возле переправы, из врачей поразбежались многие. А Валентин Викентьевич пришел в госпиталь дня через три. «Я, говорит, врач, остался в окружении и готов свой долг выполнять». Его приняли, конечно, а вскоре он и старшим стал, как полагалось по его званию и опыту.

– Неужели немцы не тронули госпиталь?

– Это уж другая история. Насчет госпиталя у них расчет был прямой. Немцам люди здоровые нужны были на всевозможные работы. Потому они сначала и не мешали раненых подлечивать. Поставили одно требование: чтобы выздоровевшие поступали в их руки как военнопленные. Валентин Викентьевич согласился, а сам с ними в борьбу вступил: одного запишет, что умер, он и уйдет потихоньку, другие еще на излечении значатся, а их уже нету, третьих беглецами объявит, да сам их и документами снабдит, и одеждой, и продовольствием… Однако долго так продолжаться не могло, понятно. Немец–то тоже не лыком шит. Когда поняли, что раненые в партизаны уходят да через фронт пробираются, они на нас нагрянули. Всех, кто остался, уничтожили.

– А как вы оказались связанным с госпиталем?

– Да сам не знаю, просто. Ходил туда, за ящиками смотрел, вижу: большое дело люди делают, ну и начал участвовать, магазин придумали. – О себе Устинов говорил скупо. – Немцы меня за коммерсанта держали. Что я на госпиталь работал, они–то не знали.

– Когда же были захвачены музейные ценности?

– Вскоре после разгрома госпиталя Кранц донес.

– Почему же он не донес с самого начала?

Устинов усмехнулся:

– Думаете, человек злодеем сразу становится? Одни хорошие, другие плохие? Нет, уважаемый! Между честным человеком и таким, как Кранц, сто ступенек небольших. Наверно, сначала он и не помышлял клад выдавать. А потом «новый порядок» утвердился вроде бы, фронт далеко, даже самолетов наших не слышно. А Леонид все же происхождения немецкого. Вот и началось помаленьку. Сперва как фольксдойч зарегистрировался, после на службу поступил в управу переводчиком, а там и решился большой сюрприз новым хозяевам сделать… Так я думаю.

– Но твердых фактов у вас нет?

– Как – нет?

Устинов положил на колени потертый портфель и расстегнул оба замка:

– Ко мне сегодня товарищ Головко зайти собиралась, так я для нее кое–какой материальчик захватил. Он и вас заинтересует.

Бухгалтер достал две порыжевшие газетные вырезки:

– Конечно, хранить такое не полагается, но раз я человек сопричастный, то вот рискнул…

Мазин взял листки старой бумаги. Это были вырезки с заметками из фашистской газеты, выходившей в городе на русском языке во время оккупации. Первая называлась «Сокровища возвращены цивилизованному миру». В ней сообщалось, что германским властям удалось обнаружить в полуразрушенном школьном здании знаменитый «клад басилевса» и другие художественно–исторические ценности, которые большевики бросили на произвол судьбы, спасаясь бегством. Сокровища будут отправлены в Германию для сохранения. Подписано: «Леонид Кранц, служащий городской управы, искусствовед».

Вторая заметка была озаглавлена «Патриотический поступок». Какой–то Гофман рассказывал о найденных ценностях, которые, по мнению специалистов, связаны не со скифской, а с готской культурой и, таким образом, являются памятником германской истории. Автор отмечал роль служащего городской управы, бывшего заместителя директора музея Кранца, в находке и опознании ценностей.

– Как видите, комментариев не требуется.

– Что же случилось потом?

– Потом мне пришлось уносить ноги. Я понимал, что Кранц может назвать и мое имя в гестапо, и ушел к родственникам в деревню. Там мы связались с партизанами, переправили Валентина Викентьевича через линию фронта, а я дождался прихода Красной Армии.

– А Кранц?

– Ничего о нем больше не слышал. До сегодняшнего дня. И что привело его в город – для меня загадка.

– Но был еще один человек, знавший о кладе?

– Живых? Да, Федор знал. Но на него думать не приходится. Федора гестапо взяло за месяц до налета на госпиталь. Взяли случайно, в облаве, но он–то партизаном был. Правда, до этого не докопались. Мучили его, мучили, но Федор держался крепко. Если б он сообщил про клад, отпустили бы наверняка. А он молчал. Сослали его в концлагерь, в Германию. Все адские круги прошел парень, вернулся инвалидом. Война перемолола. Так себя и не нашел больше. К водке потянулся, потом к заразе этой, к наркотикам. Короче говоря, человек погибший, несчастный.

