Текст книги "Игра против всех. Три дня в Дагезане"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– И Устиновым.

– Ни в коем случае. Об Устинове она не подозревала. Иначе ей было бы незачем бежать.

– Так кто же такой Устинов?

– Думаю, что тоже жертва.

Мазин наполнил очередную рюмку:

– Ужасно интересно. У попа была собака?

– Вы, кажется, многого не уловили.

– Признаюсь.

– Жаль. Я сказал все, что думал.

– Но если Устинов не преступник?

– А волк, по–вашему, преступник? Затравленный волк?

– Это природа. Там не действует уголовный кодекс.

– Люди – тоже часть природы. Особенно, когда попадают в безвыходное положение.

На столе уже стояло жаркое, прекрасное жаркое, к которому Мазин еще не притронулся, несмотря на укоризненный взгляд Леонтия.

– Я понимаю вас не вполне ясно, но понимаю все–таки, кажется…

И Мазин приподнял свою рюмку, но остановился на полпути.

– Пейте, пейте, – успокоил его профессор, – вам еще далеко до настоящего опьянения.

– Нет, я уже… того, лишнего. А факты у вас есть?

– Какие факты?

– О его прошлом.

– Прошлом? Кого?

– Вы говорили об Устинове.

– Вам так показалось? Возможно. Меня можно было понять именно так. Но я говорил не о нем.

– А о ком же?

Профессор провел вилкой по лезвию ножа:

– О людях… вообще.

Мазин вздохнул глубоко:

– Значит, у вас нет фактов?

– Нету. Ешьте жаркое. Вы любите с чесноком?

– Очень.

– Прекрасно. В таком случае Леонтий вам угодил.

Игорь жевал мясо, стараясь восстановить слова Филина:

– Вы подсмеиваетесь надо мной?

– Упаси бог. Да и настроение не то.

– Мы обсуждали Устинова…

– Обсуждали? Нет. Беседовали. Я уверен, что Константин Иннокентьевич абсолютно честный человек.

– И был таким?

– Разве честным можно быть время от времени? Нет, вы напрасно так увлеченно расспрашиваете об Устинове. Повторяю: я не о нем думал. Скорее я думал о Кранце… о Живых… вообще о людях, которых мы судим по букве закона, а не по высшей справедливости. Мне кажется, что вы увлеклись делом, а оно уже исчерпало себя, закончилось.

– Не понимаю.

– Погиб Кранц. Вряд ли мы узнаем почему. Его судьба пересеклась с судьбой Живых. Ныне мертвого, простите неуместный каламбур. И Живых покарала сила справедливости… или случая, как вам угодно, В лице Вадима Зайцева.

– Вы уверены?

– Да. Хотя уверенность пришла не сразу. Но теперь уверен. Зайцев ограбил сейф, и он же расправился с Живых, боюсь, что с помощью моем машины. Кстати, это единственное, что может объяснить бегство Дианы Тимофеевны. Разумеется, он воспользовался машиной без ее согласия, но она испугалась, что не сможет доказать этого, и решила скрыться. Наивно, конечно.

– Кто же расправился с Зайцевым?

– Он сам.

– Самоубийство?

– Скорее несчастный случай.

– Но вы думали иначе!

– Да, я думал иначе. Я не знал тогда, что он эпилептик.

– Эпилептик?

Филин кивнул:

– Мне сказала Диана Тимофеевна. И это многое объясняет. Однако вы совсем протрезвели, а нас ждет еще кофе с ликером.

ГЛАВА VIII

Устинов должен был прийти с минуты на минуту, а Мазин все еще думал о вчерашней беседе с Филиным.

«Не гоняемся ли мы за призраками? Драма кончилась, актеры перебиты, как в шекспировской трагедии. Поставить точку? Но сколько пробелов в этой будто бы реальной картине! Во–первых, где деньги и маленький чемоданчик, который видела соседка? Зайцев сел в машину с человеком в кепке. Кто этот человек? Где простились они с Зайцевым? Нет, человек в кепке – не просто пробел в картине, это нечто, опрокидывающее всю картину. Он мог появиться у Зайцева на рассвете случайно. Однако они должны были хорошо знать друг друга, чтобы Зайцев, бросив собирать вещи, сел в машину и поехал… Куда, кстати, он поехал на похищенной машине? Да и похищена ли она? Может быть, он взял «Волгу» по доброму согласию Дианы и отправился за чемоданом? А ночь они провели на даче. Тогда многое проясняется. Например, неосторожность Зайцева, оставившего на улице угнанную машину.

Итак, Зайцев собирался взять вещи и ехать за Дианой. Но он бросил все на кровати и уехал с неизвестным в кепке. Куда он отвез неизвестного? Почему свалился в карьер в стороне, противоположной Дачному поселку? Почему он вообще свалился? Филин считает, что несчастный случай. Эпилептик. Это нужно проверить. Он свалился, возвращаясь в город. Откуда? А чемоданчик? Взял ли его незнакомец? Неужели это был Устинов?

Филин наверняка говорил вначале о нем. Что он знает об Устинове? Может быть, не знает, а только подозревает? Так как же вести себя с Устиновым? Намекнуть на прошлое или ограничиться настоящим? Нет, припереть к стенке можно фактами, а не домыслами или намеками! О прошлом говорить рано. Нужно собрать более солидный материал, подготовить его для заключительного залпа».

– Разрешите, Игорь Николаевич?

– Пожалуйста, я жду вас.

Главбух дышал тяжеловато, но нельзя было понять, волнение это или естественная усталость немолодого и грузного человека.

– Лестницы у вас крутые.

– Старое здание, этажи высокие.

«Нет, он не волнуется».

На Устинове был темный поношенный костюм, серая рубашка и одноцветный галстук. Игорь заметил, что ногти на его коротких пальцах аккуратно подстрижены, да и весь он выглядит чистым, от поблескивающих носков ботинок до розоватой, гладко выбритой головы.

– Чем могу служить?

Устинов сел напротив Мазина и смотрел спокойно и выжидательно.

– Я хочу предупредить, что ответы ваши будут записаны, и вам придется подписать протокол. Поэтому…

– Значит, допрос по всем правилам? В чем же вы нашли меня виноватым?

– Константин Иннокентьевич, виновным человека может признать только суд, а следствие выясняет…

– Я уже немало вам рассказывал.

– Возникли новые обстоятельства.

– Пожалуйста, спрашивайте.

– Когда вы в последний раз видели Вадима Зайцева?

Устинов подумал:

– Число не могу сразу вспомнить.

– Где это произошло?

И снова Устинов помедлил:

– Я приходил к нему домой.

Мазин, державший руку в ящике стола, разжал пальцы. Мундштук ударился о дно ящика.

– Это было за день до того, как Вадим исчез. На другой день нам сообщили, что он взял бюллетень.

– Следовательно, в воскресенье?

– Выходит, в воскресенье.

– Значит, в воскресенье вы были у Зайцева. И забыли у него эту вещь?

Он положил мундштук на стол. Устинов потянулся к нему, но Мазин жестом остановил его:

– Одну минутку. Это ваш мундштук?

– Еще бы! Лет двадцать как он у меня. А я–то расстроился. И где, думаю, мог его утерять? Я вообще–то к вещам привязчив. Разрешите забрать?

– Подождите немножко. Вспомните, не ошиблись ли вы! Может быть, вы были у Зайцева в другое время?

– Нет–нет, вечерком забегал. Вечерком в воскресенье.

– Однако, когда мы говорили об исчезновении Зайцева в первый раз, вы не упомянули о своем визите.

– А какое это имеет значение? С его бегством мой визит не связан.

– Не торопитесь делать выводы. Может быть, и связан. Почему вы не сказали, что были у Зайцева?

– В голову не пришло.

– Но ведь могло прийти. Когда вы были у Зайцева, то видели, что он здоров. Бюллетень–то оказался фикцией! Почему же вас не удивило, что здоровый человек сказывается больным?

– Я не врач. Откуда мне знать, как он себя чувствовал? Был здоров, а утром плохо стало. Что тут особенного?

– Предположим. Итак, вы определенно заявили, что были у Зайцева в воскресенье вечером. У нас же есть сведения, что вы навещали его в понедельник утром.

Бухгалтер посмотрел прямо на Мазина голубыми своими глазами:

– Ой, не ошибитесь, молодой человек.

Слова эти задели Игоря.

– Я и хочу не ошибиться. Потому вас и спрашиваю.

– Тогда запишите категорически: в понедельник утром я у Зайцева не был.

– Хорошо. Значит, не были. С какой же целью вы посетили его накануне? Разве вы часто бывали у него, ходили в гости?

– Нет, гостить не гостил. Зашел по делу.

– По какому?

– На этот вопрос отвечать мне бы не хотелось.