– Вы встречались с Живых в последние годы?

– Старался помочь устроить на работу, да толку не добился. Иногда помогал деньгами. А потом он сам отстранился. Застыдился, видно. Стал меня избегать. Однажды, не так давно, встречаю его в нашем доме, на лестнице. Удивился, не успел окликнуть, как Федор мимо проскочил, не поздоровался даже.

– Когда это было?

– В воскресенье вечером. Да уж Федор–то ни при чем, факт. Жаль его – вот что. Золотой мастер. Одно слово – умелец. Скажи ему на словах, и чертежа не нужно – все сделает, помню. Хоть по дереву, хоть по металлу.

Устинов смотрел спокойным взглядом, в котором ничего не было, кроме сожаления по зазря загубившему себя Федору Живых.

Игорь с трудом преодолел напряжение:

– Между прочим, Федор Живых не знаком с Зайцевым?

– С Вадимом? Вряд ли.

Тогда Мазйн достал третий снимок:

– Кто это, Константин Иннокентьевич?

– Он! – ответил бухгалтер удивленно. – Федор. Но не пойму я, что из этого вытекает.

Мазин решил не пояснять пока:

– Вам известен адрес Живых?

– Адреса назвать не смогу, а показать можно. Он живет в Дачном поселке.

– Скажите, Константин Иннокентьевич, в каких отношениях находились Кранц и Живых.

Бухгалтер помолчал недолго:

– Если говорить правду, Кранца многие любили. Был он образованный, вежливый.

– А Федор любил?

– Уважал. У них взаимная симпатия была. Кранц его самородком называл. Только русский человек, считал, может быть таким разносторонне способным.

«Квалифицированный удар…» Кто это говорил? Пустовойтов! Когда обсуждали убийство Кранца».

– Простите, вы упомянули, что Живых был связан с партизанами. Какие он задания выполнял, не помните?

– Отчего же? Помню. В основном разведка.

– А в нападениях, диверсиях не участвовал?

– Обязательно. Федор тогда был очень сильным и ловким. Снимал немецких часовых. Как кошка. Бесшумно. Одним ударом…

Проводив Устинова, Мазин спустился вниз, в дежурную комнату. Целую стену занимала карта области с дислокацией районных и железнодорожных отделений милиции и постов ГАИ. Две горевшие лампочки обозначали недавние происшествия. Красная – нераскрытую кражу в сельском универмаге, зеленая – столкновение на дороге. За столом под картой сидел Пустовойтов.

– Пьяный? – спросил Игорь, кивнув на зеленую лампочку.

– Сложнее. Дело серьезное. Со смертельным исходом.

– Наезд?

– Да, на пешехода.

– Взрослый?

– Сорок два года. Без определенных занятий. Живых по фамилии, Федор Дмитриевич.

Федор Живых погиб ночью. Труп его обнаружили рано утром на проселочной дороге. Варвара Птахина, местная жительница, направлявшаяся в город на рынок, чтобы продать сметану, увидела на проселке уткнувшегося в землю лицом человека…

Скворцов уже побывал на месте происшествия и собирался обсудить его с сотрудниками, когда Мазин, торопясь и волнуясь, передал все, что узнал от Устинова.

– Садись, послушай, – предложил Дед.

Лейтенант, первым прибывший на место гибели Живых, рассказал:

– Я возвращался с дежурства на мотоцикле. Подъезжаю к тому месту, где дорога сворачивает на Дачный. Вдруг прямо перед носом на шоссе выскакивает женщина и кричит: «Товарищ милиционер!» Я остановился. Говорит, что обнаружила труп..*

– Ваше заключение? – спросил Скворцов у медицинского эксперта.

– Картина ясная. Наезд сзади. Автомобиль нагнал его, сбил с ног и переехал. Смерть наступила в результате перелома шейных позвонков. Произошло это, видимо, часов в шесть–восемь вечера. В организме пострадавшего обнаружена значительная доза морфия. Это объясняет, почему он не слышал шума приближающейся машины.

– Так, – кивнул полковник. – А что скажет лаборатория?