Мазин разгорячился:

– Вы понимаете, о чем речь идет? Как это для вас повернуться может? Чем кончиться?

– Я не по своему делу ходил, и к деньгам ворованным это не имеет ни малейшего отношения.

– Зато вы имеете.

– Каким же это, позвольте, образом?

– Да самым прямым! Знаете, где мы нашли ваш мундштук?

– У Зайцева дома?

– Не дома! Совсем не дома! А в машине, в которой он разбился или его убил кто–то.

– Я, по–вашему?

– Я сказал: кто–то! А вас видели с ним вместе утром, когда вы садились в машину возле его дома.

Устинов нахмурил брови:

– Меня? Вранье!

– Почему вранье? Почему я должен верить вам, а не человеку, который вас видел?

– Не мог меня никто видеть, раз я там не был. – Прием этот ваш нехороший.

– Это не прием. Вас видели.

– Та–ак, – протянул бухгалтер, будто осознав наконец о чем идет речь. – Выходит, я и деньги взял, и Зайцева убил?

– Мы должны узнать, как погиб Зайцев. Потому что Зайцев раздавил Живых, а тот, в свою очередь, убил Кранца.

– Вот оно что! Не ожидал, нет, совсем не ожидал такого.

– Ну, теперь вы понимаете, о чем речь?

– Как не понять, когда хорошо объясняют. Понял лучше некуда. Спасаться нужно, а не то удавка на шею. Так–так. Ну, спрашивайте, однако.

Мазин хотел снова спросить, зачем главбух приходил к Зайцеву, но ход его мыслей вдруг изменился.

– Брали вы у Коломийцева пленку со снимками для газеты?

– Брал.

– С какой целью?

– Тщеславной. Себя увековечить захотелось. В смысле карточку на память сделать.

– Кто делал вам снимок? Вы сами?

– Нет. Я не могу. Зайцев делал.

– Вы передали пленку ему?

– Вот именно.

– И он по вашему поручению увеличил эту часть снимка?

Мазин достал обрывок фотографии.

– Любопытно. Зачем же это?

– Для того, чтобы Живых изготовил ключ для сейфа.

– Ну зачем же в Москву через Сибирь ехать? По такой карточке ключ подгонять да подгонять! Уж если б мы этакое дело затеяли, то и проще могли б сработать. Ключ–то у Елены Степановны, случалось, на столе лежал. Слепок бы сделали.

Игорь и сам считал так.

– К сожалению, факты говорят другое. Снимок мы нашли у Живых. Сделан он с пленки, которая побывала в руках у вас и у Зайцева. Вы оба общались c Живых. На обороте, как видите, обозначен ваш дом. Кстати, в прошлую беседу вы уверяли, что Живых давно не видели?

– Точно так.

– Однако признавали, что он заходил в ваш подъезд?

– Было такое. Но не «признавал» я, а сам упомянул.

Устинов потянулся к графину:

– Водички позволите?

– Пожалуйста.

Он налил полстакана, выпил всю, налил еще немного:

– Не слишком ли крепко вы за меня взялись?

– Против вас существуют серьезные улики.

– Мне бы хотелось со свидетелями вашими повидаться.

– Вы имеете на это право. А теперь скажите все–таки, зачем вы приходили к Зайцеву.

– В воскресенье?

– Да, в протоколе с ваших слов записано – в воскресенье.

– Не хотелось бы мне говорить… – Устинов произнес это раздумчиво, словно самому себе. – Поверьте, никакого отношения ко всем вашим преступлениям мой визит не имел. Да и будь я преступником, разве б не придумал что–нибудь убедительное?

Игорь надавил на перо:

– Удивительный вы человек! Признаете то, что может вам повредить, а то, что помочь может, не признаете. Ведь признали ж вы, что мундштук ваш, – признали. Что забыли его у Зайцева – признали. Что пленку брали – признали. Это ж все против вас свидетельствует. Так скажите что–нибудь в защиту! Опровергните эти факты!

– Как я могу опровергнуть то, что было? Все, что вы назвали, было. Спорить не могу.

«Кто же он, черт возьми? Тупица? Честный человек? Опытнейший преступник?»

– Хорошо! Не говорите. Поговорим о другом. Вы помните тот день, когда приемник, стоявший у вас в бухгалтерии, вынесли из института?

Устинов наморщил лоб:

– И приемник, значит, участвует?

– Участвует!

– Что ж… И здесь признать придется Приемничек я использовал.

– Как – вы? Он же принадлежит Зайцеву?

– Ему.

– И Зайцев забрал его?

– По моей просьбе.

Ответ прозвучал просто и бесхитростно. Именно бесхитростно. Это ощущение Игорь испытывал, глядя в широко открытые, какие–то ласковые голубые глаза Устинова, в которых он постоянно улавливал что–то стариковски спокойное, и – Мазин боялся назвать это слово – стариковски–мудрое. Казалось, все, что говорит Игорь, совсем не пугает бухгалтера, лишь слегка интересует его, потому что знает он нечто гораздо более важное, по сравнению с чем разговор их ерунда, и Устинов поддерживает его потому только, что приходится поддерживать, чтобы помочь Мазину, и он сожалеет, что не может помочь так, чтобы Мазин сразу во всем разобрался.

– Приемничек я использовал по случаю дня рождения. Друзей пригласил. Хотя и немолод, конечно, но, сами знаете, без музыки тоже несподручно. А у меня пластинки есть…

Он замолчал, ожидая очередного вопроса.

Игорь выложил на стол последнюю карту, не надеясь уже, что она сыграет:

– Зайцев уверял, что приемник сломан и давно не работал.

Карта действительно была побита.

– Верно Вадик сказал. Ловил музыку он плохо. Но с проигрывателем тянул. А мне джазы и не нужны. У меня все старинные песни, русские.

Игорь чувствовал, что Устинов говорит правду. Опять правду? А где же ложь? Неужели же он, Мазин, просто беспомощный мальчишка перед этим невозмутимым стариком?

– Постарайтесь вспомнить подробности.

– Это насчет именин–то?

– Именины меня не интересуют. Меня интересует приемник. Как вы его вынесли из института?

– Что же тут хитрого? Вадик взял, да и понес вниз. А там на машине.

– Расскажите подробно, – повторил Мазин устало.

– Пожалуйста. Вадик, как припоминаю, сначала отказать хотел. Мне неудобно стало, раз человека смущает мое предложение… Однако ошибся я, и Вадим сам напомнил. Говорит: «Константин Иннокентьевич, пора музыку везти». Мне, правда, в то время не до музыки было. Ведь Елена Степановна пострадала как раз. Но взялся за гуж… Людям–то сказал. А Вадим говорит: «Берите, берите!» Помню, этот разговор в коридоре состоялся, на лестнице. Мы с ним из буфета поднимались.

– Вы так хорошо запомнили?

– Вы ж просили вспомнить подробно.

– Конечно. Но трудно запомнить случайный разговор на лестнице.

– А я его не случайно запомнил. Я задумался о том, как приемник транспортировать, то есть доставить мне домой. Ну и, понятно, решил вызвать такси. Потому я и сказал Вадику: «Давай вызовем в конце дня такси и отвезем». А тут по лестнице спускается Диана Тимофеевна.

– Филина?

– Именно. Покинувшая ныне Валентина Викентьевича. Разумеется, дела чужие – потемки, и осуждать ее я не могу.

– Вы были знакомы с женой профессора?

– Здоровались, приветствовали.

– Понятно. Продолжайте.

– Так вот, Диана Тимофеевна меня приветствует и спрашивает о здоровье. А Вадим с шуточками своими про мой день рождения говорит, смутил меня, помню. Ну и про музыку, про приемник этот. Диана Тимофеевна и говорит: «Зачем вам, Константин Иннокентьевич, с такси связываться? Пока приедут по вызову, вы их целый час прождете. Давайте–ка мне эту музыку в машину. Я и довезу». Я был любезностью тронут, но испытывал неловкость и говорю, что затруднять ее не хочу, тем более день рабочий еще не кончен и, следовательно, поехать к ней не могу. Она посмотрела на часы и ответила: «Не беда. Несите приемник, положим на заднее сиденье, и я поеду к портнихе. Пока вы тут закончите, я освобожусь и домой приеду». Мы же в одном доме живем. Только подъезды разные.

«Неужели и это правда?»

– И Филина отвезла приемник?

– Отвезла, отвезла. Вадик выписал пропуск, взял это радио и отнес в машину. Помог мне.

– А дальше что?

– Ничего. Я день свой рабочий завершил, поехал на трамвае, как всегда, и через минут двадцать по приезде Диана Тимофеевна мне снизу просигналила. Я у нее приемник взял, ну, и поблагодарил, как полагается.

– А Зайцев? Он был до конца работы с вами?

– Вот уж не помню.