– Сохранились следы протекторов на утрамбованной проезжей части. Машина легковая… Характер следов позволяет заключить, что машина вернулась после наезда к тому месту, где найден труп.

– Хотел посмотреть, что стало с человеком, которого сшиб?

– Или сшибла. Там, где остановилась машина, найден окурок сигареты «Лайка». На ней заметны следы губной помады лилового цвета, изготовленной на жирорастворимом красителе. Наши парфюмерные фабрики таких красителей не, применяют. Помада импортная.

Мы обработали окурок нингидрином и обнаружили часть отпечатка пальца. По остаткам слюны также можно сделать вывод, что сигарету курила женщина, и определить ее группу крови.

– Спасибо, товарищи, – поблагодарил полковник. – Мы имеем неплохие исходные данные. Добавлю, что при таком наезде на передней части машины неизбежны повреждения. Водитель женщина. Следовательно, машина скорее всего частная. Поэтому для начала нужно просмотреть все права вождения, выданные женщинам, и установить повсеместное наблюдение за машинами в городе. Особое внимание – мастерским, где можно ликвидировать повреждения. Необходимо выяснить, и как можно скорее, убийство или несчастный случай. Связано с нашими делами или нет?

– Я по–прежнему убежден, что не следует путать грешное с праведным: кража в институте – одно, убийство Кранца – другое, – сказал Сосновский.

– А смерть Живых – третье? – перебил Мазин.

– Ну и что?

– Вот что, юноши, поедем–ка лучше подышим воздухом, – предложил полковник. – Не стоит нервы зря трепать.

Он сам сел за руль. Мазин с Сосновским – сзади. Они проехали по городским улицам, миновали недавно построенный железобетонный мост и помчались по шоссе в сторону Дачного. Показался переезд, от него вправо отходил проселок, «Волга» закачалась на ухабах.

– Здесь, – сказал Скворцов, останавливаясь. Они вышли, разминаясь и вдыхая прозрачный воздух, чистый, с примесью легкого морозца.

Полковник протянул руку:

– Столкновение произошло под этим тополем, приблизительно в метре от него.

Мазин огляделся:

– Живых шел в сторону города?

– Да.

– По левой стороне?

– Это естественно. На дорогах пешеходы обычно идут навстречу транспорту.

– Однако наезд произошел сзади, – заметил Боб.

– Выходит, сидевшая за рулем нарушила элементарные правила: ехала, держась противоположной стороны движения. И это вечером, когда нужно быть особенно осторожным.

– Любопытное наблюдение, может пригодиться, – сказал Дед. – Ну, побродите, ребята, погуляйте. Поищите на свежий глаз.

Он присел на старый широкий пень, покусывая засохший стебелек. Мазин и Сосновский разошлись в разные стороны.

След от торможения вернувшейся машины был еще виден на подмерзшей за ночь земле. Игорь рассматривал его, стараясь представить, что же происходило тут вечером.

Сосновский, постукивая себя по хорошо отглаженным брюкам сломанной веткой, отошел подальше и скрылся за деревьями. На некоторой время наступила тишина.

– Игорь! – закричал вдруг Борис. – Иди–ка сюда! Нет, погоди, захвати фотографии следов.

Снимки лежали на заднем сиденье. Дед взял их сам:

– Иди, иди, я тоже иду.

Метрах в семидесяти от места столкновения на дорогу выходила широкая просека. Проложенного пути тут не было, но проехать на машине было вполне возможно. Кое–где между заросшими травой и мелкими кустами участками желтели куски голой песчаной почвы. На них отчетливо выделялись следы автомашины.

Мазин, который только что рассматривал след у дерева, сказал сразу:

– Она!

Полковник оказался более осторожным. Он внимательно сличил фотографии со следами на просеке:

– Аналогия, конечно, есть. Следовательно?..

– Машина выскочила на дорогу с просеки.

– А откуда идет просека?

– Ну, это в наших силах узнать.

Они осмотрели поворот с просеки на дорогу. И здесь следы протекторов были заметны. Оставалось вернуться и сесть в машину, чтобы двинуться по следам.

Ехали медленно, внимательно осматривая каждый метр пути. Попадались участки песка, и было нетрудно заметить на каждом из них следы шин. Наконец просека кончилась. Они остановились на шоссе. Слева, метрах в трехстах, был виден поворот на проселочную дорогу, ту самую, на которой погиб Живых.

– Итак, – посмотрел по сторонам полковник, – просека начинается от шоссе, невдалеке от поворота, и идет не параллельно дороге, а под углом к ней, пересекая дорогу приблизительно в километре от шоссе. Человек, убивший Живых, ехал…

– Из города, – сказал Мазин. – Вот где он свернул. След заметен. Он повернул слева.

– Отлично. Ехал из города, но поворот на дорогу проехал. Предположим, что проехал случайно, не заметил в темноте.

– Спешил?

– Возможно. Разумнее было вернуться на дорогу, уем ехать по просеке. Однако машина сворачивает на просеку, доезжает до дороги и, вопреки здравому смыслу, поворачивает обратно в сторону шоссе. Сбивает здесь Живых и снова выскакивает на шоссе. Тут придется поставить точку.

– Итак, петля.

– В которую попался Живых, – добавил Сосновский. – Кажется, я начинаю сдаваться.

– Простите, – сказал Мазин. – У меня есть еще одно соображение. Давайте вернемся на дорогу по просеке.

– Гулять так гулять! – усмехнулся Скворцов.

«Волга» развернулась.

– Что ты еще надумал?

– Я исхожу из того, что произошло убийство, именно убийство, а не несчастный случай. Убийца, судя по сигарете, – женщина, искала встречи с Живых. Она знала, что он будет идти по дороге, и ждала его, подстерегала.

– Откуда она могла знать, что он будет идти?

– Возможно, в это время он всегда проходил здесь.

– Постоянный маршрут? – Полковник усомнился. – В город в это время ходить поздновато. А Живых направлялся в город, из дому. Если б он возвращался, это было бы реальнее. Например, с работы. Но он нигде не работал последнее время.

– Позвольте, Петр Данилович, – сказал Боб, – меня, кажется, заносит. Что, если он шел с вполне определенной целью: скажем, повидаться с этой дамой?

Игорь замотал головой:

– Опустившийся морфинист и женщина, имеющая собственную машину? Непохоже.

– Свидания бывают не только интимные.

– Встреча сообщников?

Полковник слушал их внимательно.

– Знаете, пионеры, возможно, вы не так уж далеки от истины. В карманах у этого субъекта оказалось триста рублей.

Игорь обиделся:

– Почему же вы сразу не сказали?

– Чтоб вас не отвлекать.

Дед был верен себе.

– Деньги все осложняют, – сказал Мазин.

– Почему? Его могли убить именно из–за денег! – предположил Борис.

– И не взять их?

– Кто–нибудь помешал.

– Кто? Машина–то возвращалась к убитому и стояла рядом, а деньги целехоньки.

– Выходит, убийца не знал про них.

– Но зачем Живых нес деньги с собой?

– Они были нужны при переговорах с женщиной в машине.

– Деловое свидание все–таки?

– Оно не состоялось, – возразил Сосновский.

– Почему?

– Живых шел из поселка, а машина стояла в просеке. Просеку он миновал. Значит, либо он шел не на свидание, либо оно было назначено не в просеке. Во втором случае его убили до начала переговоров, в первом – они совсем не предполагались, – пояснил Боб свои мысли.

– И все же давайте еще раз осмотрим просеку, – предложил Скворцов. – Появление машины и Живых на дороге, если речь идет о задуманном убийстве, не могло совпасть минута в минуту. Женщина в машине должна была ждать Живых. Значит, машина останавливалась. Стоит поискать место стоянки.

Они опять вышли из «Волги».

Просека тянулась ровная, как аллея в старинном ухоженном парке. Над ней нависали ветви ближних деревьев. Сосновский шел, уткнувшись взглядом в землю, не глядя по сторонам. И зря! Прямо перед ним, на уровне пояса, торчал сухой обломок, вытянувшийся почти от корней старого дуба. Борис не заметил его и поплатился. Прорезиненная ткань плаща затрещала.

– Черт! – выругался Боб, подхватывая разорванную полу.

Игорь подошел к нему:

– Ничего не щадишь в служебном рвении?

Сосновский не ответил. Он смотрел то на ветку, то в землю.

– Что ты?

– След видишь?

След просматривался под самым деревом.

– Машина проехала рядом и не могла не зацепиться за сук. Если он мазнул по борту…

– Думаешь, оцарапал?