– Послушайте, Константин Иннокентьевич! Если вы не расскажете, зачем вы ходили к Зайцеву, мне придется вас арестовать. Против вас имеются очень веские обвинения.

– Но я ж говорил, что визит этот не меня касается.

– Кого же?

Устинов потер пальцами лоб и решился наконец:

– Елены Степановны. Вернее, дочери ее, Аленки. Дело это сугубо личное…

Поверил ли Мазин Устинову? Его давило чувство ответственности. Хватит романтики, достаточно тайн, загадок и неожиданностей. Пора ставить точку. Был когда–то человек по имени Кранц, немец, загубивший жизнь другому человеку со странной фамилией Живых. Пришло время, и тот отомстил. Но слишком поздно, потому что сам уже стоял над пропастью. А за спиной его двое. Мальчишка, ипподромный завсегдатай, вечно нуждающийся в деньгах, и хитроватый старичок–кулачок, прошедший жизнь в тени, уцелевший при всех поворотах судьбы, маскировавшийся, считавшийся честным и даже патриотом. Теперь он юлит, заметает следы, старается бросить тень на других. Что из того, что деньги вывезла Диана? Элементарная удача! Они встретились на лестнице. Зачем ей копаться в приемнике, стоявшем на заднем сиденье машины? Правда, ее тоже нет, она исчезла, и это мешает делу. Но в общем–то все сходится. Найдется и Диана. Поехала не к матери, а к подруге. Мамаше стыдно показаться на глаза… Остальное сходится, хотя и есть одно «но». Впрочем, чепуха. Такое нельзя запомнить абсолютно точно…

Игорь еще раз побывал у соседки, любительницы кошек.

– Калерия Саввична, вы твердо помните, что Зайцев сел в машину с незнакомым вам полным пожилым человеком?

– Как сейчас вижу. Тот подошел к машине и открыл дверцу, а Вадим с другой стороны зашел, с тротуара.

Зашел с тротуара. С другой стороны… Мелочь? Очень существенная. Зайцев и пожилой человек сели в машину с разных сторон. Зайцев со стороны тротуара, то есть рядом с водителем. А пожилой сел на водительское место. Но если Зайцев зашел с тротуара, то его спутником не мог быть Устинов. Бухгалтер не умеет управлять машиной! Конечно, Калерия Саввична могла ошибиться, наверняка ошиблась. А если она права?..

– К вам девушка, Игорь Николаевич.

Это дежурный звонит по внутреннему телефону.

– Кто еще?

– Хохлова Елена.

«Вот как! Сглупил крепко. Отпускать Устинова не следовало. Теперь они во всем сговорились».

– Пусть поднимется.

«Нет, хороший следователь из меня никогда не выйдет!»

– Здравствуйте, Игорь Николаевич!

– Здравствуйте.

– У нас был Константин Иннокентьевич.

«Хоть не скрывает, что сговорились».

– И попросил вас рассказать, зачем он посещал Зайцева?

– Что вы! Я сама…

«Ну еще бы!»

– Что же вы хотите сообщить?

– Над Константином Иннокентьевичем нависло страшное обвинение.

– Да, серьезное.

– Но он ни в чем не виноват.

– Вы так полагаете? А я нет.

– Вы тоже не уверены. Иначе вы арестовали бы его.

– Лена.

Мазин посмотрел девушке в глаза, но не «проницательным» взглядом, а просто с интересом:

– Лена! За что вы полюбили Зайцева?

Лена сразу растерялась:

– Разве это имеет отношение?..

– Имеет.

– Я считала, что могу ему помочь…

– Так я и думал. Вы из тех, кто за меньшее не берется. Спасать людей – ваше любимое занятие. Сообщите же мне те ценные сведения, которые у вас имеются.

– Не смейтесь. Константин Иннокентьевич ходил к Вадиму по просьбе мамы. Мама думала, что я мучаюсь…

– И попросила его узнать у Зайцева, собирается ли он предложить вам руку и сердце.

Лицо Лены покрылось пятнами.

– Я бы никогда не пошла за него. Мне было просто стыдно.

– Но он ведь нуждался в помощи…

– Ему нельзя было помочь. Он не считал себя слабым.

– А каким же?

– Наоборот. Суперменом.

– В самом деле? Но вы любили его?

– Это неважно.

– А что он ответил Устинову?

– Он сказал, что поздно.

– Почему поздно?

– Он полюбил другую…

Лена выглядела очень пережившей, и сама нуждалась в помощи.

– Мог он украсть деньги?