– Наверняка. Есть у тебя нож? Срежем сучок. На нем должны остаться кусочки краски.

– Всемирный следопыт! Соколиный Глаз, – похвалил Игорь.

Сучок срезали. Он оказался последним трофеем на просеке. Место остановки машины найти не удалось. Тем не менее Дед выглядел довольным.

– Версия преднамеренного убийства потихоньку обрастает мясом. Не очень жирным, но я надеюсь на навар. А теперь по коням – и в поселок!

Дачный поселок, расположенный напротив города, на берегу реки, существовал давно. Еще в начале века селились здесь рабочие ближних заводов, чей образ жизни мало отличался от деревенского. Домишки были окружены садами и огородами, во дворах мычали коровы. Само название «дачный» долгое время носило характер иронический. Изменилось это название после войны: рабочие переселялись в городские многоэтажные дома, коровы и огороды стали невыгодны. Тогда–то на смену строениям с резными ставнями и геранью на низких окнах поднялись щеголеватые домики с высокими крышами, а вместо сараев во дворах появились гаражи. В Дачный пришли дачники.

Впрочем, к домишку, в котором обитал Федор Живых, прогресс этот не имел никакого отношения. Старый дедовский дом ушел в землю, покосился и был подперт толстыми, успевшими подгнить бревнами.

– Неважно для умельца, – сказал Мазин, открывая калитку.

Они прошли через заросший бурыми вениками двор.

Скворцов достал ключ, найденный в кармане Федора, и отпер входную дверь. Пахнуло сыростью нетопленого помещения.

– Нужно открыть ставни.

Борис толкнул ставни изнутри, через форточку. Звякнули болты. В комнате стало светлее. Царил в ней какой–то ленивый, непреодолимый хаос. Неубранная постель, грязная посуда на деревянном столе, пыльный старинный комод, на крючке висел плащ–дождевик… «Украшали» комнату полузасохший рашпиль в глиняном горшке да выгоревший плакат с призывом покорить целину.

Скворцов покосился на понятую, которую они привели с собой. Это была женщина лет сорока пяти, в цветастом, наброшенном на плечи платке, с курносым невыразительным лицом.

– Вы хорошо знали Федора Живых?

– По–соседски, – ответила она неопределенно.

– Заходили к нему?

– Заходила. Он мне керогаз чинил недавно.

– Ну и как, починил?

– Керогаз–то? Это ему раз плюнуть. Мог бы жить припеваючи, если б не водка.

– Много пил?

– А то нет! Засядет дома и жрет ее, проклятую. Говорят ему люди: зачем себя губишь? А он – душа болит и все! Пропьется, поживет немножко нормально. Денег подзаработает, и опять мочало сначала. А за последнее время колоться начал. Мало ему водки стало. Конченый был человек. Ему и люди говорили: смотри, Федя, свалишься – задавит тебя машина… Вот и задавила.

Но в целом ничего нового о Живых женщина эта сказать не могла, и Сосновский, с самого начала поглядывавший на нее без интереса, вышел во двор.

Наискось от дома находилось еще одно сооружение – крытая соломой землянка, игравшая, видимо, роль сарая. Борис пересек двор и, толкнув некрашеную дверь, вошел внутрь. Неказистое строение, снаружи запущенное и грязное, как и все на подворье, оказалось мастерской. Вот тут–то наконец можно было поверить, что Живых был мастером. Землянка была чисто подметена, повсюду чувствовался порядок. Половину помещения занимал верстак со множеством столярных и слесарных приспособлений. На стене висели и были разложены на полках в продуманной системе инструменты – топорики, молотки, рубанки, большой фуганок, плоскозубцы, напильники и другие орудия, незнакомые Борису. Он. взял стамеску и попробовал пальцем. Острый металл царапнул кожу. Боб положил ее на место и открыл ящичек со всевозможной метизной мелочью, отходами и предметами случайными, которыми Федор Живых предполагал как–то воспользоваться. Среди них были старые погнутые гвозди, шурупы, болты, кусочки листовой меди, какие–то прокладки круглые и квадратные, потемневшие и покрытые машинным маслом.

– Что обнаружили, Борис Михайлович? – услышал Сосновский голос Деда. Они с Мазиным вошли в мастерскую.

– Главную сокровищницу, – повел рукой Борис.

– Ого! Вот это другой коленкор. Чувствуется рабочий человек! Что за ларец?