Лена подумала:

– Мог. Чтобы доказать, что может.

«Да, это в духе Зайцева».

– Скажите, Лена, если б вы знали, что Зайцев взял деньги, что бы вы сделали?

Она молчала.

– Сообщили б в милицию?

Она отрицательно покачала головой.

– Тратили бы их вместе?

– Нет.

– Так что? Просто смолчали?

– Уговорила б его вернуть деньги.

– Вы знаете, что он умер?

– Он разбился.

– Возможно, его убили.

– Я не верю.

– Почему?

– Кто мог его убить?

– Сообщник, с которым они не поделили деньги.

– Если деньги взял он, то сделал это один. Чтобы доказать… самому себе. Всегда ему казалось, что он может больше, чем делает. Ему не деньги были нужны.

– Оригинальный способ доказывать свои способности.

В том, что говорила Лена, Игорь чувствовал зерно истины. Зайцев непохож на обычного преступника. Однако тогда окончательно отпадает Устинов.

«Человек, который шел с Зайцевым, – думал Мазин, – сел на водительское место, но мертвый Зайцев сидел, уткнувшись грудью в баранку».

– Вы знали его приятелей, людей, с которыми он встречался, был близок? Не помните среди них полного, приземистого человека?

– Полного?

– Да, невысокого роста.

– Вадим дружил с Мишкой Васиным.

– Васин молодой!

– Конечно. А разве все полные пожилые?

«В самом деле! Разве мало приземистых и полных среди молодых? Сзади они кажутся старше своих лет. Как элементарно!»

– Какой он носит головной убор?

– Кепку.

Мазин постарался успокоиться.

– Меня интересует человек, который водит машину.

– Машины у Мишки нет, у него мотороллер.

– Мотороллер?

«Так почему бы ему не сесть на водительское место?»

– Что представляет собой Васин?

– Бабник, – ответила Лена лаконично.

– Он не женат?

– Зачем ему жена? Дурочек ищет.

– Он и к вам приставал?

– А то как же! Никого не упустит.

– Васин не нравился вам?

– Мы с Вадимом встречались, а Мишка знал и приставал. Друг называется…

– Вы говорили об этом Зайцеву?

– Нет. Противно было. Думаете, он соучастник? Игорь развел руками:

– Вы и за него вступитесь?

– Я за справедливость.

– Я тоже. Поэтому и вынужден проверять каждую версию.

– Хороши ж ваши версии! – сказала Лена излишне жестко. – Тот дурак, что прислал анонимное письмо, – тоже версия?

«Вот еще белое пятно! – вспомнил Игорь. – За последними сенсациями о нем почти забыли».

– Почему – дурак? Скорее подлец.

– Дурак самый настоящий. Знаю я его.

– Знаете?

– А ему ничего не будет?

Игорь удивился рт души.

– Леночка, помилосердствуйте!

– Он по глупости. Мальчишка еще.

– Да кто же это?

– Женька Коломийцев. Сын нашего соседа по клетке. Он видел, как я выходила из дому. Я еще помню, на остановке стояла с чемоданом, а Женька подходит: «Ленка, куда едешь?» – «Куда надо, туда и еду». Хулиганистый мальчишка. Схватил чемодан. «Ой, какой тяжелый, – рожу состроил, – не поднять!» Я его турнула как следует, он и побежал.

Мазин вспомнил слова «тижолый чимодан».

– Сколько ему лет?

– Женьке? Четырнадцать. Из озорства все наделал. И из воображения. Возомнил себя сыщиком.

– Это вы предполагаете?

– Почему? Я письмо от него получила.

Она достала из сумочки листок бумаги. На листке не искаженным, а вполне естественным, подростковым почерком было написано:

«Лена!

Милицию не бойся. Если будут тебя обвинять, что они знают, как ты выходила из дому с чемоданом, скажи, что это мальчишки над ними пошутили.

Твой друг».

– Оставьте письмо, – попросил Мазин.

Лена быстро протянула руку и выхватила листок:

– Не нужно. Это я так сказала. Чтоб вы не путались. А наказывать Женьку не нужно. Он понял, что сглупил. Раскаивается.

– Выпороть бы его!

Но думал он о другом.

– Скажите, Лена, Зайцев никогда не говорил о том, что он тяжело болен?

– Нет! Чем он болел? Я ничего не знала.

Игорь не стал вдаваться в подробности.

– Не могу сказать, потому что не уверен. Кланяйтесь Елене Степановне.

Закрыв за ней дверь, Мазин вернулся к столу и сел. Ему пришла в голову одна мысль. Даже не одна. А две разные. Но чтобы свести их вместе, требовалась Диана Филина…

Между тем Сосновский пытался продвинуться в другом направлении. Он расхаживал по кабинету, заложив руки в карманы брюк, и хотя края его кителя некрасиво топорщились, Бобу казалось, что в самой этой небрежности есть нечто значительное, производящее впечатление. Маленькая Гаджиева, приткнувшись на стуле, выглядела по сравнению с ним еще меньше, и Борис, посматривая на нее сверху вниз, говорил внушительно, не прекращая движения из угла в угол:

– Не думал я, Фатима Ахметовна, что нам придется встретиться в официальной обстановке… Отношения наши развивались вроде бы нормально. И вдруг такой пассаж! А? Что скажете?

Фатима не говорила ничего. Во–первых, ей было непонятно слово «пассаж», а главное, она никак не могла сообразить, чего добивается этот энергичный молодой человек.

– Молчите?

– Не знаю даже, что сказать. Я правду говорила.

– Правду? – переспросил Боб весело, но без насмешки. – Неужели? А может, забыли что–нибудь, а?

Он остановился и посмотрел на Гаджиеву пристально, меняя выражение лица постепенно, пока оно не стало строгим.

– Нехорошо, Фатима Ахметовна. Мы не любим людей нечестных. О махинациях на скачках знаете?

– Какие махинации? Не знаю я махинации.

– Вот как? – Борис подошел к столу. – Значит, правду сказать не хотите? Тогда пеняйте на себя. Вам придется отвечать за соучастие в убийстве.

– Убийство? С ума сошел!

Гаджиева подскочила на стуле, будто ее подбросило пружиной.

– Сядьте, Фатима Ахметовна. Успокойтесь и расскажите все по порядку. Суд может учесть чистосердечное признание.

Фатима заплакала:

– Да что это, господи, не убивала я никого…

– Я не говорю, что вы убили. Зато ваш брат…

– Брат?

– Да, ваш брат. А сообщили ему, что деньги у Зайцева, вы!

Сосновский налил в стакан воды:

– Выпейте, приведите себя в порядок и расскажите.

Затихнув немного, она вытерла слезы желтой сухой рукой и спросила:

– Что говорить?

– Вот, это другое дело, – усмехнулся Боб. – Все говорите без утайки. Во–первых, откуда вам стало известно, что Зайцев похитил деньги из сейфа?

– Как – откуда? Сам сказал.

– Я?!

– Кто еще! Приходил и говорил, что деньги кто–то украл. Значит, Вадька, раз к нему приходил.

Сосновский немного смутился:

– Существа дела это не меняет. Не важно, откуда вы узнали, важно, как вы распорядились полученными сведениями. Вы сообщили о деньгах брату…

– Ну и что? Брат у меня один родственник на свете! Что же я, родному брату сказать ничего не могу?

– Не горячитесь, Гаджиева! Сказать вы, конечно, могли, но вот то, что вы сделали…

– Что ж мы, по–вашему, сделали?

– Вы решили завладеть деньгами и с этой целью убили Зайцева.

– Да как же?

– Это вы и должны рассказать!

– Все я вам сказала, все, понимаете?

– Нет, не все! Кое–что я могу напомнить, если хотите.

Боб снова прошелся по кабинету:

– Итак, вы, Гаджиева, утверждаете, что узнали о похищении денег от меня. Предположим. Хотя я лично подозреваю другое. А именно: вам сообщил о деньгах Живых, который делал Зайцеву ключ к сейфу.

– Ключ делал? Федор?

– Точно так. За эту работу он получил триста рублей.

Гаджиева напряглась на своем стуле. Видно было, что слова Сосновского произвели на нее впечатление.

– Живых говорил вам о деньгах, полученных от Зайцева?

– Про Вадьку не говорил. Но деньги были, были.

– А что говорил Живых? Как он объяснял появление денег?

– Совсем не объяснял ничего. Я сама видела. Он же бедный был совсем. Голодный ходил. Кормила я его. А тут появился – прямо барин. Я спросила: «Где деньги взял, Федя?» А он смеется: «Там взял, где много. Скоро еще будут».

Слова «еще будут» вернули Борису надежду, ибо то, что говорила Гаджиева, мало вязалось с фактами: деньги–то нашли у Живых непотраченными! Но теперь становилось ясно: деньги эти не были первыми!

– Я вам не верю. Живых сказал, конечно, откуда он рассчитывает получить деньги. Он собирался шантажировать Зайцева. Ему это не удалось. Тогда попробовали вы.

– Что пробовали? Не понимаю я, что спрашиваешь.

Борис сдержал себя и укоризненно покачал головой:

– Значит, это не ваш брат уехал с Зайцевым утром на машине, и не он сбросил его в карьер?

– Брат мой? Сбросил в карьер?

– Да. Он! Не отпирайтесь. Вы сказали брату, что у Зайцева находятся похищенные деньги. Тогда он потребовал, чтобы Зайцев отдал деньги. Зайцев не согласился, и ваш брат убил его!

– Это вы все знаете?

– Знаем!

Гаджиева отреагировала неожиданно:

– Если все знаешь, зачем спрашивать?

Сосновский сел за стол.

– Хорошо, – сказал он, придав голосу зловещий оттенок. – Я скажу, зачем спрашиваю. Нас интересует, где деньги, которые вы с братом забрали у Зайцева. Отвечайте! Я даю вам последнюю возможность чистосердечным признанием облегчить свою участь.

– Никого мы не убивали, денег в глаза не видали.

– Это ваше последнее слово?

– Самое последнее.

Боб сделал вид, что не слышал. Все–таки одолеть его было нелегко.

– И еще вы мстили Зайцеву за смерть Живых.

– Зачем путаете?

– Ничего я не путаю, Фатима Ахметовна. Ведь Федора–то Зайцев убил.

– Вадька?

– Он самый.

– Сволочь какой!

Черные глаза Гаджиевой сверкнули так, что даже плечистому Сосновскому стало не по себе.

– Вот, значит, как, говоришь? Он ему ключ сделал, а они его…

– Кто – они?

– Да Вадька с дружком. С доктором этим белобрысым…

– Гаджиева! Говорите яснее! Вы имеете в виду Васина?

– Они, они, сволочи… Они его травили. Кто ж ему отраву, дурь эту, добывал?

– Васин доставал для Живых морфий?

– Марафет проклятый. Яд этот. Все доставал. И рецепт писал и так давал. Ампулы давал. Через Вадьку передавал.

– Вы хотите сказать – продавал?

– Продавал? Так давал.

– За красивые глаза, что ли?

И тут Гаджиева заплакала навзрыд.

– Я, начальник, я виновата.

Борис наполнил стакан:

– Выпейте, Фатима Ахметовна, выпейте! Успокойтесь и расскажите по порядку. Все, что знаете.

Признаться, версия с братом Гаджиевой не вызывала в нем внутренней убежденности. Жокей – человек случайный. Иное дело Васин. Здесь есть и связь, и логика.

Гаджиева пила воду, бросая на Сосновского испуганные взгляды.

– Пейте, пейте, – подбодрил Борис. – Хорошо, что вы начали говорить правду. Только правда может выручить вашего брата. Зачем ему чужую вину на себя брать? А он и так не без греха, а?

– Не виноват брат, товарищ начальник. Я один…

– Одна, – поправил Боб.

– Брат совсем не виноват. Это они его, бандиты, Вадька с дружком своим, нехорошим человеком… Федя несчастный был, больной. Без отравы совсем жить не мог. С войны у него. От раны… А потом совсем плохо. А где его взять?

– Морфий?

– Его, проклятого.

Про морфий спросил Скворцов. Он вошел в кабинет и, не прерывая допроса, присел в угол.

Сосновский был рад продемонстрировать свои достижения начальству. Кроме того, он понимал, что шеф сможет узнать у Гаджиевой и что–нибудь новое.

– Мы обсуждаем с Фатимой Ахметовной последнюю, так сказать, версию. Она считает доктора Васина замешанным в преступлении.

– Васина? С какой же целью он доставал для Живых морфий?

– Федя про скачки говорил. Кто первый прийти может.

Сосновский и полковник переглянулись.

– Васин играл на скачках? – спросил Дед.

– Сам не играл. Вадька играл. Каждое воскресенье на ипподром бегал.

– Понятно, – подытожил Сосновский. – Значит, механика такая. Живых нуждался в морфии, который мог доставать в больнице Васин. И доставал. А в обмен Федор снабжал Зайцева и Васина сведениями о намеченных на скачках махинациях?

– Зачем махинации? – живо возразила Гаджиева. – Просто разговор слушал. Брат говорил. Приятели его говорили, какой лошадь, какой жокей лучше, какой раньше прийти может.